Текст книги "Арийский мессия"
Автор книги: Марио Эскобар
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)
3
Мадрид, 10 июня 1914 года
Смокинг был не очень удобной одеждой: пиджак – узкий в талии, воротничок – очень жесткий, жилет – тесный. Его, казалось, специально смоделировали неудобным, чтобы тот, кто его наденет, вел себя сдержанно и надменно. Линкольн примерил один за другим три смокинга, прежде чем одно из этих дурацких одеяний пришлось ему более-менее впору. Сам себе он казался похожим на неказистого официанта в каком-то неказистом ресторане на Манхэттене. Геркулес, глядя на Линкольна, улыбался: его забавляли и неуклюжие движения друга-полицейского, и его обескураженный вид.
У входа их ждал роскошный экипаж. Кучер открыл дверцу, и друзья расположились внутри, в обитом розовым бархатом и такого же цвета шелком салоне. Геркулес достал откуда-то бутылку шампанского и предложил другу выпить по бокалу.
– Все еще любите выпить?
– Ну, пристрастие к спиртному – не самый большой мой грех. Мои проблемы с алкоголем были, так сказать, мимолетными. Сегодня я хочу выпить за ваш приезд в Мадрид и за наше совместное участие в кое-какой авантюре, – сказал Геркулес, поднимая бокал. Они осушили бокалы, и испанец принялся разглядывать освещенные газовыми фонарями улицы. По улице Алькала они доехали до площади Пуэрта-дель-Соль – «Ворота Солнца», которую пересекли на большой скорости, и по улице Ареналь проследовали к Королевскому театру. Выйдя из экипажа у украшенного колоннадой входа в театр, по красному ковру они прошли внутрь. В вестибюле было многолюдно: женщины, одетые в платья из яркой ткани, сверкали ожерельями и перстнями, мужчины с прусскими усами щеголяли в черных смокингах, дополненных орденскими ленточками и торчащими из нагрудного кармана белыми платками.
– Не пугайтесь. Если рассказать вам, какая на самом деле жизнь у половины из этих выдающихся деятелей Испании, вас по ночам будут мучить кошмары, – заметил с улыбкой Геркулес.
– Я не в первый раз прихожу в оперный театр, – пробурчал Линкольн, нахмурив брови.
Его раздражало ироничное отношение друга, однако он решил, что постарается получить удовольствие от этого вечера и не станет обращать внимание на то, что здесь он – никто и ничто.
– Сейчас вообще-то не оперный сезон. Обычно в это время года театр закрыт, однако приехала знаменитая немецкая труппа, и театр на неделю открыли. Даже король прервал свой отдых в Сантандере и приехал в изнывающий от зноя Мадрид, чтобы посетить представление. Играют произведение Баха «Weihnachts Oratorium».[6]6
«Рождественская оратория» (нем.).
[Закрыть]
Линкольн рассеянно скользил взглядом по собравшейся в вестибюле публике, стараясь игнорировать реплики некоторых присутствующих относительно того, что здесь, в таком изысканном обществе, почему-то появился «черномазый». Наконец его взгляд остановился на женщине в платье из красного шелка, с аккуратно причесанными рыжими волосами и маленькой бриллиантовой диадемой. Она была похожа на принцессу из волшебной сказки. Женщина тоже посмотрела на Линкольна и медленно направилась в их с Геркулесом сторону. Линкольн смутился, вдруг почувствовав, как жесткий воротник рубашки давит шею.
– Добрый вечер, господа, – с улыбкой поприветствовала их женщина.
В свете люстры ее зеленые глаза сверкали, как драгоценные камни. На ее длинной шее не было никаких украшений, но глубокий вырез платья невольно притягивал взгляд.
– Добрый вечер, Алиса. Сегодня на небе не видно звезд: их затмевает твоя красота, – проворковал Геркулес, целуя ее в щечки.
– О Геркулес, ты всегда так галантен, – ответила она и обратила свой взор на чернокожего американца.
– Позволь представить тебе моего старого друга. Джордж Линкольн – один из самых отважных и прозорливых людей среди всех тех, с кем я когда-либо был знаком.
– А мне казалось, что я уже знаю всех-всех твоих друзей. Ты, по правде говоря, то и дело преподносишь сюрпризы.
– Как поживает твой отец?
– Ты же знаешь, что после смерти мамы он предпочитает вести жизнь отшельника.
– Алиса вообще-то кубинка, – пояснил Геркулес Линкольну, к которому постепенно возвращалось самообладание. – Дочь одного нашего старого знакомого. Ты ведь помнишь адмирала Манторелью?
– Очень рад с вами познакомиться, сеньорита, – Линкольн протянул руку и легонько пожал облаченную в перчатку ладонь женщины.
– Ты пришла одна? – спросил Геркулес.
– Пришла одна в оперный театр? Ты в своем уме?! Я пришла с Бернабе Эрисейрой.
Геркулес поморщился и посмотрел за спину Алисы. Из толпы возник худощавый, болезненно-бледный мужчина с колючими черными глазами и медленно подошел к Геркулесу. Они очень холодно поздоровались, и Геркулес не счел нужным представлять этого мужчину Линкольну, однако подошедший – он чем-то напоминал призрака – протянул полицейскому руку и представился сам:
– Граф де Эрисейра.
– Очень приятно, – ответил тот. – Джордж Линкольн.
– Вы тоже – как и я – иностранец. В этом захолустном городе не очень-то хорошо относятся к иностранцам, – проговорил худощавый мужчина, пытаясь придать своему лицу выражение, отдаленно походившее на любезную улыбку.
– Не обращайте на его слова внимания, – вмешался Геркулес. – Наш благородный друг никак не желает понять, что здесь, в Мадриде, мы сразу же распознаем фальшивые монеты.
– Геркулес! – воскликнула Алиса. – Прошу тебя!
– Извини, Алиса. Мне не хотелось сердить твоего друга.
– Не переживайте, дорогая Алиса, – сказал Эрисейра. – Я повел себя грубо. Человеку не следует отзываться дурно о городе, в котором он находится.
– Вот это верно, – согласился Геркулес.
Звон колокольчика возвестил о начале исполнения первой кантаты, и дамы в сопровождении своих кавалеров двинулись к ложам.
В зале Сервантеса Национальной библиотеки, расположенной в нескольких километрах от Королевского театра, профессор Франсуа Аруэ читал старинные манускрипты. Время от времени он сдвигал на лоб очки, записывал что-то в блокнот и снова осторожно листал страницы документов. Зал был погружен в полумрак. Горела лишь одна лампа – на столе, за которым сидел профессор. Она освещала его седую шевелюру, рыжеватую бороду и собственно стол. Тишину нарушали лишь вздохи да сдержанные возгласы удивления профессора. Меры безопасности в библиотеке были довольно строгими, но в этот субботний вечер охранники – их было немного – собрались этажом ниже и играли в карты.
Старший библиотекарь подошел к столу, за которым сидел профессор, и предупредил, что через несколько минут читальный зал закрывается. Француз что-то тихо проворчал в ответ и снова уткнулся в бумаги.
Линкольн сел между Алисой и Геркулесом. Приятный аромат духов Алисы наполнил ложу. Линкольн невольно поглядывал краем глаза то на руку в перчатке, то на браслет с бриллиантами, то на складки платья женщины. Он так увлекся, что неожиданно раздавшийся голос Геркулеса заставил его вздрогнуть.
– Линкольн, это произведение написал Иоганн Себастьян Бах. В 1734 году. Мне хотелось послушать его не только из-за его художественной красоты. Автор черпал вдохновение в апокрифических евангелиях, повествующих о рождении Иисуса Христа. В этом произведении фигурирует странный персонаж, о котором говорится: ein Hirt hat alles das zuvor von Gott erfahren müssen – «Пастух все это раньше от Бога должен был узнать». Считают, что речь идет об Аврааме, однако этот персонаж упоминается и в момент появления библейских волхвов.
Зал наполнился музыкой, и гул голосов стал стихать, а затем и вовсе смолк. Геркулес тоже замолчал, и друзья сосредоточили внимание на музыке.
4
Москва, 10 июня 1914 года
Степан, пройдя через все промежуточные помещения, зашел в кабинет адмирала. Положив на стол отчет, он стал разглядывать оловянных солдатиков, из которых была составлена композиция, изображающая переправу наполеоновских войск, преследуемых отрядами казаков, через Березину. В его воображении эта композиция превратилась в сцену из реальной жизни. Сам он никогда не принимал участия в грандиозных сухопутных сражениях, ибо после поражения в русско-японской войне Российская империя вела себя, словно огромный медведь, впавший в зимнюю спячку, – но, тем не менее, ему не раз доводилось выполнять очень опасные задания.
В кабинет вошел адмирал, но Степан не услышал ни его тяжелых шагов, ни стука его трости о деревянный пол. Даже когда Степан почувствовал, что за спиной кто-то стоит, ему потребовалось несколько секунд, чтобы на это отреагировать и обернуться: его мысли были слишком далеко. Далеко и от дворца, и от Москвы, и – самое главное – от реальности. А то, о чем он только что думал, казалось ему очень реальным.
– Князь, нет необходимости приносить мне отчеты лично – для этого существуют секретари и слуги. Мне неловко от вашей чрезмерной учтивости.
– Адмирал, для меня это отнюдь не обременительно. Так я получаю возможность немного поразмять ноги, с наслаждением лицезреть сокровища этого дворца и немного поболтать с вами, – ответил с улыбкой Степан.
Он уже привык к тому, что окружающие относятся к нему с некоторой настороженностью (и в глубине души раздражался от этого). Впрочем, этот адмирал – адмирал Коснишев – вел себя все-таки иначе: был открытым и искренним. Он являл собой один из немногочисленных в русской армии примеров того, как человек низкого происхождения, проявляя упорство и настойчивость, сумел достичь больших высот.
– Не могу отрицать, что ваше присутствие в моем кабинете по утрам тоже для меня приятно. Вся эта возня в Сараево доставляет мне… – адмирал, нахмурившись, стал подыскивать подходящее слово, но, так его и не найдя, заменил выразительной паузой и, как обычно поступал в подобных случаях, резко сменил тему разговора: – Я попросил царя позволить мне поехать вместе с вами в Вену.
– А не будет ли для вас слишком опасно ехать в Вену сейчас, в нынешней ситуации?
– Именно в силу этой ситуации в данный момент Вена является самым безопасным местом и для наших друзей, и для нас, – заметил адмирал с усмешкой.
Князь посмотрел на него, нахмурив брови и поджав губы. Он не был уверен в том, что отправляться сейчас за тысячи километров отсюда, во враждебную страну, разумно. Он уже испытывал подобное чувство собственной уязвимости в 1905 году, когда едва не расстался с жизнью возле островов Цусима в Корейском проливе – причем в самом конце войны.
– Хорошо, но мы уедем оттуда еще до того, как все начнется.
– Не переживайте. Мы будем находиться в Вене тайно, да и пробудем там лишь несколько дней. Цель нашей поездки – сначала Сараево, а затем Белград.
– Я предоставляю вам решать, как мы поступим, адмирал.
Степан взял оловянного солдатика и медленно сжал его в кулаке изувеченными пальцами. Память о русско-японской войне. Адмирал, несмотря на свойственную ему выдержку, смутился и отвел взгляд в сторону.
5
Мадрид, 10 июня 1914 года
Хор голосов заполнил зал, и сотни поблескивающих от волнения глаз впились в сцену в ожидании кульминационного момента. Музыка достигла апогея, полностью завладев слухом присутствующих и проникнув в самые удаленные уголки души каждого. Впрочем, нет, не каждого: один мужчина был занят не столько музыкой, сколько рассматриванием в монокль ложи на противоположной стороне зала. Из темноты в глубине этой ложи только что вынырнула едва различимая фигура. В наиболее освещенной части ложи – там, где падавший со стороны сцены свет слегка рассеивал темноту, – на груди у зашедшего в ложу человека блеснули посеребренные пуговицы, и наблюдавший в монокль мужчина заметил, как этот человек наклонился к уху одного из сидевших в ложе господ и что-то ему прошептал. Господин в элегантном облачении поднялся со стула и шагнул в глубину ложи, тут же превратившись в едва различимую тень.
– Дражайший мой Линкольн, нам, похоже, придется уйти отсюда, и как можно скорее, – шепнул Геркулес, склонившись к уху своего приятеля и поспешно пряча монокль.
В темноте заблестели глаза Алисы: она слегка повернула голову, наблюдая за рассеянно оглядывающимся Линкольном, который пытался в темноте определить, где находится выход из ложи. Скрипнули стулья, и друзья покинули ложу. Яркий свет в коридоре заставил их зажмуриться, однако они, не медля ни секунды, направились в сторону вестибюля. На ступеньках лестницы они увидели одетого в смокинг мужчину, который оживленно беседовал со стоявшими рядом с ним полицейскими. Его абсолютно седые, зачесанные назад волосы поблескивали в свете огромной люстры. Заметив приближающихся Геркулеса и Линкольна, седовласый и двое полицейских начали спускаться по лестнице, направляясь, по-видимому, к выходу.
– Сеньор Манторелья, что случилось?
Седовласый мужчина обернулся – обернулся с быстротой, явно не соответствовавшей ни его манере держаться, ни его возрасту. Он посмотрел на Геркулеса и Линкольна, задержав на несколько секунд взгляд на лице чернокожего американца. Прошло уже много лет с их последней встречи: курчавые волосы Линкольна поседели на висках, но не узнать его огромные темные глаза и иссиня-черное лицо было невозможно.
– Происшествие в Национальной библиотеке.
– Еще один неприятный инцидент? – спросил Геркулес, спускаясь по ступенькам.
Впятером они вышли из хорошо обогреваемого театра, и их обдало прохладой безоблачной ночи, необычной для знойного мадридского лета. Линкольна бил озноб: сейчас вполне можно простудиться, подумал американец.
– Французский профессор, – наконец ответил Геркулесу седовласый мужчина. – Не знаю, как такое могло произойти. Мы усилили меры безопасности, однако не в наших силах защитить человека от него самого.
Перед зданием театра их ожидал запряженный лошадьми черный квадратный экипаж. Один из полицейских сел рядом с кучером, а остальные четверо мужчин забрались внутрь. Там, на потертых и продавленных сиденьях не очень-то хватало места для четверых. Экипаж, резко рванув с места, помчался на большой скорости по улицам. Кое-как разместившихся внутри пассажиров сильно трясло от быстрой езды по неровной булыжной мостовой. Они несколько минут молчали, пока Геркулес наконец не заговорил:
– Вы друг с другом уже знакомы. Этот господин – Джордж Линкольн.
– Да, я его знаю, – сказал Манторелья. – Думаю, и он меня помнит.
– Ну конечно, адмирал, – кивнул Линкольн, протягивая руку для рукопожатия.
– Я уже в отставке.
Худощавое лицо Манторельи сохранило прежнее молодецкое выражение, хотя на нем, частично скрытом пышными – кое-где еще русыми, но большей частью уже седыми – усами, уже проглядывались глубокие морщины и мешки под глазами.
– Благодарю вас – вы бросили все свои дела и пересекли полмира, чтобы помочь нам разобраться в этих странных событиях, – добавил Манторелья. (Что-то в его голосе наводило Линкольна на мысль, что этот адмирал в отставке не очень-то уверен, что его, Линкольна, присутствие здесь принесет хоть какую-нибудь пользу.) – Не знаю, что уже успел вам рассказать Геркулес об этих странных происшествиях.
– По правде говоря, Геркулес пока не сообщил мне никаких подробностей. Да у нас с момента моего приезда в Мадрид и не было времени для обстоятельного разговора.
– Понятно. Ваше путешествие, видимо, было утомительным, а наш с вами общий друг не очень-то любит вдаваться в пространные объяснения. Впрочем, если быть откровенным, мы и сами толком не знаем, что об этом думать. Мы все пребываем в полной растерянности.
Геркулес слушал этот разговор с легкой улыбкой, а когда взгляды его спутников обратились на него, сказал:
– В течение сравнительно небольшого промежутка времени – пять недель – два уважаемых профессора совершили членовредительство. А теперь, похоже, к этим двум жутким случаям членовредительства добавился третий. Ну и что мы можем об этом сказать или хотя бы подумать? – Геркулес выгнул бровь дугой и, сделав паузу, – отчего его последние слова как бы зависли в воздухе, – продолжил: – Что нас удручает больше всего – так это то, что профессор фон Гумбольдт так и не оправился после случившегося с ним умопомрачения. Его рассудок сейчас так же пуст, как и его глазные впадины. Что касается профессора Майкла Пруста, то он не только откусил сам себе язык и вследствие этого онемел, но и впал в какой-то странный транс.
– А не является ли это частью какого-нибудь жуткого ритуала? – предположил Линкольн.
– Такая мысль нам тоже приходила в голову, – сухо ответил Манторелья, – однако мы не обнаружили никаких признаков того, что эти два профессора совершали тот или иной ритуал. Нам пока известно лишь то, что один из них – профессор истории, а второй – антрополог.
– В их исследованиях было что-то общее? – поинтересовался Линкольн.
– Нет, не было. Профессор фон Гумбольдт – исследователь истории Португалии, а доктор Майкл Пруст – выдающийся антрополог, – сердито проговорил Манторелья с таким видом, как будто он отвечал на этот вопрос уже много-много раз.
– Понятно. Значит, единственное, что их объединяет, – они оба изучали что-то в Национальной библиотеке.
– Именно так, дорогой Линкольн, – кивнул Геркулес. – В Национальной библиотеке хранится одно из самых больших собраний документов по истории Азии. Иезуиты и представители испанской короны в Азии, похоже, воспользовались доминированием Испании над Португалией для того, чтобы завладеть некоторыми из ценностей Индии, Китая и различных далеких портов, подконтрольных португальцам.
Линкольн легонько тарабанил пальцами по шляпе-котелку, лежащей на коленях. Ему было очень неудобно сидеть в тесноте, между сдавливавшими его с двух сторон мужчинами, но еще большее неудовольствие у него вызывало то, что он не понимал и половины произносимых сейчас слов. Он уже много лет не говорил по-испански и почти не слышал испанской речи. Правда, на улицах Нью-Йорка он частенько пускал в ход простые испанские фразы в общении с осевшими в этом городе латиноамериканцами, однако этой его скудной разговорной практики было явно недостаточно для того, чтобы понимать произносимые сейчас сложные предложения. Ему приходилось изрядно напрягать свои мозги, чтобы догадываться, что та или иная из этих фраз означает.
– Наверное, мы говорим слишком быстро, – предположил Геркулес, заметив раздосадованное выражение на лице друга. – Я совсем забыл, что Линкольн приехал в Мадрид несколько часов назад. Кроме того, он, как я подозреваю, не очень-то хорошо разбирается в истории Испании.
Не успел Линкольн что-то ответить, как экипаж сделал резкий поворот и, проехав через какие-то черные ворота, покатился по дорожке среди деревьев, кроны которых сплелись, образуя своего рода навес. Приятный запах жасмина заставил Линкольна на некоторое время позабыть о своих заботах. Все четверо поспешно вышли из экипажа и направились к парадной лестнице, где стояли полицейские в униформе цвета морской волны, тут же вытянувшиеся по стойке «смирно». Фонари освещали внушительных размеров статуи у входа. Поднимаясь по лестнице, Линкольн окинул взглядом величественный фасад, однако рассмотреть его детали он не успел.
Вестибюль был погружен в полумрак, но им навстречу шагнули двое швейцаров с керосиновыми лампами в руках и показали жестами, куда нужно идти. Вновь прибывшие двинулись за ними вверх по внутренней мраморной лестнице на второй этаж. Манторелья с удивленным видом остановился:
– Подождите, а почему мы идем на второй этаж? Зал редких рукописей находится на первом!
– Сеньор, профессор Франсуа Аруэ находился именно на втором этаже, когда он… – швейцар запнулся, но потом все-таки договорил: – …когда с ним произошел несчастный случай.
Поднявшись по лестнице, они зашагали по длинному коридору. Тени, которые отбрасывали керосиновые лампы, плясали по стенам. Наконец швейцары остановились возле какой-то двери и открыли ее. Яркий свет поначалу всех ослепил, но вскоре, когда глаза привыкли, их взорам открылся большой зал с высоченными стеллажами с книгами вдоль стен. Между стеллажами на стенах висели огромные старинные карты. Кто-то зажег все свечи на огромной люстре, отчего большие окна помещения казались огромными черными ртами, в глубине которых исчезал попадавший в них свет. Двое полицейских стояли возле мужчины, сидевшего за столом с изможденным видом и с опущенной головой. Рядом с ним находился еще один человек – в гражданской одежде – и рассматривал через большую лупу ухо пострадавшего. Подойдя поближе, вновь прибывшие заметили тоненькие струйки крови, вытекающей из ушей мужчины за столом и капающей ему на плечи и рукава. Когда Манторелья и его спутники приблизились к нему, он поднял голову и посмотрел на них мутным взглядом, не выказывая ни малейших эмоций и не проявляя каких-либо признаков того, что он испытывает боль.
