Текст книги "Аморальное (СИ)"
Автор книги: Марк Оливер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
Так к концу первого года отношения с классом постепенно перешли к подобию тех, о которых мечтала Имтизаль. Здоровые дети оказались не менее впечатлительными, чем больные, и очень быстро решили никак с ней не контактировать. Даже учителя старались держать с ней дистанцию. Училась она, кстати, хорошо, всегда прилежно делала все домашние задания, всегда послушно выполняла требования и на уроках. Претензий к ней не было. Единственными можно было назвать, разве что, слушание музыки во время выполнения письменных заданий, но этот вопрос уладили с родителями, которые попросили проявить к девочке снисходительность. И любовь рисовать на уроках. Ими всегда забивалась в свой угол и рисовала в блокноте. Не раз бывало, что учитель, видя, что во время контрольной Ими снова ничего не делает, а только рисует, холодно спрашивал её, готова ли она сдать работу. И она сдавала. В самом деле решённую. Так бывало, по крайней мере, на математике.
Сложности бывали с устными предметами и немецким. Очень плохо Ими рассказывала стихи: тихо, мрачно и сухо. Хорошо у неё, казалось бы, должны были удаваться трагичные, но даже они получались слишком пустыми. Мёртвыми. Сам её голос был таким же мёртвым и холодным, как и она сама, и вскоре учителя открыто махнули на Ими рукой и перестали критиковать её устные ответы: её вообще старались спрашивать не чаще двух раз в год. Ими впадала в такую глубокую тоску, едва только её выдёргивали к доске, едва только она оказывалась в поле зрения стольких людей и центре их внимания, и она начинала чувствовать себя такой подавленной и несчастной, что заражала своим унынием абсолютно всех. И хотя со временем она более или менее привыкла к устным докладам, её речь так и не обрела жизнь. Как и голос. Как и взгляд.
Образ Имтизаль в школе – это нелюдимая неказистая худощавая девочка в больших наушниках, с беглым параноическим взглядом огромных жутких глаз, вечно жмущаяся по углам и стенкам и делающая карандашные рисунки в блокноте. У неё не было друзей, она ни с кем не общалась, хотя бывали даже отчаянные, обычно из других классов, пытавшиеся познакомиться с ней.
Однажды одной из таких отчаянных стала одна старшеклассница. Она спрашивала Ими о музыке, об отношениях с одноклассниками, о взглядах на жизнь, о социофобии и совершенно вогнала её в трагичное замешательство.
– Ты извини, я знаю, как раздражает, когда всякие чужие лезут, – сказала потом она, когда уровень враждебности Имтизаль стал зашкаливать.
Ими промолчала. Она не знала, что здесь можно сказать: знает, но всё равно лезет?
– Просто ты мне нравишься, я могу помочь. Никто не будет тебя трогать, как уже не трогает меня.
– Меня не трогают.
– Да ладно, у тебя в классе есть парень, который докапывается, я знаю.
– Нет.
– Назовём это не помощью, прости. Ты просто попробуй. Я уверена, ты сама останешься довольной. Просто пойдём со мной вечером к одним ребятам? Тебе совсем необязательно ни с кем общаться, можешь просто сидеть, слушать и смотреть. Если кто-то понравится, заговоришь. Я предупрежу их, чтобы никто тебя сам не трогал. Я тоже ведь такой была.
По взгляду Ими было видно всё её недоверие.
– Да ладно тебе. Ты же даже музыку готическую слушаешь, ты это знаешь?
– Black Sabbath не готика.
– Но у тебя сейчас играет Christian Death.
– Дэт-рок.
– Дэт-рок пошёл от готики. Я тебя пугаю?
– Нет.
– Ну а в чём дело? Не нравятся готы?
– Нравится одиночество.
– Не тебе одной. Ты попробуй сходить со мной. Я была такой же, как ты. Или боишься, что родители не отпустят?
Молчание.
– Я приду к тебе вечером без косметики. Оденусь, как обычная девчонка, пирсинг сниму, и они отпустят. Они же наверняка хотят, чтобы у тебя были друзья?
– Да.
– Ну вот, видишь. Убьёшь двух зайцев.
Так Имтизаль столкнулась с готикой. К ней действительно никто не лез весь вечер, никто её не замечал и все вели себя так, будто бы Ими с ними не было вообще. Она стала ходить на их встречи, родители ничего не подозревали и искренне верили в то, что их дочь всего лишь гостит у девочки из школы. Так примерно и было, ведь родители Эмили – так звали девочку из школы – очень часто ездили в командировки, дом пустовал, и нередко именно там проводились сходки. Даже братья не поняли: без готического макияжа узнать Эмили было сложно. Позже они, всё же, узнали, но ничего не сказали родителям.
Позже Имтизаль поняла, зачем Эмили так яро хотела привлечь её к себе. У Эмили был младший брат, и ему очень нравилась Ими, правда, он так и не рискнул за ней ухаживать. Ими это поняла, но не придала значения, ведь новая среда действительно оказалась именно тем, о чём она мечтала. Так она восполняла свой недостаток в сумасшедших, так она увидела наркоманов, так она вступила на новую тропу. Она много слушала рассказы своих новых единомышленников, обдумывала культ смерти, обдумывала саму смерть. Не то чтобы она принимала душой всё то, что они говорили, но их речи помогали по-новому взглянуть на мир.
В школе узнали о новых друзьях Имтизаль, и теперь смельчаков стало ещё меньше. Ещё больше стало тех, кто верил в магию Ими, потому что компанию Эмили нередко принимали за сатанистов, и теперь всё, казалось бы, встало на свои места. Даже Джексон стал издеваться над ней реже и только, казалось бы, для поддержания собственной принципиальности.
Но сама она не изменилась нисколько. Она была как и всегда безразлична ко всему происходящему, как всегда асоциальна, как всегда беспомощна и дика. Она так никогда и не стала общаться с готами, даже не здоровалась с ними. Их сосуществование отдалённо напоминало детство с Джексоном на ранчо, но в ещё более холодной и безучастной форме.
Как бы там ни было, Ими была счастлива, наверное, потому и переносила все удары. По-своему, но счастлива. У неё были силы на то, чтобы вылезать из грязи, отряхиваться, отмываться, поднимать взгляд и снова двигаться вперёд.
Глава 2
Имтизаль была счастлива все эти годы, и причину своего счастья она осмыслила только теперь. Причиной её счастья был Омар, к которому она испытывала не совсем сестринские чувства.
Не было в них ничего плотского и порочного, нисколько. Но именно Омар стал первым человеком, которого Имтизаль полюбила по-настоящему, так, как только была способна. Он был для неё больше, чем кумиром. Она им восхищалась, она им любовалась, он был для неё идеален и совершенен. Она охотно принимала любое его суждение, верила всему, что он говорил, соглашалась со всем и делала всё так, как он хотел. И она была счастлива от одной своей любви к нему, только никогда не понимала этого. Всю силу своих чувств она осознала только сейчас, в 12 лет. И как только она это поняла, решилась на то, что в итоге всё же сделала. Она не могла себе объяснить, зачем она это делала, она только понимала, что так надо.
Она всё спланировала, настолько, насколько только может серьёзно планировать ребёнок в 12 лет. И наконец настал этот день, 12ое марта.
Она стояла на лестничной площадке, когда он поднимался в их квартиру, вернувшись из школы. Он увидел её и улыбнулся.
– Почему ты здесь стоишь?
– Жду тебя.
– Но почему з д е с ь ?
– Удобнее.
Он подошёл к ней и поцеловал в лоб.
– Теперь пойдём в дом? Ими… ты в порядке? Что-то случилось?
– Нет.
– Ты… странная. Хочешь, поговорим? Можем здесь поговорить. Ты не хочешь идти в дом?
Она действительно была странной, но непонятно, как он это увидел. Внешне она оставалась такой же, как всегда, но изменилась в душе: никогда она ещё не пребывала в таком взведённом состоянии. Хотя ей казалось, что она спокойна; спокойна, как лёд, как камень, как кусок дерева, не способный даже нагреться. Она смотрела ему в глаза с таким трепетом, с каким не смотрела ещё никогда, она любила его, как никогда. Она была счастлива, как никогда, и не знала, чего хочет больше, прервать это томительное, нервное ожидание или насладиться им подольше. Она чувствовала просветление, чувствовала тепло, чувствовала радость, чистую и прозрачную. Чувствовала свой долг.
– Ими, дома что-то не так?
– Я тебя люблю.
– Я тебя тоже люблю, – он её обнял. – Но что случи…
И она его обняла. Они: она и нож.
Лезвие вошло в живот, и руки Омара опустились. Его губы распахнулись, судорожно пытаясь сомкнуться и выдавить какие-то слова. Лезвие углубилось и, мягко вспарывая плоть, поднялось выше. Это было тяжело, и Ими пришлось взяться за нож обеими руками. Лезвие наткнулось на ребро, Ими напряглась, и нож скользнул криво, вдоль кости, прежде чем упёрся в грудину и остановился. Между губами, вместе с хрипом, вырвались маленькие потоки крови. Омар смотрел на сестру с недоумением, наивно и как-то по-детски, как будто не понимал, что случилось, как будто не понимал, что она его убивает, что эта боль, эта слабость и это помутнение – из-за ножа, разрезающего его торс, ножа, управляемого е ё рукой. Ими быстро выдернула нож, вспоров в процессе ещё немного мясо на груди, и перерезала брату горло. Это было уже легче.
Омар упал на пол. Ими села рядом, пододвинув к себе бьющееся в предсмертных конвульсиях тело и уложив его голову себе на колени. Она перерезала горло, чтобы ускорить смерть и избавить брата от мучений; пара секунд – и её холодные пальцы поглаживали уже холодеющее лицо.
Подготовка заключалась в том, что Ими заранее пробралась в квартиру соседа и украла его охотничий нож. Теперь же она перепачкала рукоять кровью так, чтобы отпечатки либо смылись, либо смазались до неузнаваемости.
Соседа в итоге действительно посадили. Он привлекался к суду и ранее за фашистские лозунги, но избежал тогда наказания. Все другие соседи подтвердили, что подсудимый не раз ссорился с арабской семьёй и угрожал ей. Но это был единственный случай, когда об Имтизаль задумывались полицейские. И именно тогда родители узнали об её увлечении готикой.
Крик Каримы взорвался, разлетелся, разнёсся по всему дому, едва она, поднимаясь домой по лестнице, увидела ужасающую картину: Имтизаль сидит под стеной, скрестив ноги по-турецки, тихо напевает что-то под нос, жутко покачивается и не менее жутко смотрит вниз, на окровавленное лицо Омара на уровне её груди. Вся она в крови, весь он в крови, с широко распахнутыми пустыми глазами, с открытым ртом, из которого до сих пор вытекают неразделимые струйки чернеющей жидкости. И руки в крови – он ими держался за живот первые секунды, – теперь они, сине-красные, жалко и неестественно лежат на полу, а сам он, само тело – на ногах Имтизаль. Которые тоже в крови. И весь пол в крови. Стена в крови. И вот сидит она, совсем безумная девочка, и даже не замечает истерику сестры, даже не поднимает головы; она сидит, покачивается и поёт, а на ногах у неё лежит обезображенный Омар. Это уже даже не Омар, его не узнать в изуродованных конвульсиями чертах лица.
На крик сбежались соседи. Карима бросилась к телу брата, плача и прижимаясь лбом к его груди, Ими по-прежнему покачивалась и пела, будто мычала. Она изменила своё поведение только тогда, когда приехали полиция и скорая, только тогда, когда тело стали отнимать. Тогда Ими впала в дикую истерику, плакала, кричала и успокоилась лишь после того, как ей разрешили поехать в морг. Едва ей позволили сесть рядом с трупом, она застыла в каменной невозмутимости.
Она снова стала молчать, не отвечала на расспросы полиции и впадала в истерику, когда её пытались увести. Потом приехали уже и остальные члены семьи, рыдали и сокрушались, и снова Имтизаль пришлось испытать припадок, когда её попытались вывести вместе с родителями. Те разрешили Ими остаться в морге, видя, что иначе ребёнок не успокоится, Джафар остался вместе с ней.
Это было самое тяжёлое испытание в жизни семьи, с которым они так и не справились. И ту ночь в морге Джафар никогда не забыл.
Ими не отходила от тела ни на секунду. Она не испытывала потребности ни в пище, ни в воде, ни во сне, ни в гигиене, она даже не двигалась.
Соседа арестовали в тот же день. Он был пьян, у него не было алиби, он сопротивлялся аресту и, заслышав имя «Джафар», начал поносить его обладателя. У полиции не было сомнений.
Официальной версией стало следующее: Роберт Барнс, изрядно выпив, взял нож и отправился к Джафару. На лестнице он наткнулся на Омара, напал на него, зарезал, вернулся домой и продолжил пить. Имтизаль, находившаяся в это время дома, вышла на шум и обнаружила уже безжизненное тело брата.
Сама Имтизаль не могла ни опровергнуть, ни подтвердить эту теорию, потому что находилась в апатии, ничего вокруг не воспринимала и не говорила. Но всё это казалось полиции странным, поэтому, на всякий случай, опросили Эмили, единственного друга девочки. От Эмили они узнали про готику, и это напрягло полицию ещё сильнее. Но представить, что 12летний ребёнок смог бы выкрасть из чужой квартиры нож и собственноручно зарезать 17летнего парня спортивного телосложения, не мог никто. Да и не получалось найти ни одного мотива или причин для внезапной агрессии: Имтизаль всегда была спокойна, уравновешена и добра к членам своей семьи, а более тёплых отношений, чем с Омаром, у неё ни с кем не было. К тому же, ведь она асоциальный ребёнок, безобидный и беспомощный: она три часа просидела под стеной, пока её и мёртвого брата не обнаружила Карима.
В настоящую истерику Ими впала тогда, когда гроб опустили в яму, когда стали засыпать его землёй и когда с каждым взмахом лопаты родное тело оказывалось за всё более и более плотной стеной.
Через неделю Имтизаль заговорила. Сказала, что вышла из квартиры, потому что слышала крик брата. Вышла и увидела, как он лежит на полу в крови. Больше она ничего не сказала. Да и не требовалось. Роберта Барнса осудили на тридцать пять лет.
И хотя она уже выглядела куда лучше, в школу её не пустили, её направили обратно на ранчо, где Имтизаль закончила учебный год. Она перестала общаться с готами, потому что родители больше не оставляли её одну, но это её не беспокоило. Уже не беспокоило. Она осунулась, изменилась, стала ещё более худосочной, безразличной и пугливой, стала ещё больше сутулиться, стала мертвее, чем когда-либо прежде. Огонёк, гревший её эти годы, погас, и теперь ничто не могло заинтересовать её в жизни. Она даже перестала слушать музыку, чем радовала родителей. Она стала ещё послушнее и ещё зависимее от решений и мнений семьи. Она больше ни за кем не наблюдала и ни на кого не злилась. Она погасла. Она не смогла бы объяснить, зачем убила брата, но она знала, что так было нужно, и чувствовала, зачем. И она никогда не раскаивалась в содеянном и без раздумий повторила бы все свои действия, будь у неё хоть тысяча шансов всё изменить.
Единственной жертвой было, на её взгляд, было состояние Имема и родителей, даже Карима своим трауром немного удручала братоубийцу. И примерно тогда Ими осознала свой жизненный девиз, не изменившийся до конца её дней: цель оправдывает средства.
Потом она стала вспоминать Джексона. Первого своего Джексона. Стала думать, что он испытывал? И действительно ли всё было так, как рассказывали люди, может быть, он сам толкнул сестру под машину? Теперь она была, как он. Она видела Омара во снах, и он с ней разговаривал. Он по-прежнему оставался любящим братом, он не винил её в своей смерти и только пытался понять, о чём она думает. Он всегда пытался понять, о чём она думает. Он всегда верил, что она станет Человеком, что будет нормальной, здоровой, улыбающейся. Он верил, что она вылечится, нужно лишь понять, за что она так зла на окружающий мир и почему прячется от людей. Он хотел понять это и теперь, даже теперь, с разорванными животом и шеей, он верил в исправление сестры. В её снах, разумеется.
Она даже хотела, чтобы у неё появились галлюцинации, как у Джексона. Она бы поступила умнее, чем он, она никому бы о них не рассказала и стала бы жить с Омаром вдвоём в своём вымышленном мире, ради этого она даже была готова пожертвовать свободой и навсегда остаться в клинике. Как же она об этом мечтала. Наступила бы идеальная жизнь, жизнь, которой управляла бы она сама. Но этого так и не случилось, потому что, как ни странно, при всех своих проблемах, психика Имтизаль оказалась не просто сильнее, чем думали окружающие, но и сильнее, чем у этих самых окружающих.
Вся семья изменилась: с жизнью старшего сына ушла жизнь всех остальных. Но горе их сплотило ещё сильнее, развило взаимопонимание чуть ли не до телепатии, и каждый, даже Ими, стал чувствовать свою ответственность за остальных намного сильнее, чем прежде. Раньше всех оправились Карима и Имем, если только их состояние можно назвать поправкой. Алия и Джафар прежними не стали уже никогда, часто плакали и, как ни старались, не могли приглушить горе даже в любви к оставшимся детям. Не малочисленным детям. Алия и Джафар уже редко улыбались, а если и улыбались, то как-то грустно и безрадостно, они очень постарели, под глазами появились мешки, и густые чёрные волосы Джафара покрылись сероватыми и белыми полосками, особенно у висков. И дети повзрослели, особенно заметно это было на Кариме: она стала мудрее, спокойнее, серьёзнее и благоразумнее, Ими даже несколько смягчилась к сестре.
На лето вся семья уехала в Марокко к родственникам, это придало немного сил. Слишком мало, но на детях поездка ощущалась заметнее, особенно на Кариме, которая любила жару, казалось, больше жизни. Никогда раньше она ещё не была в пустыне.
Первого сентября Имтизаль вернулась в психически здоровый класс и увидела, как многое изменилось. Её почти начали уважать, жалость смягчила и раздобрила детей. Теперь они заступались за злую девочку намного чаще и защищали от любых обидчиков. Как-то все смирились с существованием Имтизаль, а она смирилась с существованием одноклассников: они жили в разных углах и взаимно согласились не трогать друг друга. Ими даже стала иногда говорить с ними, в смысле, выслушивать (всегда по делу, разумеется) и в случае необходимости давать свои краткие ответы. Иногда они даже помогали друг другу, например, Ими никогда не возражала, если у неё брали тетрадь, чтобы списать домашнее задание. Ей вообще было всё равно. Она соглашалась и работы писать за других, она всем соглашалась помогать, потому что ей нравилось учиться и потому что эта помощь не приносила ей никакого дискомфорта. Ей нужно было чем-то себя занять.
Но с первым днём в школе она снова стала счастливой, правда, несколько иначе. Она стала счастливой, потому что по-новому увидела Джексона. Она поняла, почему никогда не могла сопротивляться, почему не могла дать ему отпор, так же, как никогда не могла противостоять влиянию Омара. Раньше своим теплом и светом ей не давал это понять Омар, теперь же, когда в её жизни наступила кромешная мгла и любой огонёк оказался способным показать окрестности, Имтизаль увидела Джексона. А вместе с ним и весь мир.
Имтизаль прекратила свои побеги и уже больше не пряталась от Джексона. А он по-прежнему её презирал, правда, теперь она его угнетала ещё и тем, что класс стал к ней снисходителен и стал слишком часто за неё заступаться. Теперь юный тиран уже очень редко мог самоутвердиться за её счёт и почти только тет-а-тет. Но даже наедине ему это плохо удавалось: было в ней что-то, что рушило его торжество победителя, что-то в её глазах, что-то в её неживой ауре. Что-то, что пугало его и заставляло чувствовать себя таким тяжелым, как будто всё нутро было отлито из чугуна, все органы, кости и сухожилия, но он старался хранить невозмутимость и не отступаться от своих принципов.
Потом Ими получила фотоаппарат – подарок, о котором мечтала. И началось новое увлечение – фотография. К Имтизаль быстро возвращались былые увлечения: чтение, рисование, слежки, музыка. Она снова была счастлива. У неё был Джексон, занимавший её душу и вдохновлявший на жизнь, только она сама это не всегда понимала. Ей не нужно было думать конкретно о нём, но любые мысли, любые чувства и решения имели с ним какую-нибудь, пускай и невероятно далёкую, связь.
Была для неё ещё одна польза от убийства брата: сломленные горем родители стали давать ей больше свободы. Как ни странно, они не стали параноиками, не стали требовать от детей всегда сидеть дома, наоборот, они дали им свободы столько, сколько не давали никогда прежде. Казалось, они безнадёжно выпали из реальности, они всегда пребывали в каком-то наркотическом состоянии, всегда в их глазах читалось мутное непонимание, совсем как у Омара в последние секунды жизни, особенно если к ним спонтанно кто-то обращался с просьбой или вопросом. Это действовало на Имтизаль, угнетало и в то же время приносило наслаждение; она смотрела отцу в глаза и вспоминала глаза брата. Она призналась, много позже, только в сентябре призналась отцу, что, когда держала брата на руках, он был ещё жив. И глаза у него были такими же, точно такими же, как у отца, отрешёнными, чистыми и спокойными.
И особенно сильно стали любить Имема, и не только родители, их дочери тоже. Обе дочери.
Так Ими получила право гулять без видимых причин. Как ни кощунственно такое признавать, но, всё же, Джафар и Алия узнали о готах в очень удобный момент: момент, в который такие земные мелочи меньше всего могли их волновать. А теперь Ими снова примкнула к мрачной компании Эмили, но на этот раз уже теснее, чем прежде. Эмили ей сказала, что нужно как-то проявить себя и что не нужно хранить свои таланты в себе, так Ими стала рисовать разные сцены насилия, суицида, пришествия, изгнания и всякую ерунду. Делала фотографии, картриджи покупали готы и проявляли сами же. Ей это действительно нравилось, ею управляло уже не только любопытство, Ими даже написала стихи на поэтический вечер, правда, читала их не сама, а отдала одному из старших.
Восхищаться тобой было
Всегда просто даже мне.
Даже мне, социопату,
Не принявшему извне
Ни одно живое слово,
Ни один игривый взгляд,
Ни улыбки, ни природу,
Море, горы, смех, закат.
Но ты шла так тихо, плавно,
Так смотрела мне в глаза,
Нежно, томно, недоступно,
Что я сдался, как коза,
Выбившись из сил от гонки,
Под конец сдавалась мне,
Чтобы кровью на ладонях
Поднял дух я сам себе.
Я не помню, что случилось,
Помню только я тебя,
Раскалённую, живую,
Совершенную, как я.
Я смотрел, как исчезают
Жар и дрожь твоих локтей,
Твоих плеч, ключиц и шеи,
Испаряясь всё быстрей.
И когда совсем остыла,
Я подумал, что пора.
Я не знал, зачем и сколько
Будет тлеть эта жара.
Ты всегда была красива,
Непохожа ни на что,
Я же никогда не видел,
Как загадочно нутро.
Восхищаться тобой было
Всегда просто даже мне.
Просто не было увидеть,
Что хранила ты в себе.
Я же всё теперь увидел,
И сражён, как никогда.
Мне сегодня смысл мира
Распахнулся навсегда.
Я не знал, что можешь столько
Тайн и мудрости нести
Ты одна, ты своей жизнью
Можешь жизнь всех замести.
Каждым новым взмахом стали
Не распарываю плоть,
Я не рушу ТВОИ кости,
Я ломаю судеб кость.
Если б знала ты тоску ту,
Видную в твоих кишках,
В сложном кровяном рисунке
На распоротых ногах,
Если бы очарованье
Своих выцветших зрачков
Могла видеть... или рёбра,
Выползающих боков...
Ты бы столько не кричала,
Когда я твоё лицо
Разбивал о кафель ванной,
И прозренье бы пришло
Вместе с болью от ударов,
Нос вбивающих в твой мозг,
Вместе с мукой, что, вскипая,
Твоим бёдрам принёс воск.
Восхищаться тобой было
Всегда просто даже мне.
Просто не было увидеть,
Что хранила ты в себе.
Я же всё теперь увидел,
Я сражён, я впечатлён,
Смерть мне мир весь показала,
Я теперь в неё влюблён.
Это было не совсем то, что имела в виду Эмили, и не совсем то, что имели в виду все остальные, но это было единственное нечто за всю жизнь Имтизаль, которое сумело вытянуть из неё подобие красноречия. Хотя бы в письменной форме.
Все в этих строках увидели разное, чтец увидел козью кровь и спросил Ими (через Эмили: Имтизаль по-прежнему ни с кем не общалась и только стремительно проходила вперёд, опустив голову и диковато выпучив глаза, если кто-то пытался заговорить с ней), не хотела ли бы она кого-то умертвить. На выходных они собирались вызвать чей-то дух, Ими не запомнила имя, и для этого требовалось убить собаку в ритуальных условиях. Так Ими получила приглашение на одно из самых значимых в жизни друзей Эмили событий.
Так Ими поняла нечто новое. Так она поняла свою жажду крови, которая может выливаться в безнаказанном зоосадизме. Она ловила бездомных кошек, забивалась в какие-нибудь подвалы и пытала несчастных животных. После смерти Омара Ими стала всегда носить с собой остро заточенный перочинный нож, в дни охоты брала дома скотч и колбасу, заманивала животное, клала на клейкую ленту кусочек лакомства, чтобы беспрепятственно поднести будущий кляп ко рту жертвы, потом заклеивала его, скотчем же заматывала лапы, быстро прятала пленника в пакет, потом в рюкзак и шла в своё убежище. По иронии судьбы обычно Ими проворачивала свои грязные дела почти там же, где и была зачата и рождена: в самом нищенском закоулке пересечения гетто и арабского районов. Там она могла пробраться в подвалы полуразваленных домов незамеченной и вершить насилие в полной безопасности. Первое время она сначала убивала животное, потом уже потрошила, но вскоре ей это надоело, и истинное удовольствие доставляли уже только сами пытки. Ими развлекалась, как могла, правда, такое случалось редко: всего она на тот момент убила и замучила не более пяти-шести кошек. Об этом её хобби не знали даже готы.
Но ей это быстро надоело. В любом своём действии Ими преследовала какую-то цель, иногда понятную только ей одной, но всё же существующую. А в живодёрстве смысла не было, оно стало видеться Ими как банальное месиво, низкое и глупое. Но это не значило, что животные спаслись от её карающей руки: Ими нашла, какой смысл внести в свои действия.
Она никак не могла забыть произошедшее с Омаром, её удручало то, что его тело теперь закопано под землёй. Конечно же, оно бы сгнило, поэтому хранить его удалось бы крайне недолго, но как-то раз, заканчивая препарирование крысы, Ими задумалась о том, что было бы неплохо научиться бальзамировать тела. Поэтому она под предлогом любви к истории Древнего Мира стала читать много книг о египетской медицине. Через готов она раздобыла и более серьёзные книги о мумификации, экономила карманные деньги и покупала на них необходимые препараты, и опять же обращалась для практики к кошачьим телам. Бальзамирование давалось непросто, и первую действительно стоящую мумию Ими сумела сделать только два года спустя. Намного проще было заспиртовывать останки, и в этом она тоже практиковалась так часто, как только позволяли условия.
Оставалась очень серьёзная проблема – деньги. Решить её пока ещё не удавалось, потому что сэкономленные карманные деньги выглядели слишком жалко.
Поэтому её практические уроки проходили редко, не чаще, чем раз-два в пару месяцев. В остальные дни Ими читала книги, изучала анатомию, запоминала алгоритмы действий и названия препаратов. Всё чаще гуляла по городу, фотографируя людей и пытаясь предугадывать их поступки. Иногда она выбирала себе случайного человека и выслеживала его, училась ходить за людьми незамеченной, училась быть невидимой, училась опережать мышление окружающих. И училась развивать свою и без того фантастическую интуицию.
Так она совершенно неожиданным образом нашла новый выход своей природной жестокости.
Однажды она увидела, как из чёрного хода продуктового магазина вылетел парень, пока полиция забегала через парадный. Он жался к стене и побежал, никто его не видел, кроме Имтизаль. Она спряталась за угол дома и, когда парень пробегал мимо неё, выставила ногу. Он споткнулся и упал, а она накинулась на него сзади, пытаясь выдавить глаза. Выдавить их не удалось, зато парень так орал, что привлёк внимание полиции, подоспевшей как раз в тот момент, когда, отшвырнув девочку в сторону, он рванул дальше. Его поймали и забрали в участок вместе с Имтизаль.
У неё была разбита бровь от удара об стену дома (шрам с годами стягивался, но так и остался на всю жизнь), но она этого, казалось, не чувствовала: она была удручена тем, что её тоже забрали. Она и не догадывалась, что её забрали для того, чтобы выразить благодарность. Но и до всяких благодарностей ей дела не было: ей всего лишь хотелось выдавить парню глаза.
Так она окончательно убедилась в своём желании идти в полицию, так она стала реже пытать животных и чаще гулять по вечерам по тёмным переулкам. Насилие обретало ещё более возвышенный смысл.
И так она поняла, что слишком слаба, так она стала работать над своим телом, доводя себя до изнеможения утренней пробежкой, отжиманиями, качанием пресса и другими домашними способами увеличения мышечной массы.
Так стала меняться её фигура. Так Имтизаль стала выше, крепче, сильнее, перестала сутулиться и начала завоёвывать уважение тренера в школе. Её даже хотели взять в баскетбольную команду, но социофобия никогда бы не позволила Имтизаль такие вольности.
Два года спустя Имтизаль снова нашла способ проявить себя.
Было десять вечера, и она уже шла домой, когда заметила девушку и мужчину, подозрительно двигающегося в том же направлении. Ими сомневалась недолго и стала третьим движением в том направлении. Дальше всё шло стандартно по схеме. Парень набирал скорость, девушка тоже, но он нагнал и затащил её за угол. Имтизаль, жавшуюся к домам, он не видел, сколько ни оглядывался.
Именно в этот день у неё не оказалось с собой ножа, о чём она ещё долго сокрушалась. Ими прибежала к месту событий, накручивая на руки шнур наушников, выждала момент, вырвалась из-за угла и напала на мужчину сзади. Она накинулась на него, метко зацепив шнуром его горло, и скрестила руки перед собой, натягивая петлю настолько, насколько хватало сил. Не тратя время понапрасну, неудавшаяся жертва изнасилования сбежала и стала звать на помощь. Он хрипел, шатался, пытался дотянуться до Ими или вырваться, но ничего не выходило: она повисла на нём, как пришитая, затягивая петлю и перекручивая концы шнура. Она тянула его вниз и била изо всех сил ногами по коленям, и, под конец, совсем ослабев, он упал; тогда она, одним движением затянув шнур в узел, отпустила удавку и перешла к следующему этапу: стала разбивать его лицо об асфальт. Он выл, хрипел, шлёпал пузырями крови и пытался снять удавку, наконец, ему это удалось, и он скинул с себя агрессивного ребёнка. Она стремительно отползла в сторону, и дальнейший исход драки был бы решён, если бы Ими случайно не нащупала рядом с собой нож, который мужчина выронил в момент её нападения.
Она его не убила, но пырнула ножом в горло, а потом дважды в грудь. Полиция приехала быстро, и мужчину спасли в больнице, в личном же деле Ими появилась ещё одна пометка о помощи работе правоохранительных органов.
