Текст книги "Ката - дочь конунга (СИ)"
Автор книги: Мария Степанова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Анна отвела взгляд от мужа и поманила к себе лекаря.
– Режьте, – прошептала она.
– Нет! – вскинулся Светозар, – нет! Я запрещаю!
Ката подскочила к страдающему другу, обхватила его за плечи, потянула вон из горницы.
– Маша, – позвала боярыня.
Маша наклонилась над ней.
– Помоги ему, – прошептала Анна, – и моим детям. Не оставляй моих детей! Ты обещала!
Маша закивала. Ее подбородок дрожал от сдерживаемых рыданий, глаза щипало.
Лекарь достал из сумки склянку, накапал в бокал с водой несколько капель коричневой жидкости, протянул Анне выпить. Через несколько минут роженица закрыла глаза.
Маша не хотела смотреть на это все. Ей казалось, что вот сейчас, как в фильмах ужасов, она услышит треск раздираемой плоти. Ее трясло как в лихорадке.
Но все прошло быстро и тихо. Лекарь знал свое дело. Когда закричал младенец, толпа старух ахнула, все дружно заговорили, закрестились. Маша повернулась – в окровавленных руках доктора висело маленькое синеватое тельце. Ребенок истошно кричал. Повитуха перехватила новорожденного, завернула в кусок ткани, выбежала из комнаты. Лекарь еще копошился, потом разогнул спину, вытер пот со лба сгибом локтя.
– Скажи боярину, боярыня преставилась, – произнес он, глядя на Машу.
Она замотала головой. Нет, это невозможно. И не будет она этого говорить! Почему она? Зачем вообще она здесь?!
Выбежав из спальни, Маша побежала куда глаза глядят. Вылетев в гостевую горницу, она столкнулась с Катой, державшей младенца и толпой детей. Тут же был и Ратибор. Они все уставились на Машу, ожидая, что она скажет, и только Ката, взглянув с надеждой и увидев помертвевшее Машино лицо, печально прикрыла глаза.
– Где боярин? – хрипло спросила Маша.
45
Похоронили боярыню Анну в родовой усыпальнице. В холоде ноября все воспринималось еще горше, было ощущение, что вместе с этой жизнерадостной женщиной ушло все добро мира. Последующие дни Маша помнила как во сне. Как-то все навалилось, дом нужно было вести, а расстроенные слуги видели в ней преемницу. Анна сделала все, чтобы до ее ухода Машу запомнили. На следующий день после похорон, когда Маше больше всего хотелось спрятаться где-нибудь в чуланчике и переосмыслить свое нынешнее положение, в комнату к ней со стуком вошла ключница. Она много чего говорила, и из ее бессвязного потока, перемежающегося всхлипами и сморканиями, Маша поняла, что Анна велела, если вдруг что, обращаться к ней, Маше, и не тревожить боярина. Маша ударилась в панику. Что она может знать о ведении огромного дома?! Сейчас, как она поняла, вопрос стоял в том, что готовить на завтрак и покупать ли ткани на новую одежду. Кое-как разобравшись с этим, Маша попросила найти Пламену. Та прибежала мгновенно, такая же как все – с красными глазами и носом, но все же державшая себя в руках.
– Мне нужно навестить Кату… Ну, то есть боярыню Ладожскую, – протараторила Маша. Она спустилась с высокой перины, Пламена подскочила с одеждой. Маша никак не могла привыкнуть, что тут не дают одеваться самой, но послушно подставляла себя под аккуратные руки служанки. – Вели возок запрягать, поеду…
– Матушка, – Пламена первый раз ее назвала так, до этого, в основном, именовала "боярышней", как и все, отказываясь звать Машу просто по имени, – нельзя сейчас ехать, боярыня всегда сама во главе стола сидела, и надо слугам указания дать, а то разбалуются!
– Но я не боярыня! – раздраженно выкрикнула Маша и тут же осеклась, видя, как вздрогнула девушка, – прости… Я не знаю, что мне делать, нужно посоветоваться!
– Так ты, боярышня, пошли гонца! – сообразила Пламена.
Точно, гонцы же есть! Маша потерла висок, который уже с утра начинал ныть.
– Хорошо, пошлите гонца, пусть попросит боярыню Катерину Владимировну приехать.
Пламена разгладила на ней невидимые складки, усадила на табурет и уложила волосы. Обычно она просто плела косу, а сегодня уложила ее вокруг головы, покрыла белоснежным платком расшитым мелким бисером и прикрепила сзади что-то вроде фаты. Наряд получился очень торжественный.
– Ты, матушка, теперь за хозяйку, – пояснила Пламена, – так боярыня распорядилась, негоже простоволосой ходить, не будут люди девку слушать.
С тяжелым сердцем шла она в столовую горницу. Войдя, увидела знакомые лица, понурые и осунувшиеся. Подумав, она все же села на свое обычное место, не рискнув занять стулец покойницы. Вздрагивая каждый раз, когда скрипела входная дверь, Маша поглядывала на пустующее место Светозара, ожидая, что он вот-вот появится. Но, Светозар так и не пришел, и завтрак закончился в печальной тишине.
Мальчишки близнецы нашли утешение в единении, Ратибор, как и отец, предпочитал печалиться в одиночестве, хотя и пришел на трапезу, и только малыш Богдан не мог еще контролировать свои эмоции, и рыдал, уткнувшись ей в подол, отталкивая няньку, которая пыталась увести его из зала.
– Оставь его, – тихо попросила Маша и обняла мальчика. Она присела на лавку, посадила мальчишку на колени, поглаживая его, икающего и всхлипывающего, по влажной макушке.
– А государыня теперь к боженьке ушла? – спрашивал мальчик.
Маша кивала.
– Будет теперь с боженькой и ангелами жить?
И на это Маша соглашалась. Несомненно, если был где-то там боженька, то Анна должна была быть где-то рядом.
– А ты теперь будешь новая боярыня? – спросил Богдан и Маша уставилась на него изумленно.
Она вообще не понимала, как ее затянуло в водоворот этого дома с его обитателями и почему она вдруг оказалась во главе огромного механизма, которым должна была управлять. Очевидно, боярыня Анна провела огромную работу, раз ее приняли беспрекословно. Это было странно.
– Нет, малыш, – Маша улыбнулась мальчику, – я просто… – она не договорила, спустила ребенка с колен, – ну, ступай.
Не зная, куда себя деть, она оделась с помощью Пламены, и вышла во двор. Здесь была территория мужчин, но и тут ей кланялись. Маше было ужасно некомфортно, будто она села на чужое место. Подошел старый тиун, работавший домоправителем еще со времен, когда был жив отец Светозара. Похоже и он не сомневался в ее полномочиях, потому что доложил, что боярин уехал в детинец, ему же велел приглядывать за домом. Маша восприняла его слова так, что если что-то нужно, старик все порешает.
Когда приехала Ката, Маша уже изнемогала. Будто бы все начало рушиться, и она должна была удержать это разваливающееся хозяйство своими руками. Ката быстро оценила масштаб, позвала старших со двора, из кухни и ключницу, заведующую кладовой, расспросила обо всем. Похоже, ничего экстраординарного, кроме падения морального духа у слуг, не случилось, и она отпустила работниц.
– Я не смогу! – сказала Маша.
– Сможешь! – строгим голосом ответила Ката, – ты нужна всем им!
Следующие пару часов они, уединившись, обсуждали, как жить дальше. Ката подробно рассказала Маше о ведении хозяйства, о ее полномочиях, и о том, как не пустить все на самотек.
– Этому девочек с детства учат, – произнесла она, – а тебе придется сейчас, всему и сразу научиться.
– Экспресс-курс, – пробормотала Маша.
– И еще, – Ката заглянула Маше в глаза, – сейчас боярин одинок, но ненадолго. Негоже молодому мужчине жить одному, дом без хозяйки не должен стоять, поэтому пройдет полгода, закончится траур по усопшей, и будут знатные отцы посылать боярину предложения, сватая своих дочек. Смотри, Маша, не решишься, придет в дом молодая боярыня, неизвестно, как все повернется.
– О чем ты говоришь?! – Маша всплеснула руками, – да он даже не смотрит на меня!
– А ты сделай, чтобы смотрел! – Ката была удивительно серьезна и настойчива, – он любил тебя, возможно, и сейчас любит, только надо ему напомнить об этом!
Время делало свое дело, шло хоть и медленно, но неуклонно. Втянувшись в ежедневный круговорот дел, Маша выполняла роль хозяйки дома. Она по-прежнему жила в своей светлице, отказываясь перебираться в покои попросторней, с удовольствием принимала у себя детей, которые, поняв, что она не собирается занимать место их матери, нашли в ней единомышленницу и хорошего собеседника. Маша с удивлением узнала, что средние дети боярина, как и многие сыновья знатных новгородцев, посещают школу, которая располагалась в пристрое Софийского собора. Мальчишки жаловались на сложности обучения, на злых монахов, которые чуть что, сразу хватались за розги, и на недостаток свободного времени. Ратибор, тоже часто навещавший Машу, только усмехался. Он через все это прошел, и понимал, что умение читать и писать важно не меньше умения обращаться с оружием и любимым конем. Кроме этого, Маша с удивлением заметила, что Ратибор начал привечать Богдана. Она все чаще видела их вдвоем, и было заметно, что оба с удовольствием общаются. Мальчик в полном восторге рассказывал о том, куда брал его с собой Ратибор и хвастался подарками – новенькой кольчугой, сделанной на заказ и горстью свистулек, которые однажды приглянулись ребенку, а Ратибор это видел и запомнил. Маша думала, что Ратибор после смерти матери, утрату которой он так и не смог пережить, вдруг осознал, что мальчик тоже потерял мать, которую даже не помнит, а он, отец, все это время отталкивал его. Может это, а может что-то другое, но эти двое сблизились, и близость шла на пользу обоим.
Главной печалью всего большого дома было то, что боярин Светозар игнорировал тот факт, что у него есть дочь. Малышка росла не по дням, а по часам, и была необыкновенной красавицей. Крестили ее с именем Анна, в память о давшей жизнь, но в доме все больше звали Забавой, как и хотела покойная боярыня. Няньки хвалили девчушку за отменное здоровье, кормилица – за хороший аппетит, а все остальные – за миролюбивый нрав. Маша часто заходила поиграть с ребенком, и каждый раз интересовалась, был ли боярин. Слуги огорченно мотали головами.
Светозар вообще устранился от семьи, целыми днями, а то и неделями пропадая на службе. Маша видела его очень редко, традиция совместных завтраков и ужинов канула в лету. Когда боярин ночевал дома, то ужинал у себя, предпочитая одиночество. Иногда к нему присоединялся Ратибор, но о чем они разговаривали, молодой человек, конечно, не распространялся.
Прошло почти полгода, весна в этом году буйствовала зеленью новой листвы и травы, ветрами и теплыми днями. Отдыхая от каждодневных забот, Маша вышла в сад, попросив слуг расставить под цветущими яблонями несколько кресел и постелить толстый ковер, на котором под присмотром двух нянек шустро ползала Забава. В какой-то момент Маша почти задремала, прикрыв глаза, когда вдруг почувствовала присутствие рядом, и вздрогнула, увидев Светозара. Она вскочила с кресла, запутавшись в длинном подоле, и стояла, чувствуя себя дурой, не зная, что ей делать.
– Сегодня в дом гости прибудут, – глухим голосом сообщил Светозар, – боярин Доброжир с боярыней. Нужно принять по чести.
От волнения пересохло в горле, Маша закивала, давая понять, что она его услышала. Светозар хотел еще что-то сказать, но, видимо передумал, повернулся и пошел.
Не стоило большого труда выяснить, зачем заявятся гости. У боярина Доброжира с супругой была дочь на выданье, слуги меж собой конечно это обсуждали. Оставив Забаву с няньками в саду, Маша направилась прямиком на кухню. Кухарка Еля, с которой у Маши наладились отношения давно, покачала головой.
– Одни не управимся, – предупредила она, – надо помощников звать.
Дом Светозара был гостеприимным и хлебосольным. С княжеской кухни по просьбе Маши прислали пять поваров, хлебники с Готского двора получили задание печь хлеб, булки и огромные пироги с рыбой, мясом и яйцами, квасники с торга потянулись к воротам, везя в телегах бочки с вином, квасом и кувшины с медовухой. Всем этим руководила Еля с двумя подручными, покрикивая на торговцев и кухонных рабочих, а на выходе управляющий расплачивался из огромной мошны серебром и медью. Столы накрыли в большой пировальнице на мужской половине, где Маша не была до сих пор ни разу. Если на женской половине была заметна рука хозяйки, то здесь явно чувствовалось присутствие хозяина. Почти аскетичные интерьеры выдавали сущность воина, который не гонится за роскошью. Но, все же, гридница поражала размером, основательностью и чучелом гигантского медведя в углу. Медведь скалил страшные зубы, и Маша даже не хотела представлять, какой ценой досталась владельцу эта безделушка.
Гостей встретили с почетом. Оказалось, что Маше тоже нужно присутствовать при этом действе. Пламена постаралась от души, наряжая ее. Маша было пыталась возразить, что смотрины не у нее, на что служанка пробубнила что-то невнятное, но усердствовать не перестала. Отражение в полированном зеркале Маше понравилось, но она боялась, что излишняя вычурность не понравится Светозару. В большом зале всех рассадили по рангу. Гостей ближе всех во главе стола. Боярин Доброжир поглаживал окладистую бороду, улыбался довольно, глядя на красавицу дочку, которая по обычаю опустила глаза. Боярыня же, третья жена Доброжира, молодая румяная, полногрудая, сверлила глазами Светозара. Маше совсем не хотелось наблюдать эти перемигивания, но ее никто не спросил. Светозар по обычаю представил всех своих домочадцев, начиная от Ратибора, который откровенно таращился на Доброжирову дочку, заканчивая маленькой Забавой, которую тоже принесли в зал. Все, кроме отца, умилились на улыбчивую боярышню, Доброжир махнул рукой, и слуга в красиво расшитом кафтане поднес сундучок.
– Вот, подарочки для потехи твоей баловнице, – с улыбкой произнес Доброжир и открыл сундучок. Внутри, на красной ткани, лежали две ярко раскрашенные гремушки из сушеного рыбьего пузыря, свисток в виде петушка и тряпичная кукла в нарядном сарафане. У куклы не было нарисовано лицо, зато все остальное, начиная от головы в платке до тонких ножек в сапожках, было выполнено очень детально.
– Это дочка моя балуется, – пробасил Доброжир, – никак в куклы не наиграется, скорей бы своих деток, чтобы руки и ум занять.
Намек был очень конкретный, боярская дочка покраснела, а Светозар взял сундучок, поблагодарил боярина и дочку, и передал подарок слуге за спиной. Машу представили тоже.
– А это гостьюшка моя, покойницы Анны Витольдовны подружка, племянница Катерины Владимировны, ладожского посадника жены.
Семейство Доброжира разом посмотрели на Машу, а та удивилась, насколько складно врет Светозар, и даже глазом не моргнул. Зато ее присутствие в доме теперь вполне оправдано.
Пир был долгим. Уже и дети устали, сначала унесли раскричавшуюся Забаву, потом, с разрешения боярина, увели и Богдана. Близнецы терпеливо сидели, но и по их лицам было понятно, что они бы тоже уже сбежали. Все это время разговор сводился к одному – какая прекрасная дочка Доброжира. Сначала ее нахваливал сам отец, потом принялась описывать достоинства мачеха. Светозар терпеливо слушал и даже улыбался, но глаза его были пусты, и Маша это видела. Девчонка тоже не проявляла особого рвения, и, судя по всему, ей, пятнадцатилетней, перспектива выйти замуж за мужчину втрое старше ее, вовсе не радовала. Зато Ратибор не спускал глаз, и вот его-то глаз горел так, что было странно, как этого не видели остальные. Когда, наконец, перемены блюд закончились, и гости собрались уходить, Светозар подозвал слугу, тот поднес сверток. Светозар развязал дорогую ткань, в нем лежал яркий расшитый платок, а в платке красивый серебряный браслет, инкрустированный самоцветами. Маша сразу вспомнила про ожерелье, которое подарил ей Светозар. Подарок лежал на самом дне сундука вместе с кольцами.
– Прими, красавица, – тихо произнес Светозар, протягивая сверток девушке, – да и спасибо тебе за честь.
Девчонка, меня цвета как индикатор из мультика про Алису Селезневу, протянула руки и взяла дар, слегка поклонившись. На этом и разошлись. Маша кое-как добралась до своей опочивальни, отослала недоумевающую Пламену, разделась сама, бросила наряды на лавку и упала на кровать. Судя по напористости Доброжира, дочку бы он отдал хоть сейчас. Значит скоро у Забавы и мальчишек будет новая мать, которая сама недавно была ребенком. Да она всего на год старше Владимира и Славомира! Этот Жоброжир настоящий извращенец, если подпихивает ребенка под взрослого мужчину. Впрочем, здесь это нормально. От выпитого шумело в голове. Маша почему-то совсем не ревновала Светозара, ее сейчас больше возмущало то, что он занимался чем угодно, но не собственной дочерью, которая осталась сиротой при живом отце. Ух, она бы высказала ему, если бы могла!
Стоп! Маша села на постели. А почему бы и нет?! Возможно, это будет последний ее разговор со Светозаром, но он должен узнать ее мнение. Маша вскочила, вытащила из сундука шикарный парчовый халат, привезенный из Персии, накинула его на себя и выбежала из спальни. Пробираясь темными коридорами, Маша, с одной стороны, сетовала на темень, в которой она то и дело налетала на предметы мебели, а с другой радовалась, что редкие слуги, все еще не спящие, не замечали или не узнавали ее. На мужской половине она не ориентировалась, поэтому просто заглядывала во все двери подряд. В третий раз ей повезло, и она, распахнув широкую дверь, ввалилась в Светозарову спальню.
Светозар не спал. Он сидел за столом, при светце разглядывая подаренные Забаве игрушки. Раздетый до пояса и босой, он резко дернулся от неожиданности, когда Маша ойкнула, наступив на длинный подол халата. Оба замерли, глядя друг на друга, наконец Маша, с достоинством приподняв полы, шагнула вперед, захлопнув дверь.
– Боярин, – начала она официально, – я пришла тебе сказать…
Светозар молчал. Маша набрала в грудь побольше воздуха, смелость у нее удивительно быстро улетучилась, и сейчас ей было очень неуютно под его взглядом. Кроме этого, до нее только что дошло, что она босиком, стопы мерзли на холодном полу и Маша переступала, потирая одну ногу об другую.
– Ты зачем здесь? – спросил Светозар.
Он положил игрушки в сундучок и захлопнул его.
– Это несправедливо! – захлебываясь в эмоциях продолжила Маша, – она ни в чем не виновата! Она маленькая, одна, ей нужен сильный и добрый отец, а ты… ты…
Сказанное вдруг встало в горле, Маша почувствовала жалость к малютке Забаве и ей захотелось плакать.
– Скоро женишься, – продолжила она с дрожью в голосе, – жена тебе новых нарожает, а Забава так и будет расти на няньках!
Светозар подошел к Маше, взял ее за подбородок.
– Тебе нельзя сюда заходить, – спокойно произнес он.
– А тебе нельзя быть таким злым! – выкрикнула Маша, – ты же можешь быть добрым! И любящим! Я знаю! Знаю!
И тут она, удивившись сама, разревелась. Хмельные слезы лились ручьем, она размазывала их по щекам как ребенок. Светозар вздохнул и прижал ее к себе. От этого простого жеста Машино сердце зашлось горячей волной, она обхватила Светозара за талию и зарыдала ему в грудь. Удивительно, но от этих слез становилось легче. Светозар не успокаивал ее, просто ждал, пока закончится истерика. Наконец Маша отстранилась, всхлипывая, вытерла колючим жестким расшитым рукавом нос и глаза.
– Прости, боярин, – произнесла она, пытаясь сохранить остатки достоинства, – пойду я.
Светозар провел тяжелой рукой по Машиным волосам, вытер остатки слез большим пальцем, и, взяв ее лицо в ладони, поцеловал. Маше показалось, что ее поразила молния. Этого она ожидала меньше всего. Поцелуй был требовательный, Светозар сначала прошелся по рту мелкими прикосновениями, а потом впился в ее губы, словно хотел вытянуть из Маши жизнь. Она бы упала ему в ноги, но он держал ее крепко, не позволяя шелохнуться. Потом, не отрываясь от губ, приподнял за талию, и перенес в кровать. Халат полетел в одну сторону, тонкая рубашка треснула, не выдержав напора мужских рук. Жадная ладонь легла на грудь, потом туда же переместились и губы. Маша уже ничего не соображала, да и не хотела этого делать. Все, что происходило, было как во сне. Но сон этот был желанным, и она не хотела просыпаться.
46
Дом жил в состоянии боевой готовности. За последующие три недели их навестили еще два семейства, желающих породниться со славным родом. Светозар принимал всех радушно, на пиры не скупился и подарки дарил богатые. Вторая невеста была не столь молода, как первая, на вид ей было лет восемнадцать, смотрела она бойчее, улыбалась потенциальному жениху и искоса рассматривала Машу, которая каждый раз собиралась сказаться больной, но в последний момент отказывалась от этой мысли, поэтому сидела среди домочадцев, изображая подругу покойной боярыни.
С той ночи они больше не виделись наедине. Проснувшись, Маша сразу поняла, что в постели одна. Ужаснувшись случившемуся, она соскочила с ложа, кое-как, трясущимися руками натянула одежду, и, молясь, чтобы не встретить никого, выглянула из дверей. В полутемном коридоре было пусто, задыхаясь от страха, едва касаясь ступнями пола, она неслась на женскую половину, вбежала в свои покойцы, и чуть не упала, хватаясь за сердце.
А потом был обычные дни, перемежавшиеся суетой по поводу приемов, теплая весна сменилась прохладным летом, и, в целом, все было бы хорошо, если бы не взволнованные разговоры обывателей о том, что в Киеве неспокойно. На торгу болтали об этом давно, и воины, до сих пор жившие по своим домам, вдруг начали ночевать в детинце, ожидая приказов князя.
– Ой, хороша боярина Военега дочка! – качала головой толстая Еля, – даст бог женится наш боярин, да и осядет дома. Деток народит, могуты прибавит, бороду отрастит, и станет дородный да славный, как отец его был, боярин Вышата.
Маша сидела на широкой лавке, перебирала молодые листья щавеля, из которых потом сварят зеленые щи, слушала болтовню старой кухарки и думала о своем. То, что произошло между ней и Светозаром не было просто мимолетной страстью. Она чувствовала это, ощущала каждой клеточкой своего тела той ночью. Но, в таком случае, почему он теперь игнорирует ее? Возможно, Маша допускала и такой вариант, Светозар по каким-то здешним законам, не мог иметь отношения с ней, но хотя бы нормально общаться ведь мог! Но он упорно избегал даже встреч с ней, пропадая всеми днями в княжеском дворе. Она же сама признавалась себе, что влюблена, как последняя дура, и что в тот день, когда Светозар решит, с какой из знатных девиц связать свою жизнь, ей нужно будет исчезнуть из его жизни. Это она обсуждала еще с Катой, которая, как и в юности, верила каждому ее слову. Маша, как смогла, объяснила подруге временной феномен, когда два месяца для Маши превратились в двадцать лет для всех остальных.
– А если я перейду через проход, и окажусь на двадцать лет раньше? – рассуждала она, – или на двадцать лет позже?
Ката кивала, понимая страхи путешественницы во времени.
– Если твое время дырявое, как худое лукошко, так может тебе и уходить не надо? – Ката размышляла вслух, – а то приезжай ко мне, будем жить-поживать.
Тогда Маша отчаянно крутила головой отказываясь, сейчас же эта идея не казалась бредовой. Все равно она уже там, дома, все решила. А кроме этого, она вспоминала слова худенькой блондинки Симы о том, что когда-то она, Маша, придет к девочке Симе и расскажет о своих приключениях. Только когда это случится? И откуда она придет?…
– Ты, боярышня, ручки бы не марала, – покачала головой Еля, отвлекая Машу от размышлений, – и так, как девка-чернавка в подклети сидишь. Шла бы, погуляла…
– Не волнуйся, – улыбнулась Маша, – мне хорошо тут.
– Ну хоть узвару выпей, коли все равно сидишь, – Еля махнула подручной, та быстро принесла кружку покрасивее, Еля сама налила Маше горячий напиток, подслащенный медом. Узвар пах земляникой. Маша понюхала, вздохнула блаженно.
– Девки по росе собирали, – кивнула Еля, – много нынче ягод, это хорошо!
Выпив угощение, Маша вышла на крыльцо. Привыкшие видеть ее в хозяйственном крыле, работники поклонились и продолжили работу. Стесняясь своей привилегированности, Маша долгое время старалась поскорее скрыться с глаз почтительных работников. Потом привыкла, и только кивала чуть в ответ. На конном дворе было шумно, Маша услышала смех. Выйдя к изгороди она увидела Светозара, восседающего на своем жеребце. Красивый поджарый конь, по кличке Буян, обычно соответствовал имени и слушался только хозяина, остальных же еле терпел, позволяя ухаживать за собой. Сейчас он выступал короткой поступью, высоко поднимая ноги. Маша не сразу поняла, что происходит, а поняв, ахнула. Одной рукой Светозар держал поводья, а в другой… В другой руке, прижав к животу, мужчина удерживал полугодовалую дочь. Забава звонко смеялась, покачиваясь в крепких объятиях отца, няньки взвизгивали, глядя во все глаза то на коня, то на ребенка. Буян, понимая всю важность момента, вел себя чинно, и только всхрапывал, пугаясь детского визга. Первым порывом было подбежать, но Маша, пересиливая себя, развернулась и ушла в дом. Наконец-то он хоть что-то понял, одна хорошая новость за последнее время.
Вторая новость оказалась менее неожиданной. Краснея и путаясь в словах, Мал посватался к Пламене. Это было ожидаемо – только слепой не видел, какие взгляды он бросал на девушку, а она, чувствуя это, вспыхивала жарко и радостно. Светозар благословил молодых, обещая крестить первенца, свадьбу, по традиции, запланировали на осень, но уже сейчас парень мог появляться с подругой на людях, держа ее за руку, тем подтверждая свои притязания на рыжеволосую девчонку.
Маша почему-то очень радовалась. Наверное оттого, что сиротка, пригретый Катой, вырос в такого справного молодца, и что невесту выбрал подходящую. Смешливая болтушка Пламена отличалась от многих дворовых девушек ясным взглядом и осмысленностью действий. Очевидно, поэтому покойная боярыня приблизила к себе молодую служанку. Пламена ладила со всеми – от боярских детей до последнего кухонного раба.
А Светозар все реже ночевал в собственном доме. Маша припоминала, как тогда, в прошлой жизни, она познакомилась с серьезным молодым боярским сыном, и он тоже почти не жил в собственных покоях, предпочитая княжескую гридницу. Тогда там его держала служба и она, Маша. Сейчас только служба.
Июнь, он же кресень, разноцвет, скопидом, хлеборост, закончился. Маша уже приноровилась к местным названиям и не впадала в ступор, как прежде, когда ей отчаянно не хватало часов и календаря. Оказалось, можно обходиться и без всего этого, хотя, говорят, на княжеском дворе какие-то заезжие гости на диво всем соорудили солнечные часы. Маша их не видела. Единственное, без чего она не смогла обходиться, это без общения. Точнее сообщений. Точнее, писем. Мальчишки – Владимир и Славомир Светозаричи удивились, но научили девушку письму, а Ратибор, хоть и усмехался, глядя, как братья обучают отцову гостью, но однажды преподнес ей церу – деревянную дощечку, покрытую воском, и металлическое писало. С этими приспособлениями дело пошло веселее, и совсем скоро Маша могла писать коротенькие записочки мальчишкам, которые доставляла верная Пламена. Игра в "письма" затянула многих, и даже Светозар, получивший однажды "письмо" от сыновей, хмыкнул, но ничего не сказал, зато верному старику-тиуну пришлось вспоминать грамоту, чтобы разбирать Светозаровы указания, изложенные на куске бересты. Но самым волнительным было ожидание ответа от Каты. Маша, посоветовавшись с Ратибором, с которым ладила гораздо лучше его отца, написала небольшое послание, которое запечатали и отправили в Ладогу вместе с княжеской почтой. Прошло почти три месяца, и Маша уже почти отчаялась, когда посыльный с княжеского двора доставил сундук. Внутри, среди мехов, тканей ярких расцветок, глиняной посуды и серебряных бокалов, лежал цилиндрик, в котором на тонко выделанной коже Маша радостно прочитала слова, написанные рукой Каты. Это было самое настоящее письмо! Позаботившись о подруге, Ката выслала несколько кусков пергамента, краску в тонкой бутылочке с плотно притертой крышкой и несколько кисточек из меха. Это был просто королевский подарок. На радостях Маша решила научить писать и Богдана, и как же она была удивлена, когда мальчик бойко нацарапал на цере свое имя.
– Я умею читать, – похвастался парнишка, – боярыня велела меня тоже учить, а писать выучил отец.
Какой из отцов научил его писать, Богдан не уточнил, да это было и неважно. Тогда Маша придумала другое. В подклети за кухней, где бабы хранили всякий хозяйственный инвентарь, маша однажды нашла краски. Ну как – нашла… Запнувшись об кувшин, она облила подол чем-то ярко-желтым. Служанки заахали, горюя, что белоснежная юбка, долго старательно отбеленая, ни за что теперь не отстирается. Оказалось, есть среди дворовых умелец, собирающий травы и делающий из них краски для ткани. Маша с любопытством расспрашивала молодого совсем парня, как он добивается разных оттенков, тот, морща лоб и почесывая разъеденные веществами руки, делился своим умением. Позже, глядя на испачканное платье, Маша удивлялась, насколько изобретательны люди. Краска была насыщенная, и ничуть не уступала по яркости красителям двадцать первого века.
– А рисовать умеешь? – спросила Маша мальчишку, и тот удивленно вытаращил глаза.
В горнице хранилось много такого, чем Маша не пользовалась. Например большие прямоугольные пяльцы. Вышивку она только-только начала осваивать, втайне ото всех беря уроки у своей служанки, чем непомерно ее удивляла, поэтому решила пяльцы приспособить для другого. В тиски зажали кусок ткани, слуги принесли кувшины с краской, а вслед за ними прибежал и мастер, который причитал о том, что почти все его изделия крайне ядовиты. Дав взволнованному юноше обещание не пить, не обливаться и не дышать парами, Маша протянула Богдану тонкую кисть. Мальчик взял кисть, но что делать дальше, не знал.
– Смотри! – Маша окунула кисть в желтую краску и нарисовала в верхнем углу пяльцев круг с лучами. – Это солнце.
Она макнула кисть в другой кувшин и провела синюю полосу вдоль верхнего края.
– А это небо.
Богдан смотрел как завороженный.
– Ну давай, – Маша снова протянула ему кисть, – теперь ты!
Богдан принял кисточку, робко взглянул на Машу, обмакнул кисть в краску и провел поперек всего холста. Потом еще и еще. На Машиных глазах, немного растекаясь по ткани, вырастало дерево. Дерево изогнуло ветки и будто шевелило листвой на ветру. Мальчик ничего не видел и не слышал вокруг себя, он старательно выписывал толстый ствол, поднимающийся вверх, изумрудные листья, а в листве маленькую серую птичку.
– Это соловей, – прошептал Богдан не обращаясь ни к кому конкретно.
Маша с Пламеной переглянулись. Обе улыбались во весь рот.
Конец первого месяца лета ознаменовался Ивановым днем. Суета среди молодежи живо напомнила Маше ее собственные приключения в этот праздник. Светислав с его веником, и дерзкая девка-служанка, влюбленная в боярского сына, и сам боярский сын, и все, что с ним связано. Не имея душевных сил переживать все заново, Маша сказалась больной и заперлась в горнице. Она пересидела и поездку к озеру, и сватовство юношей к своим зазнобам. Вернувшаяся Пламена прижимала к груди пышный березовый веник, и Маша точно знала, что этой ночью он будет использован по назначению. Девушка волновалась, что оставила Машу так надолго одну, поэтому торопливо выкладывала наряды на крышку сундука и тараторила без умолку.
