Текст книги "Звуки музыки"
Автор книги: Мария фон Трапп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
Глава III
ОБОСНОВЫВАЕМСЯ
Настал день, когда напротив отеля «Веллингтон» трясся большой голубой автобус с надписями «Специальный» и «Хор семьи Трапп», проглатывая пятьдесят шесть мест багажа и десять членов хора. Так как в Америке у нас не было дома, пришлось взять весь свой багаж с собой. Приятный широкоплечий водитель приветствовал нас. Очень скоро он ухватился за идею, что на нем лежит благородная задача введения нас в курс американского образа мышления и бытия, поскольку мы были самыми зелеными из новичков, которых ему приходилось возить по американской земле.
Он выполнил настоящую работу. Время от времени он говорил:
– Позвольте кое-что вам объяснить!
Это было предупреждение, которое заставляло каждого, чем бы он ни был занят, – ел, спал, читал или просто глазел в окно, – отрываться от своего занятия и с восхищением прислушиваться к объяснению, как например:
– Это крупнейший авиационный завод в мире.
Или:
– Сейчас мы въезжаем в Кентукки – trifle and moonshine [12]12
Пустяк и вздор ( англ.).
[Закрыть].
Замечания вроде этого для нас были немного таинственными. В своем маленьком словарике я не смогла найти ни «trifle», ни «moonshine», но так или иначе, это было впечатлением от штата Кентукки, которое сохранилось у меня на долгие годы.
Но все это пришло позже. Сначала голубой автобус отправился в Истон, штат Пенсильвания, вверх по крутой горе. В колледже Лафайета состоялся наш первый концерт. Пришли мистер Вагнер и весь персонал его офиса. Совершенно неожиданно мы осознали факт, что это была не просто другая страна – на этот раз мы пересекли океан. Теперь это был другой континент, и сегодня вечером был первый концерт. Будет это успех или провал? Эти мысли приводили нас в состояние все большей и большей торжественности, и когда наконец настал решающий момент, и нам нужно было выходить на сцену, мы снова чувствовали себя такими же жалкими и смущенными, какими были в Зальцбурге. Но здесь не было Лотты Лехманн, сидящей в первом ряду. Жиденькие аплодисменты приветствовали робких новоприбывших.
Аплодисменты! Об этом можно написать целую книгу. Простодушный читатель может думать, что аплодисменты – это просто аплодисменты. Как он неправ! Если бы он только знал, какое множество существует оттенков аплодисментов, и как нежно они ласкают ухо артиста. Существуют громоподобные аплодисменты более поздних лет, когда вы возвращаетесь в зал, набитый людьми, которые выглядят так, словно помогают вашему возвращению. Как они согревают сердце и воодушевляют! Есть вежливые, немногочисленные аплодисменты, продолжающиеся не слишком долго, достаточно для того, чтобы позволить вам дойти до середины сцены и поклониться – мягкие аплодисменты новичкам или начинающим. Бывают едва слышимые аплодисменты, производимые светскими дамами в перчатках на утренних мюзиклах и сопровождаемые вежливо прикрываемыми зевками. Вас они не слишком заботят, так как если вы уже дошли до утренних мюзиклов, вас больше ничего не беспокоит, Есть теплые, продолжительные, восторженные аплодисменты после хорошего концерта от искренней аудитории, вызывающей на «бис». Это заставляет вас забыть об усталости и превращает ваши выходы на «бис» в лучшие номера программы. Есть шаблонные аплодисменты образованных людей, концертной публики, чьи прародители всегда посещали концерты; кто, аплодируя мягко и спокойно, с поднятыми бровями вглядываются в программки, спрашивая:
– Кто был этот малый – Палестрина, или Виктория, или Томас Морли [13]13
Д. П. да Палестрина (ок. 1525–1594) – итальянский композитор, Т. Л. де Виктория (ок. 1548–1611) – испанский композитор, Т. Морли (1597 или 1558–1602) – английский композитор ( ред.).
[Закрыть]? Мы никогда не слышали о нем раньше, но это было очень мило.
Эти – надежная опора музыкальной жизни, те, кто дает шанс новичкам.
Позднее вы учитесь воспринимать аплодисменты как вызов и проводить концерт от «негромкого» до «восторженного» отклика.
Но это позже, а тогда было наше первое выступление в Новом Свете. Просматривая теперь программу, мы знаем: во-первых, это было слишком длинно; во-вторых, слишком серьезно. Что помогло нам совершить чудо, заслужить в конце кое-какие действительно восторженные аплодисменты – это, должно быть, наша сердечная искренность. Люди в зрительном зале просто не могли не почувствовать, что все это было совершенно искренне. Это исходило от сердца, и именно поэтому они сердечно принимали это. После каждого номера, когда мы уходили за кулисы, лицо мистера Вагнера выглядело чуть менее мучительно, и в конце концов Георг даже прошептал:
– Он говорит, все идет прекрасно.
Но в конце этого вечера мы были совершенно измучены. После целой теперешней концертной поездки мы не были бы настолько «отключены», как были тогда в Истоне, штат Пенсильвания, в тот памятный октябрьский день.
Впрочем, такое волнение бывает лишь раз. Постепенно это становится привычным – кланяться и улыбаться, выходить на сцену и снова уходить. Очень скоро мы узнали, что концерты были не самой тяжелой частью вечеров. Гораздо утомительней прием посетителей. Мы выстраивались в ряд, люди начинали подходить, бормоча свои имена и утверждая, что чрезвычайно рады познакомиться с нами, или что они получили удовольствие от каждой минуты концерта. Мы изо всех сил старались с искренней улыбкой встретить каждое их слово и сказать в ответ что-нибудь вежливое. После определенного количества таких процедур мы окончательно исчерпали свой скудный словарный запас, и даже улыбка на нашем лице замерзала в постоянную дугу. Мы удивлялись тому, как много жителей в Роаноке, или Спрингфилде, или в Лексингтоне. Мы начали уже удивляться, действительно ли это все новые посетители, или первые снова встали в очередь и во второй раз пришли пожать нам руку.
Георг ненавидел этот вид пытки всем сердцем. Я едва решилась взглянуть на него, когда после концерта председательница Комитета Женщин радостно объявила:
– А сейчас – небольшой прием.
Кто, однако, мог бы описать мое изумление, когда в один из вечеров, когда мы, как обычно, были выстроены в ряд, я заметила озорные огоньки в глазах мужа после того, как мы приветствовали по крайней мере уже две сотни леди. Он просто светился и что-то говорил каждой. Мне захотелось понять это, и я стала продвигаться все ближе и ближе к нему, пока, совершенно неожиданно, мне не пришлось использовать носовой платок, чтобы скрыть сильный приступ кашля. Я услышала, как он говорил на нашем родном языке:
– 376, 377, 378…
И каждая леди, совершенно польщенная, отвечала:
– О, благодарю вас!
Он считал их! Когда наконец мы все собрались, держа в руках кофе, все, что он сказал, с блеском в глазах, было:
– 611!
Однажды мы давали концерт на Юге, в маленьком колледже, руководимом Сестрами. Это был их первый концерт, и Преподобная Мать, маленькая пожилая монахиня, волновалась. Она суетилась вокруг кулис с глазами, как у испуганной птицы. Мне было жаль ее и хотелось утешить. В мозгу у меня вспыхнуло: «Если кто-то очень нервничает, и вы хотите его успокоить, скажите только…» – и я сказала так по-дружески и убежденно, как только могла:
– О, Преподобная Мать, сохраняйте, пожалуйста, спокойствие.
Что она и сделала.
В другой раз – это было на Среднем Западе – нас пригласили в дом епископа. К этому времени мы уже знали, что епископы бывают разные. Одни непринужденны и добры по-отечески, так что можно почти забыть, кто они и с полным доверием говорить «отец». Другие, так сказать, никогда не расстаются со своим саном. Это епископы каждым дюймом своего тела. Тут вы сталкиваетесь со всем достоинством и авторитетом Церкви. Это очень захватывающе. Один из таких и пригласил нас к обеду, и, разумеется, это был официальный обед, с речами и тому подобным. Также были еще несколько других высоких сановников, и, сидя рядом с епископом, я расходовала свой лучший английский со скоростью мили в минуту. После того, как была прочитана послеобеденная молитва, по пути из трапезной в библиотеку епископ и я столкнулись в дверях. Он любезно предложил мне пройти первой, но, разумеется, я знала, что надо делать, и старалась всеми средствами пропустить Его Преосвященство вперед. Так, пропуская один другого, мы создали пробку. Тут мне на память опять пришло наставление доктора Джонсона. «Если вы хотите, чтобы кто-нибудь немедленно покинул комнату, только скажите…» Таким образом, глядя прямо в глаза епископу, я уверенно сказала с лучшим своим произношением:
– Пожалуйста, епископ, – проваливайте.
Шел декабрь и я носила номер Третий. Газеты отмечали «величавую» мать, «величественную» фигуру, но это было все. Я избегала смотреть в зеркала и заснеженные окна и удивлялась, не будет ли это, двойня, и не будет ли второй ребенок мальчиком. Однако мне не приходило в голову обратиться к врачу. В конце концов, я не была больна. По крайней мере серьезно, так как к раздувшимся ногам и боли в спине я научилась приспосабливаться.
Мы с Барбарой чувствовали их все сильнее с каждым днем этой поездки. Это вовсе не было забавой – часами тесниться в автобусе, по нескольку раз в день менять одежду – до, во время и после концертов – репетировать каждое утро и петь каждый вечер, подниматься в автобус и выходить из него, каждую ночь спать в другой постели, и есть эти странные, новые виды еды, такие как груша с майонезом (тьфу!), или консервированная ветчина с сахаром, или дыня с перцем и солью. С другой стороны, ни за какие деньги было совершенно невозможно достать хотя бы одно из тех блюд, по которым я тосковала всем своим существом. Это кажется глупо, но я часами могла мечтать о бутерброде с ветчиной или яблочном штруделе. Но у нас с Барбарой не было времени уделять слишком много внимания этим мелким неудобствам.
Все шло гладко до одного вечера, последнего перед тем, как мы достигли Нью-Йорка. Мы давали концерт в очень маленьком городке в штате Делавэр. Остановились в крошечной гостинице, в местечке, выстроенном вдоль железнодорожного полотна. Без всякого предчувствия того, что должно было случиться, я пожелала своей семье «спокойной ночи» и отправилась в свою комнату, которая была единственной на четвертом, последнем этаже.
Я крепко спала, когда мне приснилось, что я слышу рычание льва. Мне казалось, что я отчаянно пыталась убежать и не могла. В момент полного отчаяния я проснулась. Но что это? Окончательно проснувшись, я по-прежнему слышала льва, его рычание было все ближе и ближе. Я до смерти перепугалась. Теперь это что-то ужасное было прямо рядом с моей кроватью, рычащее и грохочущее. Весь дом дрожал. Дрожала моя кровать. Мы с Барбарой тоже дрожали. Потом шум стал утихать, и с громко стучащим сердцем я вслушивалась, пока все не стихло. Но лишь только я стала засыпать, как все началось снова, исходя теперь из противоположного направления. Теперь я по-настоящему сильно испугалась. Я хотела позвонить кому-нибудь, но ни в комнате, ни поблизости телефона не было, да к тому же, именно этой ночью я забыла спросить номера комнат других членов моей семьи.
Так и прошла ночь – то с нарастающим, то с убывающим львиным рычанием и со все больше и больше пугающимися мной и Барбарой. Около четырех часов утра я почувствовала необычную боль. Теперь я уже по-настоящему разволновалась. Что если сейчас, здесь, в этой маленькой одинокой гостиничной комнатке должно было что-то случиться?
В моменты наивысшей опасности становишься сверхчувствительным. Промелькнут картинки прошлого, возможно возвращающие вас в дни вашего детства, и вы уже в состоянии понимать голоса, которые в повседневной жизни вы не слышите, так как слишком заняты.
– Мария помогла – Мария всегда поможет.
Были ли вы когда-нибудь в одной из знаменитых церквей паломников в Австрии, Италии или Франции – в Лурде, например? Видели ли вы там сотни маленьких картинок, серебряных сердец, восковых рук и ног? Слова, повторяемые всеми вокруг, нацарапаны на стене, разукрашенные в старомодном стиле, расписанные просто или художественно: «Мария помогла – Мария всегда поможет». Такие места не вырастают быстро. Они – результат слез и молитв в течение столетий. Если вы преклоните колени в таком доме молитвы, если вы когда-нибудь возьмете туда свои тревоги и волнения – когда вы будете за тысячи миль оттуда, уже взрослым человеком, совершенно неожиданно образ всего этого возвратится к вам в момент разрывающего страха.
Я прямо села на кровати, сложила руки и сказала вслух:
– Пресвятая Мадонна, помоги мне. Пусть ничего не случится с этим ребенком. Обещаю своими собственными руками принести ее в капеллу Святого Георгия, а также большую свечку.
Как я хочу, чтобы никто не был слишком «взрослым» для того, чтобы понять, какое неописуемое спокойствие может поселиться во встревоженном сердце. Это спокойствие, обещанное тем, кто «стал словно маленький ребенок». Я откинулась назад и почти сразу заснула, долго и спокойно проспав до утра.
Когда я проснулась, вся моя семья собралась вокруг моей постели, выглядя утомленными после бессонной ночи и чрезвычайно удивленные, обнаружив меня мирно спящей. Им тоже помешало рычание льва, который, в результате расследования, оказался не более, чем поездами, сновавшими между Нью-Йорком и Вашингтоном.
Минуя, Нью-Йорк, мы захотели рассказать «дедушке Вагнеру», как прекрасно все идет с концертами. Это был восьмой месяц Барбары, и я была убеждена, что надо было быть слепым, глухим и немым, чтобы не заметить «это». Желая поговорить, я небрежно заметила:
– Конечно, я буду счастлива, когда ребенок наконец будет здесь.
Старый холостяк подскочил как ужаленный.
– Чей ребенок? – спросил он.
– Ну… мой, – невинно ответила я.
Эффект был трагическим. Он немедленно отменил все наши оставшиеся концерты, и наше турне тотчас пришло к своему неожиданному завершению. У него и в самом деле даже мысли не было – как это было плохо! Что за несчастье! Меньше концертов значило меньше денег, а нам необходим был каждый цент.
Что дальше?
Немного огорченные, мы отправились в отель «Веллингтон».
Там мы встретили миссис Пессл, мать Йеллы Пессл, клавесионистки и прежней знакомой из Вены. Она и профессор Александр Вандерер, первый гобоист венской филармонии, заметно поддерживали нас на первых этапах нашей музыкальной жизни там, в Австрии. Было приятно увидеть их снова.
– Так, ребята, – сказала миссис Пессл и попала прямо в точку, – есть лишь одна вещь, которую вы должны сделать, если хотите добиться успеха в Америке. Вам нужно дать концерт в Городском Зале. Это делает каждый артист, который хочет проложить себе дорогу. И для этого вам нужен агент по рекламе.
– Кто?
– Ну… разве у вас нет никого, кто создает рекламу для вас? – спросила она, крайне изумленная.
– Что создает для нас? – глупо спросили мы.
Это было слишком для добросердечной леди.
– Но дети, дети, это же ужасно! – она тотчас позвонила девушке, которая сделала всю рекламу для Йеллы и попросила ее приехать в «Веллингтон». Мы не должны терять ни дня, настаивала миссис Пессл.
Эдит Беренс приехала, и вместе с ней миссис Пессл объяснила нам значение и важность концерта в Городском Зале Нью-Йорка. Это должно было обойтись нам в 700 долларов, это заставило нас содрогнуться, но это могло дать миллионы, и эта мысль снова вселила в нас надежду. Это должно было быть скоро, так скоро, как только возможно, и глаза миссис Пессл блуждали по мне. Я видела, что никакой номер Третий не мог никого обмануть. Ближайший доступный в Городском Зале день был через две недели, Эдит узнала по телефону. Отец Вазнер очень искренне одобрил идею, и мы согласились.
– Это дает нам время для рекламы, – крайне удовлетворенно заявила миссис Пессл. И она начала. Нашим спокойствию и уединенности настал конец. Эдит преследовала нас с одним или несколькими фотографами, куда бы мы ни пошли, что бы мы ни делали, и в газетах стали появляться снимки: семья Трапп ест в китайском ресторане; семья Трапп осматривает городские достопримечательности; вытягивают шеи в Рокфеллеровском Центре; делают покупки на 5-й авеню; выглядывают из автобуса; садятся в трамвай; переходят улицу; спускаются по ступенькам. Мы привыкли замедлять шаги в магазинах, отелях, кинотеатрах – везде – чтобы нас успели сфотографировать. Отец Вазнер (о, как он ненавидел это!) указывает дорогу. Изучает счет. Ест английские оладьи (его любимое блюдо на завтрак). Чистит ботинки.
Потом пошли интервью «Тайм», «Таймс», «Лайф», «Геральд трибьюн», «Сан», «Дэйли-ньюс».
– Когда вы прибыли в эту страну?
– Как вам нравится Америка?
– Почему вы покинули Европу?
– Каковы отличия в пище?
– Почему вы носите эти смешные платья?
Мы безнадежно пытались рассказать о музыке – нашей программе, но Эдит уверила нас, что публику намного больше интересуют другие вопросы.
В этой ужасной затее с Городским Залом было одно единственное утешение: мы могли сделать свою собственную программу. И мы ее сделали. Для первой части мы выбрали три самых сложных мадригала, которые знали (в конце концов, мы хотели показать, что мы умели!), вторая часть была посвящена целому песнопению: «Jesu, Meine Freude» [14]14
Иисус, моя Радость ( нем.).
[Закрыть], все ее сорок пять минут.
Так как мы были совершенно неизвестны, миссис Пессл предложила, чтобы ее дочь, тогда уже достаточно хорошо известная клавесионистка, присоединилась бы к нашему сольному концерту, по очереди с нами появляясь с произведениями на клавесине.
Настал знаменательный день, а вместе с ним – наш великий шанс. Серьезно и торжественно стояли мы на сцене в Городском Зале. Ни грима, ни ненужных улыбок, все сосредоточено на исполнении великого песнопения Баха. Зал был заполнен на три четверти. Многие из них были «контрамарочниками», другие – любопытными менеджерами со всех мест, пришедшими послушать этот новый аттракцион – поющую семью. Насколько они хороши? Могли ли привлечь широкие слои публики со всей страны? Есть ли у них деньги? Многие из них ушли еще до того, как в воздухе торжественно прозвучал последний хорал: «Jesu – meine – Freude!»
Некоторые люди, однако, были серьезно взволнованы и даже пришли сказать нам об этом. Высокий, молодо выглядящий мужчина стремительно ворвался за кулисы и с влажными глазами, схватив мои руки обеими своими, сказал очень взволнованным голосом:
– Это, я уверен, именно то, чего хотел Иоганн Себастьян. Вы должны прийти и повидать меня в Публичной библиотеке. Я Карлтон Смит.
Теперь настала бессонная ночь ожидания утренних газет, которые должны были решить нашу судьбу в печати. Либо мы сделали себе имя, либо…
На следующее утро прибежали возбужденные Эдит, Йелла и миссис Пессл, каждая размахивая газетами и восклицая:
– Замечательно! Отлично! Грандиозно!
Они прочли нашим гудящим ушам, что мы были «как никакая другая ныне живущая семья»; что «когда восемь членов одной семьи играют и поют так, как это сделал в субботу ансамбль семьи Трапп, музыка кажется просто чудесной»; «как хор, Траппы оказались изумительны. Они совершенно очевидно обладают либо абсолютным слухом, либо совершенно необычной памятью на тональности. Эффекты, достигнутые в номерах Преториуса, Лехнера, Айзека, относились к тем, которыми обладают музыканты с отличительным стилем. Их работа в сложном песнопении Баха была точной и верной в передаче усилий композитора. Это было потрясающее музыкальное зрелище». Все это венчалось значительной ежедневной газетой, которая выделила две колонки и, среди прочего, писала: «Было что-то необычайно милое и привлекательное в скромных, серьезных певцах, когда они образовали тесный полукруг вокруг своего руководителя для первоначального предложения; красивая, осанистая (!) мадам фон Трапп в просто черном, остальные – в черно-белом. Было естественно ожидать от них работы повышенного изящества, и в этом они не разочаровали», – и так далее, длинная колонка. К этому времени большинство из нас скакали вокруг в радости и ликовали. Наконец кто-то стал интонировать «Nun Danket Alle Gott» – великий гимн благодарения Баха. Мы были ужасно счастливы, что «сделали себе имя», хотя еще не знали, что это означало.
В понедельник утром мы нанесли обещанный визит в Публичную библиотеку, чтобы повидать Карлтона Смита. Он разговаривал с джентльменом, которого представил как профессора Отто Альбрехта.
– Отто – любитель музыки, и я все рассказал ему о вас, – Карлтон сиял. – Между прочим, какие у вас планы?
– Мы сейчас подыскиваем место, где могли бы поселиться на следующие недели. Этот отель такой дорогой, – ответил Георг.
Лицо профессора Альбрехта зажглось.
– Я знаю меблированный дом, который сдается, недалеко от места, где я живу.
И в истинно американской манере он сделал пару телефонных звонков, и все было улажено. Плата была сто долларов в месяц, и мы могли переехать прямо сейчас.
Георг и старшие девочки отправились вперед, вместе с Отто Альбрехтом, чтобы приготовить дом. Очень скоро уже было Рождество, и нам с Барбарой очень нравилась идея спокойно устроиться где-нибудь, чтобы некоторое время под нами ничего не двигалось. Дом был в Джемэнтауне, Филадельфия. Когда мы вышли на Северном вокзале, там нас ждали Георг, Отто Альбрехт и несколько машин. По дороге от вокзала к Джемэнтауну Георг сказал:
– Это совершенно неописуемо. Абсолютно посторонние, друзья Отто Альбрехта, останавливают машины и заходят, чтобы узнать, чего у нас не хватает. Потом они возвращаются с ложками, вилками и ножами, стаканами, одеялами, один принес кровать, другой – кружки и кастрюли, а один даже пришел с коробкой пластинок. Сейчас у нас дома патефон. Теперь они приехали со своими машинами, чтобы помочь мне устроить семью. Это квакеры из Общества Друзей, как мы привыкли называть их в Европе.
Общество Друзей. Они не были мне в новинку.
После первой мировой войны, когда несчастья преследовали меня, студентку в Вене, голод стал столь ужасным, что было невозможно учиться или выполнять какую-то работу. За кусок еды каждый мог пожертвовать всем. В этот критический момент в Вену приехало Общество Друзей с едой, и каждый студент, и каждый школьник стал получать одну порцию горячей еды в день. Иначе меня могло бы и не быть сейчас. Такое никогда не забывается. И здесь они опять встретились на нашем пути – Друзья.
Когда мы вошли в нашу общую комнату, в камине горел огонь, и из патефона звучал великий «Хор Аллилуйя» из «Мессии».
Георг, заметив, как я была измучена, взял меня за руку и обнадеживающе сказал:
– И все это даровано тебе будет.
Да – друзья – один из редчайших даров в мире.
