Текст книги "Империя под угрозой. Для служебного пользования"

Автор книги: Марина Добрынина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Глава 5

После завтрака вновь прибывших распределяют по врачам. Мне достается хрупкая тетечка в белом халате. Она ниже меня на голову и выражение лица у нее какое-то неуловимое. Раздражает. Все вокруг нее как-то мечется, мечется, будто она сама не знает, что хочет. Зинаида Львовна. Такая, бр-р, аж дрожь по коже – крашеные красные волосы и бледное лицо с незаметным носом-пипочкой. Надо бы с ней подружиться.

– Давно Вы здесь работаете? – спрашиваю, пока она прилаживает к моему запястью тонометр.

– Пятый год.

– Да? А центр вообще сколько существует?

– Я здесь с основания.

– Да ну? Что, Вы его и создавали?

Она замолкает и глядит на меня так внимательно.

– У Вас, – замечает, – Варвара Михайловна, такой взгляд странный. Слишком пристальный.

– Так я, – восклицаю, – слегка близорука, а очки не ношу! Знаете, у меня был знакомый один, так его взгляда вообще все боялись, думали, что злодей какой, а оказалось, что он всего-навсего не видит ничего. Вот и вглядывается постоянно. Меня, конечно, люди не пугаются, но, видите сами, что творится.

– В самом деле? Ну, может быть.

– Как давление?

– Понижено, но это нормально.

Конечно, нормально! Я же есть хочу!

После осмотра следую до палаты. Задумчиво останавливаюсь возле стенда с фотографиями. Фото вывешены по два: до выздоровления и после. Всякие товарищи имеются. И мужчины с пивными бочонками в районе талии, ставшие тонкими и звонкими. И женщины, которые в самолетах обычно себе по два места заказывают, а после очищения – хоть на конкурс моделей. Но особенно нравится мне фото мальчика одного. Смотришь на фото после излечения – просто лапочка. Милый, улыбчивый. Глазки ясные. Но то, что до! Описанию не поддается. Квазимодо. Покрытая прыщами, как луна кратерами, морда, и тоскливый взгляд обиженной собаки. Такие мальчики должны носить паранджу, чтобы люди на улице от их лицезрения инфаркт не зарабатывали. Хихикаю и собираюсь было двигаться дальше, но тут будто ударяет что-то по дурной моей голове. Да я же квазимодо этого видела уже! Где? У него еще фамилия такая идиотская. Я тогда подумала, что мухи, садясь на эту физиономию, сами сдохнут. Правильно, Мухобоев. Курсант Мухобоев. Интересно, а когда он сюда приезжал? Не на практике ли перед выпускными экзаменами? Эх, жаль общение по телефону программой излечения не предусмотрено. А то б я Ольге брякнула, спросила б, были на лице покойного Мухобоева прыщи или нет? Или нет, что более вероятно.

Каждую ночь нас закрывают в палатах. Разгоняют по койкам и запирают на ключ. Мотивируют тем, что мы можем на волю выбраться и найти чего-нибудь пожрать. Можем, факт. Понимаю, отчего такой неприглядный вид у зигокактуса в столовой. Интересно, а он вкусный?

У меня теперь появились аж две соседки. Правда, жизнь моя от этого краше не стала. Судите сами. Одна из них, Валя, чрезвычайно молода, вся такая воздушная и томная. На лице интеллекта ноль. Впрочем, личико у нее хорошенькое – такое умом только портить, мордочка розовенькая, носик пипочкой, глазки как у лемура – большие, темные и круглые. Она в Тишине уже давно, не знаю, уж зачем ее ко мне в палату поместили.

Вторая на первый, на второй и на все последующие взгляды не представляет из себя ничего. Больше всего она напоминает мне австралийскую соню: маленькую пушистую зверюшку, которая даже любовью занимается, не открывая глаз. Нина Андреевна – невысокая, пока еще кругленькая особа, которая может уснуть в любом месте и в любых обстоятельствах. Признаюсь: я ей даже в чем-то завидую. Мне бы такую способность.

Иными словами, поговорить с одной из них не о чем, с другой – может и было бы о чем, если бы она взяла на себя труд держать глаза открытыми хотя бы во время беседы.

Я готова ногти на ногах грызть. Меня нельзя запирать. Нельзя! Мне хватило этого по работе по уши. Книг нет, разговаривать не о чем. Заняться нечем. Даже ручки нет или карандашика написать что-нибудь, слово какое-нибудь матное на стене. Игральные карты тоже проектом не предусмотрены. Валя лежит на кровати, разглядывая потолок, Нина Андреевна спит, а меня трясет от сдерживаемой энергии. И это несмотря на отсутствие еды. Страшно представить, что было бы, если бы меня еще и кормили. Подхожу к окну, тоска становится сильнее. На улице солнышко весеннее греет, среднеазиат пузом кверху на клумбе валяется, толстые глупые голуби что-то клюют на дорожке. Благодать. Только я и еще несколько десятков не вполне дружащих с головой субъектов сидят за решеткой в темнице сырой. Сижу и думаю, что всех, приехавших сюда в добровольном порядке, психиатр должен осматривать. И меня в том числе. Всерьез подумываю о каннибализме.

Стою в дверях, сложив угрюмо руки на груди. Как-то массаж принимать мне сегодня не хочется. Ничего мне сегодня не хочется. Поесть бы чего-нибудь только и домой. Из-за ширмочки, вытирая волосатые смуглые руки махровым белым полотенцем, выходит коренастый среднего роста мужчина южной наружности. Карим глазом зыркает и говорит:

– Здравствуйте, проходите.

Замечаю у него отсутствие полагающегося, вроде бы, акцента.

– Раздевайтесь, ложитесь.

Ну, ложусь на стол лицом вниз, и он начинает натирать мое несчастное тело какой-то холодной склизкой гадостью. Терплю. Пальцы у него теплые и жесткие. Пытаюсь понять, отчего это некоторым людям так массаж нравится, и не могу. Через полчаса у меня вообще такое ощущение, будто по спине каток проехался.

– Вы, – спрашивает, – спортом каким-то занимаетесь?

– Угу, – кряхчу в ответ, – теннисом. Настольным.

– А вот это вот у Вас что такое?

– Где?

Тычет мне пальцем в районе лопатки со всей дури, отчего я чуть со стола не сваливаюсь.

– ДТП, – отвечаю. Щас я начну ему подробности моей карьеры пересказывать.

– А-а…

Он прекращает массаж, но слезать со стола не дает, мол отдохнуть надо. Ну, и глаза я закрываю. В самом деле, утомительно это все. Минуту чувствую себя вполне нормально, если не считать ломоты во всем теле, а потом вдруг что-то сжимает виски, вдоль позвоночника очаровательное ощущение проползающей змеюки, и с головой тоже что-то странное начинает происходить – будто шлем надели и к голове его прикручивают. Дергаюсь было, чтобы подняться и посмотреть, что там со мною творят, но массажист давит ладонью мне между лопатками.

– Лежи, – говорит, – я еще не закончил.

Однако терпение мое уже истекло и потому я резко откатываюсь в сторону и сажусь.

– Что это Вы такое делаете? – спрашиваю, пытаясь одновременно прикрыть грудь простыней.

– Ничего, – отвечает он спокойно.

– Мне неприятно, – говорю, – хватит.

– Хватит, так хватит, – соглашается он с непроницаемым лицом.

Я очень быстро одеваюсь и лечу в сторону туалета, поскольку уединиться в Тишине больше негде. Там, насколько это возможно, смываю с себя массажное масло и быстро начинаю снимать остатки мануального воздействия. Не имею представления, что он там такое делал, но организму моему это явно не понравилось, а последнему я как-то больше доверяю.

Глава 6

Соседка по палате (камере?) Валечка угасает на глазах. Она и так-то полной не была. А сейчас вся светится. Насквозь, как кусочек сыра в столовой. Глаза такие большие-большие сделались и глядят куда-то внутрь. Ходит и улыбается. Движения плавные, голос тихий и невыразительный. Инку мне сильно напоминает. Я с ней вообще общаться не могу. Две минуты и как тряпка половая.

Врачу своему говорю "отселите меня, пожалуйста, я с ней в одном помещении не в силах находиться", а она мне, мол, у нас расселением пациентов психолог занимается. Коллективы каким образом подбираются, чтобы от очищения максимальный эффект был.

Боже, как есть-то охота! У меня в коробочке с цветами ромашки шоколадка была спрятана, так я ее уже слопала. И так растягивала удовольствие, сколько могла. Выпустили бы хоть на улицу, я б там пырейчику погрызла. Ну хоть что-нибудь! Устроили мне тут республику ШКИД. Есть не дают, а мозги компостируют. Опять на лекцию. Причем дело сугубо добровольное – не хочешь, не ходи. Но тем, кто не ходит, на ужин кашу не дают. Только чай. Травяной. И вообще, одна радость осталась: действительно, прийти в кабинет траволечения и настоев нахлебаться. Они в них, по-моему, глюкозу добавляют. Пила бы литрами. Жаль – литрами не дают. Вредно.

Лекции все одинаковые: на тему, как правильно жить. Что и сколько нужно есть, как к людям и к себе относиться. К людям, оказывается, добрее надо быть, а себя менять. Причем менять кардинально. Агрессивность – атавизм, вроде копчика. То-то помню, Инна Аркадьевна у нас такая милая вся ходила! Это она отношение к людям поменяла!

Попытки заставить меня молиться и медитировать провалились с грохотом. Медитировать по их методике мне вообще нельзя; боюсь, что глаза открою, а вокруг трупики валяются. Молиться же я предпочитаю в одиночестве и своими словами. Прилюдно заниматься душевным онанизмом – увольте.

Кашу я уже ем, что, впрочем, дела не меняет. Все равно: что ни день, то клизма. Очистили меня уже всю нафиг. И все приговаривают: вы у нас будете, как новенькая. Не хочу быть новенькой! Я себя и так устраиваю. Надо будет присоветовать подопечным моим на практике клизму применять. Следов никаких, а ощущения те еще.

А ночью меня осеняет. Мысль элементарна. То, что не пришла в голову ранее, могу объяснить лишь отсутствием глюкозы в рационе. Не пойму я, почему в помещении сидеть обязана, муками голода обуреваемая, тогда как вполне могу ночами шариться по коридорам. Или я и в самом деле секретарь Варвара, а не многоопытный сотрудник СИ? Завтра мне на прием, а врачиха моя, миниатюрная Зинаида Львовна, имеет странную, но вполне объяснимую привычку документы разные металлическими скрепками друг к другу цеплять. А из скрепки, при желании конечно, можно очень даже замечательную отмычечку соорудить. Успокоенная сей внушающей оптимизм мыслью, я мирно засыпаю, обняв тяжелую, набитую, как говорят, гречихой, подушку. И не снится мне почти ничего.

День проходит почти незаметно. Каши, клизмы, травы, лекции и массаж пролетают мимо, не оставляя отпечатка в сознании. Жду момента, когда повернется ключ в замке с той стороны, уснут облегчившие свою земную ношу соседки, и я смогу, наконец, приступить к получению интересующей меня информации. Тело телом, но надо бы подумать и о миссии.

Спокойно, будто так и надо, поднимаюсь с нескрипящей, к счастью, узкой кровати, загибаю предварительно изъятую из врачебного кабинета скрепку в затейливый крючочек. Три минуты копошения в замочной скважине, и путь на свободу открыт. Выглядываю. Думаю: а что со мною могут сделать, ежели изловят? Скажем, на месте преступления. Право слово, не знаю. Может, еще одна клизма? На шесть литров?

Коридор освещен слабо, тусклым желтым светом, который зажигается в вагонах пассажирских поездов по ночам. Полная звукоизоляция. Не шуршат даже мои босые, ступающие по ковровым дорожкам, ступни. Куда б податься? А не пойти ли мне в столовую? Должны же они, изверги, сами чем-то помимо бурды цвета детской неожиданности питаться? Однако в этом направлении меня поджидает неприятный сюрприз. Заперта не только столовая. На амбарный замок закрыта и дверь, ведущая в тот отсек. Открыть, конечно, можно, но долго и страшно. Как видно, поздний ужин устроить мне сегодня не удастся.

Ладно, пойдем в другую сторону. Надо было, все же, план действий разработать. Тяжело так вот работать, от фонаря.

Дернув на всякий случай дверь в массажный кабинет, обнаруживаю, что она не заперта. Оч-чень интересно. Утешая себя тем, что вряд ли меня убьют на месте, проскальзываю внутрь неосвещенного помещения. Пока жду, чтобы привыкли к темноте глаза, слышу какой-то шорох за ширмочкой.

Уши только-только начали различать звуки, глаза не видят еще вообще ничего, а мозг так быстренько рисует картинку – кто-то трахается. Пардон, любовью занимается. Такое, знаете ли, специфичное возюканье, шуршание и пыхтение. Правильно, – думаю злорадно, – нам, значит, лекции о пользе всяческого воздержания, а сами тут как пара кроликов в капусте. Гетеросексуальных кроликов, как мне кажется. Но тут пыхтение вдруг прекращается, и кролик мужского пола взволнованно произносит голосом массажиста Гены:

– Кто там?

– Успокойся, – недовольно замечает крольчиха Зинаида Львовна, – никого там нет.

Быстренько ставлю заслон по всему периметру и притворяюсь ветошью. Не то, что двинуться, даже дышать боюсь.

– Странно, – говорит он, – я только что ощущал чье-то присутствие. А сейчас ничего.

– Показалось.

– Нет. Нет. А, черт с ним!

Движение возобновляется, я делаю глубокий вздох и выскальзываю из помещения. Понятия не имею, что дает информация о тесных отношениях между врачом и массажистом, но кажется мне – еще пригодится. А Гена-то непрост, ох, беда мне с этими ощущающими присутствие самородками.

Глава 7

Валентина уехала. Кажется, легче. Нина Андреевна тоже исчезла. Смотрю как-то – а ее нет. Теперь старушку ко мне подселили. Божий такой одуванчик с цепким взглядом. Узкие морщинистые губы подобраны. Вся такая колючая, скрипучая, разговорчивая. Ни минуты без банальной сентенции. Неприятно с ней в одном помещении находиться. Она меня ранит. И не спит ночами, старая. У нее, видите ли, бессонница, а я погулять в свое удовольствие не могу. Скрепочка моя загогульная в матрасе спрятана, ждет нашего с ней общего часа. Ждет…

Хожу на уколы. Сперва думала – не дамся. Но постепенно овладевает мною какой-то дикий пофигизм. Та как раз ситуация, когда легче дать, чем объяснить, почему я этого не хочу. Говорят – повышают иммунитет. Что там такого ужасного с моим иммунитетом, что меня нужно какой-то гадостью пичкать?

Барбосина белая повадилась под моими окнами развлекаться. Там лужайка милая, так среднеазиат приходит, разваливается на ней кверху пузом – загорает. Или на воробьев охотится. Странно – на вид такой взрослый пес. Может, они ему тоже вкалывают какую-нибудь стимулирующую гадость? Наблюдаю за ним с тоской – хоть кто-то жизни радуется. Вот и мне бы так, на травку.

Вторая неделя пошла, а информации почти нет. Так. Смутное ощущение какой-то пакости, но оно у меня и до приезда сюда было. Впрочем, и желание заниматься расследованием, чувствую, как-то угасает.

Сегодня на обед давали салат из вареной свеклы, слегка сбрызнутой растительным маслом. Такая прелесть! И лежать у окна, наблюдая за птичками – это тоже приятно. Моя жизнь – она какая-то неправильная. Я все ношусь зачем-то, ничего взамен, кроме испорченных нервов не получая. Людей обижаю часто. Нет, чтобы осесть где-нибудь, заняться мирным, тихим делом. Выращивать, к примеру, овощи или стены красить. Зачем этот непрерывный бег? Эта суета? Что она мне дает? Разглядываю свою руку с тонкими пальцами и узким хрупким запястьем. Синие венки просвечивают сквозь кожу, так интересно… Синий голубь смотрит на меня сквозь стекло желтым глазом. Птичка. Поспать, что ли? А потом на процедуры? Одеялом укрыться? Лень… Поспать…Да…

Настроение такое умиротворенное. Я – ангел, ангел. Так бы, кажется, взлетела и поплыла по воздуху туда, к процедурному кабинету, где виднеется чья-то знакомая фигура.

– Инна, – проговариваю, мирно улыбаясь, – здравствуй!

Слова текут медленно и плавно. У Инки, а это, действительно, она, глаза лезут на лоб.

– Майя? Ты? Ты что здесь делаешь?

– Лечусь, – отвечаю, ласково дотрагиваясь до ее плеча, – мне так хорошо…

– Да? – удивляется.

– Варвара Михайловна! – слышу я голос откуда-то снизу. Оборачиваюсь – врачиха моя.

– Что это такое? – спрашивает строго, – почему Вы не на массаже?

– Здравствуйте, – говорю ей тихонечко, – здравствуйте, Зинаида Львовна. Я рада Вас видеть.

Инна поднимает брови.

– Майя?

– Варвара Михайловна Люпина, – отвечаю, – это я. А Майя Дровник – гадкая чужая женщина. Мы потом с тобой, Инна, поговорим.

И ковыляю вслед за врачом. А Инна так и стоит, глядя мне в спину. Удивляется. Но я ей правду сказала. Я – Варечка. Варюша. Я – хорошая. Люди – все хорошие.

Ночью вижу замечательный сон – будто я облако, и мне нравится это очень, но зачем-то будят.

– Варюша, – слышу я сквозь сон, – Варечка, пойдемте с нами.

Окончательно проснуться не могу, перед глазами туман. Где-то в тумане – мужская фигура, и голос знаком, но чей – не помню. Надеваю халат прямо на ночную рубашку. Сую ноги в тапочки и послушно следую за голосом. Темно. Меня берут за руку, и я узнаю пальцы, вцепившиеся в запястье. Это массажист Гена.

– Я хочу спать, – говорю сонно.

– Сейчас-сейчас. – успокаивает меня голос массажиста, – скоро мы будем на месте.

И мы бредем, и ноги в тапочках запинаются о ковровую дорожку. Идем долго, я все сильнее цепляюсь за поддерживающую меня руку. Наконец, меня прислоняют к стене, открывают какую-то дверь, усаживают меня в кресло, и я могу, наконец, спокойно закрыть глаза. Спать хочу. Уже сквозь дрему слышу:

– Варвара Михайловна!

– Да? – отвечаю, даже не пытаясь проснуться.

– Варвара Михайловна!

Честно пытаюсь открыть глаза и тут получаю по ним лучом света. Кто-то направил свет лампы прямо мне в лицо. Неприятно.

– Уберите, – прошу, прикрывая глаза ладонью, – мне больно.

Но свет остается, и потому я так и продолжаю сидеть, наклонившись и закрыв лицо руками. Что им от меня нужно? Какие-то новые процедуры? Я хочу спать.

– Варвара Михайловна!

– Да.

– 28 лет, секретарь.

– Да.

– Майя Алексеевна Дровник – это имя вам о чем-то говорит?

– Да.

– Кто это?

– Я.

Ну что им нужно? Не понимаю.

– Кем Вы работаете?

– Секретарь в архиве города Темска.

– Как так может быть! – сердится голос, – разве Дровник тоже работает в архиве?!

– Нет, не работает.

– И где тогда?

– В управлении СИ Темского округа.

– Но ведь это Вы – Дровник?

– Да.

– Где Вы работаете?!

– В архиве города Темска.

– Дура! – орет массажист, – перестань морочить нам голову!

Я понимаю голову. Зачем они меня обижают?

– Не кричите на меня, – прошу, – и не обзывайтесь.

У меня даже слезы наворачиваются. Зачем они так?

Где-то по ту сторону света начинается легкая перебранка, затем уже женский голос мягко интересуется:

– Скажите мне, Варя, Майя Дровник что здесь делает?

– Информацию ищет, – радостно отвечаю я.

– О чем?

– О том, как из людей делают осьминогов.

– Осьминогов? – удивляется голос, – Каких осьминогов?

– Больших, – хихикаю я, – они прицепляются к людям и высасывают из них силы. Не специально, просто они по-другому не могут.

– Варя! – зовет голос.

– Да? – с готовностью отзываюсь я.

– А сама ты что хочешь по этому поводу сказать? Что ты думаешь?

Глупости какие она у меня спрашивает. Мне это неинтересно.

– Я не думаю, – честно сообщаю голосу, – я лечусь. Я выздоровею и буду красивая. Меня будут все любить. Майя злая, ее никто не любит и она…

– Ладно-ладно, хватит.

Зачем они меня прервали? Я им еще могла про Майю рассказать. Она вправду злая, на людей плохо влияет. А теперь не буду ничего рассказывать. Не надо было меня прерывать. Вот.

Слышу, как голоса общаются.

– Это все ты со своими лекарствами, – зло говорит голос Гены, – как теперь с этой идиоткой разговаривать? Что она здесь делает, какие такие осьминоги?

– Не дави на нее, – отвечает женщина, – она все тебе расскажет. Постепенно.

– Постепенно?!!! А ты имеешь представление, сколько у нас времени есть? Может, у нас на каждом углу по инквизитору?!! Ты головой своей соображаешь?

– Рустам, если ты будешь на нее давить…

– Нет, я должен вокруг нее с ночной вазой ходить и сопли подтирать! Все!

Странно, какой Рустам, он же Гена?

Гена подходит ко мне и кричит очень громко, так, что у меня в ушах звенит:

– Говори, дура, здесь еще кто-нибудь есть?

– Я не дура, и не кричите на меня.

Я обижена. Он наклоняется.

– Ну?!!!

– Я не буду ничего говорить. Не люблю, когда меня обзывают.

Тогда он бьет меня ладонью по лицу. Больно. Прижимаю ладонь к щеке и плачу. Зачем он меня обижает? Я ничего плохого ему не сделала…

И тут мир будто меняется, ощущать себя начинаю как-то иначе. Замечаю, что кресло обтрепано, глаза у Гены-Рустама красные, воздух затхлый и вообще холодно здесь. И дела творятся какие-то… нездоровые.

– Так, – говорю сквозь зубы, – еще раз, урод, на меня руку поднимешь, я тебе яйца оторву и на долбанную оконную решетку намотаю. Понял?

У массажиста лицо вытягивается, и глаза, того и гляди, из орбит выпадут и по линолеуму покатятся.

– Ага, – заявляет после минутного молчания, – вернулась, значит. Стало быть, поговорим.

– Сейчас, – соглашаюсь, – поговорим, и ты мне живо все расскажешь, и когда родился, и на ком женился, и как до жизни до такой дошел. Сейчас поговорим.

Слышу шаги, дверь открывается и захлопывается вновь. Мадам вышла. Полагаю, глаза у меня сейчас светятся и зубы лязгают. А я очень неприятна в такие моменты. В принципе, массажист этот недоделанный побить меня, конечно, может, но и сам кое-каких частей тела не досчитается. Гарантирую. Видимо, понял. И потому поворачивается ко мне спиной, выйти хочет, вопросы, наверное, какие-то на мой счет порешать. Момент такой может не повториться, и потому срываюсь с кресла, единым прыжком подлетаю к Гене-Рустаму и успеваю пальцем пережать сонную артерию. Как видно, товарищ не ожидал такой дикой выходки со стороны полудохлой молодой женщины, а потому сопротивления оказать не успевает и быстренько ложится отдохнуть на коврике. Любитель! Я пинаю его разок, проходя к двери. Так просто, для собственного удовольствия. Жаль только прилив сил прошел, и пинок получается слабеньким.

Без проблем нахожу выход. По дороге никто не встретился. Поскольку на ночь всех запирали в палатах, ключ от входной двери также не понадобился.

Иду и думаю – зря они так со мной поступили. Я – готовая уже, тихая, мирная и покорная, лежала на тарелочке и ждала разделки. Бери! Пользуйся! Так нет, блин, сбились с курса, выяснять начали, что да как. Я всегда говорила: не приемлю грубых воздействий, ну не люблю и все тут. Зато подойди ко мне с лаской или не покорми, к примеру, дней десять, и я вся твоя.

Надо бы бежать, пока имеется такая возможность, но уж больно хочется информации какой-нибудь раздобыть. Прямо голод какой-то гложет. Информационный.