Текст книги "Империя под угрозой. Для служебного пользования"

Автор книги: Марина Добрынина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Глава 3

Просыпаюсь от шума. В дверь входят три чудика в скафандрах. Ну, это слишком. Один из них прямо от дверей кидает мне форму СИ, мою форму. Быстро прощупываю их эмоциональность. Нейтральная. Ничего, сейчас позабавимся. Медленно расстегиваю пиджак, опускаю юбку. Вскоре остаюсь лишь в черном, лично мною перешитом из полагающегося по должности комплекта, белье и чулках (о, чулки! Это предмет для отдельного разговора. Чтобы их получить, мне пришлось пойти на мелкое должностное преступление. Ну, люблю я себя иногда побаловать! Не ходить же мне в форменных труселях по колено и обвисающем на коленях безобразии с крючочками?) Ловлю первый всплеск. Ага! Не ожидали! Так же медленно, как бы нехотя, надеваю на себя форменную юбку, водолазку. Китель. Поднимаю подол, чтобы задумчиво поправить резинку у чулок, и наслаждаюсь, наслаждаюсь накрывшим меня водопадом эротически окрашенных эмоций. Теоретически, мне это не нужно, но так забавно и приятно.

Ничто человеческое сторонникам партии, как видно, не чуждо.

Входит Андрей. В руках его синяя коробочка с эмблемой СИ. Он открывает ее и достает два браслета из пластика. Я позволяю их на себя одеть, поскольку меня никто и не спрашивает. Ну, это я так себя утешаю: позволяю, мол. Андрей выглядит хмурым и даже виноватым, когда стоит ко мне лицом, но стоит ему повернуть свою физиономию к «космонавтам», как она приобретает холодное командное выражение. Он отходит ближе к двери и нажимает кнопку на пульте управления, который держит в правой руке. Я падаю на колени. Ужас и боль пронизывают меня. Андрей отпускает кнопку. Мучения прекращаются. С непониманием смотрю на него снизу вверх, не в состоянии уловить даже простейший эмоциональный всплеск.

– Пульт будет у Ланковича, – сообщает Андрей и удаляется.

Вот те на! Я о таком только слышала. Случается, редко, но случается, что Мастера совершают преступления. Для облегчения допросов и для того, чтобы обезопасить следователя, и была выдумана такая штуковина. Она транслирует в мозг Мастера ярко выраженную волну негативных эмоций, блокирующую на время собственные мысли и чувства Мастера и причиняющую ему невыносимые моральные страдания без нанесения физических увечий. Но я только слышала когда-то о таких вещах! Я даже не видела их. В наше управление они точно не поступали.

Интересно, у них они откуда?

Ну вот, теперь я буду прыгать, как маленькая обезьянка по указке ЗАДНИЦы. Прелесть какая…

Утром (наверное, это было утро) мне приводят ученика. Ланкович стоит посреди камеры и удивленно озирается. Мысленно делю его мозг на сектора. Начинаю напевать. Осторожно затрагиваю его сексуальную сферу (безошибочная тактика с молодыми мужчинами); эмоции его становятся розовыми и теплыми, расслабляется, гад. И вот, когда он уже готов растечься по полу теплой лужей, наношу по его психике несколько резких болезненных ударов. Он охает и хватается руками за голову. Постепенно приходит в себя, нажимает кнопку на пульте, и вот уже я валяюсь на полу в своей замечательной форме. Садист проклятый.

– Дурак, – говорю я, потихоньку приходя в себя, – это первый этап актуализации.

Он смотрит на меня недоверчиво. Ну, здесь я приврала, конечно. Это, действительно, начало первого этапа, однако я могла бы обойтись без внешних эффектов. Хотя ему об этом знать не обязательно.

Прошу его принести мне что-нибудь пожевать. Притаскивает. Какую-то мутно-зеленую гадость.

– Фи, – говорю, – этим что, руки мыть перед обедом?

– Мы этим питаемся, – хмуро объясняет он.

Ну ладно, морщась, запихиваю это себе в рот. Есть можно, орехами отдает. Одно из преимуществ моей работы – великолепная ведомственная столовая. Как мне ее сейчас не хватает! Я нечасто занимаюсь коррекцией, да и допросы 4 степени (разлом и близкие к нему процедуры) в моей работе ну очень большая редкость, но уж если такое случается, аппетит разыгрывается зверский. Зеленая гадость липнет к зубам, с трудом проглатываю ее.

– Сахар нужен, – заявляю, – а лучше – шоколад. Без сладкого меня больше, чем один-два сеанса, не хватит. А ты вообще сразу сдохнешь.

– Да где я тебе сахар найду?! – взвивается Ланкович чуть не до потолка.

– А меня это волнует?

Я с невозмутимым видом пью маленькими глоточками суррогатный кофе из пластиковой кружки.

– Если вы хотите, чтобы я работала, тащите шоколад. Чем больше, тем лучше. Настоящий кофе.

Ну, без кофе я в работе еще могу обойтись, но вот отсутствие сладкого в процессе актуализации и в самом деле грозит мне полным истощением. Это правда. Вот поднимусь на пару уровней – станет легче. Хотя и тогда полностью обойтись без глюкозы я не смогу. А пока…

– А еще, – говорю я, – нагло глядя прямо в глаза Ланковичу, – мне нужна нормальная постель и ванная. Не хочу я спать, как чумазая собачонка, на коврике. Понял?

Он смотрит на меня, как на монстра – опасного, да еще и ядовитого. Ну что за фокусы! Я не такая! Палец его дергается в опасной близости от пульта. С показным равнодушием отворачиваюсь.

– А будешь этой штуковиной злоупотреблять, вообще без учителя останешься. А теперь дуй за кофе, пацан. И пригласи ко мне моего персонального помощника. Вали.

Ланкович встает. Лицо у него красное. Не нужно улавливать его эмоции, хотя они из него так и выплескиваются, чтобы понять, что он взбешен. Меня это радует. И для актуализации полезно. И так. Приятно.

– Посуду убери! – говорю ему холодно.

Ланкович послушно удаляется, предварительно пнув ногой стоящую на полу кружку. Остатки так называемого кофе выливаются на пол. Ребенок, блин.

– И тряпку захвати, – кричу в спину уходящему ученику, – пол помоешь!

Часа через два появляется Андрей. Без шоколада. Он выглядит усталым.

– Садись, – уступаю я ему свой единственный предмет мебели, – я буду ходить вокруг тебя и волноваться.

Он присаживается. Я понимаю, что пульта у него нет, и вряд ли кто за него заступится, если я нападу, но мне очень не хочется этого делать. Завожу разговор, изредка поглядываю в угол на камеру. Все нормально, работает.

– И что ж ты, Андрейка, разве нам плохо с тобою работалось?

Он вздыхает.

– Отвечай! – требую я.

– Нет, не плохо, – послушно проговаривает он.

– Я тебя обижала? – вопрошаю, – Впрочем, нет. Сформулирую вопрос по-другому. Неужели я обижала тебя настолько, что ты решил меня сдать вот им?

– Так получилось, – бормочет Андрей и меланхолично разглядывает стену. Да нет там ничего интересного!

– Ты знаешь, зайчик мой, я эту фразу "так получилось" слышала миллион раз. Человек, он ведь сам делает выбор. А, Андрюш?

– Да! – отвечает он и почему-то улыбается.

– Ну и что ты лыбишься? – возмущаюсь я.

– Узнаю тебя.

Он встает, берет рукой меня за левое плечо.

– Что тебе нужно, не для нотаций же ты меня пригласила?

– Они мне кофе нормальный не дают, – бурчу, жалобно заглядывая ему в глаза, – и шоколада нет. Как я могу работать без шоколада?! А этот молокосос еще и хамит.

– Он не молокосос, Майя. Он лишь на пару лет младше тебя. Ланкович, между прочем, последняя надежда ПОПЧ. Неактуализированный гений. Коэффициент его силы превосходит твой на 11 единиц, восприимчивость ниже всего на 19.

– Ну, по восприимчивости мне равных нет, кроме медиков, конечно, – бормочу я, задумавшись, и тут же ужасаюсь – 11 единиц плюс. Это что же за вундеркинд такой! На 11 единиц! Встречала я людей сильнее меня, но не на 11 же единиц! Семь – максимум. Он не слишком восприимчив, но для мужчины это нормально – не расположена их психика к восприятию чужих эмоций. Блин, задача усложняется.

– А измерял кто? – спрашиваю я, встревожено вглядываясь в своего бывшего зама.

– Есть тут одна, – криво ухмыляется он, – подружка твоя – Татьяна.

– Ах, сучка!

Татьяна Ратова действительно одно время была моей подругой, вернее, знакомой. Познакомились мы еще во время учебы в Высшей школе СИ. Потом встретились вновь в Академии психокооррекции. Каким ветром занесло ее в Академию – не знаю. Способности у нее были, но вот желания как-то их задействовать – никакого. В результате она прошла начальную стадию актуализации и покинула Академию. Благо, связи ее мамани позволяли сделать это почти безболезненно. Она выходила замуж, разводилась, маялась дурью. Незавершенная актуализация оставляет психику неустойчивой, но в случае с Татьяной актуализация, похоже, была не причем. Учебу она не завершила, а вот коэффициент определять умела. И аппарат у нее есть. Что-то сильно их ПОПЧ хорошо снабжается! Впрочем, спасибо, девочка, возьмем тебя на заметку. Хотя, сдать мне ее могли по двум причинам: либо я отсюда никогда не выйду, и информация мне, соответственно, не понадобится, либо она им надоела. Оч-чень интересно.

– Забавно, – говорю, – но дела не меняет. Пригласи ко мне сюда кого-нибудь из руководства. Посоветоваться я хочу, насчет методик актуализации. Но скажи сразу, чтобы без шоколада не появлялись. Загрызу.

Андрей удаляется. Минут через сорок некто в скафандре приносит коробку килограмм на пять кускового сахара и три плитки горького шоколада, а также банку растворимого кофе. Смотрю – «Суси». Фи! Какая гадость. Но все же лучше, чем овсово-соевый суррогат. Впрочем, если быть до конца честной, роскошь все это и безумная редкость. Нам самим выделяли для работы сахару определенное количество на сеанс, а шоколад я видела лишь по особо важным случаям. Сахар давно превратился в Империи в некий эквивалент денег. Все равно, что монеты в стакан бросаешь.

Но: любишь кататься, люби и саночки возить, или, вот еще, искусство требует жертв. С их стороны. Я довольна. Слышу знакомый зрелый голос со стороны зеркала. Босс выходит на связь.

– Вы хотели со мной поговорить?

– Да, спасибо за подарок, с Вас еще постель.

– Устроим, – обещает он, – что еще?

– Море, яхту и никаких Ланковичей под боком. Он противный.

– Хорошо, – улыбается голос, – но позднее.

– Уговорили. Передаю суть вопроса: есть две методики актуализации – классическая и ускоренная. Занятия по классической занимают около трех месяцев, иногда больше, они безвредны и безболезненны. Я прошла классику, как видите, здорова и полна сил. Ускоренная актуализация проводится в чрезвычайных ситуациях – это очень неприятная процедура, включает в качестве одной из стадий полный психологический дисбаланс, но результат практически тот же.

– Практически? – голос встревожен.

– Да тот же! – беспечно отвечаю я, – только показания коэффициентов могут меняться как в сторону увеличения, так и в сторону уменьшения. Никогда не знаешь, что произойдет. Сами выбирайте.

Здесь я ему приврала маленько. Дело в том, что прошедшие ускоренную актуализацию Мастера не способны брать учеников. Но ему об этом знать не обязательно. Пауза. Затягивается.

– Эй, где Вы там? – зову я.

– Каков диапазон изменения? – спрашивает взволнованный голов.

– До десяти единиц.

Товарищ молчит некоторое время, по всей видимости, производит расчеты, а потом заявляет:

– Я дам Вам ответ позже!

– Да, пожалуйста.

Я и забыла, что у них тут демократия. Ну что же, путь посовещаются. Только недолго. Вскоре мною получено добро на ускоренную актуализацию. Бедный, бедный Ланкович! Не берегут они тебя. Впрочем, я его еще пожалела. Я не предложила его работодателям экстренку. Мне кажется, они бы согласились. После экстренки, на проведение которой требуется полтора-два часа, получается Мастер с великолепными рабочими качествами, но вот хватает его ненадолго – от семи часов до пяти суток, в зависимости от показателей ученика, его пластичности, способностей Мастера-актуализатора, ну и ряда других факторов. Хотя, конечно, бывают и исключения… В акунской битве была задействована такая методика. Полтора десятка Мастеров остановили двести танков, но… Видела я потом этих Мастеров в клинике во время учебы. Живут в камерах, сопли по стенам размазывают. Совершенно безумные люди, а уж как фонят! Это – те, которые выжили.

Хоть удовольствия мне это и не доставляет, заявляю, что Ланкович должен 24 часа в сутки находиться вместе со мной. И пусть пульт в это время держит кто-то другой. Я полагаю, сигнал пройдет и сквозь зеркало.

Вскоре приводят недовольного, и, я даже сказала бы, испуганного Ланковича. Чтобы ему стало совсем уж хорошо, ору, чтобы принесли смирительную рубашку, потому что иначе он может себе или мне что-нибудь повредить. И это, кстати, почти правда. Он волнуется, я это чувствую, и мне приятно.

– Что ж, – говорю удовлетворенно, – попался, который брыкался, – подойди ближе, золотце, смотри в глаза.

– Там за зеркалом человек с пультом, – отвечает Ланкович встревожено.

– Знаю. Я не буду тебе вредить. Расслабься.

Я дотрагиваюсь пальцами до его переносицы, убираю руку и спокойно и осторожно вхожу в сознание. Тихо говорю:

– Мысленно возьми меня за руку и пошли. Будем чистить все ненужное.

Веду его по памяти, при этом он судорожно хватается за каждое малозначительное воспоминание, но я безжалостно стираю все лишнее. Оставшееся укладываю в жесткую структуру и показываю Ланковичу, как это должно выглядеть. Это писать легко, а на самом деле занимает несколько часов и отнимает уйму сил. Выходим. На Ланковича страшно смотреть – весь зеленый, под глазами круги, глаза мутные, и вообще, того и гляди свалится. Полагаю, я выгляжу не лучше. Насильно запихиваю в него плитку шоколада, сую в руки два куска сахара; жую шоколад и сама, а потом неожиданно даже для меня слабым голосом прошу в микрофон принести мне чайник с горячей водой и чашку. Не дожидаюсь воды и засыпаю прямо на полу. Просыпаюсь я уже на постели, правда, в той же камере. В другом углу, лежа на матрасе, дрыхнет Ланкович. Андрей, сочувственно улыбаясь, подает мне чашку кофе. Пью и чувствую блаженство непередаваемое. Мне настолько хорошо сейчас, что я даже предлагаю чашку Андрею.

– Ты же знаешь, – говорит он, качая головой, – что я не люблю кофе.

– А зря! – заявляю я, – без кофе – не жизнь. Хороший ты мужик, Андрюха, пожалел бывшую начальницу.

– Лучше Дмитрию предложи, он, наверное, настоящего кофе в жизни не пробовал.

Кидаю взгляд в сторону Ланковича – он уже проснулся и внимательно глядит на меня темными блестящими глазами.

– Вот еще, – говорю, – ценный продукт на него переводить!

И демонстративно допиваю чашку до дна, улавливая со стороны Ланковича волны возмущения, жгучее желание попробовать, а потом – какую-то мелкую мстительность.

Глава 4

Очередной урок закончен. Я, наевшись сахара, валяюсь на постели, разглядываю видеокамеру на потолке. Ланкович сам с собой играет в шахматы на своем матрасе.

– Слышь, Дима, – интересуюсь я, – а какого этого самого ты в эту ЗАДНИЦу приперся?

Он отрывает от доски взгляд, смотрит на меня настороженно.

– Ты о чем?

– Ну, в эту, ПОПЧ свою, зачем ты туда пошел? Я читала твое досье, вполне благополучное семейство.

– Меня привели сюда мои идеалы, – хмуро отвечает он и снова уставляется на шахматное поле.

Я переворачиваюсь на живот, радуясь возможности подоставать Ланковича.

– Не понимаю я, какие такие идеалы могут привести к измене Родине. Ты ведь знаешь, что участие в подобной организации приравнивается к измене Родине. А, малыш?

– Да, знаю, – раздраженно отвечает Дмитрий.

– И, тем не менее, до пыток тебя твои пристрастия уже довели. Ладно-ладно, не возмущайся! Это были не пытки, а наказание, предусмотренное Регламентом, и ты сам все устроил, чтобы меня выманить. Вам удалось, согласна. А ты у нас демократ, да?

– Да.

– И в чем же суть демократии? В двух словах.

– Я не хочу об этом разговаривать.

– А, по-моему, лажа все это полная. Стадо баранов бегают туда-сюда, без цели и смысла. Разброд и метания – вот и вся твоя демократия.

– Мне не о чем с тобой говорить, – холодно отвечает он, не глядя даже в мою сторону. А сам сжимает пальцами ферзя так, что, того и гляди, раздавит хрупкую фигурку.

– Да ну? – удивляюсь, – а василевс тебе чем не угодил? Плохо правит? Страной ты своей не гордишься? То, что соседи нас уважают и боятся, тебя не устраивает? Не, ну мне-то ты определенно можешь сказать это. Я явно на тебя не донесу.

– Вот! – торжествующе заявляет он и даже палец вверх поднимает для наглядности, – вот одна из вещей, которую я ненавижу – это доносительство! Все готовы друг друга заложить.

– Плохо же ты о людях думаешь! – усмехаюсь я, – а при демократии не так?

– Конечно.

– Ты, видно, малыш, плохо историю изучал. Ты, кстати, знаешь, кто тебя заложил? Твой ученик. И ты сам вынудил его это сделать. Ты вообще знаешь, благородный ты наш, что ты мальчишке жизнь испортил?

Ланкович смотрит на меня непонимающе.

– Ты прилюдно, – объясняю ему, – заявил о наличии у тебя дома "Прав и свобод современного человека" Шаверяна и даже пообещал студентам разъяснить некоторые тезисы из книги. Если бы он не донес, его бы исключили из института. Знаешь, нет? А информация о донесении сразу по сети пошла. Теперь вся жизнь его – одно стукачество, а парень, собственно был неплохой. Что ты на меня глаза выпучил? Тебе его имя назвать? А, добрый ты наш?

– Это его выбор, – говорит Ланкович.

– Ах, его выбор! А твой, значит, выбор, людям жизнь портить. Ты ведь и силу свою не на созидание и укрепление хочешь направить, а на хаос! Ты все, все с таким трудом созданное, разрушить хочешь!

Чувствую, что хотела его на эмоции развести, но сама разволновалась дальше некуда.

– А иди ты! – говорю грустно и отворачиваюсь к стене, – не буду я с тобой больше разговаривать.

Но он сам подходит ко мне, садится на край импровизированной лежанки.

– Пойми, – говорит он убежденно, – так дальше жить нельзя. Человек в нашем обществе – лишь элемент государства. Он не имеет никаких прав, лишь обязанности. У нас люди – не самостоятельные личности, а лишь элементы деятельности Империи.

– И чем это плохо?

– Как это чем? – удивляется он, – разве тебе не хочется быть полностью самостоятельной, самой все решать?

– Допустим, я хотела бы этого, – отвечаю я, – но кто даст мне гарантию, что кто-то рядом не захочет также быть самостоятельным в ущерб мне? Кто защитит меня?

Дмитрий приходит в какое-то восторженное состояние, глаза его горят.

– Но люди будут удерживаться от того, чтобы вредить друг другу! Ведь когда ты понимаешь, что другой человек такой же, как и ты, такой же свободный, зачем тебе ущемлять его?!

– Мне незачем, – отвечаю хмуро, – а ему может понадобиться. Ты как-то не улавливаешь то, что люди все – разные. Мне никто может гарантировать того, что кто-то, пользуясь тем, что у него больше прав, не вздумает как-то навредить мне.

– Вот именно! – радостно восклицает Ланкович, – права-то у всех равные!

– Дима, золотце, – мрачно отвечаю я, – равных прав быть просто не может. Я женщина, ты – мужчина. Я слабее физически, ты – сильнее. Я – Мастер, ты – никто. Как мы можем быть в равном положении? А потом… Я никак не могу понять, если в разных людях воплощена воля народа, то почему эти люди действуют друг против друга? Разве народ может выступать сам против себя?

– Нет, – возражает он, – людей просто выбирают разные общности, у которых свои устремления, и люди эти действуют соответственно устремлениям общности.

– Но тогда получается, что народа нет. Есть только эти самые общности. Почему они тогда вместе?

– Им так удобнее, должно быть, безопаснее, они заключили договор друг с другом и вместе живут.

– Постой, Дима. Я не понимаю, а почему они тогда не заключили этот самый договор с кем-нибудь другим? Почему эти странные образования – государства, так устойчивы? Нет, подожди-подожди, не спорь со мной, я еще не договорила.

Я задумалась. Эта беседа мне кажется увлекательной. Мальчик интересный, жаль только, что чепуха какая-то у него в голове. Причем опасная чепуха. На подвиги двигающая.

– Я думаю, Дима, что есть народ. И есть его воля. Никаких общностей. Они не играют роли в образовании государства. Понимаешь, народ – это материя государства, государство – идея народа, его тело. Василевс – выразитель воли государства. На нем лежит основная обязанность – воспринимать волю народа, расшифровывать ее и спускать ниже, по иерархии. Это, собственно, и есть Идея.

Я хочу продолжить и далее, но тут чувствую резкий укол в висок. Ага, проснулся тот, который с пультом. Чтобы я мальчика не загружала всякими вредными мыслями. Намек понят. Не буду больше.

– Ладно, – говорю, осторожно подбирая слова, – давай лучше о собаках поговорим.

Глава 5

Обучение успешно переваливает за половину. Ученик мой чувствует себя все более уверенным, и он молодец, способный. Я даже как-то гордиться им начинаю. Он уже не живет в моей камере круглые сутки, отпускаю погулять периодически.

И вот Ланкович появляется на очередное занятие. Смотрю в его лицо, и что-то выражение мне не нравится. В душу закрадывается подозрение. Ланкович ничего не излучает – экранов понаставил, засранец этакий. Я уважаю его попытки проявить самостоятельность, и не сбиваю защиту.

– В чем дело? – спрашиваю.

Он молчит и отводит глаза. Я начинаю злиться.

– Что случилось? Отвечай!

Этот мерзавец встает и направляется к двери.

– Дмитрий! – говорю угрожающим тоном, – я сейчас к чертям собачьим повзламываю твои экраны, и все, что ты скрываешь, само выльется на меня. Что ты натворил, и какое это ко мне имеет отношение?

Я и в самом деле готова выполнить обещанное, те6 м более, что предчувствие беды у меня настолько явное, что не хватает каких-то пары слов.

– Андрей… – нехотя произносит Ланкович, останавливаясь у двери.

– Ну?

– Я хотел посмотреть, проверить, могу ли я…

– Точнее.

– Ну, что он думает…

– Что?!!!

– Я хотел попробовать войти, у меня получилось сначала…

Я вскакиваю в ужасе с постели, на которой сидела все это время, и подлетаю к Ланковичу, встревожено вглядываясь в его смущенную физиономию.

– Что ты с ним сделал?

– Я только вошел в сознание, я хотел узнать, не скрывает ли он чего.

– Что?

И тут мой ученик переходит в наступление.

– Вы инквизиторы! – кричит он, – Я не верю вам! Ни тебе, ни ему!

– Ах, ты нам не веришь, – говорю очень медленно, нехорошо улыбаясь, – ах, ты решил своими грязными пальцами в чужой голове покопаться. Щенок, недоучка.

Я взбешена до предела, что есть дури бью Ланковича ладонью по лицу. Он отшатывается, бледнеет и испуганно прижимает руку к щеке. Представляю, сколько эмоций я выплескиваю сейчас на него.

– Тебе мало, – говорю, – занятий. Ты решил на стороне попрактиковаться.

И залепляю ему пощечину второй рукой. Когда я собираюсь проделать это в третий раз, он хватает меня за запястье. Мальчик неслабый, надо сказать. Но злость моя еще не прошла.

Смотрю ему в глаза пристально и бью по психике. Морщится, но стоит. Бью еще раз и еще, и до тех пор, пока он не заползает на свой матрас, сворачивается на нем калачиком и не просит меня остановиться. Что ж, ладно, а то и убить его так недолго.

– Андрей жив? – спрашиваю его, дав немного отдышаться.

– Да, – тихо скулит Ланкович, – но в сознание не приходит.

– Засранец! Какой же ты засранец! Вот что, хватит валяться, вставай.

Даю ему руку, помогаю подняться. Он смотрит на меня виновато.

– Иди, скажи руководству, что только я могу Андрюху вытащить. Если они меня к нему не пустят, я тебя так изуродую, что ты забудешь, как маму родную зовут, а не то, что актуализацию. Ясно?

Ланкович идет к двери, но оборачивается и смотрит на меня с уважением. Его аура излучает сквозь сломанный мною экран злость и восхищение.

– Быстро! – ору я.

Я остаюсь ожидать в камере, конечно. Мне страшно, но все же хочется усмехнуться. Ведь кто-то же наблюдает сквозь зеркало. Этому кому-то достаточно было лишь нажать ногтем на кнопочку, и издевательство над их надежей прекратилось бы. Так нет, терпеливо подождал, пока я закончу свой специфический урок. Забавно.

Вскоре меня приводят к Андрею. Конечно, предварительно нацепляют наручники на запястья и даже на лодыжки, а также знакомый темный мешок на голову. Козлы. У них же есть пульт. Вряд ли я посмею дернуться. Снимают мешок и наручники с рук. Мелкими шажками приближаюсь к больному. Андрей лежит на спине на узкой металлической койке. Дыхание его слабо, пульс едва прощупывается. Белые губы едва шевелятся – что-то шепчут. Да, позабавился мой ученичок.

Подхожу ближе к Андрею, для большего эффекта кладу ладони ему на голову, настраиваюсь на контакт и быстро понимаю, что Ланковичу еще мало досталось. Вместо четкой знакомой структуры мозга – я сама помогала восстановить его после чрезвычайно болезненного развода Андрея с Элис – беспорядочно наваленные элементы. С трудом пробираюсь. Осторожно, крупица к крупице, собираю мозаику. Все, наконец, жить будет. Слава Богу, успела вовремя. Выхожу и вывожу вместе с собою Андрея. Смотрю на него ласково. Он открывает глаза.

– Твой Ланкович… – произносит еле слышно.

– Ты тоже молодец, – улыбаюсь, – надо было ему в ухо дать.

Он тоже улыбается и закрывает глаза.

– Иди отсюда, говорит, – дай поспать.

Я довольно ухмыляюсь и, складывая запястья вместе, говорю в пустоту.

– Цепляйте, ироды. К себе хочу.

Меня уводят.

В мои планы не входит то, что Ланкович пребывает в спокойном и даже радостном расположении духа. Это работе вредит. Да и мне все время хочется сказать ему что-то вроде "подмойся и съешь лимон". Усиленно копаюсь в собственной памяти, размышляя, какую бы это пакость ему сотворить. Ага, нашла.

Ложусь на бок, ножку за ножку, ручкой подпираюсь. Расстегиваю две верхних пуговицы кителя и шепчу, как мне кажется, соблазнительно.

– Димочка.

Он вздрагивает. Я вообще, обычно зову его Ланковичем, иногда – Димой, но это если я нервничаю. Он уже чувствует неладное, но боится посмотреть в мою сторону.

– Дима! – снова зову я томно.

Вот товарищ с пультом сейчас позабавится. Как бы не обкончался. Я расстегиваю еще одну пуговичку. Ланкович глядит на меня испуганно. Я медленно, покачивая бедрами, иду к нему. Его глаза уже совершенно квадратные; он излучает богатейшую гамму чувств: ужас, смятение, панику, любопытство, даже желание. Впрочем, желание как раз на последнем месте. Не это мне сейчас нужно. Ланкович вскакивает и прижимается спиной к стене. Все, отступать голубчику некуда.

– Майя, ты чего? – спрашивает он, и голос его дрожит.

– Ты мне давно нравишься, – мурлычу я, пытаясь обвить руками его шею.

– Не сходи с ума, – просит он, – ты же Мастер.

– Ну и что? Разве Мастер не может поразвлечься?

– На нас смотрят!

– Пусть смотрят! И нам приятно, и им интересно.

– Майя!!!

Ланкович в отчаянии. Прекрасно. Мягко касаюсь пальцами его сухих полуоткрытых губ и пристально смотрю в глаза. Контакт! Есть контакт. Я знаю, как меняется мой взгляд. Это урок, мой мальчик, но не тот, которого ты ожидал. Я всего-навсего прокручиваю ему всякие, скажем, эротические фантазии. Мои и других лиц, с которыми я так или иначе контактировала. Цель моя – обескуражить Ланковича, вывести его из равновесия полностью. Пусть он знает все. В конце концов, мальчик взрослый, пусть знает, как это делается.

Когда я его отпускаю, бедняга не может даже проглотить кусочек шоколадки.

– Что это было? – спрашивает он.

Я пожимаю плечами.

– Занятие.

– Просто занятие?

– Ага, говорю я беспечно и застегиваю пуговицу, – а ты что подумал? Ты, небось, подумал, что ни с того, ни с его тетка сошла с ума и решила изнасиловать бедного мальчика? Не боись, малыш, все делается сугубо добровольно.

– Да я и не против… – растерянно бормочет он, опуская плечи.

– Все, поезд ушел и станция опустела.

Я стучу в зеркало.

– Воду несите!

И сажусь пить кофе. Крепкий, сладкий и горячий. А Ланкович пусть мучается или радуется. Я ведь могла ему и ужасы всякие показать. Их я тоже успела насмотреться.