Текст книги "Звуки музыки"
Автор книги: Мария фон Трапп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Теперь мы пели много, потому что люди были счастливы от этого. Это отвлекало их встревоженные мысли от их личных проблем. Мы становились весьма популярны на Острове Слез.
На четвертый день мы по-прежнему оставались там, с каждодневным распорядком во время дневных репетиций, упражнений на рекордере. Отец Вазнер работал над новой композицией. Мы писали письма в Швецию, письма благодарности. Мы спокойно ожидали слушания нашего дела. Нам со всех сторон говорили, что это была простая формальность, – нам просто нужно дождаться своей очереди. Предельно приятное письмо мистера Дринкера в значительной степени помогло нам ободриться. В полдень дверь снова распахнулась, и на этот раз были названы наши имена. Полисмен провел нас в зал суда. Там мы дали торжественную клятву говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, и тогда начался длинный допрос. Нас (и особенно меня) допрашивали два с половиной часа. Зачем мы приехали? Чем мы намерены заниматься? Где собираемся жить? На каком корабле думаем отплыть обратно? Мы не знаем? Есть ли у нас обратные билеты? Намерены ли мы вообще уезжать? И так далее. И после того, как мы сказали правду, только правду, и ничего, кроме правды, судья заявил, что не верит нам, после чего нас отпустили.
«А „Бергенсфьорд“ отплывает завтра», – пронеслось у меня в мозгу.
Наши товарищи с нетерпением ожидали результата, и когда они услышали, что произошло, все выглядели очень мрачно. Каждый раз, когда заключенного освобождали, все собирались вокруг него и сердечно аплодировали, пока он выходил в дверь. То же самое они собирались проделать и с нами. Но мы снова тихо сели и… стали петь. Это было единственное, что мы могли сделать, если не хотели заплакать. В середине песни Георга вызвали. Скоро он вернулся обратно, и его сияющее лицо сообщило нам: мы были СВОБОДНЫ. Наши друзья обратились к своим сенаторам и конгрессменам, поручившись за нашу честность, из Вашингтона на Остров Слез пришло распоряжение, и недоразумение разъяснилось.
Это было трогательно – смотреть как наши друзья-заключенные самозабвенно разделили с нами нашу радость. Сначала были несмолкаемые аплодисменты, пока мы собирали наши чемоданы, потом песня, еще аплодисменты, еще песня… Снаружи ждал Руперт, и на катере мы миновали Статую Свободы, на этот раз с другой стороны ограды.
Глава VII
ПОЗНАВАЯ ПУТИ ИНЫЕ
Теперь мы и в самом деле были в Америке, и хотя я не отважилась бы прошептать это даже на крыше Импайер Стэйт Билдинг [17]17
Небоскреб в Нью-Йорке ( ред.).
[Закрыть]или посреди Центрального парка в полночь, из страха, что чиновник Иммиграционной службы может снова услышать это.
Трогательная встреча с отелем «Веллингтон»! Я впервые обратила внимание, что в вестибюле висят зеленые ковры, и что коридорные и мальчики у лифтов одеты в красивую фиолетовую униформу.
И великое множество других вещей я, казалось, открывала заново, и много раз моя семья восклицала:
– Но, мама, разве ты не помнишь этого с прошлого года?
Нет, я искренне не помнила. Оказалось, что женщина, которая готовится стать матерью, больше занята собой, замечая во внешнем мире лишь самое важное.
Первый концерт назначили в Нью-Йоркском Городском Зале в субботу. Был конец недели, один из тех приятных осенних дней, когда в сельской местности листва пестрит богатством красок, и люди просто не чувствую себя так, чтобы остаться в городе и слушать Палестрину. Результат: мало публики. Дальнейший результат: разочарованный менеджер, который думал, что мы были лучшим «гвоздем программы», чем это показано в программах театральной кассы.
В конце недели, на которой был наш концерт в Городском Зале, в Нью-Йорк приехали наши филадельфийские друзья. Как замечательно снова их увидеть! Крофорды чрезвычайно доброжелательно предложили забрать к себе домой наших малышек. Розмари и Лорли снова могли ходить в свою старую Академию, которая была не слишком далеко от дома Крофордов. Расставание всегда было горьким моментом для всех нас. Но в то время я еще думала, что дети должны ходить в школу, и все остальное должно приноситься в жертву этому факту. Позже я стала думать иначе.
Это был год Всемирной ярмарки, и мы провели несколько волнующих дней в краях, которые казались книгой сказок.
Что означало выражение «гвоздь программы», мы тягостным способом познали на следующих неделях.
За короткое время мы познакомились с некоторыми крупнейшими зрительными залами в этой стране, вмещавшими от двух с половиной до четырех тысяч человек, и у нас всегда было достаточно возможности поразмыслить о цвете обивочного материала: в одном месте – серебряно-серый, в другом – темно-красный, или желто-золотой. Это происходило потому, что он не был закрыт человеческими фермами – огромные залы оказались практически пустыми.
Восемь-девять сотен человек почти терялись в этом обширном пространстве. В чем дело? Дедушка Вагнер «вложил кое-какие деньги в хор семьи Трапп», и теперь хотел получить их обратно. Вот почему они пели в больших залах. Но он забыл рассказать людям об этом. Во время нашей короткой встречи со зрителями, мы услышали предложения вроде того: «Вы не можете говорить людям слишком часто. Вам следует лишь убедить их, иначе они забудут». Для людей в Хартфорде, штат Коннектикут, в Хэррисбурге, штат Пенсильвания, в Ралее, штат Северная Каролина, или в Вашингтоне вопрос касался не забывания, а ознакомления с фактом, что их просили присутствовать на первом концерте хора семьи Трапп в их городе. Мы тихо приезжали и тихо уезжали, и мистер Вагнер возмущался все больше и больше. В то время он пользовался канцелярскими принадлежностями розового цвета. И в каждом отеле, в каждом концертном зале нас ждали эти розовые конверты, полные мягких упреков относительно того, как плохо мы все делаем последнее время. Подобные послания совсем не укрепляют перед концертом.
Мы становились все более нервными и обескураженными. Мы знали, что репетировали очень добросовестно. «Missa Brevis» Палестрины была шедевром, и мы пели ее хорошо. Такое просто чувствуешь. Также мы знали, что люди, приходившие на наши концерты, уходили глубоко взволнованными, и слова их оценки были искренними. Казалось, что-то не то было в нас самих – что же? Мы старались изо всех сил, даже если уставали, быть приятными и веселыми при приеме гостей – понравиться каждому. Но розовые конверты все продолжали приходить в больших количествах.
Во время нашего первого визита в его офис, мистер Вагнер встретил нас новостью, что в сложившейся ситуации он в состоянии подготовить лишь двадцать четыре концерта из сорока. На этот раз это было вызвано войной. Но в проведении оставшихся не должно было возникнуть никаких трудностей, едва лишь мы начнем петь. Теперь розовые конверты грозили не устанавливать больше дат, если залы будут продолжать оставаться пустыми. Это приводило в сильное уныние.
С другой стороны, мы замечательно проводили время. У нас опять был большой голубой автобус, снова с тем же водителем, который продолжал в своей дружеской манере:
– Позвольте мне объяснить вам кое-что.
Но на этот раз, с нашим продвинувшимся английским, мы понимали уже значительно больше из его слов.
Он с удовлетворением отметил, что мы продвинулись и еще кое в чем: это был наш багаж. Он тщетно пытался объяснить нам, что когда возил от побережья к побережью Дона Коссака, у каждого из взрослых людей был лишь небольшой кэйс.
– А эти дети, кажется, не появляются без трех чемоданов каждую ночь, – вздыхал он.
Я не спорила с ним на эту тему по той простой причине, что не знала достаточно английских слов, чтобы спорить. С другой стороны, я могла попытаться заставить его понять, что мне нужно каждую ночь распаковывать три моих чемодана, аккуратно складывать маленькие стопки ночных рубашек, блуз, панталон и так далее в ящики стола; мои по-разному обрамленные фотографии, будильник, Новый Завет, Требник, Молитвенник, подсвечник и маленькую вазу с цветами – ставить на ночной столик; вешать в шкаф платья. Это было все равно, как если бы я и не пыталась. Уверена, он никогда не сумел бы понять этого. Но теперь, при помощи чердака Крофордов, множество вещей остались позади, и каждый из нас входил и выходил в каждодневный отель только с одним большим и одним маленьким чемоданом.
На этот раз у меня не сработал фотоаппарат, причем как всегда, по правую руку от меня.
– Пожалуйста – остановитесь! – я была готова заплакать в самый неподходящий момент, когда водитель как раз догонял большой грузовик на оживленном шоссе. Потом, когда мы наконец остановились, я побежала назад и сфотографировала такой волнующий предмет, как придорожный рекламный щит, вещающий миру, что вы не можете жить без «форда».
Или же я снимала американское кладбище у обочины – просто воткнутые в траву камни – ни покрытых цветами маленьких холмиков, ни плит, ни железных или резных деревянных крестов. Эти кладбища совсем не выглядели так, будто их часто посещают и заботятся о них. Рядом с могилами не было ни стульев, ни скамеек. Вокруг кладбища не было ограды, и вообще не чувствовалось нежной любви, и это заставило Мартину воскликнуть:
– Не хотела бы я быть похороненной в Америке.
В Геттисберге мы засняли поле битвы, монументы и пушку. В Европе в каждом древнем городе есть памятник вроде этого, но в Америке этот – единственный, который мы помним.
На юге мы были очарованы испанским мхом и кипарисовыми деревьями, растущими прямо из воды. И неграми. Сначала робко, позже – все больше и больше ободренная сердечным и теплым приемом, спрашивала я, можно ли сфотографировать эту старую бабушку, покачивающуюся на террасе с премилым маленьким негритенком на коленях, или эту компанию крепких цветных ребят, собирающих хлопок или убирающих арахис.
Какой совсем другой тип достопримечательностей! На этот раз это были не соборы, галереи или музеи. Это зрелище было создано прямо рукой Бога: эти огромные дубы, эти кипарисовые рощи, эти бескрайние леса на горах Голубого хребта. Они не были творениями рук человека – ни Природный мост, ни пещеры в Вирджинии; ни Ниагарские водопады.
– Как это получается, – задумчиво размышляла однажды Агата, когда мы проезжали через бесконечные сосновые леса в Северной Каролине, удивляясь ярко красной почве, – что здесь, в Америке, я чувствую себя спокойно и совсем как дома, пока я на природе. Однако появляются хотя бы незначительные следы цивилизации – эти придорожные рекламные щиты, например, или эти противные деревянные дома – ах, это делает меня такой несчастной! Это портит местность, и тогда Америка мне не нравится.
Смешно – я чувствовала то же самое, и мы обнаружили, что и остальные тоже. Была некая дисгармония, которую привнес человек в восхитительную красоту этой страны.
– Если я думаю о деревнях в Европе, – сказал Руперт, – в Альпах, во Франции, в Англии, или в Скандинавии, там дома соответствуют пейзажу, и люди тоже. Они кажутся частью его.
– Да, – отозвался Вернер, – это правда. И те старые фермы, дома выглядят такими симпатичными и хорошо содержащимися, с цветами вокруг. Смотрите! – он указал в окно. Мы как раз проезжали ферму с хилыми сарайчиками. – Почему эти люди не позаботятся лучше о своих домах для своих детей и внуков?
– Ах, – вставил наш водитель, который прислушивался к нашей оживленной беседе, – вот где вы ошибаетесь. Кто хочет жить в сельской местности с детьми и внуками? Они просто хотят сделать себе кое-какие деньжата – например, нарубить немного леса или получить несколько хороших урожаев, а потом поехать в город и легко там продать их.
– Вы имеете в виду, – Гедвига разинула рот от изумления, – что на этих фермах люди не хотят жить всегда?
– Конечно, нет, – засмеялся он, и его явная интонация голоса говорила: «Вы сумасшедшие, европейцы».
– Кто же хочет гнуть спину от восхода до заката, если можно заработать намного больше денег и намного проще на заводе в ближайшем городе?
Да, разумеется, это объясняло загадку, почему так много домов не были покрашены.
Но, как бы то ни было, эта сторона Америки была для нас очень странной. Нам пришлось узнать об этой стране очень много, прежде чем мы смогли сложить воедино множество мелких кусочков.
Нашей следующей остановкой был Хартсвилл, штат Северная Каролина. Там мы сумели узнать чуть больше. В этом месте не было католической церкви, но в воскресенье утром на своей машине приехал священник из соседнего прихода и прочел мессу в частном доме, а мы ассистировали ему. Потом мы вместе позавтракали, и отец Пликунас, дружелюбный священник литовского происхождения, захотел показать нам свою церковь.
– Пойдемте, посмотрим. Это прямо за углом, – настаивал он и набил свою машину Траппами, как только было возможно. Мы помчались с ужасной скоростью сорок пять миль в час.
– Но вы сказали, это было…
– Да, как раз за углом. Это же совсем рядом. Моя церковь… – и он назвал неправдоподобное количество миль, размер как минимум трех епархий в Европе.
По мере того, как мы ехали дальше, на нас все большее и большее впечатление производила главная особенность Америки: ее ужасающие размеры.
Однажды в декабре, когда мы проезжали через чудные зимние леса и восхищались все увеличивающейся красотой ландшафта, когда мы ехали все дальше на север, опять прозвучало:
– Позвольте мне объяснить вам кое-что. Сейчас мы въезжаем в штат Вермонт. Постарайтесь не выглядывать из окон. Это не прогрессивный штат. Они выращивают лишь могильные камни.
Последний из наших двадцати четырех концертов состоялся в Филадельфии, в Музыкальной академии. Это было за два дня до Рождества. Потом мы были приглашены на обед к Дринкерам. Гарри Дринкер тепло принял нас.
– У меня есть дом для вас, как раз через улицу.
После ужина мы все отправились взглянуть на дом. Он был меблирован, и мы могли въехать в него немедленно.
– Вместо денег платите мне музыкой. – Так это и получилось: самый идеальный обмен товарами. Каждый давал то, что у него было. Мы пели с ним и для него произведения композиторов XVI и XVII веков, которые он еще не открыл для себя, и обе стороны были искренне счастливы.
Глава VIII
ЧУДО
Произошло неизбежное. После Рождества пришло еще одно розовое письмо, содержащее чек на остаток причитавшихся нам денег и уведомление о том, что мистер Вагнер уважает нас, как артистов, но не думает, что мы созданы для американской публики, и не видит возможности возобновления контракта. Он желает нам самых лучших небесных благословений для процветающего будущего.
Это было смертельным ударом.
Мы с Георгом отправились в Нью-Йорк поговорить с мистером Вагнером, но он лишь с грустью процитировал пятизначное число – деньги, которые он потерял на нас.
– Вы никогда не будете хитом в Америке. Уезжайте обратно в Европу. Там у вас будет большой успех.
Обратно в Европу, где свастика протягивает свои черные паучьи ноги по всей карте.
Крайне подавленные, мы отправились в «Веллингтон» после небольшого ужина в китайском кафе. В вестибюле мы встретили мужа одной знакомой артистки. Некоторое время назад, они тоже приехали из Австрии. Возможно, им был известен секрет привлечения американской публики, и мы доверили ему свои тревоги. В его глазах засветилось что-то такое, что сейчас, годы спустя, я могла бы охарактеризовать как настоящую радость освобождения от конкурента. Он сказал очень серьезно и убедительно:
– Мистер Вагнер определенно прав. Вы должны уехать обратно в Европу. Позвольте вам посоветовать: уезжайте прямо сейчас, до того как истратите последний доллар. Ваше искусство слишком утонченное. Здесь люди никогда не поймут вас. Здесь нет места для вас. Уезжайте обратно, туда, откуда вы родом, и будьте счастливы. Через три дня «Нормандия» опять отплывает. Позвольте мне помочь вам с билетами. Я позвоню и сделаю предварительный заказ?
Возможно, это был самый темный момент для нас. Звезда исчезала совсем. И я была очень благодарна, когда Георг сказал:
– Нет, благодарю вас, я могу сделать это сам, – и мы расстались немного холодно.
Потом мы сидели в своей комнате и смотрели друг на друга. Что теперь?
– Наш епископ сказал нам, что это была воля Господа – что мы поехали в Америку. С тех пор столько людей говорили нам, что наша музыка – это большее, чем просто заработок на жизнь. Мы должны продолжать петь. Давай поищем другого менеджера.
Во время нашего первого концерта в Городском Зале мы познакомились с несколькими менеджерами. Одного из них я все еще помнила очень четко – мистер Ф. К. Шенг из «Коламбия Консертс Инкорпорэйшн». Когда мы встречались с ним, он говорил об английских певцах, чьим менеджером был. На меня произвела впечатление сама манера, в которой он говорил о них. Она была не прохладной и деловой, а теплой, почтительной, затрагивающей саму личность артиста.
«Должно быть, очень приятно работать с менеджером, который так чувствует своих артистов», – подумала я тогда. Теперь это пришло мне на память.
На следующее утро мы позвонили миссис Пессл, чтобы узнать, как сделать предложение менеджеру. До сих пор менеджеры делали предложения нам, и мы ничего не знали об обратном.
– Ну, это очень просто, – ответила она. – Все, что вам следует сделать – попросить о прослушивании, – и она объяснила нам, что это значило.
Трясущимися руками я набрала номер и попросила мистера Шенга.
– Это мать из хора семьи Трапп, – сообщила я ему своим хромающим английским. – Хотела бы попросить о прослушивании. Это возможно? Когда?..
– Георг, он кажется очень милым, – говорила радостно я потом мужу. – Сразу сказал – через неделю.
Совершенно успокоенные, мы отправились обратно. Нас ожидали встревоженные лица, и великая радость началась, когда мы сказали им: «Через неделю».
Мы репетировали, как никогда раньше. Три часа утром, три днем и час после ужина. Мы выбрали самые трудные, сложные фрагменты и в добросовестной работе совершенствовали свое исполнение.
Настал великий день, мы стояли на сцене Стейнвенского Зала. Наша аудитория состояла из мистера Шенга, мистера Коппикаса и двух менеджеров из «Столичного Музыкального Бюро» – отделения «Коламбия Консертс Инкорпорэйшн». Мистер Коппикас уже слышал нас раньше, в Вене.
Мы пели прекрасную музыку так хорошо, как только могли, так торжественно, как это надлежало у Баха и Палестрины. Мы пели полчаса. Затем джентльмены поднялись и вышли. Они бросили назад, что им действительно очень жаль, но они не думают, что сумеют руководить хором семьи Трапп.
Молчание.
В поезде, по дороге домой, мы обсуждали, что могло заставить отвергнуть нас.
– Может быть, нам нужно было петь Моралеса вместо Палестрины. Это даже еще сложнее, и должно было лучше показать, на что мы способны.
– Или нам нужно было больше играть на рекордерах. Мистеру Шенгу, кажется, они понравились.
– В следующий раз давайте попробуем, – сказала я.
– Что значит «в следующий раз»?
В усталых глазах Георга появилась слабая надежда.
– Конечно, ты не хочешь махнуть рукой на все, – воинственно сказала я. – Что тут еще делать? Чуть подучимся, попросим их о другом прослушивании, и в следующий раз они нас возьмут!
Мне даже не пришло в голову, что нам следует обратиться за прослушиванием к другим менеджерам Нью-Йорка. Миновали две недели, пока мы репетировали «Аве Мария» Моралеса, один фрагмент из Дафея и трудную сонату Телемана для альта, тенор-рекордеров и спинета. Когда мы были готовы, мы написали мистеру Шенгу с просьбой о другом прослушивании. Затаив дыхание, мы ждали ответа, который пришел с ответной почтой: на конверте веские слова «Коламбия Консертс Инк.» Ответ был очень теплый: «Приезжайте в любое время. Дайте нам знать за двадцать четыре часа».
Мы назначили дату. В последний вечер перед ней мы не могли спать, так волновались. Завтра должна была решиться наша судьба. Если они откажут нам снова придется обратиться на биржу труда за разрешением зарабатывать себе на жизнь в качестве горничных и кухарок.
Снова мы стояли на маленькой сцене Стейнвенского Зала. На этот раз присутствовало больше людей: девушки из офиса и другие. Если первое время между номерами и вкрадывалась робкая улыбка, она определенно сдерживалась в этих обстоятельствах. Причудливые аккорды XVI века не допускали такой мирской мимики.
Я стала падать духом, когда девушки одна за другой стали покидать зал. Джентльмены тоже ушли. Мы ждали. Потом меня отозвала секретарша мистера Коппикаса и сообщила – определенно «нет».
Я просто не могла поверить в это и не могла заставить себя выплеснуть эти жестокие новости своей семье.
– Подождите меня в «Веллингтоне», – таинственно сказала я им и исчезла. Это был мой самый последний шанс. По крайней мере, я должна была узнать, что у нас не так. Я отправилась искать приятную молодую леди, которая только что говорила со мной.
Когда я ее нашла, я спросила:
– Почему мистер Коппикас не берет нас?
Она казалась такой доброй и симпатичной. Она отвела меня к окну и негромким голосом объяснила:
– Мистер Коппикас говорит, что у баронессы абсолютно нет сексуальной привлекательности. Она никогда не станет настоящей приманкой для зрителей.
– Ах, – сказала я, приняв смущенный, а потом полный надежд вид, – большое вам спасибо.
«Сексуальная привлекательность», – запомнила я слова. Ради Бога, я не должна была забыть эту драгоценную фразу, пока не узнаю, что это такое. Я была слишком горда, чтобы признаться перед той девочкой, что даже не знаю, что это такое, чего мне так сильно не хватало, но я могла узнать это.
Но как? Ну конечно, в книжном магазине. Незадолго до Рождества я была в одном из них на 5-й авеню и заметила там обширный музыкальный отдел. Ведь это, конечно, должно быть связано с музыкой. «Сексуальная привлекательность», – время от времени бормотала я, минуя кварталы в сторону магазина. Теперь, после Рождества, он был совершенно пуст, и приятный молодой человек тотчас пожелал узнать, что мог бы сделать для меня.
– Музыка, – сказала я, и он провел меня к большой нише, которая с трех сторон протянулась от пола до потолка, уставленная книгами о музыке. После короткого исследования я обнаружила, что они были расставлены в алфавитном порядке. Я быстро добралась до «S»: «Шостакович, Сибелиус, Штраус Иоганн, Штраус Йозеф, Штраус Рихард, Струнный квартет, Симфония». Я вслух читала себе все заголовки, но «этого» здесь не было.
Подошел молодой человек.
– Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Да, – ответила я чуть высокомерно. – Книгу о сексуальной привлекательности, пожалуйста. Мне нужно для концертов.
Почему он так быстро исчез и больше не подходил?
Магазин разочаровал меня. Я и в самом деле думала, что у них есть книги обо всем. Все, что мне теперь оставалось – отправиться в логово льва и узнать все прямо там. Поэтому я пошла обратно в Стейнвенский Зал. По дороге я размышляла, не была ли «сексуальная привлекательность» чем-то, что одевают на голову или частью внешнего вида, покупают ли ее в унциях или в дюймах. Скоро я оказалась на пятнадцатом этаже дома 113 по 57-ой стрит Запада, лицом к лицу с мистером Шенгом.
Предложив мне сесть, он откинулся в своем вращающемся кресле и при помощи большой сигары создал между нами дымовой экран. Какой момент! Совершенно неожиданно, я осознала, что это был мой последний, самый последний шанс – мой плохой английский.
– Почему вы нас не взяли? – начала я.
Он ответил не сразу. Неожиданно выпрямился и, вынув изо рта сигару, принялся объяснять.
– Я хочу, чтоб вы поняли – ничего не сделать с вашим репертуаром. Еще во время вашего концерта в Городском Зале я узнал вас как прекрасных артистов. Но тем не менее, это худшая программа, которую я когда-либо слышал. Эта программа. Эта программа. Этот кусок из Баха продолжался сорок пять минут! Все это – для немногих энтузиастов музыки, но вы думаете, обычные люди хотят часами слушать оригинальные мелодии древности? И эти рекордеры! Но самое главное – ваш внешний вид. Торжественный и убийственно серьезный, вы входите и уходите словно похоронная процессия. Ни обаятельной улыбки, ни веселых взглядов, – он продолжал с настоящим возмущением: – Эти длинные юбки, высокие воротники, проборы посередине, косы на спине, туфли как у мальчиков, шерстяные чулки! Разве вы не можете купить хорошие готовые платья, так чтобы каждый мог видеть ваши ноги в нейлоновых чулках, надеть симпатичные туфли на каблуках и наложить немного цвета на лицо и губы?
– Нет, – серьезно сказала я, – не можем. – Я была переполнена объяснений, почему мы не могли этого сделать, но знала, что могла безнадежно запутаться в длинных английских предложениях.
Молчание.
– Это – последнее слово? – наконец решилась спросить я.
– Да.
Битва была проиграна. Неожиданно я почувствовала себя измученной. Напряжение было огромным. Репетиции последней недели, утреннее волнение, неловкость последних минут. И это была Америка, о которой все твердили нам: здесь ты можешь говорить то, что хочешь, делать то, что хочешь, носить то, что хочешь. Меня охватило настойчивое желание дать узнать этому человеку передо мной, что я чувствовала. Все было потеряно. Хуже уже не могло быть. Если я не могла передать это словами, я должна была сделать это как-то иначе.
Я взяла лежавшую у него на столе толстую книгу, хлопнула ею по столу и, посмотрев на него так сердито, как только могла, сказала:
– Я думала, Америка свободная страна. Нет!
После этой уничтожающей речи я повернулась и вышла. Не надо было, чтобы он видел мои слезы.
Когда я ждала лифт, меня похлопала по плечу приятная молодая секретарша и попросила вернуться обратно в кабинет мистера Шенга.
– В конце концов, может быть, вы и сумеете, – сказал совершенно изменившийся мистер Шенг. – Я имею в виду, взять верх над широкими слоями американской публики. Я хотел бы попробовать на год, – он казался действительно заинтересованным. – Но потребуется большое количество рекламы, а это очень дорого стоит. Можете вы заплатить – скажем – пять тысяч долларов на рекламу?
– Попытаемся, – сказала я, и мы пожали друг другу руки.
Все, что я позволила выжать из меня в отеле «Веллингтон», было:
– Мистер Шенг почти уверен, что возьмет нас. Не совсем, но почти. – Потом я впала в молчание и стала молиться о деньгах. В банке у нас было ровно 250 долларов.
Этим же вечером мы отправились к Дринкерам и пели с ними два часа. Потом я рассказала свою историю.
– Если мы сумеем заплатить авансом пять тысяч долларов, он нас возьмет, – закончила я, избегая смотреть на свою семью, но умоляюще глядя на мистера Дринкера. Не мог ли он подать идею?
Тогда, пока Софи все еще смеялась до слез по поводу моего посещения книжного магазина, раздался голос Гарри Дринкера:
– Я одолжу вам половину этих денег, если вы найдете кого-нибудь для другой половины.
Я закрыла глаза от волнения, а также чтобы крепко подумать.
Когда я открыла их снова, я сказала:
– Миссис П.
Это была богатая леди, с которой мы познакомились на концерте в клубе космополитов в Нью-Йорке, и она сказала тогда с искренней сердечностью:
– Если вам когда-нибудь понадобится помощь, дайте мне знать.
Мистер Дринкер подошел к телефону и позвонил миссис П. Она сказала «да». Чудо свершилось. Уже на следующее утро – он сказал, что нельзя терять времени, сезон был в разгаре – я стояла в офисе мистера Шенга и протягивала ему два чека, по 2500 долларов каждый, и просто говорила:
– Пожалуйста, взаймы на год.
В комнате стояла полная тишина, пока из-за густых голубых облаков не раздался теплый, искренне-звучащий голос:
– Поздравляю вас!
Мне снова также сильно захотелось «что-нибудь сказать». Я сжала его руку, и он должен был увидеть в моих глазах, что было у мена на сердце, когда я сказала:
– Вы не пожалеете – никогда – я действительно имею это в виду!
Когда он шел со мной к лифту, он сказал:
– Я верю в вас, как музыкантов, но теперь нам надо попытаться превратить золотой запас вашей артистичности в реальные денежные знаки, так чтобы каждый мог унести что-нибудь домой с ваших концертов.
– А для этого мы начнем с того, что изменим ваше имя. «Хор семьи Трапп» слишком елейно звучит. Я менеджер «Певцов семьи Трапп».
