Текст книги "Ката - дочь конунга (СИ)"
Автор книги: Мария Степанова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)
54
Путь из Киева в Новгород занял сорок с лишним дней. Они покинули город на рассвете, потревожив сонных стражников у главных ворот. Восемь подвод, нагруженных скарбом, личный возок Светозара, тот самый, в котором, радуясь неизвестному будущему, ехали к своей судьбе Ратибор и Улиана, и несколько телег торговцев, которые присоединились к поезду, радуясь, что поедут под охраной воинов. Маша выглядывала из окна, она была взволнована самим путешествием и расстроена прощанием с Улианой. Девчонка выглядела такой юной и беззащитной. Чуть позади стоял Велимир, один из ближних княжеских слуг, достигший звания не по знатности, а за ратные заслуги. Он тоже пострадал в том бою, потерял глаз и получил борозду через все лицо, но благодаря заботам Улианы и ее команды, мужчина выжил. Коренастый, крепкий в плечах, он выглядел устрашающе, Маша знала, что Улиану можно оставить под присмотром этого человека и доверяла ему, потому что доверял Светозар. Может быть, ей показалось, но Маша заметила не только рабскую преданность в оставшемся глазу воина. Возможно, пройдет время, и он насмелится предложить юной вдове не только защиту, но и что-то иное, однако, сейчас об этом думать было бессмысленно, поэтому Маша просто обняла невестку и в сотый раз взяла с нее обещание возвращаться домой, если будет трудно. Девушка кивала, поглаживала Машины руки и твердила, что все будет хорошо. Она долго провожала отъезжающих, махая им вслед.
Светозар не велел торопиться. Среди поезжан были и те, кто как Мал, подались за ним несмотря на раны, и Светозар уважал эту преданность. Ехали весь светлый день, останавливаясь на отдых и пищу днем. Ночную стоянку разбивали загодя. Не дожидаясь потемок, тщательно расставляли подводы и охраняющих, чтобы лихие люди, промышляющие в лесах, не застали врасплох. Впрочем, если таковые и были, они предпочитали не связываться с поездом, полным воинов, гораздо владеющих оружием. Маше даже нравилось это путешествие. Часто, чтобы размяться, она то ехала верхом рядом с мужем, то и вовсе шла пешком, держась за борт телеги. Теплая погода радовала, лес угощал поздними ягодами, умелые мужики доставали дикий мед, смеша товарищей с заплывшими от укусов лицами. Вечерами разбивали костры, готовили еду и пели песни. Все это было хорошо, если бы не тревожил Машу угрюмый и молчаливый Светозар. Предоставив Жене возможность спать в повозке, боярин спал вместе со всеми на улице, поэтому и поговорить-то по душам они не могли. Днем он ехал впереди отряда, разговаривал отрывисто, но, в основном, совсем не разговаривал, только отдавал приказы. Добавлял беспокойства и Мал. Ему бы отлежаться в покое, но сколько не убеждал Светозар преданного парня, тот упрямо мотал головой, закусывая губы от тянущей боли. Оставаться в Киеве он категорически отказывался. И теперь ехал на телеге, баюкая ноющую культю. На стоянках Маша, не слушая возражений, сама перебинтовывала друга, тихонько подбадривала его, но видела, что чем ближе они к дому, тем печальнее становился Мал. Наконец она не выдержала.
– Ну, чего ты киснешь? – подступилась с расспросами она к Малу, когда пришло время менять присохшую повязку. Мал старался не шипеть во время процедуры, но все же пару раз дернулся. Маша достала сундучок, сделанный специально для снадобий киевским мастером-краснодеревщиком. Сундучок был резной снаружи, а внутри оббит кожей и разделен на секции. В каждой секции стояла своя склянка, и Маша уже наизусть знала, что в какой налито. Цветава наготовила лекарств на дорогу, и научила боярыню, как самой готовить настои и отвары. Не доверяя памяти, Маша опять вела записи, однако, в этот раз не на кусках пергамента, а в специально сделанной для этого книге. Книга сама по себе выглядела произведением искусства. Обложки были выточены из тонких деревянных пластов, а внутри помещалась тетрадь из прошитых пергаментных листов. В дороге очень удобная штука.
Мал не хотел говорить. И вообще, после выздоровления в нем будто что-то надломилось. Стараясь развлечь раненого товарища, воины вовлекали его в разговоры, но Мал реагировал совершенно неадекватно, то агрессивно бросался на того, кто шутил беззлобно, то отказывался от еды, предпочитая в одиночестве бродить до полуночи, возвращаясь в стан когда все уснули. Маше это совсем не нравилось.
– Ничего, боярыня, – сквозь зубы ответил мужчина, – не беспокойся.
– Да как же не беспокоиться, если ты сам на себя не похож?! – Маша понимала, что разговор назрел, и надо тормошить молчуна, иначе беды не миновать.
– Зря я подался с вами, – тоскливо выдавил наконец Мал, – кому я нужен такой…
Маша всплеснула руками. Для нее мгновенно встало все на свои места.
– Вот уж не думала, что ты такой идиот, – выругалась она, и Мал заинтересованно поднял голову, он всегда так реагировал, когда слышал от Маши незнакомое слово. – Давай еще скажи, что Пламена от тебя откажется.
То, как он дернулся, доказывало, что Маша попала в самую точку. Именно это мучило его с того самого дня, когда он осознал себя живым и с горечью понял, что вместо почетных похорон ему придется жить калечным до конца дней.
– А зачем я ей?! – выкрикнул он зло, – чай не старуха еще, мужиков молодых сильных рукастых полно, найдет себе заступу. А с меня какой прок…
– Идиот, – припечатала Маша и покачала головой, – тронутый башкой придурок. Она тебя любит, понял?! Она ребенка от тебя родила, надеюсь, он не будет таким же тупым как ты. Да она тебя любым примет, и без рук, и без ног, лишь бы живой! А ты тут сопли распустил!
Мал прерывисто вздохнул, отвернувшись, провел здоровой рукой по лицу. А когда повернулся, Маша, до этого затаившаяся в напряжении, выдохнула с облегчением. Страшная серая пелена сошла с его взгляда, и он уже не выглядел равнодушным к происходящему. Да, ему по-прежнему было больно и страшно, но мрак, который пожирал его разум, отступил, и теперь можно было не бояться, что однажды утром они найдут молодца висящим на березе где-нибудь в глубине леса.
– Ты бы боярыня потише ругалась, – попробовал он пошутить, – мужики услышат, нехорошо.
– Ага, – кивнула Маша, стараясь не улыбаться, – воспитывать он меня еще будет!
Одной заботой стало меньше. Со Светозаром было сложнее. Его рана была внутри, но кровоточила, болела и вызывала дурные мысли не меньше. Маше иногда казалось, что муж посматривает на нее как-то досадливо что ли, будто она своей суетой мешает ему. Не было рядом Каты, которая бы подсказала, что делать и как себя вести в подобной ситуации. Как же она соскучилась по подруге! Писать письма всю эту страшную зиму, тяжелую весну и горестное лето не было никакой возможности, а так хотелось получить весточку! Маша даже собиралась вести дневник, записывая туда все, что с ней происходит, но часто забывала, а иногда так уставала, что до дневника дело не доходило. И она стала разговаривать с Катой мысленно, пересказывая все, и представляя, как та отвечает ей. Вот и сейчас она вопрошала, что же делать.
Они проехали уже полпути, это стало заметно и по погоде. Сентябрь заканчивался, дожди шли все чаще, пришлось достать из сундуков теплую одежду. Спали теперь все под навесами, а кому места не доставало, тот прятался под телеги. На одном из привалов как обычно долго готовились к отдыху, возничие расставляли телеги и повозки, повара суетились над кострами, и вообще, на нее, единственную женщину, почему-то никто не обращал внимания. День был теплым, безветренным, неподалеку журчала какая-то речка, и Маша, почти неделю только умывавшаяся, жутко захотела ополоснуться. Откинув крышку походного сундука она достала оттуда отрез ткани, заменявший полотенце, и кусок пахучего пихтового мыла, какое умели варить только в Киеве. Ей так нравился запах, что она везла домой целый мешок этого богатства.
Сбежав вниз к речке, Маша огляделась. Берег был пуст. Все же, зайдя за кусты, она скинула одежду, вошла в воду и тут же пожалела об этом. Обманчиво-теплого солнечного дневного света не хватило на то, чтобы вода сколько-нибудь прогрелась. Холодный поток резанул по бедрам, заставив взвизгнуть, мша хотела уже бежать обратно, но, вспомнив, как учил папа, присела в воду, надеясь, что быстро адаптируется.
Не адаптировалась. Жуткий холод сморщил на ее теле все, что можно было сморщить, губы посинели, и она задрожала вся.
– Смелая ты, боярыня, – послышался знакомый голос, и из-за кустов вышел Светозар. – Не боишься, что подглядит кто твою красоту?
Светозар держал в руках развернутое полотенце. Маша, увидев мужа, перестала играть в героиню, пулей выскочила из реки и кинулась в объятия к мужчине. Он быстрыми движениями запеленал ее, снял с себя длинный шерстяной плащ и накинул на плечи.
– Я х-х-хотела п-п-помыться, – стуча зубами сказала Маша, – р-р-речка жуть к-к-какая холодная!
Он прижимал ее к себе, баюкал, словно ребенка. Перестав трястись, она прижалась к Светозару, положив голову ему на грудь, и почувствовала интуитивно, что вот он, момент, когда можно поговорить.
– Что с тобой происходит? – Маша спросила полушепотом, боясь спугнуть момент, – я же вижу, что ты не в себе.
– Глазастая моя, – ласково улыбнулся Светозар, – все видишь, все подмечаешь. Ты мой дар, голубица моя, свет Машенька, заботишься обо всех, себя не жалеешь. От меня же мало хорошего ты видала.
Это было такой неправдой, что Маше захотелось тут же разуверить Светозара, и она начала отчаянно барахтаться в теплом коконе. Распутав широкое полотенце, она обхватила его руками за шею, совсем не заботясь о том, что светит на всю округу голым телом.
– Люблю тебя, – сказала она и прикоснулась губами к губам мужа.
Он стиснул ее тонкое тело, сжал, притянул к себе, одна ладонь провела по щеке, другая удерживала за лопатки. Маша чувствовала, как клокочет в нем возбуждение, принялась развязывать на ощупь мудреную одежду, ей хотелось почувствовать тяжесть его горячего тела, гладить по плечам, зарываться пальцами в волосы, отдаваться как в последний раз. Ей стало совсем не холодно, наверное оттого, что и в ней кровь бурлила как лава, и отблески этого жидкого огня сверкали в ее глазах.
– Искусительница, – прорычал Светозар, – колдунья…
Он повалил ее на плащ, навис сверху, и ей было достаточно только раскрыть для него бедра и податься чуть вперед. Он любил ее неистово, заставляя извиваться и стонать под собой, а потом замер, делясь частицей жизни, и медленно опустился, прижимая к себе осторожно. Сколько времени они лежали на берегу, она не знала. Никто не искал, не тревожил их. Когда совсем стемнело, Маша, наконец, оделась, посмеиваясь над мужем, который в потемках, ругаясь, искал разбросанные по всему бережку вещи. Они вернулись в стан рука в руке. Маша, погруженная в свои ощущения, так и не заметила в темноте деревьев незаметных сторожевых. Этой ночью, и все последующие, они спали рядом. Она привычно клала голову ему на руку, а он, боясь потревожить ее сон, до утра лежал, слегка пошевеливая онемевшими пальцами.
Новгород встретил боярина Светозара восторженно. Гонец, отправленный вперед, оповестил всех, кого надо, и у ворот толпились встречающие. В город въехали по первому снегу, склизкому, тающему, когда колеса вязнут в грязной каше, а на сани пересаживаться рано. Маше хотелось уже выйти, но возок медленно ехал мимо знакомых строений, пока не добрался до княжеского двора. Сам молодой князь вышел навстречу, поприветствовать боярина и получить письма от отца. Народ толпился, желая слышать все до последнего слова, кто-то хотел новостей, кто-то высматривал своих. Светозар церемонно передал все наказы и дары, и, наконец, его отпустили, позволив добраться до дома и передохнуть.
Их ждали. Ждали уже очень давно. Маша улыбалась всем – дворовым, кланяющимся как китайские болванчики, детям, даже собакам, которые ощутив общую радость, крутились под ногами. Она подняла глаза и увидела, как Пламена, изрядно располневшая, но не потерявшая привлекательность, цепляется за Мала, а тот неуклюже обнимает жену одной рукой. За ногу его обхватил рыжеволосый мальчишечка. Сынок.
Им еще предстояло многое рассказать домочадцам, оплакать Ратибора и его новорожденного сына, помочь справиться с потерей старшему Ратиброву сыну, который горевал об утрате дольше всех. В галерее, как назвала Маша длинную светлую горницу, к замечательным работам Богдана прибавится еще одна, которую он напишет позже. Это будет портрет молодого мужчины.
Они переживут это. И двинутся дальше, потому что так надо. Трехлетняя Забава начнет звать Машу мамой, а жарким июльским вечером на свет появится еще одна девочка. Ее назовут Верой, потому что слишком много людей верили в ее появление на свет.
55
Раннее июльское утро было покрыто влажной дымкой над головой и росой по высокой траве. Маша, морщась, подбирала подол, ощущая, как он потяжелел от влаги. Она помнила дорогу, словно шла тут вчера, и, почему-то, очень торопилась, хотя понимала, что в ее случае время относительно. Позади, грузно переваливаясь, пыхтя и тихо поругиваясь, шла Пламена. Ей идея идти на озеро совсем не нравилась, но кто же спрашивает старую служанку.
– И куда нас нечистый понес, – бормотала Пламена, – гоже ли это, боярыне пешком в лес, да без охраны, да без служанок.
– Ну не ворчи, не ворчи, – добродушно успокаивала Маша давнюю наперсницу, – скажи еще всю свиту с собой притащить. Да и тебя не надо было брать, старую каргу, еле ползешь. Этак мы до вечера не дойдем.
– Не намного я и старше, – возразила Пламена, но тут же согласилась, – это тебя, государыня, будто время не берет, все такая же тонкая и гибкая, словно девица, как вот увидела я тебя в первый таз, так ты и не изменилась. Не зря люди говорили, колду…
– Хватит чушь нести! – прикрикнула Маша, и Пламена прервалась на полуслове.
– Прости, государыня, болтаю, сама не знаю чего! – Пламена наконец догнала госпожу и заглянула ей в глаза, – виновата!
Маша махнула рукой.
Никто бы не узнал в этой скромно одетой женщине всеми уважаемую боярыню Марию, к которой даже сам князь новгородский не гнушался заезжать посоветоваться. Впрочем, времена наступили лихие, князья менялись так часто, что она не привыкала к ним и не испытывала особого почтения. Политические игры не волновали боярыню Марию, она будто жила наособицу, и никакие дрязги не нарушали ее покоя. В огромном трехэтажном каменном доме, самом большом после княжеского дворца, отстроенном на месте старого деревянного, сгоревшего в пожаре, она теперь жила одна, выдав последнюю дочку, пятнадцатилетнюю Раду, замуж за датского посланника, и радовалась выводку внучат, которых, по ее материнскому велению, свозили дети к велимудрой бабке на всю зиму, от ноября до марта. А внуков, и правда, было немало. После возвращения из Киева зажили Маша и Светозар счастливо, одна за другой, после Веры народились дочери Любава и Милава, красавицы, все в мать, а потом, с промежутком в пять лет сынок Всеволод и последыш, шумная озорница Рада. Маше казалось, что счастье будет вечным, десять лет для нее пролетели как одно мгновение. Детки подрастали, и в доме царили благость и любовь. Старшенькие, Владимир и Славомир, незаметно превратились из юношей в справных молодых мужчин, пришло время заняться истинно мужскими делами, и отправились они с послом новгородским в Норвегию. На этом настоял Светозар, сам лично провожавший сыновей в дальнюю дорогу. Завещал он им только одно – держаться друг друга, как когда-то держались они с братом. Маша сначала печалилась расставанию, но позже, когда начались междоусобные стычки между желающими занять княжеский престол, и много добрых молодцев, оказавшихся не в то время не в том месте, полегло в этих разборках, она оценила дальновидный план мужа. Близнецы хоть и были далеко, но по редким весточкам семья знала, что они живы-здоровы.
– Права ты, боярыня, – продолжила Пламена, – старая я, толстая, медлительная, да только не оставлю тебя нигде, а тем более, идти куда-то в одиночку.
– Надо было Мала взять, – усмехнулась Маша.
– Да на что он тебе, старый пестерь?! – тут же возмутилась служанка, – он и с печи-то теперь через день слазит.
Пламена лукавила со смешком – ее муж, даже будучи одноруким, держал весь двор в безукоризненном порядке. Уже больше двадцати лет, с того самого пожара, Мал был старшим боярским тиуном, то есть управляющим, и все вокруг, включая хозяев и хозяйских детей, относились к нему с большим почетом и уважением. Жили Пламена и Мал душа в душу, народили пятнадцать деток, правда и похоронили восьмерых, но те, что остались, были для отца с матерью большой подмогой.
Маша остановилась и терпеливо ждала, пока догонит ее охающая служанка. Пламена была больше чем просто прислуга, она была верным другом даже в самые тяжелые времена. Когда случился Великий пожар, как называли его позже люди, выгорела треть города до самой реки. Не минула беда и боярский двор, занявшись от соседних домов. Маша с ужасом вспоминала, как голодный огонь набрасывался на деревянные, годами просушенные дома, и сжирал их за считанные минуты. Она успела выскочить с годовалой Радой на руках, подталкивая впереди себя кашляющих девочек. Дворовые хоть и совались внутрь, пытаясь спасти хозяйское добро, но мало что сохранилось в полыхании адского пламени. К счастью, погибших не было, в отличие от других дворов, а больше всех пострадал Мал, который кинулся внутрь под вопль жены, а, спустя несколько минут, выскочил, прижимая обгоревшей рукой к себе что-то. Он упал у конского корыта, мужики споро залили его водой, и только после этого, жмуря глаза без ресниц, Мал протянул Маше сверток. Там оказались несколько картин Богдана, висевшие ближе всех ко входу в "галерею" – портрет Ратибора, земляничная поляна и соловей, распевающий на ветке.
– Что ж ты творишь-то, – распекала его Маша под вой Пламены, – ведь погибнуть мог!
Мал морщился от боли, но был уверен в правоте своих действий.
– Такая красота погибла, – с сожалением сказал он.
Маше тоже было жалко картин, и она не раз плакала, вспоминая свою "галерею", Богдан же совсем не огорчился.
– Не печалься, матушка, – говорил он, – я здесь, и руки при мне, напишу еще что захочешь!
Его художественные способности заметили приезжие мастера, и однажды в доме появился маленький худощавый мужчина со светлой бородой, представившийся Алимпием. Его пригласили в дом, и вскоре узнали, что это известный киевский иконописец, пришедший специально посмотреть работы юного боярича. А через месяц провожали Богдана вместе с монахом, пообещавшим отдать мальчику столько знаний, сколько тот сможет взять. Этого сына она отпустила с легким сердцем, потому что в Киеве было кому за ним присмотреть. Светозар посмеивался над женой, напоминая о том, что парню уже пятнадцатый год, а значит няньки ему были не нужны, но все же она строго-настрого велела юноше навестить мачеху. Улиана смогла оправиться от горя двойной потери, как Маша и предвидела, отважный охранитель молодой вдовы смог пробудить в ней женское, и спусти пару лет женился на ней. Впрочем, помогать целителям Улиана не перестала, и даже ходили слухи, что она исцеляет наложением рук.
Светозар отстроил новый дом, да такой, которому позавидовали все горожане. Но не успел обжить даже супружескую спальню. Закончили строительство по первому снегу, впустили молодого домового взамен погибшего в пожаре, и Маша занялась покупкой мебели. Не желая находиться в этой суете, Светозар уехал на охоту. Удача была в этот раз не на его стороне, запорол боярина огромный клыкастый кабан. Все, кто были рядом, божились, что все произошло мгновенно, что кабан выскочил из ниоткуда, и никто не успел среагировать. И хотя кабана все же убили общими силами, и прикладывали к ранам его печень, привезли из леса уже остывшее обескровленное тело.
Маше тогда показалось, что мир вокруг почернел. Она похоронила мужа в родовой усыпальнице, рядом с первой боярыней, а потом ходила по дому бледная, похудевшая, пугая близких молчаливостью и отстраненностью взгляда. Слуги шептались, что боярыня повредилась рассудком. Маше иногда это тоже казалось. Ей постоянно снился Светозар, молодой, живой, он обнимал ее, а она прижималась к нему и просила не уходить или взять с собой. Тогда Светозар сердился, отталкивал ее и уходил. После таких снов она плакала полночи, жалея себя.
Неизвестно, чем бы все закончилось, если в один из дней на широкий боярский двор не въехал богато убранный возок, а за ним пять телег, нагруженных доверху. Маша слышала шум и скрип ворот, но ей было неинтересно. Сейчас прибегут, доложат. Но, через секунду, сердце ее встрепенулось, потому что она услышала знакомый голос. Вскочив с постели и оправив мятую одежду, она вылетела в двери. Служанка, подходившая к боярской спальне, отлетела как тряпочная, но Маша не остановилась, несясь к выходу.
Ката приехала насовсем. Ее муж, ладожский посадник Эйлив Рагнвальдсон, умер от сердечной болезни, на место почившего посадника было много желающих, и среди них старший зять Каты. Оставив дочери с зятем дом, она собрала все, что посчитала нужным, и уехала с легким сердцем, забрав с собой самое ценное – сына Магнуса.
Маша первый раз за долго е время ощутила себя счастливой. Хотя в Новгороде до сих пор здравствовал посадник новгородский и воевода Ульв Рагнвальдсон, которого еще в народе звали Грозным Норвежцем, и он был бы рад принять у себя невестку с племянником, но вопрос, где поселится Ката, даже не обсуждался. Так и стали они жить все вместе, большой странной семьей.
Время шло, оно не лечило раны, но позволяло иногда забывать об утрате. Были иногда и счастливые моменты. Магнус, сын Каты, женился на Забаве. Свадьбу их до сих пор вспоминают в городе как самую веселую и щедрую, а потом Забава Светозаровна начала каждый год рожать по ребенку, веселя семейных рассказами о том, что беременеет даже если муж просто взглянет в ее сторону.
Там, где дети, всегда счастье. Светозар будто знал, отстраивая такие хоромы, что комнаты простаивать не будут. Вскоре созрели и младшие Светозаровны, женихи слетелись отовсюду. Каждый раз благословляя на брак, Маша мысленно спрашивала Светозара, согласен ли он. До сих пор он всегда с ней соглашался, и Маша отдавала дочек с легким сердцем. Они разлетались, ее голубки, но еще до свадьбы было у боярыни одно условие, которое нарушить было нельзя. Все дети должны были рождаться в этом гнезде. И каждую зиму собираться все вместе. Специально для подростающих внуков, количество которых увеличивалось с каждым годом, на широком дворе была построена школа. Приходящие учителя подобострастно кланялись красивой женщине, время от времени заходившей посмотреть, как идут дела. Грамоте учили всех, даже девочек. Это было немыслимо, и соседи, знавшие о такой прихоти, если не сказать хуже – придури, вдовы Светозара, только качали головами. Зачем девкам грамота? Лучше бы рукоделию больше учились! Но Маша была непреклонна. Кроме писцов, обучавших боярских наследников, приходил в дом старый архитектор, дававший основы математики и геометрии, и художник. Маша надеялась выявить еще в ком-то талант к рисованию, но, к ее сожалению, никто из внуков не подавал надежд.
– Пришли, – Пламена подала голос, и Маша вздрогнула, вынырнув из мыслей.
Да, вот оно, озерцо, где она тогда, давно, встретила взбалмошную девчонку, прятавшуюся от нянек. Каты, любимой подруженьки, не стало пять лет назад. Она ушла тихо, лежа в своей постели, в преклонном, для этих мест и времен возрасте, окруженная родными. Маша не плакала. Это было похоже на то, как умерла Вася, исполнив все, что было запланировано. После похорон она вошла в комнату Каты, открыла сундук и достала маленькую коробку, сплетенную из бересты. Маша знала, что там лежит – ее письма к Кате. Бросив письма в глиняную плошку, она наклонила свечу и подожгла. Тонкий пергамент быстро обуглился и обвалился маленькой черной кучкой. Письма Каты сгорели тогда, давно, вместе с домом. Маше не нужны были документальные доказательства, все, что нужно, она держала в сердце.
– Да, – Маша задумчиво смотрела вдаль, туда, где должен был быть проход. Сработает ли? Должен сработать, иначе… Иначе ее бы здесь не было. Маша достала мешочек, вытряхнула на ладонь два кольца. Осмотрев, она надела кольца на руку и обернулась к Пламене.
– Долго не жди, – предупредила она, – мало ли что может случиться. До полудня посидишь и уходи.
– Да как же?! – губы старой служанки задрожали, – не брошу тебя, не уйду!
– Слушай, что говорю! – Маша взяла Пламену за плечи, – может случиться временное искажение… тьфу, – сморщилась она, видя, что Пламена не понимает, – в общем, я могу выйти в другом времени. Так что не жди, возвращайся. Если что, скажешь, что ничего не знаешь и не видела.
Она пошла в сторону леса, стараясь не слушать, как глухо всхлипывает Пламена. Почувствовав легкое головокружение, Маша даже не остановилась. Воздух был другим. И солнце было другое. Присутствовал какой-то фоновый шум. Маша напряглась и сообразила, что это шум автомобилей далеко за парком. Она шла и шла, удивляясь, как ей легко. Выйдя в зону отдыха она осмотрелась. Люди ходили, бегали, некоторые даже лежали. На нее обращали внимание, но не слишком, мало ли летом в парке ряженых. Маша искала глазами, боясь, что пришла не вовремя. Но она увидела белокурую головку и успокоилась. Девочка с белыми косичками сидела, сложив ноги калачиком на широкой скамейке и рисовала в альбоме. Маша подошла, села рядом. Девочка подняла взгляд, осмотрела ее голубыми, словно прозрачными глазами, потом опустила взгляд и начала снова чиркать в альбоме.
– Ты – королева? – спросила она чуть погодя.
Маша коснулась бисерного венца на лбу и улыбнулась.
– Ну, почти, – ответила она.
– А как тебя зовут? – спросила девочка.
– Маша, – ответила Маша.
– А меня Сима.
– Я знаю, – кивнула Маша.
Девочка не удивилась. Маша заглянула краем глаза в альбом. Сима почти с фотографической точностью перерисовывала ее наряд.
– Откуда ты пришла? – спросила Сима.
– Издалека, – ответила Маша, – точнее, издавна. Знаешь, Сима, я должна тебе кое-что рассказать.
Маша положила руку с кольцами поверх другой. Сима вперилась глазами в украшения, и тут же начала их зарисовывать.
– Я жила как и ты, в этом городе. Я и сейчас живу, только сейчас я маленькая девочка, меньше тебя.
Сима в первый раз выглядела заинтригованной. Она молчала, ожидая продолжения.
Маша закончила, выдохнув. Сима слушала молча, и только ее рука летала над бумагой, зарисовывая картинки, рожденные воображением девочки.
– Интересная сказка, – произнесла Сима.
– Интересная жизнь, – ответила Маша.
В это время к скамейке подошла женщина средних лет. Она мазнула по Маше взглядом, не увидела угрозы ребенку и потеряла интерес. Протянув руку, взяла у Симы альбом и карандаш и бросила в сумку.
– Пойдем, Серафима, пора обедать, – сказала она и оглянулась, – а где Вадик где?
Заметив мальчика, катающегося на велосипеде по дорожке, она закричала, подзывая. Мальчик резко затормозил, из под колес веером вылетел мелкий гравий, оглянулся, вздохнул и подъехал к скамье. Он тоже взглянул на Машу, она улыбнулась мальчику. Женщина потянула Симу за руку, та спрыгнула со скамейки, и все трое медленно пошли к выходу.
Маша еще долго сидела, глядя, как играют дети, мамочки катают коляски и гоняют на велосипедах мальчишки. Где-то, не так уж далеко, маленькая Маша помогала полоть грядку бабушке Тамаре и слушала странные рассказы прабабушки Васи. А малыш Ванечка только недавно научился ходить.
Потом она встала, оглянулась последний раз и пошла в глубину парка, туда, где был ее дом. Проход послушно пропустил путешественницу, Маша посмотрела на солнце – день клонился к вечеру. Ей даже стало интересно, где она оказалась. Пройдя полсотни метров, Маша наткнулась на дремлющую у дерева Пламену. Увидев хозяйку, служанка вскрикнула и залилась слезами.
– Ну чего причитаешь-то? – Маша улыбнулась, – пошли домой.
Она возвращалась с легким сердцем, и вслух рассуждала о том, как странно все получилось. Возможно, кто-то из ее, Машиных, потомков, унаследует ее способность ходить через время, потом появится мальчик Ваня, который вырастет, встретит Васю, и передаст ген путешественника во времени своей правнучке Маше. Время свернулось в кольцо, и кто кому родоначальник – непонятно. Пламена слушала, что говорит боярыня, ничего не понимала, но кивала, ей было все равно, главное вернулась.
