Текст книги "Солнечный ветер (СИ)"
Автор книги: Марина Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)
Говорить о том, что он мог бы и предупредить, было бесполезно. Какая уж разница, когда смотрины состоялись. Хотя вопрос кого и кому он показывал все же оставался открытым. Но думать долго ей об этом не пришлось, потому что в их разговор вмешался Данька и со всей непосредственностью и совершенно серьезно сообщил:
– Мама Джоржда Клуни знает.
– Реально? – восхитился Влад.
– Правило пяти рукопожатий сократилось теперь до двух, – усмехнулась Дарина. – У вас потрясающие работы, Милана. Очень красивые. Первая выставка?
– Такая – да, – кивнула Милана. – Бывало, что мои работы брали на благотворительные аукционы. Но буквально несколько раз. Как вам? Не скучно?
– Совсем нет. Обязательно что-нибудь заберем в домашнюю коллекцию. У вас исключительное чувство стиля. Вроде бы, куда уже проще придерживаться народного, но и чувствуется что-то свое… Вы художник, Милана, настоящий.
– Я – любитель, – улыбнулась она. – И это действительно всего лишь хобби.
– А я на своем веку столько всего повидала и знаю точно, что часто аматоры куда талантливее тех, кто считает себя профи.
– А еще Даринка страшно любит умничать, – сообщил Влад. – Лучше скажите, как вы относитесь к перспективе встречать Новый год с нами в Левандове? Даринка говорит, что так будет лучше всего, а моя жена права в девяноста процентах случаев. Наверное, поэтому она любит умничать.
Главным плюсом профессии Миланы было умение скрывать свои эмоции. И пусть она совершенно не собирается устраивать новогодние посиделки с чужой семьей, на ее лице это никак не отразилось. Она улыбнулась и безмятежно сказала:
– Я не думаю, что сейчас время обсуждать эту перспективу. Кроме того, у нас с сыном свои новогодние привычки.
– А у деда Ивана дача недалеко от Буковицы. Мы там на лыжах катаемся.
В этот момент у Данилы даже уши зашевелились, как у настороженного кота. У него никогда не было деда. Бабушка оказалась не сильно интересной, кипишной и немного перепуганной дамочкой, а вот дед – что-то новое. Он торопливо глянул на мать и выпалил:
– Это круто!
Вместе с его словами незаметно для окружающих, но очень понятно для Даньки чуть двинулись брови Миланы. Он вздохнул, уставился в пол и что-то проворчал себе под нос. И как он забыл! Сам же выпрашивал у матери поездку к океану, она пообещала, а он – забыл.
Милана притянула сына за плечи к себе и улыбнулась по-прежнему всей честной компании, почти убеждаясь, что это ее показывают. Вблизи. Как диковинную вещицу. Ну-ну!
– Еще неизвестно, будет ли снег на праздники.
– Из пушек настреляют, но ты права. Не стоит сейчас об этом думать, – достаточно резко оборвал тему Назар, понимая, что если настаивать, еще рассердится. Незачем это сейчас, нехорошо на ее личном празднике. А в том, что для Миланы это мероприятие очень ценно, Шамрай не сомневался. Вон как сияет.
Он уволок Дарину и Влада от нее подальше, чтобы больше не наседали, и устроил им легкую взбучку по поводу чрезмерной активности. Они посмеялись и согласились с ним, а Даринка сделала веское замечание, заключавшееся в том, что он редкостный олень, профукавший такую бабу, после чего любимые родственники отправились в самостоятельное путешествие по галерее, а Назар ненадолго выдохнул: знакомство состоялось, но кажется, неудачно, не к месту и надо было все-таки как-то иначе.
Но привыкнувши косячить, нет смысла отвыкать.
У него с ней всегда так было. Никогда по-человечески не получалось.
И кажется, Данила в этом отношении от него тоже набрался. Потому как едва Назар обернулся по залу, отправив своих родичей в свободное плавание, то его и след простыл. Ни за ананасами не охотился, ни экспонаты не смотрел. Рядом с матерью его тоже не наблюдалось. И на какую-то секунду Назар почувствовал, как внутри все мгновенно сжалось, будто пружина. И тысячи мыслей мелькнули в голове, не осознанных им до конца раньше, когда весь ужас этих мыслей осознавала Милана. Когда только она с ума сходила, когда ее долбанула фраза: Даня пропал.
Здесь столько народу и никто никого не видит по-настоящему, все заняты только собой. Включая и его. Мероприятие публичное. Стах на свободе. Дерьмо.
С паникой он справился уже через минуту. Здесь все же не рудославский лес, после которого он до сих пор ловил флешбеки. Назар отставил бокал на столик и двинулся к Милане, осторожно взял ее под локоть и быстро шепнул на ухо:
– Даньку не видела?
– Собирался смотреть какое-то средневековое оружие, – она повернула к нему лицо. – А что?
– Ничего, мне не говорил, – пробормотал Назар. – А тут людей куча, мало ли…
– Это ты меня сейчас пугаешь?
– Профдеформация, я сколько в охране пропахал. Ладно, пойду найду его, раз он такой самостоятельный.
– А ты типа великий теоретик от воспитания, – фыркнула Милана ему вслед.
На это Шамрай ничего не ответил, только усмехнулся, не оборачиваясь. Свой ответ он приберег для Дани, когда входил в зал, в котором находился отпрыск:
– Тебя мать по заднице охаживала когда-нибудь?
Если честно, то его реально пришлось еще поискать. Потому что никакого зала средневекового оружия в галерее не оказалось. Зато была выставка орудий, изобретенных Леонардо да Винчи. Но, как известно, не только дети, но и взрослые путают значение слов орудие и оружие, что уж с Даньки-то взять с его трояками по паре предметов, о которых уже некоторое время знал Назар и размышлял, что с этим делать, чтобы никто не обиделся, но проблема была решена.
Бо́льшая часть залов галереи на сегодня была уже закрыта и свет нигде почти не горел, да и смотрителей Шамрай особо не наблюдал вокруг. Ощущение, что вся жизнь сосредоточилась на Миланкиной выставке, что и не мудрено. Вот только объявления о средневековой экспозиции, находившейся тут в «мирное» время, развешены были по всем стенам вместе с указателями. Туда Назар и двинулся, решив, что ему бы тоже в тринадцать лет это было бы интереснее, чем горшки и глечики. Спустился в подвальное помещение, откуда лился свет, и обнаружил пытливого отрока, застывшего посреди зала в полном одиночестве с арбалетом в руках. Ага. Значит, все-таки оружие.
– Тебя мать по заднице охаживала когда-нибудь? – громко спросил он, спускаясь к Даниле. – Ты нафига его со стены снял?!
– Попробовать, – отозвался Данька, опуская арбалет.
– Тут чего? Сигнализации совсем нет?
– Да это временная выставка, она интерактивная.
– Ясно. Ты хоть прочитал, как этот арбалет называется?
– Не-а, – честно признался Данька. – Какая разница. Арбалет и арбалет.
– Вообще-то большая. Потому что арбалеты существовали задолго до того, как да Винчи изобрел этот конкретный. Он называется скорострельный. Ну, вообще он должен быть гигантским. Его возили бы на шести колесах и по длине он 27 ярдов. Круто же?
– Капец! – восхитился мальчишка.
– Ну, вот… Но эта схема вполне рабочая и можно применять на небольших, как этот. Ты уже стрелял раньше?
Данька отрицательно мотнул головой.
– Ну давай пробовать, значит, – хмыкнул Назар. – Там механизм интересный, рычажный. Можно будет тоже почитать, схема должна быть.
Пока Шамрай разглагольствовал, его чадо подняло арбалет до уровня глаз и принялось сосредоточенно целиться куда-то в сторону стены, на которой была изображена мишень. А потом Данька зашарил в поисках спускового механизма, но, кажется, не находил сходу. Несколько секунд Назар озадаченно наблюдал за происходящим, а потом рассмеялся:
– Даня, ты вверх тормашками держишь. Потому я и говорю, что сначала надо было посмотреть, что про него пишут. Давай сюда, покажу как надо.
Данила вскинул брови очень похоже на свою мать. И зачем-то спросил:
– А ты это все откуда знаешь?
– Здесь, – Назар ткнул на табличку с описанием экспоната, – все написано. Для внимательных.
– Та не… я в смысле – как держать и вообще…
– Ну, нам такие выставки в Рудослав не возили. Что-то читал в юности, потом в райцентре открыли музей-усадьбу, и там похоже было, с интерактивом. И даже целый зал да Винчи придумали…
В этом месте Назар запнулся. Продолжать рассказ смысла не имело – он в этот музей и сам ходил только затем, чтобы погулять там с Морисом. Аня в последний момент не пустила, рассудив, что пусть лучше сын поможет растения опрыскивать у бабы в саду. Морису тогда было девять, он закатил истерику, обвинили Шамрая. Сколько подобного было до, сколько подобного было после – не счесть. Нескончаемый мазохизм.
– Короче, – проговорил он, забирая арбалет у Дани, переворачивая, прицеливаясь и переходя на полушепот: – смотри, видишь? Вот так надо.
И нажал на рычажок, приведший в действие стрелу. Та звонко ударила по стене точно в яблочко, срикошетила, полетела куда-то вбок, пока не встретила на своем пути здоровенную напольную вазу – то ли реально древнюю, то ли копию, то ли стилизацию, история умалчивает. Вот ее она с грохотом и расколошматила в осколки на глазах офигевших Назара и Данилы.
И почти сразу, как им показалось, помещение заполнилось людьми – охрана, администраторы, любопытные гости. Среди этой галдящей толпы оказалось только два невозмутимых зрителя – Милана и представительница штата уборщиц, вооруженная ведром, веником и совком.
Назар суетился, объяснялся с администрацией, что-то говорил о том, что если стрелковое оружие, хоть и с тупой стрелой, в общей доступности, то надо и бьющиеся предметы из зала убирать, но не перегибал, сильно не спорил, поминутно оглядывался на Милану, слушавшую рассказ Дани о том, что папа не виноват, он же попал в цель, а стрела потом отлетела. Соглашался выплатить музею компенсацию (благо, не все деньги мира, ваза и правда оказалась стилизацией, а не оригиналом каким-нибудь из пятнадцатого века). Потом его уволокли из зала на административный этаж, где ему выписали квитанцию, по которой надо было сделать выплату, ему становилось все смешнее от происходящего и он в очередной раз объяснял, что надо бы и с техникой безопасности разобраться, так-то он все возместит.
В общем, вернулся на Миланкину выставку Назар спустя добрых минут сорок, готовый к тому, что сейчас и здесь получит по шапке за то, что по своему обычаю все испортил. Но, похоже, в этом зале с Миланиными шедеврами никто даже не догадывался о том, что произошло внизу, да и она сама выглядела непринужденно, будто бы все в самом деле в порядке. Не зная, стоит ли поганить ей настроение своей физиономией или уже пойти, скупить половину ее изделий и свалить домой, Назар все-таки не удержался. Решил еще раз посмотреть на нее вблизи, вот такую – счастливую и расслабленную. Потому и подошел, перехватив ее между очередными собеседниками.
– Я все решил, – проговорил он как мог беззаботно, – вроде бы, меня даже не посадят.
– Я, конечно, за тебя рада, – усмехнулась Милана, – но меня больше беспокоило, чтобы не явились какие-нибудь личности, заботящиеся о детях. Так что я тоже все решила.
– Вот черт… Да что мы такого делали-то?
– Ну вообще-то хулиганили, – рассмеялась Милана. – Там, между прочим, камеры, пришлось договариваться с начальником охраны, чтобы она случайно… сломалась. Не хватало еще, чтобы в школу сообщили.
Ее смех слегка обнадежил. Нет, заворожил. И его губы сами собой расплылись в улыбке.
– Я ему хотел на прикладном примере показать полезность истории. Короче… как обычно, – неловко пояснил он. – Где он, кстати? Испугался небось?
– Да как-то не очень. Но чтобы подумал над своим поведением, я отправила его домой. С мамой.
– Он не виноват, я же типа… поощрил.
– А он уже не маленький и должен сам думать.
– Не ругай его сильно, ладно? Лучше меня.
– Тебя уже поздно. Не исправить.
– Ну… я же все-таки немного изменился, а? Работал над собой. Ты хоть заметила?
– Хвастаться ты любил всегда, – снова улыбнулась Милана.
– А ты – меня осаживать. Если честно, то и хвастаюсь я только перед тобой.
– С трудом верится.
– Правду часто принимают за ложь… – Назар усмехнулся и вдруг понял. Она иголки спрятала. Совсем спрятала. И черт его знает, что спровоцировало – шампанское, да Винчи или разговор с любезным директором галереи, но прямо сейчас он, не иначе как сдуру, сделал еще один шаг к ней, понимая, что есть шанс не покалечиться, и совсем стирая пространство между ними. Глубоко вздохнул, наполнил грудь ее запахом вперемешку с кислородом, необходимым для функционирования организма. И выпалил:
– А если я докажу?
– Что ты изменился? – спросила она, не отстраняясь.
– Ага. И это тоже. Тебе тут долго?
– Людей еще много, а я, вроде как… хозяйка.
– Да куда они денутся? Выставка на несколько дней, ты открыла, все зашибись получилось и… и давай сбежим теперь, а?
– Сбежим? – переспросила она, глядя ему прямо в глаза. – Ты и я?
– А что такое? Мы ж не Данька, нам у взрослых отпрашиваться не надо, – прошептал Назар и протянул ей ладонь, – ты и я.
Долгое мгновение Милана рассматривала протянутую к ней руку, решаясь. Она тоже, как и он, сделала глубокий вдох, наполняя легкие им, словно собиралась нырнуть глубоко под воду, вложила в его ладонь свою и выдохнула:
– Ну давай сбежим.
Его пальцы быстро и жарко обхватили ее. Он улыбнулся ей так, как когда-то давно рудославский парень по прозвищу Кречет улыбался, виновато сообщая, что летом тюльпанов в усадьбе нет, в основном – розы. А потом, ничего не говоря, быстро повел на выход, мимо оглядывающихся людей, понятия не имевших, что только что произошло, что он чувствует.
Господи, да он и сам не знал – что. Не поддавалось описанию, никакому описанию, испытываемое. Будто бы он реку вспять повернул. Или гору лопатой раскидал и разровнял в степь. Или лес высадил тысячу лет назад, а тот по сей день зеленится. И он это видит.
Они спустились по лестнице вниз, выскочили на улицу, оставили крыльцо. Оказались перед припарковавшимися у обочины машинами. И он негромко, боясь, что голос сорвется, спросил:
– Давай пешком пройдемся? Не холодно? Я пиджак дам…
Она кивнула, зябко поведя плечами в тонкой блузке. Но ей и самой хотелось пройтись. Ни о чем не думая, ни о чем не вспоминая. Просто с ним рядом, вдыхая один и тот же воздух. На ее плечи тут же опустился его пиджак, и теперь еще и запах его окутал ее всю. Парфюма, сигарет и чего-то смутно знакомого – его кожи, пахнувшей свежим воздухом, горной дорогой и, кажется, лесом. И ладони ее он не выпускал.
Так они и шли несколько минут в совершенном молчании, потому что оба были слишком взволнованы для слов. Слова полились позже. Как-то резко и сразу. Сначала им попался цветочный магазин на Набережной, куда Назар затащил ее, не особо сопротивляющуюся, и где купил ей безумно красивые и непомерно, ненужно роскошные белоснежные каллы. А потом спросил:
– Ну и как ты думаешь, хвастовство это?
– Ты мне скажи, что это, – сказала Милана, принимая букет.
– Это – я хотел, чтобы ты улыбнулась.
Она усмехнулась и взяла его под руку.
– Тогда у меня есть просьба, – сказала она.
– Какая?
– Перестань, пожалуйста, присылать мне цветы каждый день.
– Вообще-то я так здороваюсь.
– Именно поэтому мне приходится оставлять их. Но мой дом напоминает теперь магазин цветов и цветочных ваз. Слишком много и тех, и других.
– А конфеты тебе как модели нельзя? – хитро прищурившись, уточнил он.
– Какие еще есть варианты? – рассмеялась она в ответ.
– Драгоценности? Или почтового голубя с записками? Или еще могу предложить вместе бегать по утрам, но это как-то не романтично.
– Я могу подумать?
– Только сегодня. Завтра мне уже надо будет желать тебе доброго утра. Как же я буду?
– Придумай что-нибудь, – пожала она плечами и потянула его дальше по набережной. Мимо них пролетела стайка девчонок-студенток, похожих на разноцветных бабочек, разве что галдели они наперебой, как сороки. Сквозь них, шум улицы и реки, едва пробился голос Назара:
– Тогда будет сюрприз, договорились. Как ты так легко ходишь на таких каблуках?
– А тебе зачем? – поинтересовалась Милана. – Тебе на них не ходить.
– Переживаю, что прогулка короткая получится. Но если что, то имей в виду, мне тебя и на руках несложно.
– А ты не переживай, – хитро заявила она. – Если что – я и босиком могу.
– Тем более, придется на руках. Еще поранишься, – поиграл он бровями. А после махнул головой куда-то вверх и проговорил: – Там кофейня моя любимая. По субботам аккордеонист играет. И там, как оказалось на прошлой неделе, самый вкусный на земле сливовый пирог … не, я помню про твою работу, но один раз… а?
– Идем, – согласилась Милана. – А пирогом просто поделишься.
Так они и оказались на… крыше. Потому что крохотная, буквально на пять столиков, кофеенка располагалась на крыше невысокого старинного домика, бо́льшую часть которого занимали кондитерский цех и пекарня. Там, наверху, ажурные скатерти, вязаные крючком, розы в вазочках какого-то невероятного, между красным и оранжевым, цвета. И керосиновые лампы – из олова, камня и мутноватого зеленого стекла. Аккордеонист под кловским небом, приглушенного городским светом, исполняет что-то, кажется, итальянское. Милана, укутанная шерстяным пледом в крупную клетку, сидящая в плетеном кресле, улыбается каким-то своим мыслям. Назар – наливает кофе из небольшого кофейничка и, не отрываясь, следит за ней.
И еще пирог – интимно, из одной тарелки, на двоих.
– Даня сказал, что ты все-таки ела фрикасе.
– Мне стоит задуматься над тем, что теперь я под колпаком, – беззлобно проворчала она, – и вести себя осмотрительней.
– Зачем?
– Чтобы ты не подглядывал.
– А мне интересно, как ты живёшь, ты же сама ни за что не расскажешь.
– Не расскажу, – согласилась Милана, – потому что я считаю, что это неправильно. Твой интерес к Дане – это понятно, все остальное лишнее. Только давай не будем это обсуждать, не сегодня. Я не хочу.
– Ладно, – достаточно легко согласился он, ничем не выдав того, как внутренне напрягся от ее ответа. Вместе с тем, когда идешь по тонкому льду, боишься даже дышать, что уж говорить о лишнем грузе? А груз того, что они прожили, и вечную мерзлоту проломит. Пусть. Не хочет – пусть. Только вечер. Только аккордеон. Только они вдвоем.
– Но учти, – все с той же улыбкой заявил Назар, будто бы сердце мгновение назад не зашлось от вспышки эмоций, – учти, что я все равно наблюдаю. Считай, что это перестраховка после того, что сделал Стах. Мне нужно держать все под контролем, пока его не найдут…
– Да он где-нибудь на Каймановых островах давно, – усмехнулась Милана. – Вообще, не понимаю, зачем он все это затеял. Бред какой-то…
– У него уже много лет с головой не очень, – проворчал Шамрай, отводя взгляд. Потому что все, о чем хотелось спросить – это как же она ему не сказала? Почему не сказала? Ведь надо было сказать. И наверняка именно это она и прочитала бы в его глазах. – Но Кайманы вряд ли… Адам все еще в Варшаве… вряд ли он не забрал бы сына… блин, не помню, рассказывал или нет… У него ребенок есть, младше нашего.
– Он женился? – удивилась она.
– Да нет. Просто однажды сказал, что у него есть ребенок. Я его и видел-то еще младенцем. Неважно… Важно, чтобы он снова к вам не полез. А то в следующий раз целым не уйдет, порву нахрен, – последнее было произнесено нарочито весело, после чего Шамрай откусил здоровенный кусок пирога, а потом придвинул тарелку к Милане. – Ты нифига не попробовала.
Она отломила кусочек, отправила в рот и улыбнулась.
– Действительно, вкусно. Никогда здесь раньше не была.
– Как нормальная коренная кловчанка. Хотя я бы тоже не был, если бы не жил в соседнем доме. Пашу слишком много, голову поднять не успевал… А однажды в окно выглянул вечером, увидел. Ноги и принесли. Мне хотелось, чтобы тебе тут понравилось.
– Мне понравилось, – довольно промурлыкала Милана и отодвинула от себя тарелку с пирогом. – Но часто сюда лучше не ходить.
– Ну… к старости уже, наверное, можно будет? Ты же не собираешься всю жизнь по подиуму ходить?
– Да я как-то пока и в старость ударяться не собираюсь, – рассмеялась она.
– Ну да… но пока мы еще не старые, отпустишь со мной Даню на осенних каникулах в экспедицию? Это недалеко, чуть севернее Кловска, там у меня небольшой заказ, недолгий, но я чего-то подумал – можно съездить с Данилой, пусть поглядит, чем я занимаюсь.
– Ты ему говорил?
– Нет, сначала хотел с тобой обсудить. Если ему сказать, то он на уши встанет.
– Ясно, – Милана усмехнулась и все-таки стащила еще маленький кусочек пирога. – Ну если он захочет – езжайте.
– Спасибо. Это всего на несколько дней, жить будем в кемпинге, но там тепло. Со связью тоже проблем не будет. И если ему надоест, я в любой момент привезу его домой. Почти как лагерь, только со взрослыми и буровыми установками. У парня лето кое-как прошло, пусть хоть осень нормальная будет.
– Хорошо, – кивнула она, – с его периодом вечного поиска ему, наверное, понравится.
– Ну, учитывая, что мы с юности знали, кем хотим стать, ничего удивительного, что жизнь подбросила нам увлекающегося всем на свете наследника, чтоб медом не казаться, – рассмеялся Назар.
– Мы? – съязвила Милана. – Это я знала.
– А кто тебе про камни заливал? Я со школы хотел, просто… просто Стах случился. Ты знаешь, мне отец как-то сказал, что они и не собирались на меня в суд подавать, это Катерина… сестра старшая, вот она посвоевольничала, в итоге все равно бы разобрались. А я сдуру наворотил. У меня всегда так почему-то, во всем. Характер буйный.
– Ну значит хорошо, что ты тогда в Кловск не перебрался. И мечту осуществил, и с отцом разобрался.
– Не знаю. Много хорошего было, о чем не жалею, но… – Назар на секунду замолчал. Хотелось курить. От этой недосказанности, от блеска Миланкиных глаз, от того, как белели в неровном свете ламп каллы. От того, как рвется наружу из сердца все его сожаление, которое и озвучить никак нельзя, чтобы не разрушить установившееся между ними согласие. Хоть в чем-то согласие. Но Господи, до чего же ему хотелось, до чего же ему не моглось – коснуться ее. И быть с ней. Пусть не склеить, но вырастить из этих осколков что-то новое. Вот же она. Вот. Из плоти и крови, как грезилось много лет. Руку протяни.
– Бродецкий научил меня, что можно везде опоздать, но слишком поздно – не станет никогда, если что-то тебе очень нужно, – негромко сказал Шамрай, глядя Милане в глаза. – И еще что наверстать, наверное, нельзя, исправить – тоже. Но дальше жить можно и вполне нормально. У Стаха в доме был культ смерти, а как жизнь бурлит – я впервые понял с тобой, потом с отцом закрепилось. Значит, вот так должно было случиться. Ты когда-нибудь танцевала на крыше?
– Я даже под водой танцевала.
– Это где это? – вскинул он брови.
– Да неважно уже, давно было.
– Это значит, устала, не приглашать?
– Это значит, что я по-прежнему либо танцую, либо пью кофе, – рассмеялась Милана. И он залип на этом ее коротком и открытом смехе. Взгляд его скользнул по ее глазам, губам, шее. Переместился к аккуратной впадинке между ключиц. Ему так сильно хотелось коснуться ее. Ртом. Языком. Пальцами. Прикусить тонкую косточку. Лизнуть крошечную родинку, чуть выше – чувствительное ее местечко. Пробежаться по позвонкам на шее, реагирующим даже на дуновение ветра. Зажмуриться и прижаться к ней лбом… Он не выдержал. Протянул руку и дотронулся до ее ладони, спокойно лежащей на столе. И лишь после этого заметил. Идиот такой. Слепой. Впервые за столько месяцев заметил – крошечный, не больше пуговицы, рисунок на ее пальце.
Солнце.
Зеленое солнце.
Татуировка. Крошечная. На самом дурацком месте для нанесения узора – никто в жизни не посоветует делать тату на пальцах. А это значит, либо свежее, либо обновляла. Каждый чертов раз обновляла, чтобы помнить.
В горле пересохло. Все эти мысли поместились в одну секунду. Он, как пьяный, поднял глаза обратно к ее лицу и, как пьяный же, сказал:
– А я скучал по твоему смеху. И как улыбаешься. До сих пор как будто солнце выходит…
– Не надо, Назар, – Милана высвободила ладонь и отвела взгляд. Разглядывала музыканта, пока в голове роились мысли о странности происходящего. Она словно оказалась в собственном прошлом, когда он упрямо преследовал ее днем и ночью. Это не удивляло. Может, ему и правда надоела обыденность, вот и нашел себе развлечение. Но ее настораживала взволнованность, которую испытывала она сама – ее снова затягивало в омут. Обволакивало теплыми звуками его голоса, лишало покоя жарким блеском его глаз. Он не только проник в ее жизнь, он все чаще проникал в ее мысли и с присущим ему упорством обосновывался там. Ему привычно, но ей тревожно. И не позволяя себе увязнуть в рассуждениях, Милана с легкой улыбкой сказала: – Сегодня был долгий день. Хочу домой.
– Домой так домой, – нарочито легко ответил Назар, будто бы ничего не случилось. Да ничего, наверное, и не случилось, кроме того, что мгновением ранее он отчетливо ощутил их обоих чем-то целым, чем-то единым, как уже было когда-то. Было, пока он сам все не разрушил. И в суеверном, отчаянном страхе разрушить все снова, зародившемся вместе с осознанием, что все еще могло бы быть, Назар отступил. Расплатился по счету, вызвал такси, что-то иногда произносил вслух, коротко и ситуативно, потому что не очень понимал, что можно сказать.
Но в машине устроился рядом с ней, на заднем сидении, превращая дорогу домой в пытку. На Миланкины возражения, что она доедет самостоятельно, а он и так почти у себя, пробурчал что-то типа того, что готов передать ее только из своих мужских рук исключительно в мужские руки их сына. А на самом деле готов был на что угодно, лишь бы только продлить еще хоть на минуту их вечер, когда ему показалось, что все еще могло бы быть, даже если источник этого ощущения – алкоголь, разлившийся по венам, горячивший кровь, заставлявший гореть его самого.
Из такси они выходили вдвоем. В лифте наверх – поднимались тоже вдвоем. На опасно маленьком расстоянии, не гарантировавшем ничего, но позволяющем ему вдыхать запах ее волос и тела, дразнить себя ее близостью и распаляться еще сильнее. Заводиться от каждого ее движения, пока она суетливо крутила в руках ключи. Когда в кабине прозвучал звуковой сигнал, оповещающий о том, что они добрались до нужного этажа, Назар освободил проход, пропуская Милану вперед. Она вышла и двинулась к своей квартире под чуть мерцающим светом. Они были совсем одни сейчас. Он слышал стук ее каблуков и собственного горячего дыхания, пока шел следом. А когда они оба замерли перед дверью, обхватил ее плечи, сгребая в объятии, и развернул к себе лицом. Зацепился за ее огромные блестящие глаза, не изменившиеся, такие же, однажды раскрасившие его жизнь в оттенки ярко-серого цвета, оказавшегося самым изменчивым и самым притягательным. Шумно вдохнул и захватил губами ее губы, едва понимая, что творит.
Не понимала и Милана, растерявшись в первое мгновение. И после, когда ответила на его поцелуй, не имея сил оттолкнуть, она не понимала, что творит. Лишь чувствовала его рядом с собой – остро и ярко. На кончике губ, на кончике языка, кончиками пальцев, которые мимовольно легли на его плечи, тогда как его пальцы – зарылись в ее локоны, обхватили затылок, направляя ее, а он все углублял этот нечаянный, невозможный и такой жадный, будто бы он целую вечность нуждался в нем, поцелуй. Рассеянный свет делал происходящее нереальным. Время перестало существовать – никто из них не сказал бы, прошло несколько секунд или четверть часа. Только жар между ними все разгорался. До тех пор, пока в одно мгновение Шамрай не дернулся, не выдерживая напряжения, и не оторвал себя от нее. С усилием. Потому что сильнее всего на свете ему хотелось не отпускать.
Не отпускать. «Ходить за тобой везде и бить морды тем, кто тоже ходит. И целовать тебя. Ты же не устоишь, а? Всегда буду целовать тебя…»
Вот только… было уже. Было, он облажался. У него по-прежнему есть вундерваффе, теперь он был в этом уверен. Но надо по-другому, надо правильно. Надо так, чтобы стоило ее. Каждого ноготка ее стоило.
– Мне пора, – раздалось в тишине его хриплым, будто бы сорванным голосом.
«Пора», – бамкуло в ее голове, приводя к действительности. И в этой самой действительности они стоят посреди площадки, вцепившись пальцами друг в друга так, что побелели костяшки, шумно дышат и глядят друг другу в глаза – шальные, пьяные, с широкими, как черные дыры, зрачками. И она его хочет. Хочет его поцелуя. Хочет его прикосновений. Хочет, чтобы он, как мгновение назад, подавлял весь ее разум и заполнял собой всю ее душу. Потому что в эти мгновения она чувствует себя живой настолько, насколько ни разу не была за все эти годы. И в эти мгновения она хочет этого. Его хочет. Просто попробовать снова, чтобы убедиться, что ей тогда, в юности, не мерещилось. Никто не целовал ее так. Ни один человек не целовал ее так, чтобы она упивалась удивительным, исцеляющим все раны чувством, что она нужна, что без нее не выживут. В эту самую минуту – он без нее не выживет.
И черт его знает, когда ей тоже это стало вновь необходимо. Этим вечером, когда Назар с Данилой попались на шалости с арбалетом, чем бесконечно ее умилили. Или много, много раньше.
– Еще раз поздравляю с выставкой. Доброй ночи, Милана, – будто ее уши набиты ватой, глухо расслышала она, в то время как ее глаза читали в его лице совсем другое. И это несоответствие заставило ее резко отстраниться и разжать пальцы, вынуждая и его ее отпустить.
– Доброй ночи, – не своим голосом, с трудом проговаривая слова, пробормотала она. И через секунду уже шуршала ключами в замке, всей спиной ощущая, что он не уходит. А потом, когда наконец справилась с механизмом, прошмыгнула в прихожую и быстро захлопнула дверь, прислонившись к ней, будто искала опору. И прижала ладони к щекам – те отчаянно горели, как если бы ее отхлестали по ним.
