Текст книги "Звуки музыки"
Автор книги: Мария фон Трапп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
Это было в среду. А в следующую субботу к нам подъехали два грузовика-пикапа, наполненные молодыми мальчиками, с молотком у каждого, возглавляемые мистером Пэйджем – преподавателем плотницкого ремесла и ручной работы.
– Мы приехали помочь вам, – сказал мистер Пэйдж, и это было единственное объяснение, которое он дал.
В следующее мгновение он и все его ребята уже сидели верхом на крыше, и на протяжении нескольких часов раздавался неистовый стук молотков. В воскресенье они приехали опять, а вместе с ними – еще несколько машин с горожанами, тоже с молотками в руках, и в следующие субботу и воскресенье – снова. В конце каждого визита мы собирали кофе, какао и пирожки и уже начинали верить в старинную сказку, которая рассказывала о маленьких гномиках, которые тайно за одну ночь закончили работу, до этого выполненную лишь наполовину. За три дня до того, как нам нужно было отбывать в наш тур, крыша была покрыта дранкой, окна и двери установлены на свои места, снаружи дом был просмолен, мы были готовы к зиме.
В то время, как самая жестокая из всех войн наносила человечеству все более глубокие раны, маленькая группка людей в заброшенном горном уголке открыла для себя, как создавать Добрую Волю, которой обещан Мир на Земле.
Глава XV
КОНЦЕРТЫ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ
За несколько дней до того, как нам нужно было уезжать в концертную поездку, я отправилась в Стоу, в универмаг. Случайно открыла последний выпуск журнала «Лайф» и – уставилась сама на себя. Здесь была я с Принцем и Леди, здесь был Георг, здесь была Мартина, украшающая цветами гробницу Пресвятой Богородицы. Здесь были фотографии сенокоса, и я вспомнила жаркий летний день и парочку из Нью-Йорка, разгоряченную и измученную, преследующую нас повсюду. Мы даже представить себе не могли, что это было для журнала «Лайф».
Когда мы прибыли в Нью-Йорк, на Пенсильванский вокзал, подбежал носильщик и спросил:
– Как Иоганнес? Я видел его фото в «Лайф».
И так продолжалось всю поездку. Однажды в Огайо мы как-то ухитрились потерять железнодорожные билеты, но экземпляр «Лайф», который был у нас с собой, послужил идентификатором.
В Нью-Йорке мы получили в офисе толстый конверт с длинными полосками зеленых и красных железнодорожных билетов и маршрутный лист размером с маленький буклет, в котором было написано:
Отбыли из Нью-Йорка, Пенсильванский вокзал.
Прибыли в Хаверфорд……………..
Отбыли из Хаверфорда……………..
Прибыли в Питтсбург………………
Отбыли из Питтсбурга на автобусе……….
Прибыли в Дейтон………..
И так далее. Между «прибыли» и «отбыли» было всего несколько часов. Иногда они заполнялись концертом, иногда нам лишь приходилось ждать на конечной станции автобуса или на железнодорожном вокзале. Все это было в новинку нам, так как мы знали американские железные дороги лишь из Филадельфии в Нью-Йорк. Шел 1943 год, наш шестой американский концертный тур, и война была в разгаре. Вся нация, казалось, встала под ружье. На улицах, в столовых, отелях, на железных дорогах можно было видеть лишь людей в форме и очень мало гражданских.
Спустя несколько недель, мы почувствовали себя – в форме или без – членами фронтовой семьи. Давать концерты было частью программы поддержания морального духа, и ввиду характера нашей музыки – успокаивающей, утешающей, вызывающей душевный подъем – она превратилась в довольно важную часть, как уверяли нас многочисленные письма из армии и военно-морского флота, а также все типы публики.
Розмари и Лорли теперь занимали видное место в инструментальной части, обе очень хорошо играли на рекордере. И маленький Иоганнес тоже. Он только начал учиться играть на рекордере, и это важное музыкальное образование не могло прерываться в течение шести месяцев каждый год. Он каждый день занимался с Марией. Ему исполнилось теперь уже четыре с половиной года.
Путешествие по железной дороге оказалось крайне изнурительным, особенно с юными детьми. Если, например, после концерта нам нужно было сесть на поезд, чтобы вовремя попасть в другой город для следующего выступления, это значило, что приходилось стоять на холодной, продуваемой ветром платформе в ожидании поезда, который к тому же опаздывал, иногда далеко за полночь. Так однажды получилось в Иллинойсе, и когда поезд наконец пришел, пробило уже час ночи. У каждого из нас был билет на заранее заказанное место в пульмановском спальном вагоне, и мы пожелали друг другу спокойной ночи перед тем, как каждый занял свое спальное место и устроился на нем, чтобы поспать столько, сколько было возможно. Мое место было 8-ое нижнее. Я отдернула занавеску, взяла свой тяжелый чемодан, качнула его раз туда-сюда, прицелилась и запустила на кровать. В тот же миг я услышала тяжелый стон, и оттуда высунулась голова мужчины с глазами навыкате. У него тоже было «8-е нижнее». На это место было продано два билета.
После концерта в Оклахоме за кулисы пришел один полковник и поздравил нас с представлением. Родившийся в Венгрии, он чувствовал себя нашим близким соотечественником. Он взял всех нас с собой, и мы вместе провели приятный вечер. Они с Георгом обнаружили общих друзей и знакомых, и когда, наконец, мы пожелали ему на прощание спокойной ночи, он стал уже для нас просто «дядей Фердинандом». На следующий день он пришел к поезду, и как раз перед последним «прощай» снял со своего мундира одного из орлов и приколол его на солдатскую фуражку маленького Иоганнеса – подарок брата Руперта. Полчаса спустя, возвращаясь из вагона-ресторана, через наш вагон проходили несколько солдат. Шедший первым, желая доставить удовольствие маленькому мальчику, остановился перед Иоганнесом, отдал ему честь и сказал:
– Полковник, можно мне попросить об отпуске?
Иоганнес остановил на солдате взгляд своих больших голубых глаз и ответил:
– Да, тридцать дней.
Удачливый солдат полез в карман и отсчитал доброму маленькому полковнику тридцать центов. Я читала книгу. Вдруг я обнаружила, что Иоганнеса не было рядом со мной. Встревоженная, я поднялась и оглядела весь вагон, мужской и женский туалеты, следующий вагон, и наконец обнаружила его в третьем вагоне, деловито раздающим вокруг отпуска компании чрезвычайно веселившихся рядовых, его маленькие карманы были полны центов.
Концерты в самом деле были очень успешны. Не то, чтобы мы не чувствовали отсутствия мальчиков, или публика не чувствовала, что их нет. Но ведь нам приходилось работать без бензина, без шин, без сахара – поэтому приходилось работать и без мальчиков. Пожалуй, могло бы быть почти неловко, будь они с нами. Мы должны были бы чувствовать себя словно оправдывающимися или извиняющимися перед другими матерями. В письмах, которые уходили к нашим солдатам в их лагеря, мы были даже рады, что нас тоже коснулись некоторые трудности. Мы просто не могли желать роскошно проводить время, без трудностей и лишений, в то время, как мальчики были на маневрах, спали под открытым небом при минус тридцати и тосковали по нам также, как мы тосковали по ним.
Глава XVI
МУЗЫКАЛЬНЫЙ ЛАГЕРЬ СЕМЬИ ТРАПП
Во время этого первого концертного тура по железной дороге мы выделили несколько недель на Рождество для совершенно необходимого перерыва, так как после этого мы должны были ехать на западное побережье и обратно вернулись бы не раньше мая.
Каким оказалось это возвращение домой! Когда мы вышли из поезда в Ватербери, было минус тридцать шесть, а на следующее утро температура упала до минус сорока пяти градусов. Снег скрипел под нашими ногами, когда мы вышли из такси, которые привезли нас на наш холм. Вместо ступенек, ведших теперь к двери, была обледенелая лестница. А вместо самой двери – толстый ковер. Так как внутри стен еще не было, пригодились наши занавески. Альфред повесил их вокруг большой общей комнаты. В камине горел яркий огонь. На черновом полу, покрытом фримэновскими коврами, стояли две софы с подушками из лебяжьего пуха, по тридцать пять долларов каждая. На каминной полке выстроились статуи Апостолов – о, как замечательно все это было! Все казалось определенно подходящим в новом доме. По лестнице мы поднялись на второй этаж, который был спальным, – одна большая общая спальня, с углом, отгороженным под временную церковь на эту зиму. Мы очень счастливо отпраздновали Рождество в нашем новом доме. Оно было омрачено лишь сильной тоской по мальчикам. Это было первое Рождество, которое семья не встречала вместе.
Вскоре после этого мы снова вооружились молотками и гвоздями, помогая установить перегородки, обшить досками стены, настлать полы. В хорошую погоду другие могли отправиться кататься на лыжах. Поскольку спина беспокоила меня чуть больше по мере того, как шли годы, я окончательно отказалась от лыж.
Однажды утром мистер Р. принес новости из деревни.
– Они собираются снести лагерь.
Это был тот самый лагерь, в котором мы пели для солдат в то первое лето в Стоу. Когда я услышала, что лагерь, который так отличался от всех остальных армейских лагерей, в которых мы побывали с тех пор, должны были снести, сердце мое пронзила боль. Весь день меня беспокоила простая мысль, и перед тем, как мистер Р. ушел домой, я сказала ему:
– Разве это не жалость – что сносят лагерь? Что нужно сделать, чтобы сохранить его?
– О, это место никто не использует. Если оно вам нужно, – он усмехнулся, – напишите заявление в штат.
Когда остальные вернулись с лыжной прогулки, они привели с собой гостя: мистера Берта из Стоу, того человека в соломенной шляпе. Они встретили его утром, и он был с ними весь день, показывая следы. Наконец, за чашкой чая, Мартина сказала ему:
– Мистер Берт, вы были для нас просто как дядя, – что доставило ему такое удовольствие, что он спросил, не может ли сохранить за собой этот титул. Так что с этого момента он был «дядя Грэйг». Я попросила его остаться на ужин и распространила его положение «дяди» и на себя тоже, так как у меня появилась счастливая мысль. За ужином я объяснила ему, каким это было преступлением по моему понятию – сносить хороший лагерь, который, безусловно, еще можно было использовать.
Дядя Грэйг уткнулся в свою тарелку и, казалось, думал. Потом он поднял глаза и спокойно сказал:
– Завтра в Стоу приезжает Главный лесничий штата. Лагерем распоряжается он один. Я привезу его, и можете сказать это все ему.
На следующий день дядя Грэйг пришел опять и привел мистера Перри Меррилла, Главного лесничего.
Сначала мы говорили о зиме, лыжных прогулках и новом доме. Когда же мы дошли до десерта, дядя Грэйг сказал:
– Мистер Меррилл, баронесса хотела бы поговорить с вами насчет лагеря. У нее есть кое-какие идеи.
В столовой воцарилась глубокая тишина. Мистер Меррилл издал какие-то подбадривающие звуки и уставился на меня. И не только он, но и вся моя семья смотрела на меня с чрезвычайным интересом и любопытством. Наверное, если бы я сама могла посмотреть на себя, я сделала бы то же самое.
До сих пор я испытывала просто сильную жалость и симпатию по отношению к маленькому симпатичному лагерю, который должны были снести. Но я не предполагала высказывать какие-то конкретные идеи. Что ж, поглядим.
– Видите ли, мистер Меррилл… я хотела сказать… мне хотелось бы объяснить вам…
Пока я запиналась, в голове у меня бешено вертелся один вопрос: что, что, что можно сделать с лагерем? И вот ответ: песенные недели. Я выложила свое объяснение мистеру Мерриллу.
– Когда я была маленькой девочкой, я несколько раз посещала так называемые «песенные недели». Мы собирались где-нибудь за городом группами по пятьдесят – сто человек и проводили восемь-десять дней, посвященных музыке и народным танцам. Я еще не видела такого в Америке. Не могли бы мы начать это в том лагере?
Вконец измученная, я положила вилку и вытерла лицо. Мистеру Мерриллу идея понравилась сразу.
– Это звучит как весьма полезное развлечение, и это именно то, чему мы хотели бы способствовать в нашем штате. Мы хотели бы привлечь в Вермонт именно тот тип людей, которые могли бы прийти на такие недели.
Теперь уже я внимательно изучала свою тарелку, пряча глаза от семьи. Я положила начало чему-то? Да.
– Поскольку других лиц, заинтересованных в сохранении лагеря, нет, – продолжал мистер Меррилл, – могу заверить вас, что вам будет разрешено арендовать его у штата Вермонт. Вам нужно будет написать заявление, и вы получите договор об аренде, который будет подписан мной и утвержден губернатором и другими официальными лицами. Вы можете начать работать над осуществлением ваших планов прямо сейчас. А как насчет того, чтобы после обеда спуститься вниз и взглянуть на лагерь?
Мы спустились с холма. Георг, отец Вазнер и я с мистером Мерриллом – на машине дяди Грэйга, остальные – на лыжах. Мы встретились в лагере. Он восхитительно выглядел посреди зимнего пейзажа. Восемь бараков были на вершине холма, один на склоне, и еще два – у подножия. Хотя они были совершенно пусты и абсолютно одинаковы, мистер Меррилл открывал нам каждый из них. Они были просторные, яркие и грациозные.
– Они, кажется, в хорошем состоянии, – сказал наконец Георг.
С большим удовольствием я отметила удовлетворенный тон его голоса.
– Это была кухня и столовая, а это здание напротив остальных служило залом отдыха. Все остальные использовались как казармы, кроме маленького здания вон там, которое было лазаретом и сверхдлинного на склоне, которое было гауптвахтой.
– Из бывшей гауптвахты могла бы получиться прекрасная церковь, – заметил отец Вазнер.
– Мы раздобудем вам маленькую колокольню с колоколом, – пообещала практичная Гедвига.
– Не вижу, почему бы нам не оставить все, как было, с общежитиями, залом отдыха, кухней и столовой, – сказала я.
Остальные ходили на лыжах вокруг строений. Теперь они вернулись.
– Мистер Меррилл, – спросила Илли, – я не видела во всем лагере ни единого умывальника. Где же солдаты умывались?
– Может быть, в ручье, как бойскауты, – ответил Иоганнес.
– Да, но… – продолжала Илли.
– О, я это нашла, – бессовестно сказала юная Лорли. – Это за бараками, и там целых семнадцать мест!
Мистер Меррилл и дядя Грэйг подавили улыбку и мистер Меррилл сказал:
– Конечно, вам будет нужно что-то переделать для вашей цели. Но я уверен, мы сумеем найти где-нибудь в штате водопроводные системы для вас. Вообще, если мы можем что-либо для вас сделать – будем рады помочь.
Увидев волнение семьи, он улыбнулся и сказал:
– Теперь я жду от вас заявления, и в том, что касается меня, можете не сомневаться.
– Тогда лагерь ваш, – прошептал дядя Грэйг.
– Смотрите, смотрите! – воскликнул маленький Иоганнес.
Какое зрелище! От верхушки холма через лагерь протянулась прекрасная полная радуга. Забавно – весь этот день не было ни дождя, ни снега. Мы стояли и смотрели: покрытые снегом деревья искрились на солнце, лагерь между холмами, выглядевший так уютно и мирно, а над всем этим радуга – древний символ мира. Я взяла Георга за руку и сжала ее.
– Давай считать радугу добрым предзнаменованием.
Скоро мы уже опять были в дороге, по пути на запад. В Нью-Йорке мы в общих выражениях объяснили менеджеру по рекламе, что могли бы организовать предстоящим летом музыкальный лагерь и попросили объявить об этом. Вскоре после этого во все стороны разошлись сто тысяч зеленых листков, гласивших: «Вы приглашаетесь на веселье музыкального праздника с певцами семьи Трапп во время предстоящего лета в Музыкальном лагере семьи Трапп в Стоу, штат Вермонт». Всегда есть какое-то очарование в напечатанном приглашении.
Во время длинных часов, проведенных в поездах и автобусах, у меня было достаточно времени поразмыслить над тем, что же я сделала, и то, что я говорила себе об этом, не всегда ласкало слух. Ведь наш дом на холме был закончен лишь на треть. Нужно было советоваться с Министерством военной промышленности по поводу каждой дверной ручки и каждого дюйма печной трубы. Был ли новый проект необходим? Нужно ли было создавать дополнительные хлопоты? Дополнительную головную боль всем вокруг? Когда я глядела на мужа, меня охватывало раскаяние. Я не слышала от него ни одного слова в упрек, но когда он думал, что на него не смотрят, он выглядел усталым и обескураженным. Мальчиков отправили за границу. Эта тревога тоже ослабляла его. Мы снова были в большом долгу, а он, как я помнила, ненавидел долги. А сейчас я взвалила на его плечи дополнительную ношу. Теперь у нас должно было быть больше неуверенности, волнений, нужно было занимать еще денег. Все это тяжело давило на него.
Но листки были уже разосланы, а в типографии печатались проспекты, дававшие описание «типичного дня в Музыкальном лагере семьи Трапп», как мы его планировали. Теперь нам нужно было продолжать начатое.
В поезде из Феникса в Лос-Анджелес были только пульмановские спальные вагоны, и полтора дня мы веселились, будучи вместе, в одном купе. С бумагой и карандашом в руках мы начали: что нам нужно для лагеря? Самое главное: подача холодной и горячей воды в бараки для умывален. Это означало множество футов труб – или, лучше сказать, миль, так как воду нужно было вести с вершины ближайшей горы. Мы насчитали восемь общежитий с тремя душевыми, четырьмя рукомойниками и четырьмя туалетами для каждого. Сто двадцать человек, следовательно, каждому были нужны кровать, матрац, подушка и два одеяла. Одно только снабжение постелями должно было вылиться в кругленькую сумму. А сколько тарелок, чашек, стаканов, вилок, ножей? Нужно было делать перегородки – как насчет стройматериалов? Металлы любого типа были самыми редкими из всех. А трубы и арматура? Бараки нужно было покрасить внутри и снаружи, и…
Я была рада, что мы прибыли в Лос-Анджелес, и пришло время выходить. Как бы то ни было, а сделать мы могли не слишком много, если не считать того, чтобы написать другое заявление в министерство военного производства.
Это был необыкновенно длинный тур. Все меньше и меньше времени оставалось до того, как люди должны были приехать, чтобы провести свои отпуска в Музыкальном лагере семьи Трапп. Мы уже получили сто четыре предварительных заказа от тех, кто действительно хотел приехать этим летом и оплатил депозит, по десять долларов каждый.
Наконец, мы вернулись на восток. Мы кинулись домой и в Монтпилиер, и мистер Меррилл вручил нам договор об аренде и пожелал удачи. Это было 24 мая. Поскольку первые приглашенные должны были приехать 10 июля, у нас почти не оставалось времени, чтобы превратить заброшенный лагерь в комфортабельное место для музыки.
Мистер Меррилл сообщил нам хорошие новости: ему удалось найти некоторое количество умывальников, туалетов и пару вагонов лесоматериалов. Остальное, мы были уверены, что сумеем найти. Остальное?..
Нельзя было терять время. К нашему великому разочарованию, Министерство военного производства поставило нас в известность, что нам не разрешено было использовать ничего нового. Даже стройматериалы мы должны были использовать уже старые. Это был удар. Мы дали объявление в газету и не пропускали ни одного аукциона, энергично таща домой все то немногое, что могли найти на чьем-то чердаке. Кроме того, кто-нибудь из нас постоянно бродил по всем комиссионным магазинам Бостона и Нью-Йорка в поисках умывальников, туалетов, резервуаров для горячей воды и электрической арматуры, но мы не могли использовать подержанные трубы. Еще одно обращение было также отклонено. Драгоценное время уходило. Приехала комиссия и исследовала это место с точки зрения необходимости для военных усилий. Мы пытались объяснить, что оно было необходимо для хороших концертов и всего, что могло бы поднять моральный дух. Заявление на трубы было удовлетворено.
Каждый день телефон был занят.
– Дядя Грэйг, где я могу достать?.. – и с каждым разом молчание на другом конце провода становилось все длиннее и длиннее. В конце концов мы нашли необходимых людей. Но художники не могли начать, пока не кончили плотники, плотники не могли закончить, пока еще работали водопроводчики, а водопроводчики не могли прямо сейчас доделать свою конструкцию, пока не прибудут трубы из Бостона или Нью-Йорка.
Но о скольком еще нам приходилось думать! Наш проспект обещал будущим жителям лагеря, что мы будем петь с ними на открытом воздухе, у ручья, под спокойными тенистыми деревьями в роще, где всегда было прохладно, даже в июле и августе. Это требовало скамеек.
– Дядя Грэйг, не можете ли вы представить, где мы могли бы раздобыть скамьи, для – ну скажем, – для большого количества людей?
Верный дядя Грэйг мог представить. Это было на аукционе у Мосгленских водопадов, где скамейки фигурировали в списке. Мы получили их.
По мере того, как я говорила в целом о лагерях с разными людьми, я все более и более убеждалась в том, что такие возрожденные места вовсе не были необычными для Соединенных Штатов. Но мне сказали, что два человека были необходимы для лагеря: управляющий и повар. Никто из нас никогда не был в американском лагере, никогда не видел его изнутри, поэтому я просто посчитала само собой разумеющимся все, что слышала, и отправилась в очередную поездку в Бостон. На этот раз для того, чтобы посетить не ремонтные компании, а агентства по найму. Через три дня мне сказали, что я могу считать себя на редкость везучей, так как уже найден управляющий лагеря, о котором говорили, что он чрезвычайно квалифицированный и опытный. Перед тем, как он примет должность, однако, он хотел бы увидеть место. Он должен был приехать в течение нескольких дней.
Они также нашли мне повариху, которую полагали идеальной на кухнях Австрии, Франции, Америки и Китая. Она спрашивала сто долларов в неделю и хотела привезти с собой мужа.
Поскольку я уже все равно была в Бостоне, я продолжила охотиться за кружками и кастрюлями, креслами и одеялами. Мне приходилось ходить из одного магазина в другой, ухватывать здесь дюжину одеял, там – шесть подушек, а в третьем месте – пачку ложек, надеясь найти где-нибудь подходящие под пару ножи и вилки.
Потом пришел день, который я никогда не забуду. Уже вернувшись из Бостона, я как-то стояла в одном из бараков, беседуя с мистером Стилом, нашим плотником. Вошла Мартина с двумя посетителями.
– Эти джентльмены – из Министерства военной промышленности, – объявила она.
Скоро я обнаружила, что эти джентльмены сами были Министерством военной промышленности, и мы им совсем не нравились – все, что было связано с именем Траппов, – была ли это ферма семьи Трапп или Музыкальный лагерь семьи Трапп – слишком много заявлений.
Они неумолимо оглядывались вокруг, указывая на новейшие части, и говорили:
– Это новый материал.
Это было и так и не так. Мы пытались объяснить им, что купили его полгода назад для фермы, а теперь выкупили поддержанным с фермы для лагеря. Но это не делало ситуацию лучше. Один из джентльменов помахал перед моими глазами маленькой книжечкой в шесть страниц с очень мелким шрифтом и сказал:
– Вы не читали это? Разве вы не знаете, что нарушили закон?
Я видела эту брошюрку раньше, но она была на таком средневековом английском, со всякими «прежде» и «необходимые средства», со ссылками на перечни и положения, которые были «изменены на…» и «непрерывно совершенствовались», что я так и не смогла разобрать, о чем это все было.
Оба джентльмена были неумолимы, один из них решительно сказал:
– Вы должны остановить всю деятельность здесь и на ферме. Вы вызываетесь во вторник в главный офис на Монтпилиер для слушания вашего дела.
С долгим, полным сочувствия взглядом, мистер Стил, плотник, выскользнул. Была суббота, и до вторника оставалось еще много времени. Много времени, чтобы думать и жалеть.
В главном офисе в Монтпилиере мне сообщили, что в связи с тем, что я преднамеренно нарушила закон, параграф такой-то и такой-то, я приговариваюсь к штрафу в десять тысяч долларов наличными и тюремному заключению сроком на один год. Что я могу сказать в свою защиту?
Несмотря на то, что мой английский, в соответствии с моей собственной оценкой, был вполне подходящим для большинства случаев, он, к сожалению, становился все хуже и хуже, когда я волновалась, а именно так сейчас и было. Кто мог одолжить мне десять тысяч долларов для уплаты штрафа? Возьмет ли когда-нибудь нас обратно «Коламбия Консертс» после года тюрьмы? И что скажет моя семья, Фредди Шенг, Дринкеры, и все остальные наши друзья? У меня разгулялось воображение. Чем больше я старалась говорить спокойно и сдержанно, тем больше запиналась и заикалась. Я попыталась объяснить, что непреднамеренно нарушила закон.
– И, джентльмены, – сказала я, – я не могу отбыть весь свой срок сразу. Не разрешите ли вы мне сделать это по частям? Полгода я буду должна зарабатывать деньги для выплаты штрафа. А другие полгода я могу провести в тюрьме. Думаю, я могла бы сделать это за два года.
После этой героической речи я была измучена. Одна-единственная слеза выкатилась из моего правого глаза и медленно скатилась мне на нос, и я ничего не могла с этим поделать.
Неизвестно, что повлияло на джентльменов: эта слеза или выражение моего лица. Они удалились на мгновение, и когда снова вошли в комнату, то были совершенно другими. Я могла расслабиться и не волноваться, и все должно было уладиться. Они увидели, что я не хочу обмануть правительство, и поэтому сегодня после полудня они могли бы подняться на Льюс-Хилл для повторного исследования. Я могла отправиться вперед.
Они приехали и были очень человечны. Мы показали им все, и дом и лагерь, и объяснили назначение каждой постройки. Было время ужина, и мы попросили их остаться на австрийскую еду – гуляш с пивом и яблочный пирог. Когда они убедились, что здесь действительно не было ничего нечестного запутанного, они перестали быть ужасно официальными и стали очень дружелюбными. На следующее утро мы могли продолжать свою работу, и мне не нужно было ни отправляться в тюрьму, ни платить штраф. Но джентльмены вместе с нами прочли ту брошюру Министерства военной промышленности, чтобы избежать дальнейших недоразумений.
Наши мальчики благополучно прибыли в Европу. Между тем настал замечательный семейный праздник: первое причастие Иоганнеса. Ему было только пять, но еще с младенческих дней он вместе с нами присутствовал на Священной Мессе по утрам, и со дня на день должен был настать грустный момент, когда Иоганнес должен был остаться единственным кто не получил Благословенного Хлеба. Он начал просить об этом с трех лет. Когда ему сказали, что он должен подождать до тех пор, пока не будет в состоянии совершить настоящую жертву, чтобы продемонстрировать свою искреннюю любовь, он пожелал узнать, что такое жертва.
– Сделай что-нибудь, что тебе не хочется делать, например, съешь без криков свой шпинат, – охотно объяснила ему Лорли. – Или не делай чего-то, что тебе хочется сделать, например, оставь мне те конфеты.
И маленький мальчишка пошел по пути совершенствования, пытаясь обуздать свои симпатии и антипатии. Когда на ферме была устроена маленькая церковь, добавилось новое испытание. Каждую субботу, вечером, вся семья сидела снаружи на скамейке, пока один за другим все входили внутрь, на исповедь, а Иоганнесу всегда говорили, чтобы он сидел спокойно и молчал, так как он еще маленький. Но теперь настал великий день. Он знал все, что ему полагалось знать, и проявил добрую волю в течение длительного периода времени, и епископ дал разрешение на его первое Священное причастие в день праздника тела Христова. Предыдущим вечером Иоганнес в первый раз отправился в церковь на исповедь. От этого он не мог удержаться.
– Сейчас моя очередь, – и при слове «моя» от стукнул себя в маленькую грудь. – Сейчас моя очередь. Теперь я иду! – он кричал на весь дом.
На следующее утро он стоял на коленях в красной сутане для мальчиков и стихаре у ступенек алтаря, держа в руках зажженую свечу, чтобы впустить в свое юное сердце своего Господина и Учителя. Позже, за завтраком, сияющий, счастливый мальчик сидел на почетном месте, а его тарелка была украшена цветами и усыпана маленькими подарками.
Это случилось всего за две недели до того, как нужно было открывать лагерь. Ни один дом еще не был закончен. Вся семья лихорадочно работала. Кровати были обещаны одним магазином в Бостоне, оборудование для кухни – магазином в Нью-Йорке, но ничего еще не пришло. Мы снова жили надеждой.
Дождливым утром мы собрались на лагерной кухне на семейный совет по поводу проржавевших армейских печек и жирного и грязного цементного пола, потрескавшегося во многих местах. Кухня была больным местом лагеря. Краска шелушилась на унылых, оловянного цвета стенах. Она была совершенно пуста, если не считать этих огромных печей и нескольких скамеек, на которые мы уселись. Мы не смотрели с особой надеждой на это утро. Мы все занимались покраской, и можно было легко сказать, кто красил красный пол в церкви, или белые подоконники в некоторых залах, или зеленые коробки под цветы. Со своих мест мы возмущенно оглядывали кухню, когда дверь отворилась, и один из рабочих сказал:
– Тут кто-то хочет повидать вас.
Хорошо одетый красивый человек средних лет приподнял шляпу и после бодрого «доброе утро всем», сказал:
– Не могли бы вы сообщить обо мне баронессе?
Боже – управляющий лагеря! Это лагерная кухня была последним местом в мире, где я хотела бы встретить его, но вот был он, а вот я, и в таком наряде. Слишком поздно. Драгоценный джентльмен, от которого, как мне сказали, должен был зависеть полный успех нашего предприятия, уже был здесь. Оставалось только надеяться на лучшее, на его воображение, на его чувство юмора – в конце концов, идет война, а лагерь нужно закончить в течение десяти дней, потому что это необходимо.
Я отважно выступила вперед чтобы приветствовать и представить его. Он чрезвычайно любезно воспринял мои извиняющиеся замечания и сказал:
– Ничего, не беспокойтесь. Не будете ли вы добры показать мне сейчас лагерь?
– Но это и есть лагерь! – хором откликнулись девочки.
– А это лагерная кухня! – пронзительно воскликнул пятилетний Иоганнес. – Она еще не совсем закончена, – добавил он.
– Не… совсем… закончена!.. Вы же… не… хотите сказать!..
Я ясно увидела, что нужно сменить обстановку и предложила:
– Давайте пойдем в зал отдыха.
Гедвига остановила меня.
– Нет, мама, извини, но я сейчас крашу там.
Куда еще нам было идти? Об общежитиях не могло быть и речи, будущая церковь выглядела будто вывернутая наизнанку собачья конура, а что касается многих прекрасных мест под деревьями и у ручья – дождь лил, как из ведра. Такси почему-то еще не уехало. Скоро я узнала, почему. Шофер хотел узнать, что делать с двумя элегантными кейзами из свиной кожи, теннисной ракеткой и набором клюшек для гольфа.
Я предложила, чтобы он заехал к нам на ферму на чашечку чая. Там я быстро переоделась в свое лучшее платье и, стараясь быть обаятельной как никогда раньше, нарисовала ему яркую картину будущего лагеря.
