Текст книги "Ката - дочь конунга (СИ)"
Автор книги: Мария Степанова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
34
Места в повозке было немного, все оказалось заставлено коробами, корзинами, горшками и бутылями. Внутри сильно пахло медом. Ехать оказалось недолго, Маше показалось не больше часа, но на хромой ноге она точно ковыляла бы часа два, а то и больше. Аделя вместе с мужем сидели на передке, время от времени понукая лошадь, Мокша снова сидел в седле второй кобылы, а Маша полулежала внутри, рядом с младенцем и Даренкой. Девчонка оказалась болтушкой, или, возможно, наскучалась в компании малыша, поэтому и не замолкала всю дорогу. Свистящим полушепотом она немедленно поведала историю своей семьи, из чего Маша узнала, что в роду Зайца все мужики не отличались умом. Отец, хоть и купец средней руки, а главная все же жена.
– Батько-то даже считать не разумеет, – хихикнула девчонка, – мамка за него все делает. Но ей-то и лучше, отец взял ее из семьи бедной, многодетной, так она теперь купеческа женка.
– А как же они не разорились, если такие… – Маша задумалась, как бы лучше сформулировать, чтобы не обидно было, … неумные, а?
– Прадед у нас дюже умный! – Дарёнка вытянула губы и нахмурила лобик, показывая, какого ума ее прадед, – он всем заправляет, он всем сыновьям жен сосватал, велел уважать женок, не обижать их и слушаться. Говорит – бабий ум хитрый да прозорливый! И внукам всем повелел жениться на девках, которые не красотой отличаются, а хитростью. Мамка моя говорила, она отцу ведро воды продала у колодца, за это он и женился на ней.
Маша рассмеялась, представила, как это происходило – молодой пентюх попросил напиться и коня напоить, а ему воду на улице из колодца продали. Это ж надо так уметь! Действительно, умна Аделя!
– А Мокша у нас совсем дурачок, – продолжила Дарёнка, – он только мешки таскать годится, да колоды с медом поднимать, совсем ума-то нет! Отцу все равно, а мать сильно за него душой болеет, на такого нельзя наследство оставить. Вот и мыслит, как бы пристроить его к какой-нибудь бабенке под теплый бок, чтобы любила да кормила, а она уж, мать-то, не пожалеет ничего. Ты от погоди, – предупредила девочка, – сейчас она тебе его сватать начнет.
Ну, только этого не хватало! Маша сразу заподозрила, что не просто так Аделя была слишком добра к ней, и ничего не спрашивая, посадила в свою телегу. Вот оно, значит, как! Ну нет, надо, как только в городе окажутся, бежать, да побыстрее, от этой полоумной семейки.
– Мокша хоть и недолугий, – продолжила Даренка, – а девкам подолы задирать горазд! Мать сказала, что как только дозрею, надо скорее замуж выходить, а то ему ведь все равно, сестра или нет, главное баба. Он давеча к соседке нашей подступался, она стара, годков сорок ей уже. Так она об него коромысло сломала, гнала до наших ворот со спущенными портками!
Девочка хихикнула. Похоже, неприятности брата мало ее волновали.
– Один Девятко у нас умен будет, – внезапно, сменив тон, заворковала она, глядя в лубяную колыбель, – вот кто отцово наследование примет.
– А почему ты думаешь, что он не такой как брат вырастет? – Маша удивленно взглянула на девочку.
Та помолчала, потом погладила мальчика по светлому лобику.
– В том году урожай был очень велик, сами не справлялись, работников наняли. Один был очень хорош, работящий, красивый…
Дальше можно было не договаривать, Маша и так все поняла.
Ворота города показались впереди, и Михал хлестнул поводьями, поторапливая лошадь. Маша смотрела в щель – вот хозяин с хозяйкой спустились с козл, к ним подошел охранник. Аделя поклонилась мужчине, что-то сказала. Тот протянул руку и в ладонь легли пластинки серебра – плата за вход в город. Двое других обошли повозку, заглянули внутрь. Маша сжалась, ей показалось, что ее тут же узнают, но мужчины мазнули взглядом и отошли, ничего интересного для себя они не увидели.
– Невестка, да дочка, – услышала Маша голос Адели и передернулась. Уже в невестки записали.
Наконец поехали. Маша пододвинулась к краю, отогнула уголок полога и присмотрелась. Что-то изменилось вокруг. Вроде то же самое, но что-то не то, она это чувствовала. Потом догадалась – слишком много вооруженных людей на улицах. В первый ее приход она видела только горожан разных сословий, а сейчас кругом военные, пешие и на конях. Это было странно.
По городу ехали долго. Маша надеялась увидеть знакомые очертания, но, ничего знакомого на глаза не попадалось. Наконец, повозка остановилась. Аделя с мужем с кем-то разговаривали, потом хозяйка заглянула в повозку.
– Ну что сидите? Приехали, вылезайте!
Маша первая выбралась наружу. Нога болела ужасно и пульсировала, ей это совсем не нравилось. Дарёнка подала Маше ребенка и спрыгнула с высокого края повозки.
Они стояли на каком-то дворе. Вокруг суетилось много народу, кричали, переговаривались, совершенно не обращая внимания на приехавших. Маша растерянно оглядывалась, пытаясь понять, где находится. Здесь было грязно – разбитый множеством колес двор походил на одну большую пашню. Мужики ходили в сапогах, женщины, брезгливо приподнимая подолы, в кожаных поршнях, люди победнее – в лаптях. Маша перебирала босыми ногами, чувствуя, как мягкая грязь просачивается между пальцами.
Хозяева повозки вернулись. Михал вместе с сыном взяли под уздцы лошадей и повели их вокруг двора к конюшням.
– Идемте, – махнула Аделя, и дочь пошла за матерью. А за ней и Маша, стараясь обтереть ноги о траву.
Помещение, куда они вошли, было чуть чище, но и тут ходити все в тех же сапогах. Маша отчаялась отчистить ноги и махнула рукой. Аделя долго вела за собой, наконец они добрались до какой-то клети.
– Тут переночуем, – с улыбкой произнесла Аделя, – а завтра переберемся на Готский двор, там почище, да и черного люда поменьше. Сегодня припозднились мы, торговать уже не пойдем, поэтому ложитесь спать.
Она взяла ребенка, приложила его к груди. Кормила походя, занимаясь приготовлениями ко сну. В клети стояли две кровати, больше похожие на настилы. Дарёнка села на одну, достала гребень, начала расчесывать тонкие белокурые волосы.
– Ну, чего стоишь? – удивилась она, – иди сюда! Будем вместе спать.
Маша присела. Судя по освещенности на улице, времени было максимум часов шесть вечера. Еще даже не совсем стемнело. Похоже, хозяева кормить не собирались, да и это не главное. Ее больше всего беспокоило, что ее уже укладывают спать как родную. Хорошо, что не рядом с Мокшей.
– А там кто? – указала она на вторую кровать.
– Мамка с младенцем, – ответила Дарёнка, – отец с братом будут в телеге ночевать, добро сторожить. А мы тут.
Маша с облегчением выдохнула.
– Я не хочу спать, – сказала она вслух, – пойду прогуляюсь.
Она встала с кровати, но Аделя развернулась к ней с гневным лицом.
– Чего это удумала?! Ну-ка сядь, девонька, и не дури! Нынче в Новгороде неспокойно, девке простоволосой босой на улице двух шагов не ступить, тут же подол задерут за амбарами! Видела служивых? Вот они и ищут потеху!
Маша ощутила ком в горле, и первый раз за день чуть не расплакалась. Вся ее сущность сопротивлялась, и она запросто могла бы уйти с этого негостеприимного двора, и никто бы ее не удержал, но в словах Адели была логика. Она всхлипнула и отвернулась.
– Да не реви ты, – уже спокойнее сказала Аделя, – утро вечера мудренее. Сейчас принесу вам хлеба с медом, поедите и почивать. А завтра решим, что с тобой делать. Дарёнка, – обратилась она к дочери, – перепеленай мальца, дух от него идет. А ты, повернулась она к Маше, – покажи ногу.
При свете единственной лучины Аделя распутала повязку. Маша заглянула под руки женщины – листья подорожника будто высохли, рана была чистой, хотя и болела. Аделя достала маленькую склянку, и концом тканевого бинта смазала кожу вокруг раны. Маша зашипела – жидкость ужасно жглась.
– Это чистотел, – пояснила женщина, – внутрь раны не льют, сожжет, а снаружи мажут.
Она снова завязала рану.
– Даст бог, поправишься скоро, – улыбнулась Аделя.
После скромного ужина и кружки воды с привкусом тины, все легли. Дарёнка уснула мгновенно, очевидно, привыкла к полевым условиям. Аделя тоже задремала, похрапывая. Ребенок лежал рядом, посасывая грудь. Он был на удивление спокойный, этот маленький мальчик. Маша подумала, что в подобных условиях или заорешься до хрипа, или привыкнешь, и будешь воспринимать все спокойно, радуясь любому благу, даже такому естественному, как материнское молоко, тепло и сухость.
Размышляя об этом, Маша уснула. Проваливаясь в сон, она мечтала, чтобы ей приснился Светозар. Но ей не снилось ничего, она будто провалилась в кромешную темноту.
35
– Девки, просыпайтесь, лежебоки!
Маша со стоном открыла глаза. Было ощущение, что она совсем не спала, кажется вот только зажмурилась на секундочку, и уже ее будят, называя лежебокой. Нога нещадно болела, за ночь повязка промокла, и Маша с внутренним содроганием увидела, что вместе с кровью проступили и желтые пятна гноя.
Аделя суетилась, собирая немногочисленные пожитки, Дарёнка, зевая, расчесывала пальцами волосы, сплетая их в косу. Ребенок тоже не спал, он лежал, совершенно голенький на расстеленных пеленках, гулил и дрыгал ножками. Было похоже, что ему очень комфортно в этой прохладной комнате.
– На, – Аделя кинула что-то Маше, и та, наклонившись, рассмотрела стоптанные то ли туфли, то ли обрезанные сапоги, – ходи пока в этих, потом, может, и другие заработаешь.
Это прозвучало как-то совсем обыденно, Машу задело то, что за нее постоянно решают. Но она послушно натянула обувь на грязные, со вчерашнего вечера, ноги, потому что, судя по сборам, им предстояло снова куда-то идти.
Выйдя на улицу, Маша с изумлением увидела, что рассвет еще только-только поднимался. Даже крикливые петухи еще спали. Они вышли за ворота странноприимного дома, обошли его кругом. На обратной стороне, примыкая заборами, стояла церковь. Она была невысокая, деревянная, с деревянным же куполом и крестом на нем. Во дворе церквушки во всю велось строительство, тут и там были разложены бревна, инструменты для работы, в углу двора возвышалась куча песка и огромная гора камней разного размера.
Они вошли в церковь. Маша осмотрелась – тут был полумрак, растворяемый горением свеч в центре церквушки. Женщины в черных одеяниях усердно клали поклоны, стоя на коленях, кто-то негромко пел заунывно в углу. Аделя упала на колени, начала истово креститься. Дарёнка расположилась рядом, но младенец в руках мешал ей, и она просто что-то шептала губами, время от времени осеняя себя крестом. Маша чувствовала себя неловко. Когда она жила в покоях Каты, местные тоже молились постоянно, но ее никак к этому не привлекали и никто не удивлялся тому, что она редко посещает молельную комнату. Сейчас же на нее поглядывали с изумлением, и наконец, она решила последовать примеру остальных, встала на колени и, вместе со всеми, начала креститься. Это она умела, спасибо Васе. Когда все закончилось, Аделя подошла к женщинам в темном, наверное монашкам, поблагодарила, согнулась перед ними в поклоне. Одна из женщин перекрестила ее и махнула – идите.
На улице стало светлее. Маша с трудом шагала в большой обуви по густой грязи, еле поспевая за Дарёнкой и ее матерью. У ворот стояла знакомая повозка, к которой была привязана кобыла Мокши. Аделя заглянула внутрь, пересчитала корзины, вынула из одной пару душистых яблок и кинула Маше и дочке.
– Ешьте, девоньки, заутрок некогда раскладывать, и так полдня потеряем, пока переберемся.
Из-за поворота вышли Михал с сыном. Мокша, завидев мать, сорвался, как маленький, подбежал, приласкался.
– Ну будя, будя, телок бестолковый, – нарочито строго, но с любовью в голосе оттолкнула его Аделя, – чай не титешный, к матери-то лезть. Иди-ка вон упряжь проверь.
Мокша послушно пошел исполнять материн наказ.
– Садитесь, девки, – велела Аделя.
Маша кое-как забралась, оберегая больную ногу, приняла ребенка, и подвинулась, пропуская внутрь девочку.
– Мы куда? – шепотом спросила она у Дарёнки.
– Так на Готский двор, – так же шепотом ответила девочка, – мы всегда там останавливаемся, когда приезжаем, там и комнатка есть, теплая и чистая, и поесть можно. Не то что в этом нищем монастыре!
Ехать, действительно было долго. Маша опять приоткрыла полог и посматривала наружу. Вчера ей казалось, что они заехали совсем уж в какой-то бедный район, где кроме домов обычных людей не было ничего. Сейчас облик улиц менялся, были видны яркие дома зажиточных горожан, а кое-где возвышались и боярские дома с широкими дворами. Здесь так же было много военных, но выглядели они вполне мирно, и, если бы не оружие, висевшее у пояса, можно было подумать, что эти мужчины просто прогуливаются.
Готский Двор, на котором семья Зайца собиралась жить, был не просто какой-то двор, а целая улица. Тут стояли хорошенькие аккуратные дома, между которыми вилась улица, выстланная деревянным горбылем. Неподалеку высилась настоящая каменная церковь.
– Вишь, что купцы готландские учинили, – почти с завистью проговорила Аделя, – уж и божницу варяжскую почти отстроили! Каменную! А наши все деревянные кладут.
– А что это? – поинтересовалась Маша.
– Н как же? – удивилась Аделя, – не знаешь? Это ж сам князь Ярослав повелел, в память о норвежском короле, Олафом который звался, построить эту божницу!
Услышав знакомое имя, Маша встрепенулась. Олаф! Отец Каты! Там, в настоящем, она читала про Олафа конунга, и все про него знала. Что погиб, в междоусобной войне, отстаивая свой престол, и что люди признали его святым.
– Я знаю про Олафа, – тихо проговорила Маша, – а, говорят, дети его тут живут…
– Да ты что?! – изумилась Аделя, – давно это было, сколько уж годков-то?… – она задумалась, – да уж поди лет двадцать как назад. Я, правда, сама не видала, но слышала, мальчонка-то, сын короля, уехал, да и сгинул вслед за отцом. А дочка-то жива! Замуж вышла, да не за абы кого, а за самого Эйлива – ладожского посадника!
Последнее Маша не слышала. Она стояла, словно громом пораженная. Сколько, Аделя сказала, лет прошло?! Двадцать?! Но как это возможно?! Ведь, когда она была тут, то время текло день в день. А теперь… Двадцать лет? Нет, нет! Это совершенно невозможно, и она что-то неправильно поняла!
– Что ты сказала? – переспросила она у женщины.
– Я говорю – брат его – воевода новгородский!
Маша тряхнула головой. Похоже, она пропустила все, что Аделя ей рассказывала.
– Заболтались мы с тобой! – захлопотала Аделя, – давай-ка, помогай!
Она начала вытаскивать из повозки вещи, совать их бессловесной Маше в руки. Та, все еще оторопевшая, принимала безропотно. Дом, в котором их поселили, был тоже что-то типа гостиницы. Здесь совсем не было дверей, входы в "апартаменты" завешивались толстыми стегаными занавесями, которые неплохо перекрывали доступ сквознякам. Две достаточно высокие кровати, стол, и лавка – это была вся мебель. Маша присела на одну из кроватей, глядя, как женщина обживается в новом жилище. Она распеленала ребенка и оставила на кровати голышом. Девятко радовался свободе и гулил, размахивая руками, свободными от тугого пеленания.
В комнатку забежала Дарёнка, держа в руках что-то, завернутое в холстину. Маша почувствовала запах еды и в животе у нее заурчало.
– Отец вот передал, – указала девочка матери на сверток, он в ряды ходил.
Аделя развернула ткань и вынула несколько вкусно пахнущих больших пирогов.
– Заботится об нас тятенька, – с улыбкой на лице произнесла женщина, – ну, ещьте, чего сидите?
Дарёнка, услышав разрешение, схватила пирог и откусила большой кусок. Маша тоже протянула руку, взяла, попробовала. Очень вкусно! Она не заметила, как доела, взглянула на стол – там лежали еще три штуки.
– Бери, – кивнула Аделя, – вечеря будет не скоро!
После второго пирога – жирного, вкусного, Маше захотелось пить.
– А где воды взять? – спросила она.
– Да вона, колодец на дворе! – кивнула головой Аделя, – сходи, коли хочешь.
Она протянула Маше берестяной туес.
Маша, прихрамывая, вышла из комнатки, опасливо оглянулась, сообразила, куда идти, и двинулась в нужном направлении. В широких сенях она столкнулась с Мокшей, который ухмыльнулся в ее сторону и протянул руку к груди. Маша возмущенно ударила его по пальцам, и выскочила наружу. До колодца было добрых сто метров. Она пошла, ковыляя, сначала переживала, что на нее, такую растрепанную и замученную, смотрят люди, потом махнула рукой, она их не знала. Маша подумала, что вот, сейчас бы можно было и уходить. Ничего ценного она в той комнате не оставила. И тут же вспомнила то, что сказала ей Аделя. Прошло двадцать лет. Ее никто не ждал тут. И самое верное, что нужно делать, это выбираться из города и нестись обратно домой. А по дороге надеяться, что время еще раз не сыграет злую шутку, и не перенесет ее на пятьдесят лет вперед. Или на сто назад.
Она уже почти решилась бежать, куда глаза глядят, но, в это время за спиной раздался голос:
– Уснула, девица?
Маша обернулась – напротив нее стоял мужчина средних лет.
– Ну, налей водицы, коли уж пришла, – мужчина явно заигрывал с ней.
Маша дотянулась до деревянного ведра, "журавль" поднялся, придавленный тяжестью ведра. Маша перехватила веревку, подняла колоду. Не глядя на мужчину, набрала воды в туес и собралась уходить, но тот схватил ее за запястье.
– Приходи вечером сюда, – мужчина приблизил лицо и зашептал жарко, – не обижу!
Изо рта у него пахло ужасно, Маша зажмурилась и вырвавшись, побежала к знакомому входу.
36
Увидев растрепанную, с красными щеками, Машу, Аделя не сказала ничего, только усмехнулась.
– Останешься с мальцом, – не спросила, а почти приказала она, – мы поедем на торг, Михал повезет товар постоянным покупателям, Мокша лоток наденет, пойдет по улицам, ну, а мы с Дарёнушкой в ряды встанем. От тебя на торгу все равно толку не будет.
– А как же… – Маша заволновалась, – если он есть захочет?…
– Ну, чай не маленькая, справишься! Соску сделаешь!
– Соску? – Маша осмотрелась в поисках привычной для нее бутылочки или чего-то подобного.
– Ты что, соску не умеешь? – подняла брови Аделя, – да где ж ты жила-то? В монастыре что ли? Вот, смотри! – она взяла кусок хлеба, откусила, долго и сосредоточенно жевала, потом выплюнула нажеванное в кусок ткани, размером с носовой платок, из маленького горшочка зачерпнула пальцем несколько капель меда, добавила туда же, замотала платок и протянула Маше, – вот тебе и соска! Заорет малец, так ты ему в рот! Будет сосать да помалкивать!
Маша ощутила подступающую тошноту. Вот это…Ребенку в рот?! Потом, справившись с рефлексом, вздохнула. Похоже, это отработанный способ, и, в конце концов, это не ее ребенок, какая ей разница, что ему пихают в рот.
Аделя и Дарёнка ушли. Маша присела на кровать рядом с мальчиком.
– Ну что, парень, ты будешь меня слушаться?
Девятко смотрел на нее серьезным и взрослым взглядом. Он, и правда, выглядел очень умненьким ребенком, и даже нравился Маше, по крайней мере, больше, чем остальные Зайцы.
– Девятко Заяц, – разговаривала она с малышом, – каким же ты вырастешь? Большим и красивым, наверное, как твой папа.
Мальчик что-то проагукал.
Время тянулось невыносимо долго. Сидя рядом со спящим младенцем, Маша передумала все, что возможно, и пришла к выводу, что ее решение возвращаться домой было самым правильным. Сейчас, переживая тяготы средневекового быта, Маша как-то незаметно перестала думать о Светозаре и о своей любви. Жаркая идея вернуться к возлюбленному теперь казалась ей непроходимой глупостью. Пережила бы как-нибудь, перетерпела. Она вспомнила прадеда. А что если и он так же – вернулся к Васе, а та – согбенная старуха. Но ему хотя бы проще было…
За этими невеселыми мыслями прошло полдня. Девятко выспался, проснулся мокрый, и недовольно закрякал. Маша в растерянности засуетилась. Аделя не оставила ей ни одной пеленки, а мальчишка уже набирал обороты и вот-вот его недовольные писки могли превратиться в оглушительный рев. Она открыла небольшой дорожный сундучок, который Аделя принесла с собой, и с облегчением вздохнула – внутри лежал белоснежный кусок ткани, ровный квадрат, даже подшитый. Маша выхватила пеленку и бросилась к Девятко, который уже вопил не на шутку. Развернув пеленку, Маша сморщилась от запаха. Наверное, надо его помыть, но как? И воды теплой нет, только та, что она принесла из колодца. Маша потрогала воду – холодная.
– Ну, терпи, – предупредила она мальчишку, – ты же сможешь!
Смочив водой край старой пеленки, она аккуратно начала протирать. Почувствовав влагу, Девятко вытаращил глаза и замолчал, но, тут же, залился снова, да так громко, что у Маши заложило уши.
– Ну чего ты орешь-то?! – пыталась она перекричать ребенка, – сейчас закончу!
Судя по всему, ему больше нравилось лежать мокрым, чем мыться. Маша кое-как закончила, обтерла покрасневшую попу малыша сухим углом и положила на новую пеленку.
– Все, все, – успокаивала она, – сейчас будет тепло.
Но, запеленать шустрого пацана оказалось делом не из простых. Она видела, что Аделя заворачивает сына как в кокон, с руками и ногами. У Маши так не получалось. Девятко дрыгал ножками, и как только она отпускала его, пеленка разворачивалась и он снова становился голым. Отчаявшись, Маша завернула ребенка по пояс, подвернув пеленку вокруг талии. Теперь держалось хорошо, но Девятко, который до сих пор вел себя смирно, категорически отказывался лежать. Он размахивал ручонками, следил за ними и вел себя очень возбужденно.
– Может ты есть хочешь? – вспомнила Маша, и двумя пальцами взяла со стола соску, – на вот.
Она засунула ребенку в рот край платка, и, на ее удивление, он принялся активно чмокать.
– Фу! – Маша не могла спокойно на это смотреть, вспоминая, из чего сделана соска.
Семейство Зайцев появилось тогда, когда Маша уже устала скакать с младенцем по маленькой комнатке. Стало совсем темно, и она испугалась, когда занавесь зашевелилась.
– А чего темно-то? – удивилась Аделя, – лучину б запалила!
Она чиркнула чем-то, появились искры, и лучила – тонкая щепочка, зажатая в металлический держатель, загорелась.
– Не спит? – спросила она у Маши, хотя прекрасно видела, что ребенок бодрствует.
– Нет, – сказала Маша.
– Дарёнка, ну-кась, возьми брата-то! – велела Аделя, – да перепеленай, а то наша девица, похоже, с небес упала, дитё запеленать не может.
– А она братку в твой платок завернула, – присмотревшись, сообщила Дарёнка, и Аделя ахнув, рванулась посмотреть.
– Да ты как же, а?! – гневно вскрикнула она, – как могла-то? Зачем взяла?
Маша растерянно смотрела на озлобленно-перекошенное лицо.
– Он… описался… – пыталась она объяснить, – а пеленок я не нашла!
– Вот дурья башка! – воскликнула Аделя, – вона лежит батькина рубаха старая, в нее и надобно заворачивать! Вот негораздая-то! Хороша пара нашему дуботолку!
Продолжая сердито ворчать, Аделя развернула сына, переложила в рубаху, на которую указала, и ловко спеленала. Почувствовав знакомое ограничение движений, Девятко замер, а спустя несколько минут спал.
Маша готова была бежать, куда глаза глядят от этих людей. Она чувствовала, что ею распоряжаются по своему усмотрению, считая, что она им обязана. Это пора было пресекать. Уходить надо ночью, пока все спят, иначе днем опять что-нибудь придумают.
– Завтра со мной пойдешь, – произнесла Аделя ей в спину, – может на торгу от тебя будет больше толку. Да иди поешь, пока спать не легли.
Набегавшись за день с ребенком, Маша, как только выдалась возможность, упала на кровать и, незаметно для себя, уснула. Она проснулась ночью. Лучина догорела и осыпалась в миску с водой. Очень хотелось в туалет. Маша нашла обрезки сапогов, которые ей от щедрости своей дала Аделя, и пошаркала наружу. Темная августовская ночь потихоньку светлела, значит времени было часа четыре утра. Маша почти бегом добралась до ближайших кустов, где тут туалет, она не знала, да и разыскивать его не собиралась. Возвращаясь обратно, она заметила повозку Зайцев, которую должны были охранять отец с сыном, и вдруг увидела какое-то движение у телеги. Неужели воры?! Подкравшись ближе, она услышала характерное поскрипывание, и догадалась, что Аделя с мужем нашли уединение. "Господи, они еще и умудряются "этим" заниматься, в подобных условиях!" – подумала Маша, и сделала шаг в сторону дома, как вдруг ее подхватили сильные мужские руки и повалили на землю. Она хотела закричать, но рот ей зажали ладонью. Маша отчаянно боролась, но мужчина был сильнее. Он ужом ввинтился между ее ног, Маша чувствовала прикосновение к своим бедрам горячей кожи и понимала, что это сейчас произойдет. В какой-то момент она открыла глаза, которые до сих пор были закрыты, и увидела, что над ней нависает ухмыляющийся Мокша. Он одной рукой зажимал ей рот, а другой копошился у себя в промежности.
– Ты что творишь, срамник?! – раздался голос Адели сверху, и Маша ощутила, как мать от души лупанула сына чем-то поперек спины, – ах, охальник, насилие вздумал творить?! Я тебе вот задам!
Она грозила Мокше кулаком, он испуганно кривил губы, как в тот раз, когда чуть не затоптал Машу копытами лошади.
– Чего ты орешь, дурная баба? – Михал вылез из повозки, поправляя штаны, – ну дала бы парню потешиться! Девка пришлая, безродная, кто за нее заступится?!
– Вот видит бог, дурак и есть, – сплюнула Аделя, – да эта девка может всем нам богатства принесет! Ты погляди на нее, она ж бела как снег! В поле не работала, рук не марала. Она с дитём сладить не может! Значит жила в довольстве, в богатстве. Вот оженим Мокшу, глядишь и жизнь у него заладится. Потом и будет объезжать ее, сколько захочет!
– А ты чего встала?! – прикрикнула она на Машу, – сама виновата, ходишь, подолом трясешь! Иди в избу!
Маша на дрожащих коленках побежала внутрь. В комнате, уткнувшись лицом в стену, она заплакала.
Утром разбудили рано.
– Вставайте, лежебоки, – привычным позывным разбудила их Аделя.
Они шли на торг. Идти нужно было долго, Маша начала прихрамывать, но, все же ее радовало то, что рана потихоньку затягивалась, и, хотя болела, но не пульсировала. Они перешли через мост, и вдруг Маша узнала знакомые очертания! Это же был тот самый торг, где они с Катой гуляли, в сопровождении Магнуса и близнецов! Ну да, вот ряды меховые, а вот и ювелирные!
– Хватит глазами вертеть, – буркнула Аделя, – ставь корзины!
Женщина нагрузила лоток сына яблоками, грушами и маленькими горшочками с медом, и отправила вдоль улицы. Мокша пошел, неся на шее лоток и выкрикивая:
– А вот кому яблочко наливное, спелое, румяное?! А кому медку пахучего, для услады, для здоровья?!
Остальное они разложили на деревянном прилавке, и Аделя начала звонко выкрикивать почти те же слова, что кричал и ее сын. Маша стояла рядом, оглядываясь по сторонам. От рынка до центра города, где располагалось Ярославово Дворище и княжеский Кремль, было полчаса ходьбы. Если незаметно сбежать, она до темноты доберется до выезда из города. Главное, чтобы стража выпустила.
Маша, задумавшись, уронила яблоко, которое держала в руке, получила колючий взгляд хозяйки, которая, похоже, раздумывала, не пора ли приблудную начать поколачивать, и полезла под прилавок, искать. В это время послышался крик, который приближался, и вскоре напротив них пробежал молодой парень с криком:
– Разойдись, народ! Боярин с боярыней едут!
Люди засуетились, освободили середину выстланной досками улицы, сами встали по краям. Маша, любопытствуя, тоже подошла. Оттуда, откуда прибежал глашатай, приближались два всадника со свитой, сопровождавшей сзади. Вельможи подъехали ближе, и Маша, вглядевшись, ощутила, как зашевелились волоски на шее. Это был он! Это был Светозар! Только постаревший, изменившийся, с полосой шрама поперек лба, но все же, это был он! Боярин Светозар оглядывал людей, кланяющихся ему, и их глаза встретились. Маша задохнулась от его взгляда, глаза Светозара вспыхнули, он подался вперед, не отводя от нее взгляда. Вороной, с белым пятном на крупе, конь, остановился, чувствуя, что хозяйские руки не понукают его идти дальше. Рядом со Светозаром, на гнедой лошадке, сидела красивая женщина в отороченном белым мехом одеянии. Она с недоумением взглянула на мужа, потом на Машу, потом снова на мужа. Маша, вспомнив, как дышать, вздохнула со всхлипом, почувствовала, что в глазах темнеет, и, цепляясь за рядом стоящих людей, рухнула прямо под ноги коню.
