Текст книги "Солнечный ветер (СИ)"
Автор книги: Марина Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
Папина работа всегда была превыше всего. Милана усмехнулась, утопила пальцы в шерсть Грыця и стала почесывать его шкурку, отчего он быстро бросил свое виноградное лакомство и подсунул ей живот. Конечно же, она всегда знала, что если бы отец занимался чем-то другим – то и ее жизнь сложилась бы совсем иначе. Но еще Милана знала, что мама всегда была рупором взглядов отца, очень хорошо понимала растерянность Натальи Викторовны и потихоньку смирялась с неизбежным – теперь ей придется занять то место, которое принадлежало Александру Юрьевичу в мироустройстве матери.
– Не переживай, мам, – задумчиво проговорила Милана, – вы были правы. Я действительно ошиблась.
– Теперь Даня взрослый и, наверное, это не так важно, а?
– С этим я точно сама разберусь, и с Назаром тоже.
– Да, я знаю, что ты огромная умница. Столько сама добилась, совсем без поддержки. Отец тобой гордился, знаешь?
– Нет, – отрезала Милана.
– Гордился. Говорил, у тебя его характер. Он мог сколько угодно не соглашаться с тем, какую ты выбрала профессию, но то, что ты в ней поднялась на такой уровень – его очень впечатляло. Но он не только тобой гордился. Он и сам был гордый. Никак не мог сделать первый шаг и мне запрещал… только после того, как ушел, – мать сглотнула слезы, – только когда ушел, выяснилось, как сильно хотел все изменить, а я даже не знала… не знала, что он правда чувствует то же, что и я…
Наталья Викторовна всхлипнула уже громче и, судя по тону, начала превращаться в огорченную человеческую кашицу, какой была в самом начале, какой ее застала Милана сразу после известия о кончине отца.
– Не начинай, мам, – попыталась остановить этот процесс Милана и с этой же целью заговорила о другом: – Я скоро поеду за Данилой, у него смена заканчивается. Если хочешь, поехали вместе.
– Хочу! – энергично воскликнула Наталья Викторовна. – Конечно же, хочу! А он не будет сердиться, что я докучаю?
– Сердиться – это не про него. Да и если ему что-то совсем не нравится – он всегда выдает в лоб.
– Хорошо. Он у тебя очень хороший растет, если бы Сашка видел, – снова подала голос кашица.
– Договорились, – проигнорировала Милана очередное упоминание об отце.
– Хорошо, солнышко. Тогда до связи?
– Да. Пока! – попрощалась дочь.
Прощаться в этот вечер ей довелось еще несколько раз – с сыном, Давидом, Олексой. Потом ворочаться почти до света без сна, прогоняя из мыслей как прошлое, так и будущее, а поутру потратить долгое время на макияж, чтобы на лице не осталось ни малейших следов бессонной ночи.
К обеду она была в салоне у Олексы, как они и договорились накануне. Он колдовал над ней несколько часов, создавая изумительный, неповторимый, очень стильный образ… мало чем отличающийся от того, какой она стояла на пороге его храма красоты и женского (впрочем, и мужского тоже) счастья. Пока Милана релаксировала и попивала кофе, он суетился, мыл ей голову, делал масочку, стриг кончики, сушил, орудовал стайлером, фигачил лаком, чтобы создать на ее голове шедевральную естественность… ну либо естественную шедевральность за сто тыщ мильёнов, но денег по-дружески не брал. А после всего отступил на шаг, удовлетворенный результатом своих стараний, взял в руки зеркало, чтобы она могла увидеть свой восхитительный затылок, и самодовольно прищелкнул языком:
– Кажется, это лучшее, что я создавал со времен Klovsk Fashion Week в 2019-м году. Ну и Маруськиного причесона на свадьбу.
– А я всегда говорила, что ты талантливый, и Ленка, кстати, со мной соглашалась, – заявила Милана, придирчиво разглядывая себя со всех сторон, и подняла глаза на Олексу. – Я красивая?
– Да красивая, красивая, офигенски красивая, – хмыкнул Лекса, убирая зеркало в сторону. – Куда только такая красивая собралась?
– К Назару, – выпалила Милана, и пока Олекса приходил в себя от этой ошеломившей его новости, шустро ретировалась из салона, послав своему лучшему другу и почти родственнику на прощанье воздушный поцелуй и обещание позвонить.
Порог компании «Фебос» Милана переступала спустя еще некоторое время, которое ей понадобилось, чтобы заехать домой, облачить себя в комбинезон под горло пудрового цвета с широкими рукавами, собранными на манжет, и прямыми от бедра брюками, и добраться до офисного центра, где на двадцать восьмом этаже обитал нынче Назар. От лифта по просторному холлу до двери с нужной вывеской – и она оказалась в мире панорамных окон, из которых видно было, как у подножия этого их «Фебоса» лежит бескрайний город, а она сама словно бы оказалась среди небес. Впрочем, разве мало было в ее жизни небоскребов? Этот поди не последний.
Светлые стены, темные столы, белые диваны. Поднявшаяся голова администратора над стойкой регистрации. Девочка молоденькая, светленькая, улыбчивая, а в глазах – моментальное узнавание. Она только и охнула: «Боже… и правда вы?!» – а потом выскочила ей навстречу:
– Добрый день, рады приветствовать вас в Геологоразведочной компании «Фебос». Меня зовут Анастасия. Назар Иванович предупреждал, что вы можете приехать.
– Здравствуйте! – кивнула в ответ Милана, не подавая вида, что несколько удивлена подобной встречей. – И как мне его найти?
– Я вас проведу. И если вам что-то нужно… кофе, чай, вода… какао еще есть.
– Спасибо, не надо. Он не занят?
Девочка чуть смутилась, взяла трубку в руки и набрала, очевидно, Шамрая, а пока шли гудки, робко, будто по секрету, проговорила:
– Вообще-то, он сказал, что вас примет в любое время… Алло! Назар Иванович, тут пришла госпожа Брагинец, я сейчас приведу ее к вам. Да? Хорошо, конечно, сейчас, – она положила трубку и широко улыбнулась: – Идемте.
После чего махнула рукой в сторону, указывая направление. Они прошли через коридор, вдоль прозрачной стены, за которой располагалось, видимо, рабочее пространство офиса, где трудились менеджеры компании. Там же им на пути попалось несколько неразобранных коробок и детали еще не собранной мебели в заводских упаковках. Анастасия извиняющимся тоном бормотала: «Мы еще не до конца обустроились, вот довозят документы из Левандова, мебель дозаказали… мы только весной переехали», – и продолжала вести ее дальше.
А потом они дошли и до непосредственного кабинета величайшего генерального директора среди всех геологоразведочных компаний, и девушка открыла перед Миланой дверь.
– Привет, – сказала она, входя в кабинет, и имела удовольствие лицезреть слегка вытянувшееся лицо Анастасии. – Надеюсь, не сильно помешала.
Как можно помешать человеку, который последние сутки провел так, будто у него запущенный случай тахикардии? Собственно говоря, наверное, никак. От малейшего усилия сердце сбивалось в обезумевший ритм, а усилия он прикладывал в эти сутки только для того, чтобы сохранять спокойную физиономию при посторонних. У него получалось. Никто не заметил, никто не понял. А он практически убедил себя, что если внешне справляется, то значит – все в порядке. Он поможет ей, по возможности узнает, сделала ли она аборт. И они квиты. В аборте Назар был почти уверен – как бы она совмещала карьеру в ее роде деятельности со статусом матери-одиночки в двадцать лет? Но вместе с тем, понимал, что убедил себя сам. И убедил себя именно в эти сутки, что ждал ее появления, просто позволив себе заглянуть в ее жизнь снова.
А теперь на нее снова – вживую. Прямо перед собой. И видел невозможно, просто невероятно красивую женщину, почти не изменившуюся, лишь ставшую более яркой, более… притягательной. А может, это воспоминания чуть поблекли, и потому так остро воспринимает теперь. Почти глаза слепит.
Милана. Через четырнадцать лет в его кабинете Милана. Невозможно же.
Назар встречал ее, встав из-за стола и сунув руки в карманы светлых брюк. В пепельнице – затушена сигарета. На столе – стакан с водой и документы. Три минуты назад, когда позвонила Настя, эта самая вода чуть не расплескалась и не испортила те самые документы.
И Милана напротив него. В броне закрытой одежды и в броне, читающейся в глазах. Почти незнакомая женщина, но неизменившаяся, с тем же самым лицом, похожим на беличью мордочку, с крутым изгибом бровей и капризными островерхими губами.
Шамрай заставил себя улыбнуться и проговорить ей в ответ:
– Привет. Присаживайся. Что-нибудь будешь? Что-то холодное… На улице дышать невозможно.
– Нет, спасибо, ничего не надо, – снова отказалась Милана, сделала несколько шагов по кабинету и, осмотревшись, присела на один из стульев у конференц-стола. На соседний положила клатч и подняла глаза на Назара. Она смотрела ему прямо в лицо, отмечая главное – он изменился. Очень изменился. Немудрено, что произвел впечатление на мать. Стал совсем другим, и отчего-то Милана была уверена, что не только внешне. Впрочем, было бы глупо считать, что он мог остаться все тем же двадцатитрехлетним парнем к своим почти сорока годам. Да она и не сомневалась никогда, что это произойдет, и что-то подобное рисовала в своем воображении, когда торчала в одиночестве в квартире на восемнадцатом этаже с панорамными окнами и ждала его приезда. Ждала так сильно, как больше никогда и ничего не ждала в своей жизни. Всей разницы, что все это случилось без нее. Не она стала причиной, не она была рядом. Каждый из них сделал свой выбор.
Назар кивнул. Отвел от нее взгляд, не без труда, но шарить по ее чертам и дальше становилось уже неприличным, когда все, что их теперь связывает – это чувство вины, недосказанные слова и необходимость знать, что у нее действительно все сложилось. Но спустя столько лет ее не должно беспокоить то, что испытывает он. И это правильно.
Он быстро глянул на Настю и кивнул ей, отпуская. Девочка, как зачарованная, втыкала на удивительную принцессу, посетившую их мир земельных недр. В ее годы оно и понятно – модель, рекламирующая трусы, интереснее стойки ресепшена. Наз усмехнулся:
– Настя, спасибо.
Девчонка ойкнула и ретировалась, прикрыв за собой дверь.
У тишины тоже есть звук, даже у абсолютной. Это звук собственного дыхания. Иногда и он способен оглушить человека. Сейчас особенно. Все как в замедленной съемке.
Назар приподнял уголки губ, улыбнувшись, и сел за стол.
– Прекрасно выглядишь, – услышал он собственный спокойный голос, ни на секунду не дрогнувший.
– Я знаю, – так же спокойно отозвалась она.
– Еще раз соболезную. Юристы ввели тебя в курс дела относительно унаследованного имущества? О земле под Рудославом упоминалось?
– Да, даже показывали на карте.
– Ок. Я не скажу точно, какая ее оценочная стоимость, откровенно говоря, но по ряду причин я хорошо знаю, что это за участок и сколько можно получить, если всерьез заняться разработкой недр. Скажи, пожалуйста, у тебя есть конкретные планы?
Ее брови взметнулись вверх, а губы приоткрылись в немом удивлении.
– Эм-м… – Милана качнула головой, приходя в себя, и проговорила: – Ковыряться в земле – никогда не входило в мои интересы.
– Это понятно. Но земля там золотая. Богатейшие янтарные залежи, к тому же довольно близко к поверхности, если глубже копнуть, наверняка огромный пласт обнаружится. И тебе не нужно этим всем заниматься. Есть огромное количество вариантов, как монетизировать потенциал делянки. Ты можешь сдать его в аренду, нанять подрядчиков, которые будут заинтересованы в лучшей работе. Либо продать. Но не за те копейки, которые он стоил в нулевые, а за его реальную рыночную стоимость. Понимаешь, о чем я?
– Этот участок где-то рядом с землей Стаха?
С ответом Назар медлил недолго. Упоминать лишний раз дядьку и подставлять его во всей этой истории ему категорически не хотелось. Конечно, Стах мог ранее связываться с Миланой, но пусть это все как-то без него. Все, чего он хочет, озвучить реальное положение вещей и помочь. Без излишних откровений. Время откровений между ними закончилось в тот момент, когда он потребовал сделать тест на отцовство.
А может, и немного раньше. Когда на пороге дома, который она называла их домом, он застал мужика в одном нижнем белье. Анекдотическая история.
Но совсем молчать не получалось никак. Он еще вчера решил, что выдаст ей минимум информации, чтобы она просто понимала, с чем имеет дело. И все.
– Да, соседний. Потому и знаю, – ровно ответил он, глядя ей в лицо.
Конечно, он знает. Как знает, наверняка, и то, что Стах заинтересован в этом участке. Его помощники уже не раз связывались в ней, убеждали, чтобы она продала ему участок без экспертизы, дескать он и без того даст хорошую цену, хотя на нем и нет ничего примечательного. Тогда она отложила решение вопроса, сказала, что ей надо подумать. Но люди Стаха были настойчивыми и регулярно звонили уточнить, подумала ли она и что решила. И вот теперь появился Назар, отправленный дядькой – в этом Милана не сомневалась. Правда, отчего-то набивает цену земле. Какую они ведут игру, ей было непонятно, но в одном Милана была твердо уверена: Шамраи никогда и ничего не делают просто так.
– А какие-то документы, не знаю… Чем-то можно подтвердить то, что ты мне сейчас сказал? – спросила она.
– Милана, – впервые назвал он ее по имени, глядя прямо в глаза. Спокойно настолько, что самого себя пугал, – для справки, я занимаюсь разведывательной геологией уже много лет. Закажи экспертизу – сделаем в лучшем виде. Либо найми любую другую компанию, если считаешь нужным, но сделай это обязательно, прежде чем принимать решение.
– Я поняла, – она скользнула взглядом по его руке. Обручального кольца не было. Но это вряд ли что-либо означало, возможно, он просто не носит, в отличие от перстня с соколиной головой. Его она хорошо помнила, он никогда его не снимал раньше. Еще она помнила, что этой татуировки в виде птичьих крыльев – не было. Не давая себе задуматься, она вернулась глазами к его лицу и осведомилась: – Это все?
«Ну давай, спроси ее, Кречет».
«Она же уйдет».
«Другого случая может не быть».
«Ты родила тогда, Милана? Есть у нас ребенок или нет?»
Мысли наслаивались в голове, похожие на пласты породы, вымываемой из канав на клондайке. Как в его юности. Комьями, реками грязи с песком и водой. Мотопомпа орет, струи бьют, порода идет, будто бы боится не успеть наверх. Так и он – опаздывал. На четырнадцать лет. Человеку, который тогда жил в ней, сейчас могло быть тринадцать. Как он может теперь спрашивать?
Вопреки клокочущему внутри него желанию хоть что-то ей сказать, Назар медленно кивнул и сцепил пальцы на столе.
– Да, Милана, это все, – произнес он наконец. Вышло отстраненно и по-деловому, как и хотел. Тогда как хотел – совсем другого.
– Прекрасно, – кивнула Милана, поднимаясь.
Ей не стоило больших усилий сохранить спокойствие на лице, в то время как в солнечном сплетении противно билось крыльями неоправданное ожидание. Она ждала. Ждала несмотря ни на годы, что прошли, ни на его предательство, ни на собственную гордость. Она ждала совсем другого разговора между ними. Но снова не сложилось, как и все остальное, чего она ждала и хотела от него. Хотя если вглядеться вглубь всех ее желаний, больше всего на свете она хотела видеть его лицо, просыпаясь по утрам.
Это желание преследовало ее еще долго, даже когда она уже точно знала, что ничего не будет.
Говорят, первый год самый трудный. Если ты строишь семью, например. Или если ты пытаешься удержать равновесие на руинах несбывшегося.
Первый год без Назара Милана до сих пор чувствовала слишком ярко, помнила в подробностях.
Дни мелькали незаметно. Были преподаватели, темы курсовых, практика и подготовка к госам. Были контракты, которые она спешно дорабатывала, пока фигура не претерпела слишком сильных изменений. Были врачи, умильно поглядывающие на будущую мамашу, когда она приходила на приемы. Был Олекса, взваливший на себя ко всем прочим своим собственным заботам весь их теперь совместный быт и ее накатывающую волнами депрессуху, которая выплескивалась слезами, и ей приходилось прятаться от него в ванной. Милана и сама себя не помнила плачущей, разве что когда они потеряли Лену, что уж говорить об Олексе.
И, конечно же, был Данька, смешавший в себе кровь мадьярской пращурки со всеми возможными Шамраями. Он без устали устраивал матери веселые дни. Едва начал шевелиться, покой Миланы стал призрачной мечтой, а идеальная форма ее живота постоянно нарушалась пятками и кулаками юного хулигана.
Ночи оставляли после себя тяжелое похмелье.
«Иди ко мне», – шептала темнота голосом Назара. Не тем пустым и холодным, которым он отрезал себя от нее. Другим. Летним. Жарким. Жадным. Который все еще звучал в ней.
«Иди ко мне», – и вяжущая боль сковывала мышцы. Милана все еще хотела его так сильно, что едва вспоминала взгляд Назара, направленный на нее, как сердце начинало неистово колотиться, и ее затапливала волна жара. Она словно оказывалась в кольце его сильных рук, и там, где хотелось чувствовать его сильнее всего, ее пронзало молнией, чертовым зеленым лучом, который, как бабочку, пригвоздил ее навсегда.
«Что он с тобой сделал?» – когда-то спросил ее Олекса.
Показал зеленое солнце.
Чтобы забыть об этом Милана заставляла себя вспомнить о его измене. О том, что единственным его достоинством оказалось умение безостановочно и потрясающе трахаться, а в остальном он оказался обыкновенным мужланом. Но когда и это не помогало, приходилось твердить себе, что он всего лишь самоутверждался за ее счет – провинциал, поимевший столичную лярву. И в такие моменты она всегда ощущала сильный пинок внутри себя. Прикладывая к животу ладонь, Милана нащупывала острую пяточку Шамрая-младшего, не иначе как воинственно защищающего своего горе-папашу.
– Весь в отца, – ласково бухтела Милана, успокаивающе поглаживая живот, – только и умеешь, что кулаками махать.
Дни и ночи слились в один разноцветный поток забот и эмоций, когда Данька огласил своим неунывающим ревом квартиру Олексы. Милане было трудно и радостно одновременно, но она никогда не забывала о том, что если бы не ее лучший друг – ничего этого могло бы и не быть. Ни Даньки, ни диплома, ни ее жизни, складывающейся из хлопот и уверенности в завтрашнем дне, несмотря ни на что, ни неожиданного контракта с крупным всемирно известным модельным агентством, который и стал началом ее головокружительной карьеры.
Олекса день за днем помогал ей собирать себя по частям, снова становиться собой, чтобы в конце концов вспомнить, что она боец и она обязательно со всем справится.
Был еще один день из прошлого, давно оставленного позади, который всегда ярко стоял у нее перед глазами.
Они сидели с Олексой в аэропорту и ждали, когда начнется регистрация на ее рейc в Дублин. Данька сладко дремал в кенгурушке, улыбаясь чему-то только ему ведомому. И она, и Олекса молча посматривали на огромные часы, отсчитывающие минуты ее пребывания дома, когда она подняла руку и сняла с пальца тоненькое колечко с прозрачным камушком. Милана протянула его Олексе и негромко попросила:
– Выброси его, пожалуйста. Я сама не могу, а оно меня держит.
– Уверена? – спросил Олекса, забирая у нее украшение.
Она прижалась щекой к Данькиной теплой макушке и улыбнулась.
– Уверена. Каждый из нас сделал свой выбор.
И Милана о своем никогда не жалела…
Она еще раз взглянула на Назара. Ему шла его новая жизнь, которой она совсем не знала, – этот кабинет, светлая рубашка с закатанными рукавами, модная стрижка. Стоило признаться, что если бы она увидела его впервые, то вполне обратила бы на него внимание, как тогда на рудославском перроне. И даже могла бы увлечься. Было в нем то притягательное, что заставляет женщину строить иллюзии. Но Милана этого больше не хотела. С ним – не хотела. Пройдено, отрезано и забыто.
– И будь добр, больше никогда не вмешивайся в мои дела, – сказала она напоследок и вышла из кабинета.
Несколько секунд он продолжал смотреть на закрывшуюся за Миланой дверь, все еще не понимая самого себя и собственное желание метнуться следом. Вот он, выскакивает из-за стола – и за ней, в дверной проем, на выход. Хватает за локоть, чувствует пальцами прохладную кожу под тканью, сходит от этого с ума, разворачивает к себе. И говорит: «Буду вмешиваться, потому что сама ты здесь наворотишь».
Бред.
С чего бы? С того, что она все такая же красивая, что у него не получается думать о ней с давно обретенным равнодушием? С того, что она все такая же упрямая, что в одну секунду заставила его разозлиться на ровном месте? С того, что он все тот же сельский придурок, а она все та же столичная панночка?
Это давно не так, а она одной фразой заставила его почувствовать себя парнем из Рудослава с пионами в полиэтиленовой пленке на станции.
Парнем, который пришел поздно ночью с работы и наблюдал со двора вечеринку в большом доме, на которой ему не было места.
Парнем, что потом, много месяцев спустя, когда жизнь уже разделилась на до и после, в полном и скорбном одиночестве собирал вещи в старой хате своей бабки перед тем, как ее продать, то и дело натыкаясь на воспоминания в каждом углу и почти ничего не чувствуя, потому что слишком устал чувствовать, слишком устал от того, что болит, привык и не ощущал. Важного там не было ничего, а порядок навести было надо. Вымыть окна, вымыть полы, разобрать скрыню – вдруг что для местного музея сгодится. Вытряхнуть постельное, сдернутое с матраса, перестелить все. Заменить наволочки. Забыть. Теперь уже окончательно забыть. Он и выполнял все эти действия, будто робот, пока не услышал, как что-то звякнуло и покатилось по полу. Сердце ухнуло, предчувствуя. И он не выдержал, наклонился, зашарил руками по половицам, высматривал, не застряло ли в щелях, не закатилось ли под кровать. А потом увидал, как она поблескивает чуть в стороне, возле ножки. Она – золотая сережка в виде переплетенных цепочек с поблескивающей на конце гроздью из разноцветных камешков. Миланкина. Не той, которая в журнале полуголая, не той, у которой в доме чужой мужик. А той, которую он ласкал на этой постели, а она шалела от его касаний, коротко вскрикивая и распахивая свои колдовские глазища. И определяя тогда, в те минуты, смысл всей его будущей жизни.
Он потом до конца дня сидел на полу посреди бабкиной хаты и переминал в больших пальцах эту сережку, разглядывая ее и не отрываясь. Покуда не стемнело, покуда не стало пора уходить. И ведь не помнил себя, помнил только ее. Словно она поселилась внутри, вцепилась в его душу и не отпускает.
Сейчас это все, растревоженное, просыпалось снова. Иначе, чем в прошлом. С возрастом мы все, наверное, начинаем чувствовать по-другому. Меняется все. Только вот сережка ее в портмоне неизменна. И получается, что всегда с ним. Сейчас он тоже, когда стало тихо, когда остался один, переминал в руках ту самую сережку и не мог от нее оторваться.
