Текст книги "Солнечный ветер (СИ)"

Автор книги: Марина Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– В шкафу, – Данька в это время наполнил кормушку Грыця. Налил животному свежей воды и уселся, чуть скривив мордочку. Но быстро вернул лицу довольное выражение и спросил: – А хочешь, я тебе потом свою комнату покажу?

– Очень хочу, – нахмурился внимательно наблюдавший за ним Назар. – Может, ты приляжешь? Болит же. Я пока тебе быстро супа сварю, а? С клецками. Ел когда-нибудь?

– Не, – помотал страдалец головой, – пообедаем, я Грыця в вольер посажу – мама потом вечером его на прогулку сводит, ему тоже из-за меня терпеть приходится. И как раз ко мне пойдем, да? А суп нам такой в лагере варят. Но я буду.

Назар помолчал. Он уже знал, что это его из лагеря похитили. Даня рассказал. И знал, как близко, оказывается, все это время они находились друг от друга. От этого делалось горько. И еще горше было бы, если бы они вообще не встретились. Или если бы он его не нашел. Или если бы нашел слишком поздно. Но Назар запретил себе думать об этом. Не сейчас, не при сыне. Которого лучше заболтать, чтобы он не вспоминал о боли. Отвлечь.

– Ну отлично. Только если станет нехорошо, ты говори. А макароны вам будут на ужин, к ним фрикасе сделаем. Тут курицы как раз на все хватит, грибы есть… Слушай, а с чего ты вообще захотел енота?

– Он смешной.

– А у меня кречет был в молодости. Он не смешной, правда.

– А я знаю, – довольно сказал Даня, – мне мама рассказывала.

Шамрай вздрогнул. Глянул на сына и, чтобы скрыть собственное замешательство, быстро отвернулся к плите и рабочему столу. Слишком ярко перед глазами – Милана в вольере с ловчей птицей. А он ей рассказывает про Тюдора все, что знает. И боится замолчать, иначе вдруг ей станет скучно. Черт!

– Он улетел потом. Этого мама знать не могла. Она тебе про меня много говорила?

– Ну нет… не особо… – Данька слегка умерил собственный пыл, чтобы не сболтнуть чего лишнего. Нарваться на разговор о семье отца не хотелось. Пока он о ней ничего не знает, можно думать, что ее и нет. Хотя бы пока.

О том же думал сейчас и Назар. Напороться на то, что Милана рассказала Дане, как он их бросил – ему было бы неприятно. Но, наверное, он должен был знать, раз хочет выстроить диалог. Милана не рассказала. Это хорошо, что не рассказала, несомненно, хорошо для него, потому что иначе у него совсем не было бы надежды найти общий язык с сыном. Но как же так вышло, что Даня, кажется, слышал только хорошее? Ведь он сам о Бродецком к шестнадцати уразумел достаточно, чтобы спустить его с крыльца, хотя уж у отца точно прегрешения были поменьше его собственных. Почему она смолчала?

Чтобы не повторить судьбу? Чтобы не получилось того же? Она ведь в курсе была той, старой истории.

А может и по другой какой причине…

Некоторое время Назар молчал, а потом резко выдохнул и взялся за приготовление обеда.

И пока готовил, принялся говорить:

– А сейчас у меня кошка есть, дворовая, прибилась ко мне, когда я еще студентом был. Зовут Мартой, она старая уже и жутко вредная. Тоже жрет много, кстати. Неповоротливая стала ужасно – когда с балкона пытается за птицами охотиться, я вечно боюсь, что грохнется. У нас там просто сразу за окном высоченный тополь, ветки прямо в балкон упираются, вот она и лезет. Там же всякие пичуги… И даже белки скачут, серые такие. Иногда чувствую себя Белоснежкой, но Марта всех распугивает, не подпускает. Все думаю ее на диету посадить, но рука не поднимается урезать рацион. Еще… когда в Левандове жил, то во дворе дома, где квартиру снимал, пришлось вольер ставить. У нас целое семейство собачье тусило по улице, я в итоге забрал и ими занимался. Хотя на самом деле, планировал просто передержку, но вышло, что подзадержались. Когда сюда переезжал, то пристраивал по знакомым. Да и вообще, я даже не помню такого периода, чтобы у меня никакой живности не было. Мне всегда животные нравились, да я и вырос в Рудославе же, в своем доме. Там и охотничьи собаки, и кошки… еще у нас был егерь, Бажан. Вот у него целое хозяйство имелось – куры, козы, кабанчики. Даже олененка как-то в лесу маленького подобрал, у него мать волки загрызли, в общем, выхаживал. Ну и я с ним тоже. Бажан меня научил охотиться. Классный был мужик. Столько знал всего…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Прикольно, – едва не открыв рот, проговорил Даня. – А у меня Грыць первый. Сначала я маленький был, потом мама хотела взять собаку из приюта, но Райан, ну это мамин муж… он не сильно животных хотел. Потом они договорились завести черепашку или рыбок. Пока я выбирал, мы с мамой сюда приехали.

– А почему они развелись, не знаешь? – не сумев подавить в себе этого омерзительного чувства из смеси ревности и жажды узнать, тут же спросил Назар, надеясь только, что прозвучало достаточно равнодушно. И, чтобы замять, тут же повернулся к ребенку, сунул ему в руки стеклянную миску и яйца: – На-ка. Выбей и расколоти. Отвечаешь за клецки.

– А Райан хотел меня в интернат отправить, – принялся дальше выдавать информацию Данька. Болтун – находка для шпиона при условии, что шпион – отец, с которым так давно мечтал познакомиться. – Мама не согласилась. Вообще-то мне в Ирландии нравилось. Там океан был. Но здесь тоже хорошо.

– Как это в интернат? – ошалел Назар и даже бросил картошку чистить. – Ты ж не сирота, чтоб в интернат!

– Почему сирота? – удивился Данька и тоже отвлекся от взбалтывания яиц. – Он какую-то крутую школу нашел, дорогую.

– Э-э-э… типа пансиона? А мама чего не согласилась? С ее работой, наверное, так было бы проще… – ворчание все-таки прорвалось, хоть и там, где сам не ждал.

– Да у нее по-разному бывает, – пожал плечами Даня. – Иногда неделями дома. А если далеко уезжает, то меня часто с собой берет. Когда я маленький был, мы всегда вместе ездили.

– Хм… Ты точно путешествуешь больше, чем я. А учишься ты… в Кловске?

– Ну да, где же еще?

– Ну мало ли… учишься-то хорошо?

– Ну-у-у… – Данька задумчиво почесал лоб и хитро спросил: – А ты хорошо учился?

– Золотую медаль не вытянул, последние полгода в школе прошли мимо меня, экзамены не завалил, конечно, но думаю, ставили за старые заслуги. А так учился хорошо.

– Ага, – буркнул Даня и, поднявшись, подошел к Грыцю. – Пойду его в вольер отведу. А то он сейчас задрыхнет, тяжело тащить будет.

«Ага-а-а… значит, с учебой не все гладко», – смекнул Назар, а вслух сказал:

– Оставь его, я сам потом отнесу. Я ж не ухожу пока.

– Не, он укусить может. Он не особо жалует чужих… – Данька запнулся, но договорил: – Мужчин чужих. Ревнивый.

– Значит, ему придется привыкать. Ну… что я не чужой, – тоже с запинкой ответил Назар. И снова отвернулся к плите, все же позволив Даниле заняться енотом. Надо было перевести дыхание. Как всякий раз, когда они оказывались вместе, у него начинала кружиться голова от количества эмоций. И от потока информации тоже. И он не знал, пройдет ли когда-нибудь это ощущение опьянения. Казалось, что вряд ли. Да и не хотелось ему, чтобы проходило.

Когда Данька вернулся, он вручил ему муку и подробно рассказал, как колотить клецки. А сам поставил сковородку, чтобы заняться одновременно с супом фрикасе. Готовка его успокаивала. Позволяла рукам чем-то заниматься, пока он слушал рассказы Данилы о том, как он проводил лето в лагере, и сокрушения, что из-за ранения, наверное, пропустит этот сезон в парусной школе, а сам, между прочим, осторожно интересовался, какие именно предметы у него хромают и есть ли репетиторы. Ну так. На всякий случай.

Потому как картина вырисовывалась прелюбопытная, если честно.

Невооруженным взглядом было видно, насколько Данька развитой для своего возраста. Любознательный, смелый, столько всего знает, почти ничего не стесняется, комплексов особо не имеет, к людям относится дружелюбно, с доверием. Но вместе с тем, Назар думал и о другом.

О том, что в отпуск он поехал не с матерью, и его похитили.

О том, что торчит сейчас один в квартире со своим ранением.

О том, что кормят его макаронами.

О том, что тягают по показам и съемкам. И дай бог, чтобы не бросали в гримерках среди полуголых моделек.

О том, что у него провал, оказывается, с точными науками, а пацану как жить без математики?

И еще что Грыць ревнует к чужим мужикам. И Даня, наверное, тоже ревнует.

Нет, Шамрай отдавал себе отчет, что не ему критиковать методы воспитания Миланы. Она Даньку одна тянула, как ни крути, и делала, очевидно, все что только могла. И за все проколы отвечает именно он, поскольку его в жизни Данилы не было, хотя мог быть.

Но на сегодняшний день надо было решать, как влиться в процесс, в их семью – хоть как-то, хоть на каких-то правах. Потому что крестный, Павлуша и енот – это, конечно, прекрасно. Но он ведь сам может… и должен!

Вот прямо сейчас он может, к примеру, накормить мальца супом, сваренным вместе. Ему налил полную тарелку горячего бульона с курицей, картофелем и клецками. А сам не удержался от дурацкого, какого-то детского соблазна – влезть в кастрюлю с Миланкиными макаронами. Хулиганство, конечно, глупость. Но ему хотелось. Так они и пообедали, переговариваясь, обрывисто перепрыгивая с темы на тему и слушая друг друга, открыв рты.

А после Даня наконец осуществил давнюю мечту и повел отца в свою комнату. Как же он хотел, чтобы папа ее посмотрел! Не так, как в прошлый раз, бегло, мельком, когда сам Данила проваливался в болезненный сон. А по-настоящему!

И Назар прямо сейчас – по-настоящему – выйдя из кухни, проходя коридор, подходя дальше, впитывал в себя каждую детальку их с Миланой дома. А деталей было так много. Бессчетное число фотографий на стенах, сухоцветы в больших вазах, огромные окна, пускавшие в квартиру такое количество солнца, что хотелось дышать на полную грудь от этого простора.

На некоторое время Назар завис посреди гостиной, уставившись на одну из стен, полностью увешанную полками, на которых в огромном множестве выставлены были, как в лавке товаров народного промысла, аутентичные глиняные тарелочки, глеки, макитры, горшочки, узварки и даже юшник. Будто бы хозяйка в принципе в подобном что-то да понимала. Глядя на все это великолепие, Назар осторожно спросил:

– А это кто у вас коллекционирует?

– Мама, – сказал Даня и улыбнулся, – только это не то, чтобы коллекция. Ну вернее… она сама это все сделала.

– Как сама? В смысле?

– Ну хобби у нее такое. Гончарство.

– Серьезно? То есть вот прямо своими руками? – Назар быстро глянул на Данилу.

– Не чужими же! – хмыкнул Даня, и вышло очень похоже на мать. – Я один раз, правда, попробовал. По-моему, это скучно.

– Но красиво же, – пробормотал Назар и приблизился вплотную к полкам. Протянул руку, коснулся небольшой чарочки на ножке из красной глины, аккуратно расписанной васильками. Улыбнулся точно, как минуту назад Данила. И проговорил: – Когда она научилась?

– Не знаю, всегда умела.

Значит, давно.

В следующий раз его задержала лестница. Не потому что он так хотел, а потому что она сама – его удерживала. На стене вдоль нее висели снимки в рамках. Много Данилы, много Данилы с Олексой и двумя одинаковыми девочками. Дитой и Витой, – услужливо подсказала память.

Много Данилы и Миланы.

И Миланы тоже.

В белой кружевной сорочке, с волосами, заплетенными в косу и… Назар сглотнул. Тяжко, с усилием.

На ее груди нарядной гирляндой лежали разноцветные лускавки. Лускавки бабы Мотри, те самые. Не баламуты, не кораллы, а именно лускавки с маленьким латунным крестиком. Потому что не принято их мешать с другими бусами. Назар взялся за поручень, чтобы остаться стоять спокойно. И замер, удерживая самого себя от резких движений.

– А это где?

– Наверное, мероприятие какое-то. Такое лучше у мамы спросить, – сказал Данька, внимательно разглядывая фотографию, будто и сам ее первый раз видит, а потом резко развернулся к Назару и спросил: – А правда это бусы твоей бабушки? Я когда маленький был, она мне их трогать не разрешала, говорила, что их разбить можно.

– Можно… они как елочные игрушки. Я в детстве раздавил одну бусину, когда баба Мотря давала играть… тебе прабабушка, получается. Их твоя мама в скрыне нашла, а я ей подарил, – Шамрай замолчал. Было больно. Горело. Не понимал, как с этим справиться. Не понимал, как относиться к тому, что ничего давно уже нет, а бусы она сохранила. И он, оказывается, сохранил… сохранил ее смех, сохранил свой голос, повторявший ей: пацёрка моя. Сохранил до мельчайших подробностей свой вопрос: «Замуж за меня пойдешь, и останется намысто у тебя, а ты – у меня». И ее серьезный ответ: «А ты учиться пойдешь».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И все. Ничего другого быть не могло. И не должно было. Все, что потом – сумасшествие и пустота. Единственно настоящее – там.

– А есть… есть где-то в цифре это фото? – неуверенно спросил Шамрай. – Ну в смысле, может, на компе каком или на флэшке?

Данька пожал плечами, подумал и выдал:

– Мы как-то на Новый год в горы ездили. Мама их с собой брала, надевала на праздник, еще конкурс выиграла на самый красивый наряд. Тогда весело было. Мелочь еще совсем мелочь была, крестный с ними спать ушел, а мне поручил охранять маму и тетю Марусю. Те фотографии точно есть. Только бусины на бусах все целые!

– Может, отреставрировала… А найдешь мне? У меня от семьи мало что осталось. А так хоть снимки будут.

– Найду, – кивнул мальчишка и потащил Назара дальше, пока они не оказались в его комнате. И теперь уже тот мог внимательно ее осмотреть. Спрашивать. Узнавать. Вот макет корабля и ракушки. Это осколок его детства на океане. Вот книжная полка. И хорошо, что она в принципе есть. Вот компьютерный стол и на нем мощная машина, которая явно не только для учебы. У Мориса ничуть не хуже, но у Мориса ни макета корабля, ни енота. Вообще ничего. И у Назара даже не было шансов сделать так, чтобы что-то появилось. Вернее, был один. Для этого четырнадцать лет назад надо было сходить в ЗАГС, но даже и подобное мероприятие ничего бы не гарантировало. А здесь – столько всего. Целый мир, детский мир, маленькая семья, в которую ему хотелось до бесконечности, но в которую будет почти нереально попасть. В конце концов, Даниле он тоже может быть интересен лишь пока в новинку. А потом… вдруг начнет отмахиваться, как Морис?

– А макет ты сам сделал или заказывали где-то? – спросил он, продолжая бесконечный диалог, теперь уже не имевший начала, потому что каждый раз – о разном.

– С макетом вообще целая история, – рассмеялся Данила, когда все же забрался в постель и удобно устроился среди подушек. – Мне его Олекса подарил на днюху. Я мелкий совсем был, а он всегда приезжал. Начали мы его делать все вместе, ну вернее все делали, а я больше мешал, наверное. Потом Олекса уехал, а мама и Зденка – это моя няня была в Ирландии, продолжали все это собирать, представляешь? А когда мы совсем оттуда уезжали, мама не знала, как его везти. Говорила, что придется оставить. Я не соглашался. В общем, потом его упаковали как какую-то особенную ценность, и он доехал как новенький.

– Отдельный самолет для него не заказывали, не? – хохотнул Назар.

– Не, – смутился Данька, – но Зденка предлагала оставить его у себя на хранение, а мы бы потом приехали, например, на машине и забрали бы.

– Зденка была хорошая?

– Да. Они с мамой и сейчас общаются.

– Тебе повезло.

Следовало признать. Даниле действительно повезло. Его окружали – хорошие. Первое зло, с которым он столкнулся в своей жизни шло от человека с фамилией Шамрай. С фамилией его отца. Как и тогда, когда он еще не родился – когда его матери не поверили.

Дане повезло, что она решилась его родить.

И повезло еще в одном, о чем Даня не подозревал пока.

Ему повезло расти в безусловной, абсолютной, всепоглощающей любви. И это чувство – сшибало Назара с ног в этой комнате. И от их разговора. Никогда в жизни он его не испытывал так остро, как сейчас рядом с сыном. Потому что его самого не любили. Он не догадывался о том ни в детстве, ни в юности, ни когда стал старше. И понял это сейчас. Данилу мама любит так, как никто никогда из семьи не любил его. Даже баба Мотря. Несмотря на макароны, гримерки по всему миру или ее занятость… чтобы у Данилы все было.

Некоторое время Назар переваривал это знание, все еще разглядывая макет, а потом увидел собственную фотографию на стене. Моложе на добрых четырнадцать лет, дурнее… Бритый, влюбленный сельский хлопец, которому досталась невероятная царевна, и он не сумел уберечь ее от себя же. Шамрай грустно улыбнулся и спросил:

– Мама говорила, что я в те времена добывал янтарь на копанках?

– Серьезно? – удивленно вскинул брови Даня.

– Ну в Рудославе месторождения по лесам.

– Это я знаю, читал. Так ты был добытчиком?

– Ага, мы там разрабатывали жилы… если честно, незаконно, так что я в те времена такой себе браток был, получается… Янтарная мафия. На этом снимке заброшенная копанка, на которой я нашел свой первый камень. Хотел маме твоей показать, вот привез, она и щелкнула. А теперь я геолог, это дело всей моей жизни. Может, если бы она мне не встретилась, я бы так и сидел в янтарных канавах.

– Ого, – тихонько булькнул мальчишка, растерявшись. Мать ничего такого не рассказывала. Хотя она в принципе вообще не говорила, чем там отец тогда занимался. Сама она училась и была на каникулах. Как-то само собой разумелось, что и папа был тоже… студент. А оказывается, целый детектив! Детективы Данька иногда почитывал, иногда почитывал и фэнтези после того, как проглотил Гарри Поттера, но предпочитал книги о морских приключениях и благородных пиратах, как капитан Блад.

– Ага… Ладно! – Назар хлопнул себя ладонями по бедрам и бодро проговорил: – Слушай, а что насчет кофе? Мне Никоряки, ну от которых ты удрал, говорили, ты просил. Сварим?

– А у нас кофе-машина есть, – деловито заявил Даня, – латте вкусный делает.

– Я люблю эспрессо. Но пошли, сварим себе по чашке. Или ты полежишь, а я принесу?

Конечно же Данила наотрез отказался отдыхать и преданным трогательным щенком поскакал с ним на кухню, как если бы у него ничего не болело. Но ведь болело же. Назар это точно знал. От Даниного детского желания ни на секунду от него не отлипать раз за разом сжималось сердце, и он про себя твердил только: пусть бы так было всегда. Если Данила прикипит, то как бы Милане ни хотелось, не получится уже его выбросить. Не должно получиться, он не допустит.

Пока сооружали Даниле его латте, а Назару его эспрессо, обменялись наконец номерами, словно бы спохватившись.

– Фотки выберешь мне, какие понравятся, и в телегу скинешь, хорошо? – снова напомнил Назар. И вовремя. В это самое время в прихожей щелкнул замок на двери.

Следом раздался и веселый голос Миланы:

– Данька! Я дома! Я тебе мороженое принесла. Торт, как ты любишь.

Громко, чтобы он мог услышать в своей комнате. Но уже в следующее мгновение она бы и сама ничего не услышала, потому что опустив глаза, наткнулась на мужские кроссовки, которые были на несколько размеров больше, чем обувь сына. В голове зашумело, Милана влетела в квартиру и снова крикнула:

– Даня!

– Ма, мы тут! – звонко ответил ей Данила, показав веселую мордочку из кухни. – Мы кофе пить собрались. И я ел суп.

– Доставку заказывал? – спросила она, проходя в кухню. Водрузила на стол упаковку с мороженым и вопросительно посмотрела на Назара. Нафига принесло?

– Не, мы варили! – запротестовал мальчишка, крутясь вокруг матери. Шамрай же неловко улыбнулся, чувствуя себя, будто его застали врасплох. И осторожно поздоровался:

– Привет. Я заскочил проведать Данилу, так получилось.

– Привет, – кивнула она. – А суп – это в качестве чего?

– Обеда.

– А еще папа курицу сделал со сливками и грибами нам на ужин! – нашел нужным сообщить Даня.

– А чем папу мои макароны не устроили? – язвительно бросила Милана.

– Устроили, – точно так же коротко ответил Назар, а мелкий удивленно воззрился на мать, начав соображать, что что-то пошло не так. Но все же решил вступиться за драгоценного, едва-едва обретенного отца.

– Папа ел. А я ел суп с клецками. Я сам клецки делал, папа научил.

– Что вы еще делали? – спросила Милана сына, не удостоив Назара и взглядом.

– Кормили Грыця, смотрели мою комнату, разговаривали про всякое.

– Ну молодцы, – сдержанно проговорила она. – Наверное, на сегодня впечатлений хватит, а врач велел больше лежать. Помнишь?

– Ма, ну мы еще кофе не выпили! Па, давай и маме сделаем, – метнулся Данила к Назару, а тот, прекрасно видя, как на Милану действует каждое «папа», срывающееся с его уст, попытался сгладить, пусть и неуклюже:

– Данька, тебе и правда лучше лечь. Полдня на ногах же.

– Дань! Ты и без кофе до двух ночи то книжки читаешь, то в стратегиях своих сидишь. Вечер уже, а день был насыщенным, да?

– Да, – уныло кивнул мальчик и глянул на Назара. – Пока, пап!

– Пока, – махнул ему рукой тот, а потом, видимо, исполнившись смелости, ибо дите смотрело на него почти как на супергероя, быстро шагнул к нему, наклонился и снова поцеловал в лоб. Как в первый их вечер. – Дуй отдыхать.

Пока Данька ковылял по лестнице, причем явно преувеличивая и замедляя ход, Милана помалкивала, но едва услышала, как наверху за ним закрылась дверь, посмотрела на Назара, и глаза ее в самом буквальном смысле метали молнии.

– Будь добр в следующий раз предупреждать о своих визитах, – рыкнула она.

– Я бы предупредил. Но говорить со мной по телефону ты не хочешь, а на сообщения не отвечаешь.

– Извини, ты не центр Вселенной, а я была занята.

– Я сегодня это заметил. Больной ребенок остался дома один.

– И тебя сюда привело чуткое родительское сердце, – насмешливо проговорила Милана.

Заткнула. Все, что он имел сказать, застряло в горле.

Он с усилием проглотил. И выпалил:

– Я уже говорил, что хочу с ним общаться. Не знал, что ты не восприняла всерьез.

– Я не вижу, чтобы ты это воспринимал всерьез. Это больше похоже на забаву с твоей стороны. А он не котенок. Как бы он ни хотел казаться взрослым, он еще ребенок, и я вовсе не желаю, чтобы он однажды повзрослел из-за того, что ты – наиграешься!

– Я не играю! – едва сдерживаясь, чтобы не заорать, горячо возразил Назар. – С чего ты вообще взяла, что я с ним играю?! Он же живой! – сдулся, опустил глаза и медленно, тихо добавил: – Славный такой, про макет корабельный рассказывал…

– Где взял – рассказывал?

– Угу.

– А рассказать о том, что ему подарил папа – нечего. Поэтому умерь свой пыл. Я не запрещаю тебе с ним общаться, но это не значит, что ты можешь приходить в наш с ним дом и заводить свои порядки.

– Да не заводил я никаких порядков! Это вообще случайно произошло. Я позвонил в дверь, Данила открыл. Я накормил его супом. Что здесь такого, Милана?

– Я просто хочу знать, когда ты приходишь в мой дом!

– Я не в твой дом пришел, а к Даньке! Потому что это мой сын! И учти, что в ближайшее время я намерен это узаконить.

– Хватит! – рявкнула Милана. – Мне надоело с тобой препираться. У меня и без того был тяжелый день, чтобы еще и причуды твои терпеть. Может, уйдешь наконец?

– Да какие, к черту, причуды, я к ребенку пришел! – прорычал в ответ Назар, дернувшись к ней, и как-то так вышло, что в мгновение оказался с ней лицом к лицу. И глаза в глаза – отчего окатило жаром. Какое в них полыхает пламя, он совсем позабыл. И зашептал, только бы не кричать, только бы не загасить это пламя: – Я уйду, но учти, что приду завтра. И лучше бы тебе читать мои сообщения, чтобы потом не закатывать истерик, понятно?

– Кто бы говорил!

– Ну мое красноречие тебе никогда не нравилось.

– О да! Ты был мастером делать из меня дуру.

– Да не делал я из тебя дуру, я тебя… – Шамрай осекся и резко отвернулся. Сердце бабахнуло в висках, а когда на глаза попалась початая бутылка коньяка, стоявшая на барной стойке, он уже не думал. На мгновение она показалась спасением от того, куда он их загнал, чуть не сказав то, что действительно хотел сказать. Дернулся к бару, вытащил бутылку, открутил крышку и плеснул в эспрессо. А после сунул Милане в руки и рявкнул: – На-ка. Раньше тебе помогало.

И с этими словами ломанулся в коридор.

Еще через мгновение за ним захлопнулась дверь, а он оказался в приглушенном свете лестничной площадки. Здесь было прохладнее, чем в квартире, и вместе с тем сыро, будто бы недавно мыли полы. Пол под ногами – волглый. И стены – под пальцами ладоней, которыми он уперся в ближайшую, пытаясь прийти в себя – тоже волглые. А еще стоял едва уловимый аромат Миланкиных духов, отчего его попытки протрезветь становились тщетными. Она ведь прошла здесь всего несколько минут назад. Еще не выветрилось. Из него за четырнадцать лет не выветрилось, а из подъезда, в котором она живет – как?

Лифт пришел быстро. На улице стало легче.

Домой не поехал. Вернулся в офис. Потому что дома его одолевали бы мысли, затаскивающие в воронку бесконечных метаний от себя и к себе, а в «Фебосе» кипучую энергию хоть как-то можно было применить в дело. И не думать! Не думать о том, что почувствовал в ту секунду, когда оказался с Миланой на таком небольшом расстоянии, что слышал, как она дышит ему в лицо. И духи ее слышал. И как она злится – физически ощущал. И будто бы снова оказался за шаг до того, чтобы сгрести ее в медвежьи объятия, чтобы каждую косточку ее ощущать, и целовать, как на кухне дяди Стаха в усадьбе в то утро, когда у них началось. Только тогда они не ссорились. Задирались шутя, но слишком похоже. Она когда-то говорила, что он ей не нравится, да ведь если не нравятся – так не целуют?

Пускай. Может быть, и не нравился.

Но Милана любила его.

А он – ее.

И хотел так сильно, как никого ни до, ни после ни разу. Да он и сейчас ее хотел едва ли меньше… какое там меньше? Мир ему застила. С ума сводила. Душу ему вынимала и встряхивала, будто бы та – какая-то безделица. И все спокойствие прошедших лет – псу под хвост. Запретить себе думать на расстоянии и запрещать себе вспоминать вблизи – не одно и то же.

Стихийное бедствие, а не женщина. Крышу рвет так, что не удержать.

Нет, он пытался. Просидел в офисе до полуночи, переделал кучу дел. А когда вернулся домой, принял душ и позволил Марте свернуться клубочком в ногах, едва влез под простыню, пытаясь уснуть, то лишь только прикрыл глаза – и снова перед ним засверкал злой, окатывающий презрением взгляд девушки, которую он когда-то своей пацёркой звал.

Назар хохотнул сквозь плотно сжатые зубы и шумно выдохнул. Пошарил по кровати рукой, нашел поблизости трубку. Развернул приложение мессенджера и улыбнулся. Сообщения, отправленные пару дней назад, наконец-то были прочитаны. Несколько секунд он пялился на экран, определяясь для себя, что дальше. И вдруг понял, что не так уж и сложно принять решение. В конце концов, он ничего не теряет, потому что потерял уже давно. Слишком давно, чтобы помнить, если это не имело значения. Но имело, ведь он все-таки помнил.

Шамрай вошел в чат и быстро, чтобы не сомневаться, набрал:

«А Данила очень похож на тебя. Такой же красивый и смелый».