Текст книги "Летопись Третьего мира. Ч.3 Белое Критши (СИ)"

Автор книги: Мария Версон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

– Ты намереваешься убить меня, Луч? – Синента резко изменилась в лице, как изменился и её голос, и взгляд. Её красные глаза стали ярче, словно налились свежей кровью.

– Да. – Твердо сказал он. – Чтобы вернуть в Орану мир, которого она заслужила.

– Мир и кровопролитие – противоречащие друг другу явления. Они могут сосуществовать, но пообещать ты сможешь только одно. – Она встала с трона и неспешно спустилась по тем нескольким ступенькам, что возвышали его. – Даже такой дурак, как ты, должен это понимать. – Она подошла к ближней к ней колонне, и её прямая ладонь кончиками пальцев прикоснулась к холодному камню. – За покушение на мою жизнь вам может грозить гниение в тюрьме или каторга. – Сказала Синента стражам, которые усомнились в правильности своих действий, едва начался этот разговор. – Вы все ещё можете уйти и не участвовать в этом.

Один из них крепко сжал крохотную звезду, висящую на шее, и с уверенностью во взгляде выхватил меч из ножен. Прочие последовали его примеру.

И в этот момент раздался жуткий грохот, в сравнении с которым то, как распахнулись входные двери, показалось тихим шелестом.

Шокированные, мужчины стали глядеть по сторонам, опасаясь появления защитников Её Величества, но никого не нашли. Их взгляд вновь вернулся к королеве...

Её кулак плотно прилегал к колонне, и от него, во все стороны, тончайшей паутинкой расходились трещины. Прошла ещё секунда, и тяжелая мраморная колонная рассыпалась на бесчисленное количество мельчайших песчинок.

– Да кто ты?!.. – Хотел было воскликнуть Бесмар, начав пятиться назад, но Синента совершила мгновенный скачек, стрелой прорезав воздух, и, прежде чем её грозный кулак лишил его сознания, он услышал.

– Я – твоя королева!

– Ты такой милый, когда молчишь. – Сказал Стижиан, облокотившись о койку, на которой беспробудно дремал перебинтованный и весь из себя чистенький Амит. – Часть меня хочет сказать, что лучше бы ты таким был всегда, но это будет ложью. Мне будет куда спокойней, если я буду знать, что хоть кого-то, не обязательно меня, ты будешь донимать своей болтливостью.

Медиум, ясное дело, ответить не мог, хотя наверняка захотел бы высказать что-нибудь столь же доброе.

Он лежал в просторной светлой палате, уставленной свежими цветами. Сквозь приоткрытое окно проникал свежий дневной ветерок, разносящий запах цветов по всему этажу.

Рядом с кроватью Амита стояли несколько капельниц, дозировано пускающих в его кровь желтоватые маслянистые препараты. Они заменили собой рухнувшую иммунную систему, сдерживали возникшую несвертываемость крови и пускали в неё необходимый минимум кислорода, без которого тот не протянул бы и дня.

Грудь медиума едва заметно поднималась и опускалась. Губы пересохли, кожа пожелтела, глаза, которые врачи проверяли на реакцию зрачка два раза в день, налились кровью и походили на демонические едва ли меньше, чем у Стижиана. Отслаивались ногти, облезала кожа. Глядя на Амита, один опытный врач, думая, что монах рядом с его кроватью уснул, спокойно и без лишних слов сказал:

– Парень не оклемается.

Над наследником дома Лоури колдовали не только врачи академии наук, но и самый известный во всей стране целитель, обучавший в свое время мастера Актомири, одного из монтерских преподавателей. Он несколько дней обследовал тело медиума, бран анализы всего чего только можно, использовал легальные и запретные способы исцеления, потратил десяток недешевых кристаллов риджи в попытках затянуть по-прежнему открытую рану на животе, но и он опустил руки, оставив после себя ещё больше вопросов.

Никто не мог понять, почему тело Амита не способно принимать энергию, почему тело продолжает отторгать что-то.

Когда в его палату заглянула Млинес, у Стижиана ёкнуло сердце.

Помимо Тео, он не видел ещё ни одного из своих мастеров, а Млинес – это не просто мастер. Не одному поколению монахов она была словно мать. Злобная, правда, и очень строгая, но именно она была тем, кто закалял умы учеников с самого детства, тем, кто мог быть и суровым, и заботливым учителем. В той или иной степени, все мастера стремились к этому, но одной только Млинес, может потому, что она женщина, удавалось в своих методах сочетать и кнут, и пряник.

Она вошла в палату и внутри Стижиана что-то сжалось. Он не знал, что именно, ведь с момента, когда он видел её последний раз, произошло слишком многое, так что он не мог знать, как себя вести.

Мастер подошла к замершему монаху и положила руку ему на плечо, в то время как на её лице стала расползаться не слишком радостная, усталая, но полная тепла улыбка. Молча, она потрепала рубашку на плече Стижиана и, когда её рука соскользнула, не произнося ни слова, мастер подошла к постели, где лежал Амит.

Положив ладонь на лоб медиуму, Млинес нахмурила брови и закрыла глаза, что помогало ей лучше слышать духов. По её обнаженным рукам побежали мурашки, словно она замерзла. Мастер несколько минут просто стояла, и с каждым мгновением брови её сгущались все сильнее.

Стижиан старался даже не дышать, боясь нарушить проводимый медиумом неведомый ему ритуал. Он не знал, но напряжение, коего в монахе накопилось слишком много, мешало Млинес сосредоточиться сильнее, чем если бы он разговаривал.

Она открыла глаза и убрала руку. В течение ещё какого-то времени она продолжала просто разглядывать пребывающего без сознания медиума, словно надеялась найти ответ на свои возникшие вопросы где-то на его разлагающемся лице.

– Линео рассказал мне, что с ним произошло. – Наконец сказала Млинес, не поворачиваясь к Стижиану.

– Он уже здесь? Они приехали? – Тут же спросил тот, но мастер пропустила эти слова мимо ушей.

– И высказал свою догадку. Я не отрицаю, что все сказанное им возможно, но...

Она приподняла тонкое, пахнущее порошком одеяло, чтобы посмотреть на едва кровоточащую рану в животе Амита.

– Я не понимаю. В нем нет тени. Это точно. Равно как в нем нет и сияния. В нем... – Её лицо внезапно распрямилось, словно его до этого сводило судорогой, и внезапно она всем телом расслабилась. – Такое ощущение, словно в нём вообще ничего нет.

Теперь она повернулась к Стижиану, и он увидел её лицо, на котором ожидалась грусть, ужас, может, печаль грядущей утраты, но вместо всего этого, оно не выражало ничего. Взгляд, словно перед ней лежал не умирающий медиум, второй, после неё, её ученик и один из тех юнцов, кого она воспитывала с детства. Нет, её лицо было таким, словно на койке перед ней лежал не умирающий Амит, а сломанная ручка, которая хорошо писала и была полезной, но горевать об её утрате не стоит.

Глядя на неё, монах сначала было не поверил сказанному и усмехнулся, ожидая что та тоже улыбнется и примется разъяснять что с Амитом на самом деле, уверяя, что все будет хорошо.

Но нет.

– Что значит – в нем вообще ничего нет? – Спросил Стижиан, резко изменившись в лице. – Как это?..

– Я не чувствую его сосуда, Стижиан. Ты же понимаешь, что я подразумеваю под сосудом? – Она пристально посмотрела в глаза монаха. – Этого там нет.

– Но... Сердце ещё бьется! – Воскликнул он сквозь наполненный слёзными нотками смех. – И он дышит! Как вы можете утверждать, что... в его теле больше нет души? – И продолжил хохотать, выпучив глаза.

– Тело живо. – Мастер согласилась с этим. – Да, живо. Но оно отравлено неведомым ни одному из целителей ядом, который мог парализовать мозг. Скорее всего, так оно и есть. Душа покинула тело, Стижиан. – Мягко сказала она, стараясь произносить эти роковые для монаха слова как можно осторожнее, словно ступая по тонкому льду, под которым скрывалась пропасть.

Млинес протянула к нему руку, но тот отпрянул от неё, словно та была разносчицей скверны.

Вспомнив рассказ наставницы о том дне, когда Стижиана Ветру вели на костер, монахиня невольно вспомнила одну интересную и замечательную, не смотря на весь её ужас, подробность. Визы сказала, что в глазах её последнего ученика не было страха. Она говорила, что в его взгляде переплелось всё, что только может переживать человек, идущий на смерть, но в нем не было страха.

Медиум невольно подумала, что ей, несмотря на все прожитые ею годы, было бы страшно умирать. Но не из-за боли или чувства чего-то незавершенного, но из-за осознания того, что ты не знаешь, что будет дальше. Что будет с её душой там, в том, что многие предпочитают называть загробным миром?

Тогда в нем не было страха, но сейчас...

Два белых кольца в глазах монаха резко расширились, сделав белые линии настолько тонким, что их практически не было. Стижиана затрясло, по-настоящему затрясло. Млинес никогда бы не могла подумать, что этот человек, начавший видать самые ужасные виды в том возрасте, когда ещё даже на девочек не начинают засматриваться, может за кого-то так волноваться.

Это было не просто волнение, это был страх, но не за свою жизнь, и не за свою душу, а за душу того, ради кого Стижиан был готов пойти на многое. А возможно, и на всё.

За свою душу монах так не боялся.

Через минуту, когда Млинес показалось, что первая волна, походящая на волну отрицания, спала, она предприняла ещё одну попытку дотронуться до него. Монах не отпрянул: его глаза впились в лицо медиума так сильно, словно бы это по её вине Амит... находился в коме.

– Знаю этот взгляд. – Она опустила руку и ухмыльнулась. – Тебе понадобится время, чтобы смириться с этим, Во-Сен Ветру. Я похоронила стольких друзей, что даже не могу дать тебе совет как проще пережить утрату. Слишком уж привычно это стало.

Млинес снова опустила руку на лоб Амита и прикрыла глаза, став словно бы перепроверять его состояние и правильность своих заключений и высказываний.

– Позволь спросить... Стижиан, ты же не боишься огня, не так ли?

Монах в ответ промолчал.

– Не боишься, значит. Хотя, что я спрашиваю. Наверное, искренности захотелось.

И снова, уже ненавистная Стижианом, ухмылка мелькнула на лице мастера.

– Твой изумрудный феникс, если мне не изменяет память, может выдерживать температуры много выше простого инквизиторского огня. – Вторую руку она опустила на рану Амита. – Мне интересно, как это им удалось тебя сжечь?

– Почему все так любят расспрашивать меня об этом событии? – Тот сполз по стенке и очутился на полу. – Не самые теплые воспоминания...

– Стижиан...

– Оставьте меня в покое, слышите? Я не хочу отвечать ни на какие вопросы. Оставьте меня.

– Я жду ответа. – Млинес по-прежнему пыталась услышать что-то в теле медиума, на которого Стижиан старался не смотреть.

– Там были негаторы, мастер, а точнее – два. Но неимоверно мощные. От первого из них, я помню, чуть сознание не потерял. – Он безразлично уставила на какую-то точку на чистом белом потолке, и процедил эти слова сквозь зубы.

– Негаторы, да? Я не представляю, сколь могущественен должен быть негатор, чтобы заглушить твой-то сосуд... – Мастер убрала руки от тела Амита, убедившись, что самого Амита там нет. – И позволь спросить последнее, Во-Сен. Знаешь ли ты, что это за пятна у тебя на левой руке?

Стижиан зло посмотрел на неё, как бы спрашивая: "ты что, до самоубийства меня довести хочешь?".

Рука болела. Вернее, не сама рука, а пятна, оставшиеся на ней после Грана. Монах пытался их отмыть, отскрести, вылечить, но все тщетно. Эта краснота проедала поверхность кожи, на которой оказалась, и жгла подобно концентрированной кислоте, почему-то несмывающейся. Этот вечный зуд и неугасаемая боль, заставляющие порой разбивать руки о землю, только бы как-то заглушить её, не сходили с того самого дня, как Стижиан встретил то, что осталось от старших детей дома Лоури.

– Эта метка никогда не сойдет. – Сказала Млинес. – Ведь ты пролил кровь, оборвал чью то жизнь, Ветру. Эта боль – плата, за нарушение данной тобой клятвы, скрепленной магическими узами. И она никогда не угаснет.

Боль сейчас волновала Стижиана в последнюю очередь, ведь эта боль – его, и она заслуженна. А чем Амит заслужил произошедшее с ним?

– Люди умирают, Стижиан, это естественно. А Амит – такой же человек, как и все остальные. Да, он монах, его тело сильнее, и его сосуд был связан с великим и сильным духом, но...

– Я не хочу слушать это.

Млинес осеклась и ещё раз, словно бы заново, взглянула на одного из своих учеников. Сейчас, в нём не осталось и следа того сильнейшего в истории монаха, который рассматривал все в мире жизни как равноценные. Перед ней был обыкновенный мужчина, до смерти перепуганный и готовый в любой момент сорваться и начать резать себе руки.

Она вышла из комнаты, оставив неспособного даже моргнуть монаха наедине со своим горем, и увидела, как навстречу ей движется женщина, в грязной серой форме, растрепанная, взволнованная, и до жуткого похожая лицом на саму Млинес.

– Ора!.. – Тихо воскликнула та её имя, почувствовав теплый прилив радости в сердце. – Ты в порядке?

– Здравствуй, Млинес. – Холодно ответила та, чуть ли не с отвращением в голосе.

– Давно прибила в столицу? – Мастер отвечала ей в том же тоне.

– Только что. Мне нужно...

Не успела Ора начать говорить, как Млинес замахнулась и влепила монахине звонкую сильную пощечину.

Та не отреагировала на это, лишь зло взглянула на мастера и быстро обошла её, свернув в комнату Стижиана.

Он все так же стоял у кровати друга, неспособный шевелиться.

Сначала, монахиня было решила, что он... плачет, но когда Ветру услышал как кто-то ещё вошел в комнату, он обернулся, и Ора поняла, что ошиблась.

Они с минуту молча смотрели друг на друга, повесив в воздухе медленно сдувающуюся паузу. Где-то в коридоре хлопнула дверь, заставив Стижиана моргнуть, и он вопросительно взглянул на посетителя.

Ора перевела взгляд на Амита, и по одному только его виду примерно представила себе, что же наговорила монаху Млинес. Подавляя в себе желание проверить, что же увидела в умирающем медиуме мастер, монахиня решила, что спорить с её словами будет неразумно. Все же Млинес, как бы сильно Ора её не ненавидела, является тем, кого несколько столетий назад чуть было не назвали богом и её словам, пусть и самым грубым и жестким, стоит верить.

Монахиня вытянула руку вперед, и в ней Стижиан увидел где-то литровую склянку с прозрачной жидкостью, занимающую больше половины сосуда. Вопросительно глянув на Ору, протягивающую ему её, он сделал несколько неуверенных шагов и взял её в руки. Вынув стеклянную крышку, он понюхал жидкость и снова, на сей раз уже недоуменно, уставился на Ору:

– Это спирт?

– Да, – ответила она без утаек, – выпей.

– Зачем?

– Просто выпей.

Стижиан пожал плечами и приложился к источающей резкий запах склянке и сделал несколько больших глотков, словно это была вода. Уж пить-то, в отличие от того, чтобы сочувствовать, монахи умеют.

Ни одной мышцей не показав, сколько гадостной на вкус является эта жидкость, монах закрыл склянку пробкой и протянул её обратно Оре. Жестом руки, та показала, что лучше бы она осталась у него, и ещё одним жестом повела Стижиана за собой.

В коридоре этажом ниже, вдоль стенки, расположившись на чистом, но все же холодном полу, находились едва держащиеся в сознании монахи, среди которых находился и Тео, пустым взглядом сверлящий пол. Кирано, избавившись от заботливых рук медсестер, недрожащими руками держал чашку горячего чая. Столкнувшись взглядом со Стижианом, он безэмоционально кивнул ему, в знак приветствия, и зашел в палату, где несколько врачей подлатывали Роана. В углу, чего монах не заметил, стоял ещё один человек, с длинными белыми волосами, который что-то объяснял пожилой женщине в синеватом врачебном халате, и та с особым вниманием слушала всё, что он говорит.

Настоятельно порекомендовав Стижиану сделать ещё пару глотков, от чего тот, сдуру, отказался, Ора распахнула перед ним тяжелую деревянную дверь с тремя черными полосами на ней, за которой раскинулась огромных размеров комната для проведения не только медицинских, а преимущественно магических операций.

Монах замер у входа, неспособный сделать ещё хотя бы один шаг вперед, будто перед ним стоял непроходимый, непроницаемый барьер.

На огромном круглом столе, окруженном несколькими десятками синих свечей, лежал его брат, чьи ноги и руки фиксировались широкими кожаными ремнями, не дающими шевелиться. Вокруг стола собрались несколько целителей, а не врачей, которые подняли ладони к верху, и с них спускалась тонкая золотистая дымка, обволакивающая Дримена едва зримым куполом.

– Зачем вы... привели его... сюда? – В комнату вошел Руми и спросил это у Оры, которой до этого не приходило в голову, что...

Стижиан снова вытащил пробку из склянки и одним махом выпил все её содержимое. Его пошатнуло, так что пришлось ухватиться за плечо беловолосого мужчины, оказавшегося рядом.

– Дримен отравился негативом, да? – Чуть ли не смеясь, спросил монах у Оры. – И давно? Сколько процентов тела уже умерло?

– Тридцать. – Виноватым шепотом отвечала та, только сейчас поняв, какие события недавно пережил этот... феникс. – Практически полностью отмерла грудная клетка и левая рука, яд постепенно проедает кости головы и добирается до мозга...

– А что с ним возятся тогда? – Искренне недоуменно спросил он, крикнув это целителям, столпившимся вокруг стола. – Он не жилец, я такое не раз видел! Лучше бы лезвие ему в голову вонзили, это было бы милосерднее!

– Что ты несешь, Ветру? – Ора округлила глаза. – Это же твой брат!

– Он был моим братом до того, как в него влилось столько негатива. Теперь он начал обращаться в ходячего покойничка, коих, знаешь ли, я не одну сотню перебил!

Стижиан развернулся и сильно ударил ногою дверь, чтобы выйти.

Тео хотел было встать и подойти к сыну, чтобы хоть что-то ему сказать, но монах, завидев это, игриво помахал пальцем, как бы говоря: "не надо, отец, нето я за себя не ручаюсь".

Пустая склянка, источающая отвратительный запах, легко выскользнула из руки и разбилась о каменные плиты у больницы. Шедшие туда старушки, дети и их родители стали кидать полные отвращения взгляды на ведущего себя неприлично мужчину. Как же им повезло, что в тот момент они не видели его глаз.

Усевшись на клочок земли, заросший густой травой, Стижиан поднял мокрые глаза к небу и спросил у синевы:

– Ну за что, скажи? Что не так? Мало тебе? – Сначала он говорил шепотом, но с каждым словом его голос становился всё громче и звонче. – Ты долбанная садистка! Что, нравиться наблюдать за тем, как гибнут люди?! Мало тебе Ринеля?! Мало Грана?! Что, может, скажешь, что в моем сосуде дремлет монстр, и я обязан платить за это? Нет, ладно я... Если бы ты забрала мою жизнь, как уже когда-то пыталась, я не был бы против! Но их-то за что?!

Он понял, что больше не может держаться. Небесная синева стала раздражать его, злить. Её молчаливость кипятила кровь, словно бы дразнила его, приговаривая: "да, давай, сорвись, уничтожь ещё и Орану так же, как ты когда-то сжег Ринель".

Стижиану захотелось закричать, но вместо этого он прикусил нижнюю губу и сдавливал её до тех пор, пока не полилась кровь.

Со спины к монаху кто-то подошел. Кто-то, не источающий ни агрессии, ни жалости. Стижиан и сам не знал, на что он среагировал бы яростнее в эти минуты.

– Кем бы ты ни был, просто уйди. – Сказал он, едва расцепив зубы.

Человек не послушался и положил руку на плечо монаха. Бессознательно, тот схватил её, и хотел было выгнуть. Вложенной в это действие силы хватило бы чтобы сломать пару костей, но этого не случилось: руки Стижиана столкнулась с не меньшей силой, спокойно, без лишнего напряжения, способной сопротивляться кипящей в нем злости.

Монах повернулся и поднял глаза. Его взгляд замер где-то на уровне пояса побеспокоившего его человека, там, где начинались белые волосы, тянущиеся ниже бедер.

С непонятным, лишенным каких-либо эмоций чувством, он притупленным взглядом взирал на мужчину, которого на себе вытащил из подземелья церкви Таэтэла.

– Вам... не стоит... быть... одному. – С трудом проговаривая неродной ему язык, сказал Руми, после чего рука Стижиана ослабла и словно обескровленная упала вниз. – Ора... отчитается... перед... Дивой. Отдохни...те.

– Какой отдохните... Меня так трясет, что дышать трудно! И думать трудно. Чтобы расслабиться, мне, наверное, придется не один день покататься по яростно буйствующим погостам.

– Мудрость предков... Подсказывает мне... что вам... нужно напиться. – Руми протянул Стижиану руку и улыбнулся, обнажив пару беленьких заостренных зубов.

– О Богиня!.. – Глаза монаха чуть было не полезли на лоб, при виде этого. – Что за?..

Мужчина улыбнулся ещё шире, помогая тому встать, и сказал:

– Я... расскажу...всё. Ора... – он извлек из кармана целую гору ринельских золотых, – просила... привести вас в... чувства. Хоть... какие-то. Сказала... нам двоим... будет просто... найти общий... язык.

Стижиан сразу понял, о чем она говорила. Белая кожа, белые волосы, тускло-розовые глаза, с метками на каждом из них, улыбка как у упырей из детских страшилок. Этот мужчина перед ним – не совсем человек, к тому же ещё и бывший пленник, которого держали в подземелье неизвестное число лет.

Да... они поймут друг друга.

– Как, говоришь, тебя зовут? – Смеясь сквозь слёзы, спросил монах, пережевывая кусок жареной курицы, ставшей черной от обилия на ней различного вида приправ. Он уже второй час то и дело переспрашивал у Руми его имя, попутно выпивая и выедая все, что им приносили.

Сам Руми с легким отвращением смотрел и нюхал пищу, кажущуюся Стижиану, судя по всему, очень вкусной. Когда около часа назад, уже порядочно принявший монах спросил, а что это он ничего не ест, мужчина попросил принести ему несоленой, невареной, нежареной, а, попросту говоря, сырой охлажденной рыбы. Тут уже пришла очередь Стижиана с ужасом взирать на поглощение этой не могущей оказаться вкусной пищи, старательно подавляя в себе рвотные порывы. Тошнота медленно, но верно подступала к горлу, в то время как тело носителя оказалось истощено нервными потрясениями и невероятным количеством спиртного.

– Ты ведь Руми, верно?

Беловолосый мужчина закатил глаза и помахал головой из стороны в сторону.

– Астируми. – Поправил он его, подавив в себе желание исколотить человека, придумавшего ему столь некрасивое прозвище. То есть Стижиана. – Астируми Нер...

– Аха-х. Я тебя сразу узнал! Спасибо за Гран!

– Прощу прощения?..

– Ты ведь спас нас в Гране, не так ли? – Монах говорил с набитым ртом, по подбородку стекал жир, но сейчас его это как-то не смущало.

– Даже если предположить, что я знаю, что представляет из себя Гран, это никак не мог быть я, Во-Сен. – Спокойно отвечал Астируми, взяв в руки кружку с вином: понюхал её и тут же с отвращением отставил в сторону. – До того дня, как вы и ваши товарищи спасли меня из подземелья церкви Таэтэла, я много лет не покидал то место. Очень много.

– Да ладно врать-то! Твои волосы... Эти серебристые волосы я не спутаю ни с чем! У того, кто вытащил меня, Ору и того дурака церковного были такие же волосы, что и у тебя! Прежде я не видел ничего подобного!

Астируми сощурился, пристально посмотрев монаху в глаза, на что тот ответил тем же, и спокойно сказал:

– Это мог быть любой другой представитель моего народа.

"Н-нет-с, не любой" – отозвалось в его голове.

– Точнее, это мог быть кто-то из моей семьи. Беловолосые принадлежат к старинной ветви ко...

– Да-да! Точно! – Снова перебил его Стижиан. – Я помню, как кто-то называл мне твое имя, но из всего сказанного я запомнил только Руми! Это... То, что вытащило нас из Грана просило найти тебя.

– Вот как? – Без лишнего удивления поинтересовался Руми. – Хотелось бы знать, почему они сами не могли меня найти в течение стольких то лет... – В его голосе слышалась обида.

"Потому что они не знали где искать. А судьба этого юноши пересеклась с твоей".

– И сколько ж лет тебя там держали? Ну... в подземелье.

– А какой сейчас год? – Астируми спрашивал это без тени шутки.

– Шестьсот тридцать шестой, кажется.

– Значит, триста девяносто...

Стижиан поперхнулся, и сладкая медовуха полилась через нос, оставляя чудовищное ощущение за собой. Хотя, все лучше, чем полностью осмыслить сказанное только что.

– Триста девяносто лет?! – В полный голос прокричал монах, после чего сразу стал хихикать: мол, хорошая шутка. – Хорошо сказал.

Астируми продолжил спокойно смотреть на своего компаньона, всем видом показывая, что никакая это не шутка.

– Но Руми... люди столько не живут.

– Ты прав. Люди – нет, но мы живем и подольше.

– Твой невозмутимый тон меня смущает. Ты так спокойно утверждаешь, что ты – не человек. Знаешь, Руми...

Того снова передернуло от этого совершенно некрасивого, по его мнению, прозвища.

– Есть люди, которые всю свою жизнь пытаются доказать себе и другим свою человечность, а ты...

– Привет мальчики! – Крикнула с другого конца помещения Ора, так громко, что даже сквозь играющую музыку и поющих завсегдатаев её слова чётко слышались.

Она протиснулась между несколькими десятками столов, за которыми сидело народу больше, чем положено, увернулась от официантки, несшей на подносе не меньше тридцати кружек пива, и, выхватив стул из-под какого-то несчастного, подсела к натянуто улыбающимся мужчинам.

– Ты очень вовремя, у меня как раз начал заплетаться язык. – Проговорил Стижиан, и действительно, в его речи некоторые буквы и слоги менялись местами. – Наш чудом выживший герой утверждает, что он не человек...

– А он и не человек. – Спокойно подтвердила монахиня, утащив кусок мяса с его тарелки.

– С чего это вдруг?

– А ты ему в глаза посмотри! – Усмехнулась Ора с набитым ртом. – И на зубы. И...

– Так, погодите-ка... – Стижиан приложил бутылку прохладного вина ко лбу и ненадолго задумался. – Я так понимаю, Варанья сильно ошиблась, сказав, что ты перестал дышать. Значит...

– О, нет-нет! Она была абсолютно права! Тогда я потерял свою четвертую жизнь, Стиж! – Лицо Руми расплылось в усталой улыбке.

– Стиж? – Тот смерил его недовольным взглядом. – Ладно. Поясни, к чему ты клонишь?

– Во-Сен Ветру, – Ора с трудом оторвалась от облизывания сочной кости, – вы никогда не слышали о кошках?

Стижиан медленно моргнул и перевел взгляд на своего беловолосого компаньона.

– Он никогда не слушает, что ему говорят, да? – Спросил он у монахини, на что та пожала плечами. – Как я уже говорил, меня зовут не Руми, а Астируми. Астируми Неро.

Стижиан ещё раз моргнул.

– Неро... Неро – это же название сказочного города, не так ли? Я читал как-то легенды Нерии.

– Ну, в сравнении с вашими городами, Неро действительно может показаться сказочным.

– В легендах Нерии рассказывалось о легендарном и давно исчезнувшем народе ко...

Монах пришел в ступор. Он поднял глаза на Руми и ещё раз, как следует, рассмотрел его: бледно-розовые глаза, вертикальные зрачки; заостренные, чуть вытянутые вверх уши, с белым пушком, укрывающим их; тонкие вытянутые клыки...

– Да, Стиж. – Беловолосый улыбнулся, сложил вместе ладони и облокотился о них. – Я – нериец, один из тех, кого в люди привыкли называть попросту кошками.

Монах отлепил прохладную бутыль ото лба и приложился к горлышку. Как можно быстрее проанализировав возможность подобного заявления, Стижиан задал первый интересующий его вопрос:

– А ты умеешь мяукать?

Ора громко прыснула, чуть не подавившись очередным яством. Руми, в свою очередь, прикрыл глаза и так же расплылся в усмешливой ухмылке.

Будь монах чуточку трезвее, он, скорее всего, почувствовал бы себя очень глупо, но тут раздалось громкое протяжное "мяу".

Руми едва приоткрыл рот, но из него шёл звук, с каким не сравнится даже голос самого зрелого кота в период спаривания.

В таверне притихли все, и в первую очередь – музыканты, ошарашенные громкостью и протяжностью укутавшего помещение звука. Лишь заметив это, Руми прекратил стенать и захохотал в полный голос, равно как и оба монаха.

– Расскажи о своем народе. – Попросила его Ора, утирая рукой губы.

– Погоди. Скажи сначала, что ты будешь пить! – Смеясь, Стижиан поднял над головой пустую бутылку вина, и официантка тут же двинулась к их столу.

– Эмульвару! Хочу одну эмульвару! – Монахиня обратилась к подпрыгнувшей от неожиданности официантке с такими глазами, словно та могла поведать тайны мироздания. – Нет! Две! И погуще!

Пышногрудая дама чуть кивнула, и перевела взгляд на монаха.

– А мне ещё вина! И чего-нибудь мясного.

– Да точно, мясного! – Подхватила Ора. – И побольше! Гулять, так гулять!

– И сырой рыбы. – Руми резко пресек этот фонтан радости. – Целую тарелку.

Монахи громко сглотнули, представив себе нелицеприятный процесс поглощения сырой рыбы, а вот официантка и бровью не повела: взяла протянутые Орой монеты и скрылась в толпе.

– Так расскажи.

– Народ нерийцев живет вдалеке от Ораны, на северо-западе. От прочего мира нас отделяют две реки: Нерийская левая и Нерийская правая. Наш город походит на огромный ледяной дворец, усыпанный и окруженный снегом. Но... там очень жарко, и это не снег, а песок! Но это не совсем точно: основание всех без исключения зданий выстроены из камня, а резьба и скульптуры, которыми у нас так же укрыты все без исключения здания, это уже декоративное искусство и я, честно признаюсь, не помню из чего их делают. Основной способ пропитания – это охота. В западных лесах дичи больше, чем вы можете себе вообразить! Ну, так же мы нередко питаемся рыбой. А вот и она!

Официантка поставила перед ним тарелку, на которой лежали и попахивали четыре здоровенные рыбины, неочищенные и с головами. Одна из них по-прежнему шевелила ртом.

– Вы называете это рыбалкой, а для нас это как яблоки у соседей воровать: вкусно и задорно.

– А сами яблоки вы не едите? – Поинтересовалась Ора.

– Едим. Мы едим в принципе всё то же самое, что и люди, только... как бы это сказать...в изначальной её форме.

– То есть сырым... – Стижиана аж передернуло.

– Я так же реагирую на ваш извращенный всяческими излишествами способ приема пищи. – Руми сгустил брови.

– Не обращай на него внимание. Продолжай.

– Да... да я не знаю, что и рассказать вам. Многие тайны нашего племени я не могу раскрыть даже перед вами, моими спасителями, но некоторые... Стижиан!

– Я! – Тот подпрыгнул, будучи увлеченным какой-то неопределенной точкой.

– То существо, о котором ты рассказывал. Ну, спасшее вас обоих из Грана.

Монахи чуть наклонились вперед, слушая.

– Это одно из самых прекрасных существ на свете. Это кошки. Точнее, они больше похожи на белых тигров, только кошки. Хотя тигры тоже кошки... А, ладно. В нашем племени, когда рождается ребенок, сразу определяют, кем этот ребенок станет. Если быть точным, то определяется будет ли он воином.

– Ты – воин? – Спросила Ора, а висящие под потолком тускло-желтые лампы с необычайной красотой отражались в её глаза.

– Можно подумать ты сама не видела. – Руми улыбнулся, взял с тарелки рыбешку и, распахнув рот пошире, откусил ей голову. Тщательно пережевав её и громко сглотнув, ещё и облизнувшись после этого, он продолжил. – Дело в плаче. Нерийцы, рожденные без плача, становятся воинами.