Текст книги "Твари, подобные Богу (СИ)"

Автор книги: Мария Спивак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Детство и юность Наташа провела как на вулкане. Редкий день в их семье не становился последним днем Помпеи. Дружное счастье воскресного утра могло в секунду улетучиться ядерным грибом, оставив за собой выжженную пустыню: разбитую посуду, опрокинутый стул, тихо всхипывающую Наташу, ее тяжко вздыхающего отца. Они оба жарко любили «мамочку» и в минуты, когда та, обессилев от припадка гнева, исступленно рыдала в спальне, жестоко страдали, что по своему недомыслию так сильно ее огорчили. И готовы были на все, лишь бы замолить грех – в чем бы он ни заключался. Пусть отец всего лишь развернул за едой газету, а Наташа капнула яйцом на чистое платье – но они же знали, как это раздражает, а значит, могли постараться! Последить за собой, научиться наконец манерам, не портить единственное в неделю спокойное утро, но нет, пожалуйста – опять, опять!.. Скандалы вспыхивали из-за пустяков и стремительно вырастали в древнегреческие трагедии.

– Ты такая же, как твой отец! – кричала багровая от возмущения мама, и для Наташи не было обвинения страшнее. – От тебя ни помощи, ни поддержки!

А она только и стремилась угодить – потому что мамочка лучше всех на свете! И как с ней хорошо, когда она хорошая!

Мать Наташи действительно была личностью яркой, красивой, талантливой и как никто умела создать праздник – однако столь же талантливо она режиссировала страдания.

Папа, человек тихий, мягкий, жену любил и жалел, считал «нервной» и старался ей не перечить. Агрессию, направленную на дочь, он обычно вяло поддерживал («правда, Наталья, в самом деле, куда это годится») – ибо по опыту знал, что это быстрее всего погасит конфликт, но любые претензии к себе впитывал покорно и безответно, как губка, чем провоцировал грандиозные истерики, длившиеся иногда по целому дню.

– Что ты за человек! Неужели тебе меня не жалко? – неслось из-за двери родительской комнаты. И, после невнятного, робкого мужского бормотания: – Нет! Сколько можно так жить?! Все, давай разводиться!

При последних словах маленькая Наташа обмирала от страха и начинала плакать, а став старше, научилась мысленно забираться в кованый звуконепроницаемый сундук и ожесточенно захлопывать за собой крышку.

Спустя годы, уехав от родителей и зажив отдельно, Наташа пристрастилась на досуге штудировать психологическую литературу и выяснила, что ситуация у них дома была вполне классической и что маму, по-хорошему, следовало лечить. От чего конкретно, истерии, циклотимии, маниакально-депрессивного психоза, Наташа не бралась судить, но само наличие заболевания сомнений не вызывало. И оно во многом определило ее судьбу. Наташа (внешне – вылитая мать) ясно понимала, что даже при унаследованном от отца характере могла бы вырасти человеком намного более интересным и экспрессивным, а вовсе не какой-то скучной бухгалтершей, если бы главной ценностью в жизни для нее не стал покой. Она при всем желании не могла заставить себя сделать резкое движение, захохотать, зарыдать в голос, закричать, взвизгнуть от радости, вообще – нарушить драгоценнуютишину. Что бы ни бушевало внутри. «Наташка, ты прямо как не живая!» – удивлялись подружки. Она и сама знала, что со стороны выглядит не по возрасту степенно, даже чопорно и что именно поэтому у нее, несмотря на хваленую красоту, никого нет. Но измениться было выше ее сил – да она и не хотела этого, как не хотела мифической «кучи мужиков», которых ей упорно приписывали.

Мечталось Наташе о другом – о надежных, стабильных, ровных отношениях, без потрясений и бурь. О крепкой семье и счастливых детях, любимом и любящем муже, разделяющем ее взгляды на жизнь. О долгом пути, пройденном от начала до конца рука об руку с достойным, порядочным человеком. Вот почему, когда она познакомилась с Антоном, ее сердце екнуло и от души отлегло – прежде она не верила, что такой человек существует. Но вот ведь, нашелся! Наташа сразу поняла, что встретила свое альтер-эго. Оставалось лишь взяться за руки и пойти, но…

Его женитьба на невообразимой – и чем-то напоминавшей маму в молодости – Клеопатре стала причиной первого припадка ярости, от которого Наташа не удержалась за множество лет. Антон представил их друг другу на лестничной площадке. Наташа поулыбалась сопернице, но, едва закрыв за собой дверь квартиры, глухо взвыла и сорвала с шеи новые бусы (они идеально подходили к новой кофточке, купленной специально к его возвращению). А потом минуту-другую злобно, сосредоточенно их разбрасывала и давила ногами. Что же ты наделал, дурак! Зря я тебя полгода везде сторожила?

Немного погодя, собрав уцелевшие бусины в стеклянную вазочку и пропылесосив пол, она заварила чай и, сидя над чашкой, размышляла. Никуда Антон от нее не денется и с жуткой, вульгарной Лео долго не продержится – они совершенно разные люди. Слепому видно, что Антон создан для Наташи, быть вместе им предназначено небесами. Но, раз уж он так чудовищно сглупил, придется подождать, пока судьба исправит ошибку.

И Наташа стала ждать, беспокоясь лишь об одном: как бы Лео не нарожала детей. Но, впрочем, тоже не беда, не препятствие. Ради осуществления мечты Наташа была готова идти напролом.

К счастью, это не понадобилось. Соперница показала себя во всей красе и исчезла, но от Наташиной изначальной радости по сему поводу давно не осталось следа. Было так очевидно, что Антон не в силах забыть Лео. Ах, как он красноречиво о ней молчал! Как терзал любящее Наташино сердце! Разумеется, она знала, что в своих терзаниях виновата сама – Антон усердно скрывал тоску и, по сути, вел себя безупречно. Казалось бы, отведи глаза в сторону, совсем чуть-чуть – и будь счастлива. Но она следила за ним зорко, как коршун, и себе на беду подмечала всякую мелочь: грустный вздох, полуулыбку не к месту, отстраненный взгляд в никуда…

В своих психологических книжках и в Интернете Наташа читала про женщин, «которые любят слишком сильно», и понимала, что поступает неправильно, что подогреть интерес Антона можно, лишь перестав посвящать ему всю себя без остатка. Но ей казалось нелепым играть с ним в игры – ведь они видят жизнь одинаково. Рано или поздно он просто обязан осознать, что они – идеальная пара. Лучше бы, конечно, рано… Ей часто хотелось посадить его перед собой, выложить один за другим аргументы в пользу незамедлительной женитьбы, расписать прелести будущей совместной жизни и срочно отправиться в ЗАГС. Другого исхода она не представляла. Антон человек здравомыслящий и, выслушав, не сможет не согласиться… Последний месяц Наташу так и тянуло на судьбоносный разговор. Но она не решалась, откладывала, всякий раз по объективной причине: Антон устал, у него был трудный день, он поспорил с начальством, слегка раздражен, сегодня не время. В действительности она вопреки доводам рассудка смертельно боялась отказа: ведь тогда дороги назад не будет, им придется расстаться. К счастью, страх был настолько огромен – Эверест по сравнению с муравьем Наташей, – что она легко от него абстрагировалась. Да и с чего Антону отказываться? Глупости! Он прекрасно понимает, что им обоим пора создавать семью. А семья – это не столько любовь, сколько общие взгляды, интересы. И вообще, любит он ее, любит! Иначе как бы… Наташа порозовела, вспомнив недавние ласки.

В дверь позвонили.

Она ужасно смутилась, словно кто-то мог подсмотреть, какие картинки плодит ее воображение, и с багровыми пятнами на щеках пошла открывать. Неужто уже девчонки? В бухгалтерии шел ремонт, и сегодня им подарили неожиданный выходной. В их комнате должны были красить стены, и начальница, ни с того ни с сего раздобрившись, сказала: «Ладно, завтра можете не приходить». Алка сразу закричала: «Ура, гуляем! Натаха, жди нас с Лаником в гости!» Прекрасно и даже замечательно, но чтобы в такую рань? Не иначе сейчас куда-нибудь потащат.

Первым в квартиру ворвался гвалт – и только потом его источник, Алка. «Это не человек», – говорил про нее Антон, – «а полное попрание законов физики. У нее скорость звука выше скорости света. Про гравитацию я вообще молчу». Наташа улыбнулась: действительно, еще никогда в мире ни один слон не порхал с такой изумительной легкостью.

За Алкой неслышно вошла грациозная Лана.

– Натаха, салют! Как жизнь молодая? – вопила Алка, швыряя в прихожей сумку, с громким стуком сбрасывая гигантские босоножки и по дороге на кухню успев задеть, переставить и уронить сотню случайных вещей. У нее была дурная привычка хватать что ни попадя, бездумно вертеть перед глазами и не глядя ставить на место – ну, а если промахнулась и к тому же вещь оказалась стеклянной, значит, извините, не повезло. Алка создавала невероятно много шума, и общение с ней стоило Наташе много нервов, и все-таки она искренне любила свою большую, бойкую, веселую сослуживицу. – Антоху спровадила? Правильно, мужика – за мамонтами! Пущай вкалывает! Так… кстати, а чем у нас сегодня кормили будущего министра?

Алка, мимоходом перешуровав все на столе, подлетела к плите, сунула нос в кастрюлю и картинно «упала в обморок».

– Ой, не могу! Держите меня! Овсяная кашка с сухофруктами! – Ее голос сорвался на писк.

– Между прочим, очень полезно. Хочешь? – спокойно отозвалась Наташа.

– Чего не хотеть, хочу! Раз полезно. Но только чуточку. И подогрей. – Алка в секунду попробовала кашу, бросила ложку на шкафчик рядом с плитой и переместилась к столу, попутно лишь чудом не задев широким боком и не уронив на пол кастрюльку. Наташа подобрала ложку, вымыла, вытерла тряпочкой оставшийся от нее след, затем уже чистой ложкой выложила кашу на тарелку и поставила разогревать в микроволновку. Она с трудом сдерживала улыбку: Алка, неутомимый борец с лишними килограммами – которые у нее назывались «киллерами» – по «чуточке» ела только полезное. Плюшки и конфеты объявлялись «друзьями человека», и с ними было заключено вечное перемирие. Потому что без сладкого мозги медным тазом накрываются, не знаете, что ли?

К Наташе сбоку незаметно подошла Лана. Пока Алка смерчем носилась по кухне, она успела вымыть руки и причесаться.

– Натусик. – Лана приложилась губами к Наташиной щеке. – Мы с тортиком. – И протянула картонную коробку. Наташа взяла ее и поставила на шкафчик у плиты.

– Спасибо! Вот молодцы! Сейчас Алка кашу съест, и чайник поставим. А может, и тебе овсянки? С изюмом и курагой?

Лана, таинственно улыбнувшись, мотнула головой. За улыбку ее прозвали «Моной Лизой» и по молчаливости ей поистине не было равных. Она казалась интригующе загадочной, однако Наташа вот уже два с половиной года работала с ней бок о бок и знала, что Лана – девушка земная, практичная, самых что ни на есть традиционных взглядов и устремлений.

– Закурю? – Лана, не дожидаясь ответа, взяла с полки над столом пепельницу и щелкнула зажигалкой. Наташа внутренне поежилась – не любила, чтобы в доме курили. Но не могла запретить гостье, хотя знала: Лана говорит мало, зато дымит без остановки, в рекордно короткие сроки создавая из дорогих тонких сигарет горы безобразных окурков – и всё с неизменно отсутствующим видом обитательницы высших сфер. Бесшумная, гибкая, невероятно изящная, Лана, по мнению Наташи, напоминала гибрид египетской кошки и египетской кобры: одна экономная, опасная грация, узкое лицо сердечком, широко расставленные неподвижные глаза… Объективно Лану нельзя было назвать красивой, но мужики при виде нее повально теряли разум, что, впрочем, никогда не нарушало ее невозмутимого спокойствия. Они что-то жалко лопотали, она слушала, курила, изредка усмехалась, еще реже односложно отвечала, и ей ничего не стоило взять и уйти посреди разговора. Собеседник же оставался грустить о несбывшихся надеждах – почему-то за время короткого «монолога» каждый успевал нарисовать себе нечто радужное и возвышенное. Заметим, совершенно безосновательно: у Ланы имелся так называемый «покровитель из руководства», немолодой и женатый, которого она вовсе не собиралась терять. Их отношения ни для кого не являлись секретом и все-таки – непостижимо! – тоже были окружены ореолом глубокой таинственности. Что ни говори, а создать имидж Лана умела.

Запищала микроволновка. Наташа достала тарелку и поставила перед Алкой. Та пару минут назад цапнула какой-то журнал и застыла: грузное изваяние на хлипком пьедестале табуретки. Она механически взяла ложку, которую Наташа вложила ей в руку, и, не отрываясь от чтения, начала есть. Разумеется, роняя кашу. Наташа обреченно вздохнула и мысленно приказала себе не трогать тряпку. Пусть Алка сначала закапает все что можно.

Зрелище, завораживающее в своей мучительности.

– Кстати, какая у нас на сегодня программа? – пытаясь отвлечься, спросила Наташа.

Лана глубоко затянулась, выпустила дым и, многозначительно дрогнув уголком рта, показала глазами на коробку с тортом.

– Это само собой. А дальше?

– Чего дальше, весь день свободный! – неожиданно встрепенулась Алка. – Мы с Лаником так думали: сначала по шмоткам. Потом – в кафешку. Мозговую деятельность восстановить. Ну, а напоследок неплохо в кино залудиться.

– Сил-то хватит? – усомнилась Наташа.

– Сил-то хватит, – язвительно передразнила Алка. – Но вот увольнительная у тебя до каких? Мы ж вас, девушка, не первый год знаем: как будильник пропикал, она подруг побоку – и понеслась своему директору щи наливать. Не дай бог без нее приучится обходиться.

– Мне надо вернуться к семи, – проигнорировав колкость, отозвалась Наташа. Она не любила накрывать на стол наспех и хотела, чтобы до возвращения Антона у нее было хотя бы полчаса, а лучше минут сорок.

– Ну-у, ясно. Опять с полдня будем людям кайф ломать, на часы зыркать. Мама Кура.

Наташа снисходительно улыбнулась. Вот заведешь себе мужика, тоже будешь с ним носиться, подумала она. Очевидно, Алка правильно прочитала выражение ее лица, поскольку не замедлила еще раз уколоть:

– Такая образцово-показательная, а живешь, между прочим, в грехе. Подумала бы о моральном облике. Когда вы уже, наконец, распишетесь? А то, может, зря ишачишь на своего Аполлинария. – Имелось в виду, Аполлона.

Слова ободрали Наташе всю душу, но она осталась невозмутима.

– Всему свое время, – чуть холодней, чем следовало, произнесла она, забрала у Алки пустую тарелку и направилась к раковине.

– Не торопится с предложением? – внезапно подала голос Лана. Он у нее соответствовал внешности: по-змеиному тихий, немного мяукающий, временами режущий слух.

Настал черед Наташи загадочно улыбаться.

– Ты смотри, я знаю от Арика, – так звали «покровителя», – что Антона отправляют в Москву. Надолго. – Лана выдала информацию без эмоций, как автоответчик, но сразу судорожно присосалась к сигарете, как будто сказанное отняло слишком много энергии.

– На сколько? – от испуга потеряв самообладание, выпалила Наташа и только потом взяла себя в руки: – И что мне смотреть?

– Как бы не увели, вот что! Сейчас начнет карьеру делать, по городам мотаться, и его, пока ты над борщами потеешь, какая-нибудь фифа вроде Клеопатрихи быстро к делу приладит, – влезла с объяснением Алка. Тактом она не отличалась. Хотя если бы знала, что сделалось с Наташей, наверняка промолчала бы.

– Не на цепь же его сажать. – Наташа нечеловеческим усилием прогнала подступившие слезы. Но Алку было не провести.

– Эй, только не разревись! Ничего страшного пока не случилось. И уж ясно, что не на цепь. На штамп в паспорте.

– Да у нас об этом и разговор не заходил…

– И не зайдет, если будешь церемонничать! Действовать надо, тютя.

Щелкнул выключателем чайник, дал Наташе маленькую передышку, время справиться с собой. Она, отвернувшись от подруг, поставила на поднос чашки, тарелочки, разлила чай, разложила торт. Отнесла к столу. Села. И уже спокойно посмотрела на Алку:

– Что же ты предлагаешь?

– Да что угодно! Мало ли приколов. Поставь вопрос ребром. А еще лучше сунь под нос тест на беременность. Естественно, положительный.

– С ума сошла? По-моему, это очень непорядочно. Такие решения надо принимать вдвоем.

– Будешь принимать вдвоем, останешься одна, поняла? Ребенок – способ проверенный. И вообще вещь хорошая. А чего? Антоха человек правильный, женится. Да еще счастлив будет, что ему наследника подарили.

– Алка, перестань! Что ты городишь? Ребенок не игрушка, так нельзя.

Когда-то в детстве, лет в пять, Наташа случайно услышала про свою двоюродную сестру: «ее родили, чтобы получить квартиру». Слова не предназначались для Наташиных ушей, и она не решилась ни о чем расспрашивать, но на тринадцатилетнюю хохотушку Варю – которую прежде боготворила, – стала смотреть с боязливым страхом, как на смертельно больную. Квартиру-то получили, думала маленькая Наташа про ее родителей, но ведь и Варю пришлось оставить? Наверно, она им мешается… вдруг ее отдадут в детдом?!..

Тогдашний панический ужас и наивные измышления сейчас вызывали улыбку. Но, пожалуй, без них у Наташи не возникло бы столь серьезной убежденности в том, что дети – не инструмент для решения проблем.

– Почему нельзя? – снова неожиданно мяукнула Лана. Наташу слегка передернуло: все-таки резкий голос. – Ничего тут плохого нет.

– Думаешь?

– Все так делают.

– Кто все?

– Да многие! – Лана скосила глаза к кончику сигареты.

– И, по-твоему, это правильно?

– Мужиков все равно к свадьбе подталкивать надо. И ребенка когда-то рожать.

– Младенец вместо дула пистолета? И ты бы так поступила?

– Если б хотела Арика получить, да. – Лана машинально потерла пальцем камень на дорогом кольце.

– А потом что? Это же не вещь, а человек. И на всю жизнь.

– Не проблема. Были бы деньги.

– В смысле? – не поняла Наташа.

– Няньки, детсады, школы частные до вечера, – по обыкновению лаконично пояснила Лана.

– Понятно. – Наташа строго сжала губы. – Нет, я с таким подходом не согласна. Детей надо рожать только ради них самих. И воспитывать их должны не посторонние тетки, а родная мама. – Сказала, а сама чуть ли не физически ощутила, как в душу вползает искушение: простой шаг – и все решено. Цель достигнута.

Но вид у нее остался непреклонный.

– Господи, Натаха, ну ты и зануда! – изумленно и даже с некоторым восхищением воскликнула Алка: она же не знала, что творилось в Наташиной душе. – Все, не хочешь, не надо! Не рожай никого никогда. И замуж тебе разрешаю не выходить! Плюхни-ка мне лучше тортика. А то никуда не успеем, ни по тряпкам, ни в кафе, никуда. Опять начнешь посреди бала на тыкве уезжать, Золушка ты наша недоделанная.

Они засмеялись. Наташа обрадовалась, что скользкая тема закрыта, раздала девчонкам чай и торт, а сама, продолжая участвовать в разговоре, глубоко задумалась.

Антона посылают в Москву. Кто знает, что взбредет ему в голову на свободе? И он наверняка захочет навестить мать. Не дай бог, встретится с Клеопатрой… Нельзя его просто так отпускать. Может, правда забеременеть?

Глава 7

Лео, гневно раздувая ноздри, упала в кресло перед компьютером и как бы притопнула всем телом от бессильной досады. Было видно, что ее возмущение не знает границ.

Блин! Как вообще можно иметь дело с дураком Иваном? Как ее когда-то угораздило с ним связаться? Дура, дура! И главное, зачем-то прицепилась по новой и, не добившись своего, не отцепится. Тут к гадалке не ходи: натура зловредная не позволит. Поражений мы, знаете ли, не терпим.

А с другой стороны, чего она особенного попросила? Ежику же понятно, что ей лучше всего работать на старом месте. Чего заморачиваться с поисками, когда здесь на всю Москву самые хорошие условия? Народ ее знает, она в теме – чем не кандидатура? По-любому, даже без блата? Нет, дубина Ванька уперся: неэтично. Вдумайтесь: неэтично! Папа Римский нашелся. Безгрешный аж до… Раньше, значит, нормально было любовницу под бок пристраивать, а теперь, просто как человека по старой дружбе – нет. Лишние сплетни ему ни к чему! «О тебе я договорился с директором нашего подмосковного филиала, он согласен». Скажите пожалуйста, согласен, счастье привалило! «Там и квартиру снимать дешевле». Благодетель.

Лео резко крутанулась в кресле и застыла, уставившись в черный экран, по которому наискосок летели разноцветные звездочки. Рядом с клавиатурой лежал синий ежедневник.

А то, что зарплата в вашем паршивом филиале в полтора раза меньше, не парит? И что до одного только Белорусского вокзала сорок минут на электричке пилить? Нет, Ваня точно в маразм впал или умом подвинулся. Она даже спросила:

– Вань, ты тараканов в башке давно морил? Меня не узнал, такие вещи предлагаешь? После всего, что у нас было?

Он тут же взбеленился, вскочил, по кабинету забегал. Затараторил сто слов в минуту. А под конец раскричался, побагровел и выскочил вон, как ошпаренный. Она вдогонку:

– Нервы надо лечить! – а этот псих так дверью шваркнул – чудо, что с петель не соскочила.

Правда, он сегодня с самого начала фордыбачил. Небось, неприятности с кем-то из заказчиков. Или Главный ему хвост накрутил. Да мало ли чего. Лео, как в дверь вошла, сразу по роже его увидала, что время для переговоров неподходящее. Но решила не уходить, попытать счастья – понадеялась на свое везение. Только разговор с первых минут уехал не в ту степь.

«Непостижимо, как у тебя хватает совести чего-то от меня требовать». Сам-то понял, чего ляпнул? Как у тебяязык повернулся мне отказать: столько времени пользовался, а теперь… Вот мужики: сначала ради упругой сиськи Родину готовы продать, а потом… Кобели.

«У нас ты работать не будешь, не рассчитывай». Вершитель судеб выискался! Можно подумать, она не в курсе, кто здесь по-настоящему заправляет. Пойти, что ли, к Главному, попроситься обратно? Нет, нельзя. Идея дурацкая: вот где с настроением не угадаешь. И уж если Главному шлея под хвост попадет, все, кранты. Дорогу отрежет окончательно. Лучше не рисковать, действовать через Ивана. Но этот гад будто позабыл, что еще недавно весь трясся, стоило ей по его щеке пальчиком провести. Смотрит как на мокрицу, да еще имеет наглость объяснять: хочу, мол, попробовать уговорить Тату ко мне вернуться. Наша дура, видите ли, рассталась с мужиком и вообще от Америки опухла. Скоро в Москву прикатит. И если согласится подумать про возвращение, а потом, не дай бог, прознает, что Лео опять работает у Ивана, то, ужас и кошмар, может чего-нибудь заподозрить. И у них с Ванькой окончательно все протухнет.

Вот беда-то. Закупайте носовые платки.

Заткнулся бы лучше про свою Тату. В курсе же, что одно ее имя для Лео как красная тряпка для быка. Ну и… да, взъерепенилась, виновата. Выступила: «Тата – во рту простата». (Тогда Иван и вылетел из кабинета. Обиделся за свою климактерическую кикимору). Божеское проклятье эта Тата. Хуже гвоздя в подметке.

Лео еще поинтересовалась:

– Чего ты боишься? Тата в твои дела не лезет, почему она вообще должна что-то узнать?

А Иван ответил:

– Вот именно: онане лезет. Никогда не лезла. В отличие от некоторых.

Вспомнив его слова, Лео оскорбленно полыхнула глазами – и вздрогнула от изумления: экран компьютера моргнул и включился, словно отреагировав на электрический импульс ее гнева. То-то, знай наших, усмехнулась Лео. Недаром я ведьмина внучка.

Что же, если сказочный дурак Иван забыл, с кем дело имеет, пора напомнить.

На экране высветилась таблица. Пару минут Лео смотрела сквозь нее, думая о своем и продолжая кипятиться, но потом ее взгляд сам собой сфокусировался на знакомом названии…

«Ванькина клиентская база! – ахнула про себя Лео. – Пароли, адреса, явки. И надо же, какие громкие имена!..» – Она вчиталась внимательней. – «А это что за графа? Так-так-так… Кажись, откатики… нормальный ход… ладно… что-нибудь придумаем…»

Лео надменно скривила сочные губы. В ее крови что-то щекотно запузырилось.

– Ну, Иван Ефимыч, держись! – Она быстро произвела необходимые манипуляции и, толком еще не зная, зачем это нужно, переправила файл с базой на свой электронный адрес.

Когда Иван, опомнившись, вернулся, Лео стояла к нему спиной и смотрела в окно, а по экрану компьютера, как раньше, летели разноцветные звездочки. Лишь толстый синий ежедневник незаметно перекочевал со стола в сумку коварной мстительницы.

* * *

Протопопов сидел у себя в рабочем кабинете в преотвратнейшем настроении. «Наконец-то черная полоса, дождался», – мрачно думал он. И главное, стало ясно, что предыдущая черная только казалась такой, а в действительности была почти белой… У жены любовник – тоже еще трагедия. Вот вчера к любовнику прибавилось настоящее горе: окончательно сорвавшийся контракт с крупным заказчиком – сейчас, сейчас, когда Протопопов уже видел свое триумфальное возвращение в бизнес!.. Сорвалось все не по его вине, просто из-за кризиса в экономике, мирового, заметим, кризиса, но разве это кому-нибудь интересно? Главный оборвал его ламентации чуть ли не на первом слове:

– Не оправдывайся. Бывает. Плюнь и разотри.

Не заморачивайся, не впервой, не такое видали. И коньячок по бокалам разлил. А у самого на морде огромными неоновыми буквами светилось: никчемный ты, бестолковый, старый, тупой пень. Протопопов еще себя успокаивал: может, показалось с досады. Ан нет, сегодня Главный его вызвал и этак ласково, аккуратно принялся обвешивать ему уши лапшой. Дескать, понима-а-а-аешь, пока ты болел, Иван некоторые дела так раскрутил, что теперь всех нюансов не перескажешь, только время терять, поэтому дешевле и проще, если к норвегам для ускорения рабочего процесса поедет он, а не ты. Ну, да тебя, небось, от Пингвинии давно тошнит, давай-ка ты у нас лучше в Париж спутешествуешь, на выставку. Там попредставительствовать нужно, а мне самому сейчас не с руки. И не с ноги, ха-ха-ха.

Это он на горных лыжах щиколотку потянул.

Если бы Протопопова, наоборот, отправляли в Норвегию, он бы первый кокетливо расстонался: «ужас, сколько можно, устал, надоело». Разумеется, прекрасно сознавая, что его крест многие непрочь понести. Но он не собирался никому отдавать свое обрыдлое бремя. Без поездок в Осло жизнь казалась неполной, и Протопопов с особым нетерпением ждал возможности пройтись по знакомым улицам – как очередного этапа возвращения в «мир живых». И вдруг нате вам: обойдешься. К живым Ванька съездит, а ты наполовину покойник, и на тебя махнули рукой.

Обычно выставка в Париже – премия для молодых специалистов, поднявшихся на первую пару ступенек по карьерной лестнице. Солидному человеку делать там, мягко говоря, нечего. Торчать полдня на стенде, изредка удовлетворяя тупое любопытство тупых посетителей, а вечером обозревать Эйфелеву башню и в кафе на Шампзелизе восседать? Благодарю покорно. Этак пусть юное поколение развлекается.

У нас удовольствия иные… Плюс, от одного слова «Париж» мучительно сжимается сердце. Всякий раз, рефлекторно. Ну, не сможет он там спокойно находиться! Но Главному разве объяснишь? А без объяснений бить по руке, протягивающей конфету – лучший способ утвердиться в звании старого маразматика. Стало быть, придется ехать и провести в Париже целых пять дней. Спрашивается, как? Прятаться все свободное время в гостинице? Осматривать достопримечательности рабочих окраин? Лишь бы не думать, не чувствовать, не травить душу?

Из-за постоянных размышлений на эту тему Протопопов совершил нечто идиотское, о чем ему до сих пор тошно было вспоминать.

Он взял и написал Тате.

«Приветик», – начиналось послание. Пошлая, дебиловатая игривость. Голову бы себе за нее открутить. Но поздно: электронные письма не только не возвращаются, но и, к несчастью, пропадают исключительно когда не нужно.

Ты меня еще не забыла? Не надо долго рассказывать, кто такой?

Ты, наверное, слышала о моей болезни? Теперь я полностью выздоровел. И, как видишь, даже на памяти не сказалось: помню все так, будто это было вчера. Хотя в действительности целое море воды утекло…

Я, естественно, наслышан о твоих успехах. Ужасно за тебя рад. Всегда знал, что ты умница.

(Последнюю фразу он удалил – вышло покровительственно).

Скоро по работе я буду в Париже. Не знаю, где ты сейчас и чем занята, но… если вдруг образуется свободное время и ты почувствуешь желание встретиться с неизменно преданным тебе человеком, сообщи – я вышлю билет и сам встречу тебя в аэропорту.

Все. Он указал даты и подписался инициалом. Казалось бы, хорошее письмо. Скупо-проникновенное, сдержанное, в меру лирическое. И предложение не самое неприятное. Можно даже сказать, заманчивое.

Так почему она не ответила? Вот уже сколько дней он ходит как оплеванный. Черкнула б хоть что-нибудь. «Спасибо, нет». Или: «Пошел в болото». Все лучше, чем безразличное, ледяное молчание.

У Протопопова возникло чувство, будто его медленно погружают в кислоту, к счастью, не серную, но какую-то отвратительно щипучую. Кислота сомкнулась над макушкой, и он тихо, страдальчески застонал: стыдно! Дернул же черт… И ведь для полноты счастья позорное письмо каждым словом выгравировалось в памяти и бесконечно прокручивается в голове. И он опять, опять, как много лет назад (правда, чаще не с тоской, а с раздражением), непрерывно думает о Тате.

Тем более что работа не радует абсолютно и уж о ней-то думать не хочется ни секунды. Вернуть утраченные позиции не получается. Наоборот, с каждым новым шагом он как будто откатывается все дальше назад. Всюду, куда ни повернись, Иван успевает первым. Наобзаводился связями, проныра… пусть не затем, чтобы кому-то досадить. Пусть он толковый специалист и печется о деле, и немалого достиг еще до болезни Протопопова, в которой, кстати, нисколько не виноват… Умом Протопопов все это понимал. Но досада в нем зудела: вот не уйди Ванька от Таты, у меня не было бы с ней романа, я не затеял бы бросать жену, не страдал бы, не переживал, не получил бы инсульт и остался бы в седле.

Гениальная логическая цепочка из серии «не родился бы и не умер». Все сложилось, как сложилось, Иван не при чем. Такая же рыбка в сетях божьего промысла, как остальные страдальцы.

Тем не менее, Протопопов злился и по-детски мечтал о том, чтобы Иван куда-нибудь делся, а когда «узурпатор» уезжал в командировки, внимательно прислушивался к новостям: не сообщат ли о катастрофе. Или мысленно рисовал картины жестокого профессионального посрамления дурака – ну, дурака же! – Ваньки и своего возвращения на трон… Он-то, Протопопов, тоже молодец, в люди выбился благодаря мозгам, а не дуриком.

Короче, ситуация: с работой облом, с любовью облом, в семье вообще черт-те что. С женой жизнь, как у двух шапочных знакомцев в гостинице. Случайно встретились в коридоре, здрасьте-здрасьте, погодка-то, а? – и разбежались по углам. Вначале, на волне ревнивой обиды, Протопопов воинственно готовился разводиться, но после запал угас, и стало непонятно, зачем это нужно. А что думала жена, он не знал. Хочет ли она свободы? Или, напротив, боится и оттого затаилась? По виду понять невозможно; держится, негодяйка, вызывающе и высокомерно. Поразительно: виновата же. Или именно потому? Поди разбери.