Текст книги "Аморальное (СИ)"
Автор книги: Марк Оливер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Она качнула головой. Он посмотрел на неё исподлобья.
– Ты же знаешь эту арию?
Она смутилась и снова виновато качнула головой.
– Это же «Аида»! Как этого можно не знать.
Она промолчала. Он был прав. Он всегда был прав. И ему всегда удавалось заставлять её чувствовать себя ничтожной.
– Ты хоть когда-нибудь слышала эту оперу?
Она покачала головой.
– Сядь, послушай.
И это тоже заставляло её чувствовать себя ничтожной. Даже когда его поступки предполагали благородство, было в них что-то саркастическое, высокомерное, холодное, что-то такое, что заставляло Ими страдать.
Она покорно села рядом, и Рэй снова включил запись. Ими старалась слушать. Она ничего не смыслила в опере и совершенно не понимала очарование арии, минуту назад отражавшееся трепетом и восхищением в глазах Рэйнольда. Сейчас его глаза тоже блестели, но уже иначе: он смотрел на Имтизаль. Это было тяжело: он только косил глаза, чтобы она ничего не заподозрила. Она действительно не подозревала. Она действительно думала, что он решился помочь ей на этой заросшей и шаткой тропинке к его душе. Понять оперу значило начать понимать его.
Тишина вернула её взволнованный взгляд к нему. И не зря Ими чувствовала себя униженной: глаза Рэйнольда уже намекали своей ледяной надменностью, что ничего хорошего он не задумал.
– Не твоя опера, верно?
Она промолчала. Он нагнулся ближе к её лицу.
– Не твоя?
Она качнула головой, чувствуя боль в висках, горле и груди.
– Ну, ничего, – он ласково провёл пальцами по её щеке. – Я, к примеру, очень холодно отношусь к «Дон Кихоту», а ведь он тоже считается гениальным творением, – он перестал гладить её кожу. – А «Дон Кихот» тебе знаком?
– Книгу читала, – глухо и отчаянно выдавила Ими и тут же попыталась спастись. – Мне не понравилось.
– Книга здесь при чём, я про оперу.
Она снова молчала, и он снова снисходительно вздохнул, играя её волосами.
– А какие вообще постановки ты видела?
Она молчала.
– Ну, ты же знаешь хоть какую-то оперу, верно?
Она молчала.
– Ты не слышала оперу? – он нахмурился. – Ты вообще… хоть раз бывала в театре? Ими, сколько раз я тебе говорил, что воспринимаю твоё молчание, как неуважение к себе.
– Прости… – она знала, к чему идёт дело, и медленно умирала, изнутри, в глазах и иссыхающих губах.
– Была?
– Нет.
Он встал.
– И в филармонии не была?
– Нет.
Его лицо начало мерцать тем самым презрением, которое она так и не научилась переносить.
– Я просто понять не могу… как можно совершенно не любить музыку. Ты художница, я думал, у тебя душа человека искусства.
– Я люблю музыку, – в её голосе становилось всё больше глухости и отчаяния. Он испытующе смотрел на неё, и ей пришлось продолжить. Больше всего она не выносила, когда он вынуждал её говорить. Особенно, когда вынуждал говорить о с е б е. – Но не оперную. Хэви метал.
– И? – он смотрел ей в глаза, и Ими чувствовала себя, как Алекс из «Заводного апельсина», будто её также приковали к креслу, также закрепили веки и также заставляют смотреть на жуткие вещи, вынуждающие мечтать о смерти. О своей смерти. Она смотрела в глаза Рэя и не могла даже моргнуть. У Алекса, по крайней мере, рядом были заботливые врачи, закапывающие его глаза и не дающие слизистой пересохнуть: у Ими не было и этого. – И что с того? Я тоже люблю рок-музыку, и? Как можно заковывать себя в одном направлении? Объясни мне, Ими.
Она дышала с трудом, она не хотела ничего объяснять, потому что знала, что, если Рэйнольд решил её унизить и измучить, он всё равно это сделает, и никакие её объяснения его не остановят и не заинтересуют.
– Это м о ё направление, Рэй. Единственная музыка, которую я чувствую.
– Бред. Откуда тебе знать, если ты даже никогда не слушала ничего другого.
– Я слышала.
– Тем хуже для тебя! Значит, ты так узко мыслишь, что не можешь принять ничего другого.
Она промолчала. Такой вывод она была готова принять, он её устраивал, и она надеялась, что на этом всё закончится.
– Хотя чему я удивляюсь. У тебя так во всём. Вся твоя жизнь как твоя музыка. Ты по жизни мыслишь узко, Ими, понимаешь?
– Да.
– Нихрена не понимаешь. Ты жизнь видишь даже не в чёрно-белом. Ты её видишь в сером. В тусклом таком, гнилом сером, и его оттенки настолько одинаковы, что ты вообще с трудом различаешь предметы.
Она молчала, и он так жестоко на неё смотрел, что ей пришлось заговорить.
– Это не так.
– Не так?
– Не так.
– Переубеди меня.
– Я вижу жизнь. Я вижу больше других людей. Я…
– Дура ты, Имтизаль. То, что тебя натаскали, как ищейку, то, что ты умеешь наблюдать, умеешь выслеживать и анализировать, то, что ты начиталась книжек в моём кабинете и фотографируешь всякую хрень, всё это нисколько не расширяет твоё мировоззрение. Ты не такая, как все, и считаешь себя умной? Ты не видишь жизнь, Ими, – он фыркнул и продолжил. – Для того чтобы её видеть, тебе как минимум надо быть живой. А ты жива? Нет, ты пустой ходячий труп. И смотришь мне в глаза, как труп. Я вот говорю, а тебе как до чилийского кактуса.
– Нет, я слушаю тебя.
– Нет, ты всё ещё в своём мирке, в своей трубе, которую ты построила вокруг своей дороги, и ты сидишь в ней, в своей трубе, тебе жарко и душно, потому что мои слова, да вообще я весь, стою тут рядом с твоей трубой, снаружи, испепеляю её, она раскаляется и душит тебя. А ты не можешь додуматься из неё выйти и называешь себя живой? Ради чего ты живёшь?
– Ради тебя.
– Что?
– Ради тебя.
Он рассмеялся.
– Ах да, вот и ещё одна программа, по которой ты двигаешься в своей трубе, – он подошёл ближе и сдавил ей подбородок, заламывая шею назад. – Твоя узость заставляет тебя подчиняться мне, правда?
Она беспомощно и робко обхватила его руку, сворачивающую ей шею, и отчаяние всё больше гноило её душу, расшатывало тоску, и Ими уже ничего не чувствовала, кроме бессилия, боли и собственной ничтожности.
– Не я стал твоим Господином, ты меня им для себя сделала, правда? А ну встань, – он дёрнул её за шею вверх, и Ими пришлось подняться. – Ими-Ими, какая же ты пустая.
Он с силой оттолкнул её к стене. Ими понимала, что всё закончится насилием, но не стала группироваться. Она даже хотела, чтобы он её побил. Так, по крайней мере, можно было бы отвлечься на физическую боль.
Она отлетела к стене, больно ударившись бедром об выступающий край стола, и сильно пожалела о том, что не попыталась увернуться: ей ничуть не стало легче. Напротив, досада от болезненных ушибов заставила её ещё чернее прочувствовать всю безнадёжность положения и страдать втройне из-за того, что Рэйнольд так грубо и бесчувственно обращается с ней. Она была уверена, что он вовсе не пытается изменить её. Он пытается только в лишний раз самоутвердиться за её счёт.
– Хоть раз ты изменишься? Хоть раз попробуешь сказать: «Хватит, Рэй, не смей так со мной обращаться, грязный ты ублюдок?»
Он уже подошёл к ней, почти одновременно с тем, как Ими встала и попятилась назад, прихрамывая на ушибленную ногу. Его рука снова сжала её горло.
– Хоть. Раз.
С каждым его словом её затылок ритмично вбивался в стену, и Ими не понимала, из-за чего у неё пропадает координация в пространстве: из-за ударов или из-за сдавленных дыхательных путей.
– Ты меня любишь?
Он так близко нагнулся к её лицу, что Ими казалось, что она понимает смысл слов не из их звучания, а из воздуха, со словами выплывающим из его губ в её лицо.
– Да, – даже этот хрип ей давался с трудом. И тогда Рэйнольд ударил её ещё сильнее, а потом – дважды кулаком в живот и, согнув её пополам, нагнулся к её уху и повторил:
– И сейчас любишь?
– Люблю, – она почти плакала.
Он отшвырнул её в ребро двери.
– Ну и дура, – она уже начинала шататься в попытках встать, Рэй это видел и рассчитывал свои шаги так, чтобы оказаться рядом с ней до того, как она справится с равновесием и болью. – Дура, не уважающая себя. Как я могу тебя уважать? – он ударил её по лицу. Ими обеими руками схватилась за лицо и отпрянула в сторону: что угодно, только не лицо. Не могла она прийти на работу, изувеченная и не имеющая тому объяснений. На работу в полицейский участок к таким же скептикам, как она сама.
– Нет, ты попробуй хоть на секунду испытать отвращение к такому мерзкому отродью, как я, Ими, ведь я, – он уже снова её настиг и снова начал ритмично бить её голову об стену в тон своим словам, – бью, беззащитных, женщин. Какая за это статья, офицер Джафар?
Она силилась не плакать, и ей удавалось.
– Зачем ты так делаешь, – несмотря на её попытки уберечь лицо, Рэю всё же удалось разбить её губу об стену, и теперь её металлический голос сквозь плёнку густеющей крови звучал почти мягко и нежно.
– Зачем? – он снова прислонил её спиной к стене, удерживая её на ногах за шею. – Чтобы ты, – Рэй нежно убрал с её лица волосы, – наконец-то перестала быть такой… мёртвой. Чтобы перестала жить по своим монотонным программам. Чтобы в тебе хоть раз появилось желание дать мне отпор. Не убить меня, что, кстати, тоже входит в твои идиотические монотонные программы жизни, а просто остановить. Закричать. Ударить. Да хоть убить, но не для твоей психованной… эстетики. Для самообороны. Всё равно не сможешь.
– Ты ведь не позволишь… всего… этого.
– Конечно, не позволю. Но тогда я сломаю тебя, увижу тебя, тебя настоящую, а не это рваное, грязное, обесцвеченное тряпьё.
– Зачем?
– О Господи! Ими, ну как, как, как можно быть такой тупой?! Мне нужен человек, мне нужна женщина, не рабыня, а женщина, уважающая себя, уважающая меня и требующая к себе живого отношения. Справедливо требующая.
– Я никогда не просила твоей любви.
– Тогда терпи моё презрение.
И он вытащил её за собой из комнаты и сбросил с лестницы.
Вскоре она уже отмывала стены и пол от своей крови, утешая себя тем, что, по крайней мере, остаток дня пройдёт почти счастливо. Рэй не был таким чудовищем, каким казался в пик своей жестокости, и обычно, когда избивал её, позже, в тот же день или на следующий, снисходительно позволял ей наслаждаться его благосклонностью. Она стояла в ванной комнате, уже в третий раз щупая опухшую скулу и проверяя, достаточно ли толстым слоем намазан крем; смотрела на себя в зеркало, холодно и трагично, и думала о том, что нужно воспринимать свои травмы как дар, нужно радоваться им и счастью видеть Рэйнольда. Находиться рядом с Рэйнольдом. Но ей не удавалось. Смотря на себя в зеркало и механически каждую минуту поднимая побитые тонкие пальцы к побитому лицу, она воспроизводила в своём сознании снова и снова арию из «Аиды», пропитываясь ненавистью и глубоким презрением к опере и театру в целом. Имтизаль знала, что найдёт способ чувствовать оперу и понимать театр. Понять оперу значило начать понимать Рэя.
Она была права, и уже вечером он ей сказал, чтобы она отпросилась на четверг с работы, потому что они летят в Нью-Йорк. Он повёл её не на оперу, а на балет, «Спартак», и даже почти не расспрашивал её, удалось ли ей что-то почувствовать. Ими думала, что он и так знает, что ей не удалось. Она оживилась разве что во время танца с саблями и живо представляла себе, что на сцене происходит настоящая бойня.
Он бывал с ней груб не очень часто, не больше четырёх раз за месяц. Всё остальное время он вёл себя, как нормальный человек, и обращался с ней, как с нормальным человеком. Но потом он изменился, и началось всё с того, что он исчез без предупреждения. Ими три дня сходила с ума и искала его повсюду, прежде чем он неожиданно приехал домой. Она попыталась возмутиться за такое отношение, но её бунт, как и всегда, был подавлен одним жестоким взглядом, и ей снова пришлось вести себя, как покладистой собаке.
Вскоре после этого она неистово стала скучать по лесу. Она ездила туда почти каждый день после работы и по ночам и тоскливо обрабатывала останки своих жертв. Как бы ей хотелось, чтобы Рэйнольд вступил в их ряды.
Она часто просыпалась ночью и держала подушку над его головой, в воздухе. Она не решалась задушить его. Хотела, но не могла. Она не могла убить его просто так, ей нужно было знамение. Знамение, которое так и не приходило. Приходила только невыносимая жажда крови.
– Я была не первым заказом для Эрика? – спросила она как-то Рэйнольда, встретив после деловой встречи в дверях.
– Не понял.
– Эрика больше нет. Кто же убивает твоих врагов?
Рэй ответил жёстким осуждающим взглядом. Она поникла. Он не любил вспоминать Дерека и Эрика: он так и не нашёл новых телохранителей. Ими казалось, что он и не искал. Ей всё больше казалось, что устал от жизни и не против отдать её тому, кому она нужнее.
Её удивляло, что за все эти месяцы на него не осуществлялось ни одного покушения и ни один наёмник не пробирался в дом. Она бы узнала. На всякий случай, она каждую неделю, иногда по нескольку раз, если было время, устраивала зачистку всего дома и территории, но так и не нашла ни одного жучка. Все как будто выбросили Рэя из своей жизни, как только его жизнь стала слишком проста.
Так думала Имтизаль, а потом обнаружила пятнышко крови на его пиджаке. Совсем маленькое, у изгиба воротника, которое Рэй, вероятно, даже не заметил. Она сама бы не заметила, если бы оно не расплылось, когда она случайно навела на запачканную область клубы пара.
Ими спросила его об этом. Он удивился, потребовал показать, где она увидела кровь, но ничего не объяснил. С того дня она начала вести счёт всех патронов в доме и постоянно проверяла револьвер в бардачке Audi. Рэй никогда не водил BMW самостоятельно и, с тех пор как все водители были убиты, ни разу не сел в него.
Имтизаль готовилась к очень тяжёлому решению в своей жизни. Она готовилась уйти с работы, если бы Рэй предложил ей другую. Она не раз намекала ему, что могла бы заменить Эрика и Дерека вместе взятых, но Рэй никогда не развивал тему, и ей становилось понятно, что им он доверял куда больше, чем ей. В общем-то, причины на то были весьма весомые.
– Не понимаю, почему ты не избавился от меня, – как-то сказала она. Она действительно не понимала, как он может находиться рядом с ней, зная, как сильно она мечтает о его смерти.
– Тебе и не нужно всё понимать.
Но эти его слова ей всё объяснили. Объяснили его бесстрашие и её беспомощность. Рэй никогда бы не доверился ей. Он никогда бы не раскрылся для неё и на четверть, чтобы она никогда не смогла понять в с ё. Он знал, что она не сможет убить его на половине пути, что будет идти до конца и пожирать его без остатка. Единственный способ оставаться живым – хранить остаток вечно.
Однажды она сбежала ночью из дома и ушла гулять в плохие районы. Её гнало отчаянье, её гнала тоска, её гнала неотвратимость собственного несчастья. Эта новая жизнь разводила в Имтизаль пронзительную неудовлетворённость. Ей нужно было разрядиться, ей нужно было отдохнуть и вернуть себе умиротворение и смиренность, и она быстро нашла то, что искала: пьяного бездомного, одиноко прислонившегося к стене дома под снос. У неё резко вскочил пульс от мучительного возбуждения. Она взбудоражено и страдальчески оглянулась по сторонам и одухотворённо приблизилась к бездомному. Он спал. Она ударила его в лицо, сильно, точно, чтобы выбить челюсть. Но ей не удалось; ей удалось только наполнить его рот кровью и бодрствованием, но, не давая несчастному шансов прийти в себя, она ударила его снова, и била до тех пор, пока челюсть не отвисла. Ими была в маске. Ими исполосовала всё его тело, прежде чем её отчаянье и тоска стали отступать вместе с его дыханием. Её нутро дрожало, её тело излучало безмятежность. Она всё ещё чувствовала приятное лёгкое напряжение в ладони, когда лезвие, упершись в кость, скользит и дробит её, и входит в плоть быстрее, резче, мягче, и в руку выливается горячая липкая жидкость, и нужно быстро вытащить нож и вонзить его снова, чтобы не дать крови остыть, чтобы на коже снова стало мокро и тепло, но рано или поздно приходится остановиться и стереть холодную сырость об одежду холодного и сырого тела.
Она вернулась домой и приняла душ, потом вместе с ножом вошла в спальню. Она была возбуждена. Она была готова отключиться от своих чувств и довериться животной слепой агрессии, но Рэй уже ждал её. Он больно блокировал её, выбил нож из рук и несколько раз ударил в горло так, что чуть не убил её. Она рассказала ему, как убила бездомного. Она поклялась убить и его. Она была безумна. Он ударил её снова. Он повалил её на пол и забивал ногами. Он избил её так сильно, что она потеряла сознание, впервые за всю свою жизнь.
– Слишком часто в последнее время ты стала отпрашиваться с работы, – сказал ей утром Оуэн. – Я-то потерплю, но я не один здесь работаю.
– Мне очень жаль.
Каждый раз она изводила себя, пытаясь придумать достаточно уважительную причину для своего отгула, и каждый раз в этом не было необходимости: в департаменте воспринимали её отсутствие так же невозмутимо, как после её бегства из подвала Рэя.
– Что вы, всё-таки, сказали им?
Она пыталась понять, что происходит, но Рэй менял тему или вообще не отвечал.
– Каким ты видела своё будущее, когда поступала в академию? – однажды спросил он.
– Полным маньяков и перестрелок.
– Ты была в перестрелке хоть раз?
– Три раза.
– Как?
– Первый раз ещё при патрулировании. Второй раз мы брали братьев-налётчиков, а они открыли огонь. Третий я рассказывала, тот маньяк.
– И много ли маньяков ты поймала?
– Только одного.
При всей её неэмоциональности было в её последних словах что-то грустное, что-то такое чистое, что Рэй не сдержал снисходительную улыбку.
Так прошёл ещё один месяц. Рэйнольду удалось вселить в неё смирение и подавить ропот её протеста. Она поникла и смирилась. Ей приходилось терпеть. Она пыталась напоминать себе, как она счастлива любить Рэйнольда и как она мечтала когда-то также часто видеть Артура. Она убеждала себя ценить то, что имеет. Но ей уже не было нужно этого. Ей никогда не было нужно этого. Она хотела его убить и умирала от желания. Она говорила себе, что ещё не пришло время, ведь она по-прежнему совсем не знала его, но готовность смириться с этим была сильнее, чем желание следовать плану.
Она продолжала хранить свои отношения с ним в тайне, что было не очень трудно. Её участившиеся отгулы, хоть и начали вызывать подозрения и слухи о том, что у чудовища, наконец, появилась красавица, то есть, скорее всего, другое чудовище, оказались недостаточными для того, чтобы кто-то действительно поверил в романтическую или хотя бы просто сексуальную долю жизни Имтизаль. Даже если бы они узнали, что она живёт с мужчиной, вероятнее всего, предположили бы фиктивный брак на взаимовыгодных для сторон условиях.
Работа всё сильнее усложняла жизнь. Только теперь, начав жить вместе с Рэем, Имтизаль в полной мере почувствовала, насколько он занятой человек. Он очень редко бывал дома, а когда бывал, чаще всего сидел за компьютером, говорил по телефону или подолгу читал какие-то бумаги. Свои другие развлечения, такие как спорт, кино, музыка и литература, он тоже не собирался вычёркивать из своего досуга, и так на Имтизаль оставалось совсем мало времени. Ей этого было достаточно, его нахождения дома уже было достаточно, но бывало и так, что ей неделями не удавалось побыть с ним рядом, потому что объёмы работы в участке еле отводили ей время на сон и еду. Всё чаще она мечтала о том, чтобы Рэй дал ей работу, она уже грезила тем, как бы выискивала его врагов, как бы копала компромат, как бы организовывала контрразведку и многое-многое другое, нужно было только получить доступ. Она всегда умела находить для себя выход в любых ситуациях, и уже была почти готова смириться с тем, что Рэй, быть может, никогда не дал бы ей себя убить, но можно было бы перевести его в другой ранг, всё же, никогда и никого прежде она не посвящала в свои преступные увлечения. Если бы Рэй разделил их, она была бы готова смириться с его вечной жизнью, изолироваться от семьи, от людей, от прошлого и работать на него. Но Рэй бы никогда ей этого не доверил.
Рэй тоже не афишировал свои связи с Имтизаль и брал её с собой только в такие места, где не рисковал встретиться с кем-то из знакомых. Но он продолжал ходить и на разные светские мероприятия тоже и, разумеется, без неё, и Ими подозревала, что он ей изменял. Это её не удивляло. Её удивляло то, что она сама начинала придавать этому значение.
Неожиданно для себя она начинала чувствовать ревность. Впервые в жизни она начинала ревновать. Она молчала, не подавала виду, очень долго сама не признавала свои новые муки, но невыносимо страдала, когда чувствовала женские духи на одежде Рэя. Несколько раз, когда выдавалась возможность, она выслеживала его и смотрела, с болью и отчаянием, как он совращает других женщин. Он ничего не рассказывал, она ни о чём не спрашивала. Он вообще никогда не посвящал её в таинства своей жизни и профессии. Она по-прежнему очень мало знала обо всём. Она уже взломала все его компьютеры, но это ей нисколько не помогало. Ей нужно было встретиться с кем-то из тех, кто всё знал.
А потом она поняла, что Эрик и Дерек были, возможно, единственными, кто всё понимал и знал.
Она ещё не осознавала в полной мере, что с ней происходит. Но перемены оказали влияние более глубокое, чем она ожидала. И Рэй это почувствовал тоже.
– Всё ещё отдаёшься мне насильно?
Она промолчала. Он сдавил её подбородок в руке и всмотрелся в её глаза.
– Нет.
Она почти плакала. Она безумно страдала. Она не понимала сразу, но за эти три месяца, которые она жила с Рэйнольдом, он её ломал, он делал всё для того, чтобы обезопасить свою жизнь. Она продолжала работать в департаменте, мыла и убирала весь дом, готовила, стирала и вела себя так, как обычно ведут себя обычные женщины. Он заставлял её чувствовать себя обычной женщиной. Он заставлял её привыкнуть к нему, к тому, что он всегда рядом и принадлежит ей, и она сама не поняла, как это произошло, но она, всё же, прогнулась под его давлением. И как только она впервые осознала, что нуждается в чём-то большем, чем нуждалась всегда прежде, она и начала страдать.
Она вспоминала Джексона и Артура и стала думать, что бы случилось, если бы они её любили. Если бы Джексон убедил её, как все эти месяцы убеждал Рэй, что не оставит её, если бы он давил её, как давит Рэй, если бы ломал её волю и заставлял чувствовать себя несвободной. Возможно, она бы вышла за него замуж и, возможно, прониклась бы человеческим чувством. Она никогда не думала, что способна на человеческие чувства. Она никогда не думала, что безропотная покорность может завести её настолько далеко. И нужно было убить Рэйнольда, пока всё не зашло ещё слишком далеко. Она не знала, что значит испытывать ревность. Она не знала, насколько глубоко может уйти в этом чувстве. Она боялась, что начнёт ненавидеть жизнь. Нужно было убить Рэйнольда.
Она решила его отравить. Страх потерять его непонятым уже почти покинул её. Она не нашла бы покоя до тех пор, пока не убила бы Рэйнольда Эддингтона.
Она выбрала мускарин. Она решила перестраховаться и отравила всю еду, которую готовила, только накануне приняла атропин и сохранила ещё немного на случай, если доза противоядия, принятая заранее, не подействует. Только так он бы ничего не заподозрил.
Он ничего не заподозрил. Он был немного уставшим после встречи с партнёрами из Франкфурта и много ел. Он только в самом начале жутко напугал её, с сомнением всмотревшись в свою тарелку.
– Я боюсь твоей еды, буду есть это только после тебя.
Это было очень неожиданно, потому что последние три месяца он ел и ничего не боялся. Его голос звучал весело, но Имтизаль никогда не понимала, шутит он или говорит всерьёз.
– Не могу, прости, – сказала она, понимая, что единственный способ заглушить подозрения – остаться честной; – она отравлена.
Он посмеялся, но, всё же, стал есть. Ими тоже ела, и больше он не говорил ничего подозрительного. Он не обратил внимания и на то, что Имтизаль ест мало. Он казался отвлечённым. После ужина он поцеловал её и пошёл в гостиную. Ими стало немного грустно. Она была почти счастлива. Она пошла в гостиную вскоре после него. Он лежал на диване и смотрел какой-то фильм, но, увидев её в дверях, отвлёкся и поманил рукой.
– Иди ко мне.
Она послушно легла к нему на диван, он слабо обнял её талию и мягко поглаживал её живот. Ей стало очень легко и хорошо. Она была сказочно счастлива, когда он был добр к ней и когда не унижал. Было прекрасно лежать вместе с ним и чувствовать, как медленно холодеет тело, как его жизнь уходит в неё. Ей становилось плохо, но атропин боролся с мускарином и не давал мышцам погрязнуть в судорогах. Её немного тошнило, и кружилась голова. Ей было плохо. Она закрыла глаза и медленно сгибала и разгибала пальцы на груди Рэйнольда, чувствуя, как его торс медленно поднимается и опускается. И тогда она начала беспокоиться. Прошло уже достаточно времени, яд уже давно должен был подействовать, но Рэй дышал всё также ровно.
– Был очень вкусный ужин, – неожиданно произнёс он, опустил подбородок и поцеловал её волосы. Слеза потекла по её щеке. – Почему ты так напряжена, чего-то ждёшь?
Она плотнее вдавила веки друг в друга.
– Я же отравила ужин, – наконец, выдавила Ими, – жду, когда подействует.
Он засмеялся.
– Видимо, я принял противоядие.
А потом он начал задыхаться. Потом у него начались судороги. Ими встала с дивана и смотрела, как он трясётся в предсмертных конвульсиях, а потом вернулась на кухню за ножом. Она почти бежала, но, к своему удивлению, не теряла хладнокровие и была каменно спокойна, так же величественно спокойна, как при убийстве Амелии. Имтизаль встала на четвереньки перед ним и в благоговейном ужасе замахнулась, чувствуя, как величественно дрожит её тело, изведённое борьбой двух химикатов, но внезапно Рэй ударил её кулаком в горло и схватил её руку с ножом. Она бы, возможно, успела опередить этот удар, но он оказался слишком неожиданным, Ими полностью потеряла бдительность и даже не думала, что в таком состоянии Рэй мог бы дать отпор. Он сжимал её запястье, резко сел на диване и повалил её на пол. Он больше не задыхался. У него больше не было судорог. Она думала, что он её убьёт, но после того, как несколькими ударами он, всё же, выбил нож из её руки, он стал внезапно мягче и безразличнее.
– Ими-Ими, – устало выдохнул он, – ну когда же ты поймёшь, что я не дам себя убить.
Она почти скулила от отчаянья. Её тоска его забавляла, как ей казалось, но он посерьёзнел так неожиданно, что Имтизаль испугалась.
– Однажды мне всё это надоест, и я перестану тебе всё прощать.
– Где я прокололась на этот раз? – её голос звучал глухо и жалко.
– Не скажу, – он вяло улыбнулся, – терзайся этим.
Потом он подобрал нож и унёс его на кухню. Мрачная и разочарованная Имтизаль тоскливо села на диван. Рэй вернулся к ней с графином воды.
– Теперь нам обоим это не помешает.
Она послушно взяла стакан из его рук. Теперь заняться уже действительно было нечем. Теперь действительно самым главным было промыть желудок, и они оба смотрели фильм и безостановочно пили воду.
Её удивило, что на этот раз он даже не избил её. Он казался усталым. Он казался безразличным. Она испугалась, что разочаровывает его, поэтому на следующий день была особенно разговорчива, мила и ласкова, и через день, и всю неделю. Он казался снисходительным. Он не бил её, не оскорблял и не унижал, но что-то в его поведении заставляло её чувствовать себя плоской, низкой, липнущей к земле, склизкой и ничтожной. Он умел заставлять её чувствовать себя ничтожной.
Он избил её через две недели. Она стояла в гостиной, крепко сжимая в руке тёмно-серый гладкий нож, лёгкий и острый, с матовой гравировкой и бронзовыми вставками; она знала, что Рэй будет разъярён.
«Я его убью. Я его убью. Он мумия. Он станет мумией. Он ничего не решает. Он ничего контролирует. Всё контролирую я».
Но ей ничего не удалось: Рэй увернулся, и нож только слегка скользнул по его плечу и со звоном упал где-то сзади. Ими не успела бросить второй нож: Рэй уже стоял перед ней, и дальше драка очень быстро перетекла в банальное избиение. Поначалу Имтизаль пыталась сбежать: поняв, что не успеет достать второй нож, она рванула к лестнице, но Рэй догнал её на ступенях, поймав за ногу и дёрнув на себя так, что она упала, ударившись зубами о край ступени.
– Ты кем себя возомнила, сука?!
Он на какое-то время забылся, забыл, как должен бить её, как не уродовать её лицо и руки, и был настолько вне себя, что, казалось, всерьёз собирался убить её. Она жалко пыталась вернуть себе уверенность и жажду сопротивления, но Рэй сломил её очень быстро. Он несколько раз ударил её лицом о ступени и перебросил через перила, спрыгнув следом. Она даже не успела отползти и только выла, с ужасом прикасаясь прокусанным языком к шатающимся зубам. Рэй не бил её, но она чувствовала, что он стоит прямо за ней, и знала, что на выбитых зубах он не остановится.
Но она попыталась подняться, и тогда он ударил её ногой по спине, валя обратно на пол.
– Сначала ты убиваешь моих телохранителей, – он стал забивать её ногами, не давая отползти. – Потом ты переходишь на моё окружение. Ты что о себе возомнила, тварь?
Она знала, что он будет вне себя, но не смогла сдержаться, она целую неделю боролась с собой, боролась с новыми чувствами и новыми муками. Ей казалось, она начинает ревновать Рэйнольда к каждой паркетной дощечке, она не находила себе места, когда его не было рядом, да и когда был рядом, в общем-то, тоже. И она целую неделю думала об этой женщине, к которой он ездил почти каждый день, следила за этой женщиной, смотрела, как она делает покупки, как выгуливает собаку, как встречается с сестрой, как ездит на работу. Имтизаль вошла в квартиру девушки через пять минут после ухода Рэя и зарезала её в ванне, изувечила всё её тело, отрезала щёки и сняла скальп. Рэй узнал об этом только через два дня и, по всей видимости, сразу понял, чья ревнивая рука обработала тело женщины.
– Ты что, не понимаешь, идиотка, что могла подставить меня? Или понимаешь? Или ты, может быть, этого и добивалась, сержант? Ты совсем уже страх потеряла, а, гнида? Ты что творишь?
Потом, прилично вымотав её побоями, он пинком перевернул её на спину, сел на её живот, прижимая коленями к полу её запястья, и разрезал на ней футболку. Ими вскрикивала, когда он небрежно задевал лезвием её кожу.
– Может быть, и мне провести акт ревности? Как ты думаешь, Марта Бек?
И он вырезал у неё между грудями, чуть ниже уровня декольте, своё имя, вдавливая левой рукой её шею в пол. Ими кричала и выбивалась, особенно когда он засовывал нож глубоко, и кровь заливала ей весь живот, но Рэй не останавливался.
Рэйнольд
Эддингтон
– Чтобы ты никогда не обнажалась ни при ком, кроме меня. Думаешь, я не знаю, что ты шлюха? Знаешь, что я делаю с такими, как ты?
