Текст книги "Твари, подобные Богу (СИ)"
Автор книги: Мария Спивак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
– Хороший. Строгий только. Он у нас в школе физкультуру преподавал, его все боялись.
– Ясно, ясно… В общем, связь у твоей матери с отцом крепче стала. Раньше она из-за тебя сопротивлялась, да ты выросла, у тебя своя жизнь, так что ее на земле толком ничего не держит. Вот и вижу: помереть может. В одночасье. От сердца, вроде.
– Нет! – Ласточка в ужасе зажала рот ладонью.
– Ничего, ничего, девонька, бог даст, обойдется. Сверху-то им видней, но, раз я в твою судьбу вмешалась, то… рядом буду до самой своей смерти. И до тех пор ничего не бойся. Авось и с матерью обойдется. Только не думай, что тебе под моей охраной все позволено. Петьку-парнишку отпусти. Не твой он. Хотя сейчас, ясное дело, ему это не втолкуешь. Ты сама будь умней, на искушение не поддавайся. Не то пожалеешь.
Серафима затихла, но тотчас, заметив беспомощную растерянность Ласточки, воскликнула:
– Да не боись ты! Все хорошо будет. Прослежу за тобой. Напиши вот на бумажке свой адрес – ежели что, весточку пришлю.
Серафима говорила так, что ей было невозможно не поверить. Ласточка сразу надавала себе клятв и зароков, а когда они вернулись в Москву, добавила к ним еще десяток – наутро после приезда Питер позвонил домой и узнал, что его отец несколько дней провел в больнице из-за сердечного приступа, к счастью, не очень серьезного; все обошлось. Питер, еле сдерживая волнение, поговорил с отцом, а затем с матерью, которая без конца повторяла: «Как хорошо, что ты догадался позвонить, папа так рад, так рад, так рад!»
Происшествие как нельзя лучше подтверждало Серафимину способность «видеть», и Ласточке на сердце лег тяжелый камень.
Тем не менее, она встречалась с Питером еще два месяца – всякий день собиралась расстаться, но не могла. Очень их друг к другу тянуло, просто приклеивало. Временами Ласточка решалась наплевать на предсказания, и будь что будет, но моментально вспоминала разговор с «бабушкой», слова о сыне, и словно проваливалась в ледяную прорубь. Тут даже думать не о чем, надо срочно прекратить это сумасшествие! Потом, позаламывав руки час-другой, она успокаивалась – «обойдется, обойдется, как-нибудь обойдется» – и наутро снова бежала к Питеру, а едва утолив страсть, опять вспоминала «бабушку», терзалась: что я за мать? Ведь сын важнее всех мужиков на свете?
Она измучилась сама, истерзала Питера. Наконец, тот взбунтовался: хватит с меня вашей достоевщины, суеверий! Он узнал от Ласточки про страшные пророчества и, хотя буквально вчера утверждал, что «тут безусловно что-то есть», немедленно занял сугубо материалистические позиции и яростно набросился на возлюбленную. Ясновиденье – ерунда, кричал он. Чушь! Такая любовь не может умереть! Просто ты не осмеливаешься развестись! Из-за нашей разницы в возрасте! Не доверяешь мне, хочешь гарантий. А мы бы преспокойно поженились, уехали вместе с твоим сыном в Канаду, жили бы долго и счастливо и умерли в один день… Все русские женщины только о том и мечтают, а ты…
Ласточка продолжала малодушничать, и Питер обиделся – поставил ультиматум. Выбирай, или – или. Он был полностью уверен в своих силах и немного лицемерил, когда говорил: «Я приму любое твое решение».
– Как сейчас продолжаться не может. Так нечестно, некрасиво, мучительно. К тому же, глупо решать свою судьбу на основании чужих предсказаний. – Вдали от глухой деревни это звучало более чем убедительно.
Ласточка представила себе жизнь без Питера – и в отчаянье подумала, что, если суждено, готова оставить сына Протопопову, но не лишаться любви. Разумеется, сейчас же устыдилась крамольной мысли и срочно захотела доказать, что долг и честь для нее дороже «низменного». До самого вечера она металась от решения к решению, от плюса к минусу, от нуля к бесконечности, но, придя домой раньше мужа, вдруг осознала, что внутренне готовится к объяснению. Кончено, с радостной обреченностью ощутила Ласточка. Но Протопопов, едва переступив порог, торжественно объявил о квартире. Ласточка не смогла сразу огорошить его чудовищным известием. Чтобы собраться с духом, она спустилась на первый этаж к почтовому ящику – и с изумлением достала письмо Серафимы. Трясущимися руками разорвала конверт. Перед глазами запрыгали кривые буквы. Малограмотный текст. Смысл: знаю, чувствую, ты мечешься. Прекращай, девка, не то моя сила против тебя встанет. Мы ж другого просили, мужу твоему судьбу поломали без его ведома. Я назад ничего повернуть не могу.
Это оказалось последней каплей. Ласточка поняла, что не готова противостоять такому количеству дурных предзнаменований. Она пошла в церковь и покрестилась.
Расставание с любовником было трудным, но не настолько, как она опасалась. Переезд, обустройство новой квартиры сильно ее отвлекли и развлекли. Даже с Протопоповым возник некоторый ренессанс – пока она по инерции изливала на него то, что на самом деле предназначалось Питеру. Надолго, увы, этого не хватило; волшебства с мужем при всем желании не возникало, а оно успело стать для нее наркотиком.
Воленс-неволенс, как говорили у них в институте, Ласточка – Лара уже не только для окружающих, но временами и для себя – начала заводить романы. Они щекотали чувства, нервы, самолюбие – и были местью за обиды прошлого, когда муж бессовестно изменял ей, наивной невинной девочке. Ласточка знала, что во многом накручивает себя, но без начального импульса оскорбленности не могла ни пуститься в новую авантюру, ни вкусить радостей нелегитимной страсти со всем ее трепетом, золотом и звездочками, ни насладиться собственной безнаказанностью: я буду делать что хочу, а тебе, дорогой-любимый, кислород перекрыт. Облизывайся на свою великую любовь издалека. Напророченное чувство еще не возникло, но уже разъедало душу, причем куда сильнее былых протопоповских измен. Вопреки здравому смыслу Ласточку заранее возмущало, что единственная и неповторимая в жизни мужа – не она. Но и с дамокловым мечом над головой ей хотелось надеяться на счастливое избавление. Может, повезет и окажется, что «все врут календари»?
Питера она если и вспоминала, то как красивую сказку, не жалея о расставании – это не продлилось бы долго. Как бы он сорокатрехлетний смотрел на нее в пятьдесят? Но временами ее взгляд куда-то уплывал, и она, сама того не замечая, тяжко вздыхала. Вдруг встреча с Серафимой была испытанием судьбы, проверкой любви на прочность? Что, если бы она, Ласточка, выбрала тогда Питера, и у них все бы сложилось? Случаются же такие истории. Может, стоило рискнуть? К счастью, подобные мысли приходили редко и, не считая короткой острой боли в груди, особых страданий не причиняли.
Другую женщину – новую любовь мужа – Ласточка, как ей показалось, учуяла сразу. Та появилась раньше, чем предсказывала «бабушка», но защита вроде бы действовала: муж Ласточке не изменял, она знала точно. Да, вздыхал, да, подолгу сидел в кабинете с гитарой, уносясь взором в туманные дали – но и только. Адскую ревность Ласточка забивала злорадством: так тебе и надо. Гад.
С Серафимой они переписывались. Ласточкины послания представляли собой сухую, скупую фактографию их с Протопоповым существования. Серафима же лезла в душу, в тайные мысли, давала непрошенные советы и ругательски ругала за любовников, мол, пожалеешь, наплачешься. И вдруг написала: я серьезно больна. Ласточка тайком съездила к ней, отвезла деньги, лекарства и сотовый телефон, велела, если что, сразу звонить. А вернувшись, очень скоро ощутила ослабление защиты.
Протопопов в то время перестраивал дом, где жили Валентина и Федор Ильич. Сама по себе идея была разумна: превратить избу без удобств в современный загородный коттедж. Так или иначе на лето сюда приезжаем, сына привозим, сколько можно дрова рубить, воду из колодца таскать и по ночам на двор бегать. Казалось бы, о чем спорить. Валентина и не спорила, но Ласточка остро чувствовала ее внутреннее сопротивление и в целом хорошо его понимала – даже для нее изба была не просто избой, а мемориалом, памятью об отце. Впрочем, никакого явного несогласия Валентина не выражала – последнее время вообще сделалась апатична. Ласточка пригласила ее и Федора Ильича в Москву, а Протопопов, взяв отпуск, остался завершать стройку.
Тем временем пришло известие о смерти Серафимы. Соседка сообщила по телефону, которым сама ясновидящая толком ни разу не воспользовалась. Ласточка похолодела: все, жди несчастья. И обреченно замерла в ожидании, уговаривая себя, что это вовсе не обязательно и нельзя же быть такой суеверной.
Наконец Протопопов позвонил с «объекта» и весело сказал: «Все готово, вези стариков принимать работу». Ласточка усадила их в джип. Дорога прошла спокойно.
Когда они вошли в полностью изменившееся помещение, Ласточка восхитилась – не дом, а картинка из глянцевого журнала – и одновременно какими-то странными рецепторами уловила отчаянную тоску матери. Или это ей самой подумалось: «Все чужое, холодное, не наше»?
Валентина, вежливо улыбаясь, обошла комнаты, остановилась в кухне. Пожаловалась на усталость, села к столу на краешек стула, робкой гостьей. Ласточка заварила чай. Валентина приняла чашку, с грустной лаской погладила пальцы дочери, отпила глоток и вдруг, побледнев, схватилась за сердце и неестественно медленно начала заваливаться на бок…
Вечером она умерла в районной больнице – там же, где Александр.
Пророчества сбывались неотвратимо. Смерть матери потрясла Ласточку до немоты. В попытке задобрить судьбу она окружила невероятной заботой Федора Ильича. Его оставили жить в красивом коттедже. «Заодно зимой проследит», – сказал Протопопов, и это вполне разумное заявление почему-то глубоко оскорбило Ласточку. Увы, с бесплатным охранником не повезло: физкультурник запил с горя, и примерно через полгода утром раздался звонок – его нашли мертвым во дворе прекрасного нового дома. Стояли сильнейшие морозы, он, очевидно, не помня себя, зачем-то вышел на улицу, упал, отключился и замерз.
– Мы виноваты. Разрушили их жизнь, – глядя сквозь мужа сухими глазами, прошептала Ласточка. – Зря затеяли эту стройку.
Она ни минуты не сомневалась в своей правоте.
– Не придумывай, – ответил Протопопов, правда, с несколько испуганным видом. – Не надо во всем искать мистику.
А что ее искать, когда она сама за нами по пятам ходит, подумала Ласточка.
Дом продали, вместо него купили почти идентичный ближе к Москве.
Где-то через год началась история с Татой.
Ласточка по сей день с ужасом вспоминала то кошмарное время. Она уехала к черту на рога в Сибирь навестить заболевшую тетку мужа. А он… Сын по телефону говорил: отец вытворяет черт-те что. Пропадает днями и ночами – якобы за городом, но кто его разберет. Дома не отлипает от телефона либо сидит мечтает в кабинете. Мама, лучше б тебе вернуться.
Она вернулась – и в первую же ночь услышала: «Я полюбил другую. Ухожу».
Первой ее реакцией было, как ни странно, успокоение: страшное наконец свершилось и его можно больше не ждать и не бояться.
Затем Ласточкой овладел праведный гнев: я ради него отказалась от великой любви и цацкаюсь с его родственничками, а он!.. Мерзавец!
Следующие несколько месяцев сбились в один огромный, удушающий ком несчастья. Сначала казалось, что муж внимет доводам рассудка, порвет с любовницей, останется. Он клялся – и раз за разом нарушал слово. Хитрил. Обманывал. Злился. Пропадал по командировкам. Ласточка несла горе одна – не решалась открыться даже сыну, хотя тот о многом догадывался. С близкими подругами ей не повезло, а приятельницы жестоко завидовали непогрешимо идеальной Ласточкиной семье. Вдруг примкнуть к армии обманывавших, обманутых, разведенных, было равносильно смерти. Но как назло именно сейчас ужасно хотелось рассказать всем о любовниках, за которых, кстати, вспоминая предостережения, Ласточка горько себя проклинала.
Доведенная до края, она решилась на самоубийство, вернее, его инсценировку – здоровая, сильная натура отторгала самую мысль о том, чтобы причинить себе физический вред. Даже проглотить несколько таблеток из полной пачки тех, что потом отправились в унитаз, оказалось невероятно трудно, хотя запиты они были любимым сухим вином (очень умеренно, Ласточка жутко боялась переборщить).
Раскаянье Протопопова, примчавшегося в Склиф, а после почти присутствовавшего на промывании желудка, не знало границ. Но длилось недолго. Как вода при легком засоре раковины, оно взбухло до краев – и тут же, утробно булькнув, исчезло в стоке. С неделю Ласточке было не до чего, а потом она поняла, что мерзкая разлучница никуда не делась, и значит, пора по-настоящему защищаться и срочно разыскивать новую Серафиму.
Первым делом она обратилась к приятельнице, больше других связанной с миром паранормального: у той сестра всерьез увлекалась эзотерикой. Весть о Ласточкином несчастье – и посрамлении – возымела потрясающий эффект. Ее бросились спасать, таскать по всевозможным колдунам, ведьмакам, предсказателям, экстрасенсам, деревенским бабушкам и дедушкам. Каждый что-то провидел, правил по фотографии, наговаривал. Разлучницу «отрезáли», пророчили ей скорую мучительную погибель, моральную и даже физическую. Тщетно. Протопопов безумствовал и чуть не в открытую общался с проклятущей Татой.
Казалось, все пропало. И вдруг нашелся человек, хмурый гигант Вадим, физик по образованию, который после перестройки занялся биоэнергетикой и неожиданно обрел умение править карму. Услышав об этом по телефону, Ласточка безнадежно поморщилась, но в первую же встречу впервые за долгое время успокоилась: вот она, новая защита. Вадим, как в свое время Серафима, проникся нежностью к миниатюрной страдалице и был готов оберегать ее даже бескорыстно. Он без претензий на ясновиденье, но четко и не щадя чувств клиентки, обрисовал ситуацию и пообещал вмешаться. Сказал:
– Мужа я с соперницей разведу. Но учтите, чувства у него к ней настоящие. – Тут он повторил слова Серафимы: – Она ему на роду написана.
Помолчал и прибавил:
– А вот он для нее лицо проходное, и это меня до известной степени оправдывает. Так вот, поскольку чувства, повторяю, настоящие, не наведенные, – («Надо же, а другие твердят: «приворот, приворот»» – ахнула про себя Ласточка), – ничего особенно радужного я вам не обещаю. Муж останется в семье и не больше.
Вадим застыл, превратившись в суровое изваяние, но секунд через тридцать вздрогнул, как от укола, и снова заговорил:
– Если честно, я боюсь ему навредить. Видите ли, энергетически он и ваша соперница крепко спаяны. После разрыва оба лишатся привычной подпитки. Но если для нее дело обойдется временными недомоганиями, то ваш супруг может серьезно заболеть. Он кармически ослаблен какими-то, уж простите, не слишком благородными поступками. Прежде чем начать действовать, я обязан предупредить, что ответственность за любые негативные последствия ляжет в первую очередь на вас. Вы к этому готовы?
– Готова, – шепотом, но твердо ответила побледневшая Ласточка.
Вадим усмехнулся с некоторым изумлением перед ее жестокостью, однако от комментариев воздержался, сурово кивнул (он все делал сурово) и приступил к «вмешательству».
Ласточка нисколько не удивилась, когда события начали развиваться по его сценарию, и мало-помалу перестала ждать неприятностей, вздохнула полной грудью – зажила. Тут-то у Протопопова и случился инсульт, громом среди ясного неба семейной идиллии. Ласточка смиренно приняла божью кару – в ее представлении, не мужу за измены и прочие неблагородные поступки, а ей самой за смерть матери и Федора Ильича. Да, не она затеяла перестройку дома, но в ее силах было этому воспротивиться… Она терпеливо несла заслуженное наказание и одновременно злилась на Тату: дрянь, испортила людям жизнь и хоть бы хны. Чтоб ее!.. Ласточка досадливо крестилась, прогоняя вредные для кармы мысли.
Избавиться от них полностью помог новый роман, по новизне, свежести, азарту такой же страстный, как с Питером. Ласточка и лечащий врач Протопопова, очертя голову, пустились в плаванье по бурному морю адюльтера. Роман был четырнадцатым по счету и по многим неуловимым признакам завершал своеобразный венок сонетов увлечений ее молодости. Стоит ли удивляться, что героя звали Глеб.
Глеб Павлович Попцов.
Как почти всякий мужчина-врач, ветеран ночных дежурств и убежденный «физиолог» в любви, он хорошо знал сладость запретного плода и его ценность для правильной перистальтики отношений с женами богатых частных пациентов. К тому же он был истинный артист. Все это дошло до Ласточки лишь в тот миг, когда муж застал их вдвоем – до того на протяжении почти двух лет она считала, что ее никогда еще не любили так сильно. Именно пылкостью Глеб пробудил ее от летаргии, в которую она впала, победив в борьбе за семейное счастье. Ласточку, разумеется, немного смущало, что Глеб Павлович женат – вроде бы только что штудировала с Протопоповым библейские заповеди, но… ее так ужасно предали, а Глеб, по его собственным словам, начисто помешался от любви. «Как мальчишка, семнадцатилетний мальчишка», – жарко шептал он ей в ухо, подловив на выходе из комнаты мужа и настойчиво притискивая к стене. Поначалу Ласточка не принимала ухаживаний всерьез – просто выдала себе карт-бланш на развлечения. Однако прошел год, и между ними что-то изменилось; возникла настоящая близость, нежность. Она сама не заметила, как полюбила. Протопопов выздоравливал, но это уже ничего не значило. Они с Глебом образовали отдельную пару, не менее важную с точки зрения небесного ЗАГСа. Так, во всяком случае, думала Ласточка. Они не раз обсуждали, как будут жить вместе.
Когда Протопопов неожиданно вернулся с дачи, она не испугалась, наоборот, обрадовалась: наконец-то все выяснится. Но Глеб повел себя жалко – и залопотал про семью… В ту минуту и после, из-за приставаний мужа, она навсегда возненавидела мужчин. Проживу и без них, яростно думала Ласточка. Но чем дольше думала, тем больше понимала, как это глупо. Отныне она должна заботиться только о себе. Должна вырвать из сердца Глеба, чувства к которому, несмотря на презрение, пока не получалось задушить, и любой ценой удержать мужа. Протопопов – основа ее благополучия, а благополучие – гарантия ее значимости, ради этого положено столько сил и упущено столько возможностей. И теперь он вдруг возьмет и уйдет? Нет уж, дудки. Лучше опять обратиться за помощью к потусторонним силам. Правда, Вадим здесь не помощник, но ничего. Найдутся другие.
Своего не отдам, решила она. Не будь я Власта Протопопова.
Глава 6
– Спасибо, все очень вкусно. Ты умница. – Антон отодвинул от стола табуретку, встал, поправил рубашку, ремень и шагнул было к двери.
Наташа в то же мгновенье сделала шаг к нему. Антон непроизвольно вытянул вперед руки и взял ее за плечи, как бы перехватил в движении – едва ли осознав, что тем самым помешал обнять себя за шею и прижаться щекой к щеке, как она любила. Поцеловал в лоб:
– Пойду.
Наташа молча посмотрела ему в глаза и улыбнулась. У нее был пытливый взгляд и всепонимающая улыбка, которая временами совершенно иррационально, но очень сильно раздражала Антона. Этот специфический изгиб губ и особое выражение лица словно заранее отпускали все грехи – и отчего-то рождали желание оправдываться, хотя никаких преступлений за ним не водилось.
«Я придираюсь, – подумал справедливый Антон. – Она не виновата. Не виновата».
Увы, он не сумел ответить на ее чувства. Как ни старался, не смог выкинуть из головы Лео. Но, сам того не заметив, запутался в паутине новых, угнетающе добродетельных отношений. Наташа любила его верно, честно, жертвенно, беззаветно. Была ему ласковой сестрой, заботливой матерью, нежной подругой, неотступным ангелом-хранителем. И, ни разу не сказав этого вслух, как-то все же дала понять, что если Антон уйдет, она ляжет у порога и не двинется с места, пока он не вернется. А без него умрет.
Чем-то она напоминала Цезаря, его пса.
Антон вздохнул: он скучал по своей собаке. Даже при Лео, а сейчас особенно. Уезжая в Омск, он рассчитывал, что максимум через пару месяцев перевезет к себе мать вместе с Цезарем, но Татьяна Степановна все тянула, придумывала отговорки. Беседы по телефону всякий раз оборачивались торгом.
После смерти отца и расставания с Лео Антон впал в депрессию. Раньше такого с ним не случалось, и он не сразу понял, что живет как во сне – тяжелом, нескончаемом, мутном. Он словно раздвоился и, маленький, больной, несчастный, отстраненно взирал на мир изнутри своего же тела-скафандра, прозрачного, но невероятно тяжелого и абсолютно непроницаемого. Элементарные действия стали пыткой. Просыпаясь, он тоскливо думал о предстоящем дне и не хотел открывать глаза, а встав с постели, двигался, будто в глицерине, и от соприкосновения с реальностью весь превращался в один ноющий зуб.
Однажды он не смог заставить себя вылезти из-под одеяла и не шевелясь пролежал почти до вечера. Около шести позвонил его начальник из Омска – зазывать обратно; с момента, как Антон попросил о переводе в родной город, такие звонки раздавались с завидной регулярностью. Татьяна Степановна принесла трубку и вопреки обыкновению осталась в комнате, слушала разговор. Минуты три-четыре Антон вежливо, но безразлично отнекивался, потом, не в силах продолжать, вяло согласился «еще подумать». На том и распрощались.
Татьяна Степановна постояла, рассматривая рисунок на обоях, и после долгой паузы тихо произнесла:
– Антоша, сыночек, не думай, что если ты здесь останешься, то мне лучше сделаешь. Нет. Я вот все думаю, не поехать ли мне к тебе? Тут-то уж больно тяжело: куда ни глянь, сердце рвется. Воспоминания… А в Омске у тебя квартира, работа, зарплата неплохая. У меня пенсия. Проживем. Может, я и дело какое себе найду. Дома трудно, кругом знакомые, смотрят, жалеют, душу травят. На чужом месте, пожалуй, легче будет.
Антону сразу сделалось нестерпимо стыдно: мать, сама еле живая от горя, его же еще и успокаивает, хотя это он должен служить опорой… Кисель! В ту минуту он мысленно поклялся любой ценой одолеть тоску – и позволил себе поверить словам матери.
Сейчас, задним числом, он понимал: ее задачей было хоть как-то его ободрить и поскорее отправить из Иванова, об остальном она и не думала. Просто инстинктивно нашла то единственное, что еще могло заставить его встряхнуться. Наверное, правильно. Как бы он жил там, где каждый пустяк напоминает об отце, Лео, невозвратно потерянном счастье? Если б они тогда не поссорились… Вот ведь ирония судьбы: скандал разгорелся из-за его намерения бросить работу в Омске, а как все повернулось? С расстояния многих месяцев конфликт казался нелепым, а его последствия – непропорционально трагическими. И почему он так взбесился из-за Костяна? Лео плохо соображала, этот бандюга к ней полез… Дать бы ему в рожу, и дело с концом. Впрочем, неважно, проехали. Не поправишь. Антон знал, что обошелся с Лео гадко, и она никогда его не простит. Да и Наташу никуда не денешь… То, как он отставил ее в прошлый раз, полбеды, но теперь…
Лео всегда подозревала, что у них с Наташей был роман. Что же, и да, и нет. Но если не лукавить, то скорее все-таки да. А что такого? Антон приехал в Омск, полный решимости навсегда избавиться от «недостойной» любви к Лео. Потихоньку начал устраиваться в квартире, снятой для него предприятием, и недели через три познакомился с весьма симпатичной соседкой по этажу. Та сразу проявила к нему недвусмысленный интерес. Ему это польстило, несмотря на «разбитое сердце» (да-да, именно такой трагический диагноз он себе ставил). И он безумно тосковал по Лео, по дому, по родителям. Странно ли, что его потянуло к общению, уюту, теплу? К женщине?
Наташа приглашала пить чай, временами – ужинать, но никогда не навязывалась, не перебарщивала с гостеприимством, лишь при случайных встречах на улице, у подъезда, мусоропровода, лифта говорила: «Хочешь, заходи, поболтаем». Да и то не всегда. Иной раз ограничивалась мимолетным: «Привет, как жизнь?» – и словно не замечала его невольного разочарования. Было ли это игрой? Какая разница. Она ясно дала понять, что он ей нравится, но первый ход остается за ним. И постепенно Антон сам начал напрашиваться в гости. Изредка они вместе ходили в магазин, еще реже – в кино, но уже к весне регулярно гуляли по вечерам. Наташа, переступая лужи, брала его под руку, и это отнюдь не вызывало в нем отвращения. Наоборот, грело. Нечто внутри, о чем он, казалось, забыл, оттаивало, просыпалось, расправляло листики, и однажды после вкусного ужина, когда они сидели на диване и смотрели фильм, Антон придвинулся к Наташе поближе. Она не шелохнулась, но чуть напряглась, не обороняясь, скорее, выжидательно. Он протянул руку по спинке дивана ей за плечи. Тут она повернулась к нему и серьезно посмотрела в глаза. Взгляд сказал Антону многое – явно больше, чем рассчитывала Наташа. Она ждала отношений– в самом широком понимании слова, но с одним исходом: белым платьем и обручальным кольцом. В идеале, конечно. Никакого давления. Если Антон сам захочет. Это его в тот день и остановило. Обманывать такую хорошую девушку кощунственно, осуществить ее мечту при всем желании невозможно, а она старше его на два года, и ей надо устраивать судьбу…
Потом он уехал домой – и вернулся в Омск женатым человеком.
Впервые по возвращении столкнувшись с Наташей на лестнице, он встретил этот ее глубокий, всепрощающий взгляд, внутренне поежился от сознания своей вины – и сколько потом ни убеждал себя, что вообще-то ничего не обещал, все равно изнывал от стыда при каждой встрече. Было в ее глазах нечто… взыскующее.
Антон и сейчас сошелся с ней будто бы успокаивая совесть. Когда после разрыва с Лео он – нет, не приехал – приполз в Омск уничтоженный, с ампутированной душой и пустым лицом, Наташа наконец взяла инициативу в свои руки. Окружила его заботой, выхаживала как больного ребенка, готовила, помогала собраться на работу, убирала квартиру, стирала, приносила фильмы, сидела с ним по выходным. Он мало что вокруг замечал, но привык, ее присутствие не раздражало, она умела быть незаметной.
Пожалуй, если бы не препятствие в виде формально не расторгнутого брака, Антон женился бы на Наташе не приходя в сознание.
А так они просто объединились – самым естественным образом. Все равно она проводила в его квартире больше времени, чем в своей. Достаточно долго он убеждал себя, что так лучше. Вот настоящая женщина, верная спутница, друг. Да, в их отношениях нет огня – и слава богу! Антон отгорел свое в проклятом любовном костре. Обуглился уже весь. Хватит. Кому-то они с Наташей покажутся нудными, старомодными, чересчур правильными – пусть. Зато у них общие принципы, взгляды, интересы, устремления – лучший фундамент для строительства совместного будущего.
Антон стоял у стола, глядя в пространство. «Почему же говорят, что притягиваются противоположности?» – думал он.
Из забытья его вывел ровный голос Наташи:
– Позвони, если сможешь, хорошо? Ты сегодня когда вернешься?
Она поправила оборчатый передник, волосы. Ничего не скажешь – мила. К тому же прекрасная рукодельница. Шьет, вяжет, вышивает. Дома всегда в чем-то скромном, но очаровательно женственном, хотя «в люди» одевается строго. Всегда будто только что выстирана, выглажена, и к плите без фартучка – ни-ни. Как правило, Антона это искренне умиляло. Наташа, весь ее аккуратный, примерный облик вызывал у него ассоциации со старыми советскими фильмами – ассоциации в высшей степени неясные, но приятные: стабильность, надежность, светлый путь и вечная весна на Заречной улице.
Как правило. Но не сегодня. Глядя, как Наташа прячет под заколку выбившийся локон, усмиряет, не дав ни секунды свободы, Антон неожиданно вспомнил свою Лео. Та могла, услышав, что он уходит, завопить из постели: «Куда?! Стой!» и вывалиться провожать его голая, всклокоченная, неумытая… А то еще схватит первое попавшееся под руку и вдруг увидит, что это не рубашка, а джинсы, которыми невозможно прикрыться, захохочет и, набросив их, как боа, на плечи, станцует что-нибудь разудалое… или напрыгнет на него увесистой обезьянкой, зацелует, так что он едва устоит на ногах… Обычно она не готовила завтраков, даже не думала просыпаться от его возни на кухне, но иной раз вскакивала ни свет ни заря и пекла плюшки, огромную гору, и варила какао. Казалось бы, смешное детское удовольствие – и невероятный праздник на целый день, если не на два-три…
Ведьма, одно слово. Антон невольно улыбнулся, и по его груди разлилось тепло. Он не верил, что, проделывая странные манипуляции в лесу, Лео просто валяла дурака. Нет, тут не обошлось без шаманства. Он с детства помнил слухи о бабке своей жены – ну, да, да, бывшей, – которые активно циркулировали меж соседей. Говорили, к той все местные бегали с горестями и болезнями. Антон, правда, по малолетству толком ни к чему не прислушивался, но некоторые истории смутно помнил. Про свою первую учительницу, зарывшую что-то ночью на кладбище и так вернувшую мужа, про местного алкаша дядю Сашу, «отсоединенного» от пьянства с помощью заговоренных травок… Правда, если до излечения дядя Саша, бывая навеселе, с удовольствием возился с мальчишками и чинил велосипеды «за так», то после сделался непрошибаемо мрачен и отказывался пошевелить пальцем, не выторговав предварительно порядочную мзду – однако факт остается фактом: к рюмке он больше не прикасался.
А еще смешно: в четыре года Антон услышал про бабку Лео, что она «присушила» своего мужа одним взглядом, и затем года два, когда промокал под дождем, и хотел и боялся попасться ей на глаза: вдруг его тоже «просушат».
Безусловно, Клеопатре что-то передалось по наследству. Достаточно вспомнить, каким огнем загорались иногда ее глаза, и как они его околдовывали, полностью подчиняя своей воле, и как он бывал счастлив подчиниться… и как волшебно изменялся мир, когда они с Лео обнимали друг друга… Так, все, стоп. Опять унесло не туда. Что было, то было – не вернешь. Поздно.
А впрочем – в груди стало совсем горячо, – почему поздно? Кто сказал, что не вернешь? Ведь никакие приговоры не подписаны, штампы не проставлены… От дерзких мыслей у Антона запульсировало в висках. Он мотнул головой, спеша вернуть на место рассудок, здравый смысл, совесть… что там еще? Какие железобетонные качества избавят от неотвязного желания выяснить, что успела натворить его сумасшедшая, импульсивная дурочка?…
– Вернусь около восьми, как обычно. – Глубоко вздохнув, Антон еще раз поцеловал Наташу в лоб и пошел работать.
* * *
Оставшись одна, Наташа первым делом сорвала с себя фартук и яростно швырнула его на спинку стула. Потом судорожно втянула полные легкие воздуха, медленно выдохнула – и усилием воли успокоилась. Перевесила фартук на крючочек за шкафчиком, на место. Она никогда не давала воли чувствам. Ни-ког-да. За что следовало сказать спасибо ее матери.
