Текст книги "Солнечный ветер (СИ)"
Автор книги: Марина Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)
– Открыл.
Внутри боком стоял саквояж. Обыкновенный такой кожаный саквояж. Назар не удержался – раскрыл и его. Присвистнул. Как в кино, блин. Набитый баксами под завязку чемодан! Стах точно рехнулся на старости лет.
– Хорошо. Теперь подними челюсть от пола, закрой на все замки. Сейф на место верни и заделай дыру в полу. Потом садись в машину с деньгами и поезжай на станцию. К девяти утра ты должен быть там, ясно?
– Ясно.
– Мне напоминать про то, что без шуток?
– Я, вроде, не умственно отсталый.
– Это как посмотреть. Отбой.
Убирать за собой Назар не стал. Было некогда. Вместо этого набрал Лукаша и пересказал ему новые установки Стаха. Майор полиции Ковальчук выслушал его самым внимательным образом и спросил:
– Мысли есть, нахрена туда зовет? Там людно, для него опасно в таком месте встречаться.
– Нет, его там точно не будет, – почесав висок, мотнул головой Назар. – Может, в камере хранения скажет оставить и потом заберет?
– Бабок много?
– Я их считал, что ли?
– Интересно же… Ладно, я отправлю к тебе людей, устроим старому козлу засаду.
– Нет, спугнем. Это не конец еще, его там не будет. Я уверен.
– Абсолютно?
– Я этого мудака всю жизнь знаю. Не будет у него просто, Ковальчук.
– В любом случае, пока что мы установим наблюдение за вокзалом. Не боись, не засечет.
– Кустами прикинетесь?
– Можно и так сказать, – хохотнул Лукаш. – Ладно, держи в курсе, пока отбой.
Назар и держал – в курсе. Справиться в одиночку законным способом у него другого шанса не было, кроме как довериться Ковальчуку, хотя, видит бог, сейчас предпочел бы верить только себе. А нет. Ростки эти – как стебли, тянущиеся за солнцем – пробивали себе дорогу даже там, где он того не хотел.
А еще он оказался прав. Никакого Стаха ни на рыночной площади перед зданием станции, ни внутри – не оказалось. Не было его и на перроне. Зато, держа руку на пульсе, спустя еще час Стах соизволил его набрать со следующим приказом. В полдень прибывает кловский поезд. Стоит, как и раньше, минуту. Ни черта не меняется в этом мире, только отчасти лица людей. Пройдет еще десять лет, и все тот же поезд в их захолустье простоит все так же – минуту. Как в день, когда он отпускал Милану почти навсегда.
Было велено взять билет в кассе и сесть на него, естественно, вместе с сумкой.
«Выкупи купе в СВ целиком, чтобы никто под ногами не мешался», – наставлял Стах.
«Может, еще целый вагон выкупить?» – осведомился Назар.
«Боишься разориться?»
«Что ты, у меня целый чемодан бабок».
«Юморист».
«До какой станции билет?»
«До конечной».
До конечной – до Кловска. До дома. Теперь уже дома.
Садясь на этот поезд, Назар почему-то остро и ярко ощутил – уезжая из Рудослава, он уезжает домой навсегда. Потому что дом – это уже даже не место, это не розовый сад, не хата по-над рекой, не шум мотопомп на изрытых родных пятаках. Дом – возле тех, кого любишь. Однажды птице по имени Тюдор некого стало любить, и она улетела. Ее дом перестал быть домом. И в этом они похожи, всегда, оказывается, были похожи. Наверное, потому и нашли друг друга в прошлом.
А теперь у него есть Милана. Она есть! И это к ней и для нее – когда все закончится. Все, что будет после – оно к ней и для нее.
Гудок. Диванчик. Специфический запах вечно кочующего вагона, несмотря на то, что отремонтированный будто только вчера. Так и правда лишь в поездах пахнет, больше нигде. Проводница заглянула, едва тронулись. Молоденькая, востроглазая, улыбчивая. Потом был чай в стакане с подстаканником. Эти подстаканники вместо бумажных стаканчиков, обжигающих пальцы, вернули в прошлом году впервые за долгие годы. И Назар с удовольствием грелся жаром стекла, потому что пальцы были ледяные. Впрочем, перебинтованными холода не чувствовал, жгли, заразы. Лукаш отстучал, что они будут следовать от станции до станции, стараясь поспевать за поездом, потому что на какой из них появится, в конце концов, Стах – идей не было вообще. И по какой причине он до сих пор нигде не показался, даже когда до Кловска оставались последние пару часов, Назар не представлял. Единственное, что он, чувствуя себя до предела заведенным, сделал и считал, что сделал правильно – это набрал Влада, чтобы тот организовал за домом Миланы наблюдение – еще с утра, не вмешивая Дарину, вообще никого не вмешивая, чтобы не поднимали шума. Соединил его заодно с Костей, контролировавшим перемещения Миланы по городу. Да и сейчас был бы не прочь заручиться заодно помощью вездесущего и проклятущего Олексы, чтобы отправить его к ней, чтобы ни на шаг, ни на минуту не оставлял. Но вот незадача – обменяться номерами они до сих пор не удосужились, очевидно, избегая друг друга с тех самых пор, когда сцепились под Даниной больничной палатой.
А ведь хороший Олекса мужик. Правильный. По нему видно. И честью бы было дружить с таким, как он.
«После Жердевки приготовься», – прилетело ему смс. Сердце больно ухнуло, но позволить себе поддаться этому дурацкому сердцу Кречет не мог. Быстро отбил Лукашу сообщение, что Стах в районе Жердевки, до Кловска еще почти два часа без малого. А после не выдержал. Вскочил с места и сунулся к окну, напряженно вглядываясь в однообразный пейзаж. Леса сменялись полями и балками. Настойчиво и тревожно сыпал снег мелкой крупой. Ветер бешеный – гоняет эту крупу по воздуху, колбасит. Назар коснулся больной ладонью холодного стекла, остужая ее, поезд постепенно замедлял ход. По расписанию какое-то неведомое село, в котором он никогда не был. То самое, где он должен увидеть Стаха.
И телефон снова взорвался звонком. Не его телефон, а Лукашевой дочки.
– Опаздываем, встряли в грязь, блядь.
– Сильно встряли?
– Да.
– Тормозим.
– Стоянка сколько?
– Минуты две, не больше.
– Да твою ж мать!
Назар вдавил пальцы в стекло, отчего костяшки побелели. И заставил себя проговорить:
– Успокойся. Он еще не звонил. Мы его не упустим.
– Не вздумай геройствовать, слышишь? О, вроде, выруливаем.
– А мы остановились.
Сердце тукнуло несколько раз. Тишина. Полная тишина.
Раз. Два. Три. Четыре… Черт его знает, зачем он считал про себя. Наверное, чтобы ни о чем не думать. Наверное, чтобы не оглохнуть от собственных мыслей. Потому что ёбаный Стах довел ситуацию до абсурда и до предела, после которого нужно будет ставить окончательную точку. Пути назад не будет ни для одного из них. Господи, как он далек от мальчишки, влюбленного в собственного дядю какой-то щенячьей любовью… Но сегодня он обнаружил, что вопреки мантре о том, что давно плевать, ему, тому парню, все еще больно. Тому парню до сих пор больно, что его не любили в ответ. Нужно отпускать. Он и отпустил, давно уже. А теперь ненавидит – за изломанную юность, за потерянные годы, за бесконечный обман, за каждую Миланкину слезинку, за то, что Даньке знакомо чувство ненужности. За маму. Да, за маму, за то, что она всю жизнь была чужой в родном доме, за ощущение ущербности от того, как живет, за вспыхнувший в ее глазах огонек алчности: Назар, теперь ты наследник.
Черта с два наследник. Наследовать этому – нельзя.
И в маме огня этого не было бы, если бы не надышалась одним воздухом с братом.
Все вокруг отравлено. И Назар-Кречет, тот парень с копален, бритый, дурной, сильный, тоже отравлен им.
Семьдесят три. Семьдесят четыре. Семьдесят пять.
Тронулись.
Выдохнул.
И рухнул на диванчик, заслушавшись тихим стуком поезда.
Что он там говорил? Приготовиться? Да, приготовиться.
Не успел подумать, пришло новое сообщение: «Минут через пять будет большое озеро, увидишь. Проедешь – ступай в тамбур. У тебя будет несколько секунд, пока не проедешь мост. После него откроешь дверь и выбросишь саквояж наружу. Удачи, племянник».
Это сообщение Назар перечитал дважды, не веря своим глазам. В голове чисто математически созрело решение задачи. Лукаш не успеет. Не доедет. Лукаш только выбрался из грязи.
Шамрай стиснул зубы. Быстро щелкнул экран с дядькиным посланием и скинул фото в мессенджер Ковальчуку, уже уверенный в том, что тот не доберется вовремя. Не птица же он. Это Назар Шамрай – птица, это он с лесными обитателями на одном языке говорит.
Озеро показалось почти сразу. Наз поднял с пола сумку с деньгами. И зыркнул на водную гладь – серую, мутную, окруженную рыже-черными берегами. Задвижка купейной двери. Коридор. Тамбур.
– Вы куда? – крикнула вслед востроглазая проводничка, все это время регулярно заглядывавшая к нему, интересуясь, вдруг чего нужно. Так настойчиво, что недолго решить, что нужно чего-то ей.
– Покурю, – отозвался Назар, широко улыбнувшись. – Компанию составишь?
– Да легко!
Она подхватилась со своего диванчика, на ходу одергивая юбку. И вытащила из кармана пальто, висевшего в ее купе на крюке, пачку сигарет. Вышла следом, Назар слышал шаги за спиной.
– У меня зажигалка сломалась, подкурите своим огоньком? – бойко спросила девчонка. За словом в карман не лезла, глазами постреливала. Веселая, однако.
– Ага. Давай.
Стаховы бабки – на пол. Щелчок. Короткая вспышка осветила ее лицо. Вторая – его.
Сигаретный дым наполнил легкие, но легкости – не давал.
– Спасибо. А вы… вы в столице живете или по делам едете?
– Живу. А ты, такая красивая, чего тут? Поспокойнее работенку не могла найти?
Зарделась. Потупила взгляд. И снова из-подо лба – на него. Не глаза – чисто спелые вишни. Шпанка. Жаль девочку.
– Да я тут временно. Я колледж железнодорожный закончила, хочу в институт поступать на тот год. А так – чтоб у мамы на шее не сидеть и опыт работы… Тоже в Кловск переехать мечтаю.
– И откуда ты?
– Из Ясеня.
– А, почти землячка… Я из Рудослава родом, – взгляд в окно, а после потушил недокуренную сигарету о жестяную банку, примощенную в какой-то нише тут для таких придурков, как он. Сосредоточенный, напряженный. А девочка и не заметила. С деланным восторгом улыбнулась ему и воскликнула:
– Правда? Вот здорово!
Они уже мчались по мосту и, казалось, все набирали ход. Чертова эта дверь. Чертова эта девочка. Пожалуй, подобными вещами ему и во времена собственного босяцтва заниматься не приходилось. Дичь какая-то. Несколько секунд Назар медлил. А после быстро вдохнул, схватил проводничку за шиворот стальной хваткой и хорошо тряхнул. От неожиданности она выронила на пол сигарету и ошалело охнула. Заорать не успела. Шамрай зажал ей рот больной рукой.
– Значит, слушай сюда, – заговорил он негромко и очень спокойно. – Не бойся. Я тебе ничего плохого не сделаю. Но сейчас ты должна открыть мне дверь.
Девочка возмущенно пискнула, но Назар снова ее встряхнул, отчего она придушенно всхлипнула и заткнулась.
– Ты откроешь мне дверь, а потом позовешь на помощь. Не знаю… вызовешь полицию, поняла? В поезде же есть полицейские, да? Тебе ничего не будет. Согласна? Поможешь?
Затрясла головой, затравленно глядя ему в глаза. Но молодец, понятливая. На чистом адреналине оба делали то, что были вынуждены. Ее тонкие руки зашарили по кителю, пока не наткнулись на карманы, а после она выудила трехгранный ключ и показала ему, дескать, сейчас, сейчас. Назар, не отпуская ее, подвел к двери.
Дальше – дело секунд.
Одна – сунуть трехгранник в отверстие с замком.
Вторая – опустить вниз рычаг.
И тамбур мгновенно заполнили холод и шум, от которого разве что в ушах не закладывало. Проехали. Мост – проехали. Назар выпустил девчонку и дернул дверь, чтобы открыть ее шире.
– Вы что творите? Вы с ума сошли? – перекрикивая оглушительный грохот состава, заорала она. Отвечать ему было некогда. Секунда – третья – понадобилась на то, чтобы оценить ситуацию. Впереди, чуть поодаль – черная машина. И человек, высокий, сухощавый, сунув ладони в карманы пальто, всматривается в пробегающий мимо поезд. Далеко, но видно хорошо. Ну что ж… вариантов нет. Лукаш не успеет, никто не успеет. Назар подхватил саквояж и выбросил его из вагона, а после быстро накинул на голову капюшон куртки – спортивной дутой куртки, защищающей и от ветра, и от холода, и от дождя. Придется ей и от падения его защищать. Так себе защита, но другой нет. Шагнул к краю тамбура. Как сквозь пелену до него донесся визг проводницы. А он уже прыгал из поезда вниз, под колею, на насыпь, на камни, пытаясь руками уберечь свою дурную башку и совсем не думая о том, что будет потом.
Он катился по земле, ударяясь о булыжники, обдирая руки и лицо о щебень и сухую траву. Несколько болезненных ударов пришлись по ребрам, ему даже казалось, он слышит хруст собственных костей – самый мерзкий звук на свете. Когда-то его уже так ломали. Одно из ребер до сих пор торчит вперед, неправильно сросшимся прорву времени тому. И конца и краю нет этому падению, когда его волокло и мотыляло нечеловеческой силой вперед.
– Назар!!! – услышал он вдалеке – громогласно и глубоко. Стах. Это кричал Стах. Тоже как будто бы сквозь пелену.
Секунда последняя – и тишина. Тишина на одно мгновение, когда боль раздирала его изнутри, и он не знал, что у него не болит. Горело все тело. Все изодрано. А он оглушен и цепляется за сознание, только бы оно не уплыло, только бы остаться.
Назар мотнул головой и перекатился на живот. Попытался встать на четвереньки, но выходило хреново. Рука – кажется, сломана. К черту руку! Он зажмурился, крепко сжал челюсти и поднялся, после чего распахнул глаза, оглянувшись.
Шамрай-старший, сильно похудевший и какой-то совершенно другой, чем раньше, седой совсем, желтый, с тенями под острыми глазами, был в нескольких десятках метров от него, совершенно ошалевший от увиденного и сбитый с толку. В его руке, опущенной вдоль тела, зажат пистолет. Несколько секунд они молча пялились друг на друга, не говоря ни слова, лишь тяжело дыша и без единой мысли, а значит – со всеми сразу. А потом Стах раскрыл рот и медленно проговорил:
– Живой? Я думал, на этот раз точно подохнешь.
– П-прости, – срывающимся хриплым голосом отрывисто ответил Назар. – Не полу-чилось доставить тебе такой радости.
– И что это было?
– Увидеть тебя захотел… напоследок. Т-ты ж дядька мой. Родной челов-век.
– О как! А что ж ты дядьку в опасную минуту одного бросил-то, а? – едко спросил Шамрай-старший.
– Я не бросал. Я в-всегда… тебе помогал, – говори, говори, Назар. Что угодно говори, не молчи. Тряхни головой, авось прояснится в черепушке, и говори. Вскинул глаза на Стаха и прокричал: – Я всю жизнь тебе помогал! А ты мне сына чуть не угробил!
– Да у тебя этих сыновей, похоже, в каждой деревне, – расхохотался Станислав Янович и, наведя пистолет на Назара и не спуская с него взгляда, двинулся к саквояжу. Тот валялся в нескольких шагах, уже теперь совсем недалеко.
– Ты возненавидел меня, когда я увел у тебя из-под носа Милану? – выпалил Назар. – Или раньше?
– Да мне всегда было на тебя плевать. Ты никто, чтобы стоить ненависти. Милану – да, ненавидел. Красивая девка, с гонором, породистая, а повелась на такого, как ты. Ничего в тебе от твоих предков не было, одно имя.
– Так ты бабе мстил, а не мне?
– Не твое дело!
– И оно того стоило? А, дядя Стах? Стоило? – проорал Назар, шагнув вперед, к Шамраю, не глядя на пистолет, направленный на него. Все как в замедленной съемке. Вон – саквояж. Вон – машина. Сколько у него времени? Что он может сделать? Хватит ли духу Шамраю выстрелить?
Хватит. Хватит. Это сталью читалось в немолодых уже, но все еще ясных дядькиных глазах. Он подхватил сумку с земли и усмехнулся, глядя Назару в лицо:
– Если я о чем и жалею, так это о том, что вытаскивал тебя каждый раз. Мы бы с тобой сейчас совсем иначе говорили, отсиди ты по молодости. Поверил в себя, да, Назар?
– Я не стрелял тогда. Это был не я. Мы оба это знаем.
– Да кому какое дело, ты или нет. Это я всегда решал, что с тобой будет происходить. Это я стоял за каждым твоим поступком. И даже сейчас. Даже сегодня. Я решаю, приползешь ты к своей лярве или отстрелить тебе что-нибудь, чтоб не рыпался.
Лярве.
Перед глазами вспыхнуло. Красные языки пламени слизнули реальность, в которой у одного переломаны кости, а у другого пистолет в руке.
В мгновение, будто одним прыжком, Назар оказался возле Стаха и повалил его на землю, в грязь, смешанную с мокрым щебнем. Будто бы кречет на добычу набросился и вцепился в нее – не вырваться, что бы ни было. Это должно было закончиться. В конце концов, это должно было закончиться. Сильный удар в челюсть – Стаху. Голова того запрокинулась, но сориентироваться он успел. Извернулся, вывел лицо из-под второго удара, и долбанул Назара прямиком под ребра, и без того горевшие огнем. Назар охнул, зажмурился от боли, пронзившей его снова, и с остервенением ухватил Шамрая-старшего за шею. Тот захрипел, взвился, попытался сбросить Назар – и снова под ребра. Адски. Просто адски. Не человек – крошево.
И сквозь эту боль – шум мигалок с моста. Шум долбаных мигалок с моста.
«Успели», – подумал Назар за секунду до конца.
Обожгло его одновременно со звуком выстрела. Лизнуло огнем, пронзило до самого естества. И он повалился набок, понимая, что теперь как ни хватайся – уже ухватиться не за что. Воздух не держит раненых птиц. Проваливаясь в черноту, он с удивлением осознал: если птицу подстрелить – она падает.
20
Она мчалась вверх по ступенькам, не чувствуя под собой ни ног, ни земли. И вообще ничего не чувствуя, кроме единственного: острого желания оказаться как можно скорее рядом. Лифт был занят, сил ждать его – недостало. Вот и понеслась лестницей, задыхаясь, но не от бега, а от волнения. Ее колотило и подбрасывало от обиды, совершенно нерациональной злости и… страха. Страха, что теперь все изменится, все слишком сильно изменится, если вдруг с ним что-то случится. И совсем не хотела думать о том, что все уже изменилось. С того самого дня… С того самого проклятого дня, как он восстал против Стаха.
– Анька, блин! Ну какого фига! – и она налетела на массивную фигуру Лукаша, оказавшегося так некстати прямо перед ней. Вскинулась, рот ее искривился, будто она сейчас зарыдает. И резко, выплевывая слова, она завизжала:
– Ах, ты здесь! Почему ты мне не позвонил, черт бы тебя побрал?!
– Не ори! – выдал Ковальчук и ухватил ее за локоть, слегка встряхнув. – Назара оперируют. И когда закончат – я не знаю, потому угомонись, а то обоих выгонят. Сядь вон. Откуда ты взялась вообще?
– А что мне было? Дома сидеть? – недовольным тоном ответила Аня, как-то враз успокоившись, и подошла к дивану, освободившись из рук Лукаша. Поставила на него сумку и все еще слегка подрагивающими ладонями обхватила себя за плечи. – Мне Надя сказала, я не могла не приехать… А вот как ты мог мне не сообщить – я не понимаю.
– А ты ему кто, чтоб я тебе лично сообщал?
– Я? – Анины брови взметнулись вверх, и она непонимающе уставилась на Лукаша. Конечно, не поняла. Она никогда не понимала. И он почти осязал это ее непонимание. А сам не понимал другого. Ее первый вопрос – почему ей не сказали. Не что с Назаром, сколько крови потерял, в каком состоянии, какие врачи прогнозы дают – а почему ей не сказали. В то время как сам… сам думал, свихнется, когда увидел распластанного по земле лучшего друга, бледного, словно неживого, в грязи, в крови, с закатывающимися глазами… Он в жизни повидал некоторое дерьмо, полагал, что стал циником. Да и стал им, чего греха таить… но, господи, как же это? Разве справедливо?
Он молиться не умел, даже не помышлял о подобном. А тут… Услышал выстрел и пока бежал от машины до побоища – повторял про себя без конца: пусть только живой, пусть только живой. Кому-то там, сверху! О ком никогда не думал, к которому не привык обращаться.
– Я – мать его ребенка! – снова противно взвизгнула Аня. – Семья мы! Вы обязаны были сообщить.
– Никакая вы не семья! – выпалил Ковальчук, обжигая ее взглядом. – Оттого, что ты двадцать лет за ним тягаешься, вы семьей не стали! Хватит врать себе, Аня!
– Что? – офигевшим тоном переспросила она и разом села на диванчик. Не ожидала. Ну, конечно же, не ожидала. Они с Надькой всю жизнь поддерживали ее: да, гад! да, бросил! да, не ценит! Вернее, Надя поддерживала, а Лукаш – поддакивал. Потому как и правда. Погулял и оставил одну с дитем, но…
– … нельзя заставить человека делать то, что ты хочешь, Ань. Даже если очень хочешь. Не бывает так. Да и есть у него семья, которую он действительно любит.
– Если ты про эту курву, то даже не начинай! Небось из-за нее и вляпался сейчас, да? Все с нее началось, с нее и с ее байстрюка. Он из-за нее против дядьки пошел. Кому скажи – стыдно! Такое вытворил!
– Ты с ума сошла? Что городишь?! – теперь настала очередь Ковальчука охреневать. Он мотнул головой, пытаясь осознать сказанное. А потом медленно и тихо, но с каким-то ожесточением проговорил: – А тебя бы это устроило… Ну чтобы он при Стахе, чтобы ничего не достигнул, чтобы с тобой. Чем он ниже – тем тебе лучше, так? Стах сыну его угрожал. Он за сына вписался. Как ты сказала, за байстрюка… Слово какое выбрала…
… а ведь если бы хоть капельку знала Назара, в жизни бы его не сказала.
Но не знала.
Даже не представляла, как Кречету оно все детство грудь жгло.
Ей вообще было все равно. Как и сейчас все равно. Не отступится.
– Лучше уходи, – проговорил Ковальчук твердым голосом.
– Он мне должен, – процедила сквозь зубы Аня. – За всю мою жизнь – он мне должен. А умирает там – за нее. А где она? Вот где?!
– Это уж точно тебя не касается.
– Еще как касается. Когда она нужна, ее никогда нету. А я всегда рядом, я каждую минуту была бы рядом! И сейчас не уйду, даже если он не просит. Никогда я от него не уйду!
– Ты б лучше помолилась за него, Анька. Ей-богу.
– Вычухается, – упрямо и жалко всхлипнула она, совсем его не слушая. – Вычухается, никуда не денется. Увидит, что эта его не пришла, и все поймет… обязательно.
***
Всю дорогу до школы Данька уныло бухтел про несправедливость бытия, выражавшуюся в намерении математички прям в первый учебный после каникул день провести тестирование по материалу прошлой четверти. А когда Милана, слушавшая его вполуха, зарулила на школьную парковку, весьма закономерно выдал:
– Ма, а ты сильно будешь ругаться, если я в этой четверти опять завалю алгебру?
– Не сильно, но ты рано решил сдаться. Четверть только началась, – отозвалась она, дернула ручник и глянула на сына, озвучивая собственные мысли: – Тебе отец давно звонил?
– Больно надо, чтоб он мне звонил! Обойдусь я! Тринадцать лет обходился и дальше обойдусь, – надтреснуто выдал Даня, разом растеряв все самообладание последних суток и превратившись в обиженного ребенка.
– А были шансы справиться с алгеброй, – улыбнулась Милана.
– У него есть кому мозги колупать алгеброй, нафига он ко мне прицепился? Зачем… зачем он вообще ходил, если ему прекрасно жилось без нас?
– Ты всегда можешь спросить об этом у него, но сначала должен быть уверен, что готов услышать ответ, каким бы он ни был.
Данька нервно махнул рукой и уставился в окно. Школьный двор один за другим, а иногда и стайками пересекали дети. Ему и самому пора, а об этом совсем не думается.
– Да он оправдывался, – мрачно и тихо сказал Данила. – Чушь какую-то говорил, типа любит нас… Писал потом несколько раз. Я не отвечал. А теперь молчит. Вчера с обеда молчит. Забил. Так что, не очень-то и любит, а?
– Не знаю, – честно призналась Милана, – но мне кажется, что если он был искренним с тобой раньше, то теперь какой ему смысл обманывать?
– Тогда почему пропал?! – воскликнул Даня. – Я ему утром написал, что хочу поговорить, а оно не прочитано даже, ма!
Этот же вопрос мучил и саму Милану. Почему он пропал? Не мог. Не должен был. Не сходилось. Нет, он и раньше обещал – и нифига не исполнял. Но черт его знает почему сейчас Милана знала, что это другой случай. То ли верила больше, то ли чувствовала, что у всего этого есть причина. Которая ей точно не понравится. И как бы ей хотелось стать тринадцатилетним ребенком, чтобы и самой можно было включить режим обидки. Но позволить себе этого рядом с Данькой она не могла.
Поэтому Милана снова улыбнулась, привычно чмокнула сына в щеку и уверенно проговорила:
– Есть два варианта. Мог потерять телефон либо торчит в такой глуши, что там и связи нет. А теперь беги в школу и постарайся все же написать тест нормально.
Данила уныло вздохнул и потянулся к дверце. Взялся за ручку и снова замер, глянув на мать.
– А что за имя такое дурацкое – Морис, а? Это по селам всех так называют? Он моего брата как-то по-нормальному не мог?
– У твоего брата еще есть мама. Может, это ее выбор.
– Мне не нравится.
– Лишь бы тебя твое устраивало, – рассмеялась Милана, отстегнула ремень безопасности и подтолкнула Даню. – Беги! Не хочу слушать твою классную, что ты опоздал.
– Отправим папу, если он объявится. Должен же от него быть толк, – мрачно хохотнул он, но все же рванул из машины, решив для разнообразия поторопиться.
– Умник, – вздохнула Милана, наблюдая, как сын шустро мчится через школьный двор, закидывая на ходу на плечо рюкзак, пока не скрылся за дверью.
Она не уезжала еще некоторое время. В сотый раз набрала Назара, выслушав надоевшее до оскомины «абонент – не абонент», в тысячный просмотрела все доступные мессенджеры, в которых ничего не изменилось с момента ее предыдущего просмотра. Везде он заходил давно, слишком давно, целую прорву секунд назад. И дурацким утешением служило лишь то, что чертово время его последнего посещения совпадало со временем последнего сообщения ей.
Еще вчера она рассуждала, сомневалась, пыталась внушить себе, что взрослая самодостаточная женщина не должна бросаться в омут с головой только потому, что мужчина соизволил ей что-то объяснить впервые за почти пятнадцать лет. Посвятив воскресенье собственным метаниям, она с утра закрылась в мастерской и расписывала новую миску, которая ждала своего часа. Это ее успокаивало и помогало упорядочить мысли хотя бы немного. Еще два дня назад она считала, что ее история с Назаром окончилась, не начавшись, и что никогда, ни за что не сможет его простить. А потом он привез Данилу и в очередной раз перевернул ее мир. И если бы она сама не видела его, когда говорила с ним, то решила бы, что миры он переворачивает походя, все ему как с гуся вода. Но ведь его тоже был перевернут все это время и ему тоже было больно. Водоворот его слов, голоса, взгляда затягивал, стискивал сердце, кружил голову, заставлял сбиваться дыхание. И когда он собирался уходить – она почти уже уступила. И хорошо, что он уехал, дал ей капельку остынуть. У нее будет время собраться с силами и теперь, зная правду о случившемся, понять, что делать со всем остальным, что накопилось. А накопилось слишком много. Тяжело тащить…
В одном она была уверена: решать надо здесь и сейчас. Даст слабину – никогда не отвяжется. И если она чувствует себя готовой только попробовать, куда их приведет, если они начнут встречаться, то, Милана это прекрасно увидела, Назару нужно все и сразу. На сантиметр его подпусти – он сразу все себе захапает. А не может она вот так отдать себя. Ей уже не двадцать лет, чтобы верить, что так бывает. Целоваться с ним – одно, а жизнь с ним жить – другое. И все это она решила ему изложить, когда он вернется, чтобы по-взрослому, чтобы без претензий и без обид.
Вот только… пропал.
Он пропал так внезапно и так неожиданно, что она растерялась. Сначала растерялась, а после осознала, почуяла – что-то случилось. Будто руками беды коснулась. И откуда в ней росла уверенность в том, что с Назаром случилась беда, Милана не имела ни малейшего представления.
Накатывала так не свойственная ей паника. Хотелось плакать, или закатить истерику, или чтобы ничего этого вообще не было. Причем чего именно «ничего этого» – Милана и сама не понимала, но так по-детски хотелось, чтобы за нее кто-то другой подумал и кто-то другой все решил. А сейчас даже Олексе не расскажешь. Потому что когда Назар объявится – а он объявится, о другом Милана и думать не желала – вероятность того, что Олекса его пришибет, составляет тысячу процентов. Нет, он, конечно, потом поставит на могилке Шамрая гранитный памятник от модного скульптора и разобьет дизайнерскую клумбу, но будет уверен, что спас мир, в смысле Милану и Даньку, от вселенского зла.
Слишком живо представив себе эту картину, Милана усмехнулась и оживилась. Чтобы не допустить – надо опередить. А значит – найти. Она ни за что не доставит Олексе удовольствия грохнуть Назара.
Она сама это сделает!
Размышляя о способах будущего действа, Милана очень скоро явила себя пред восхищенные очи администратора «Фебоса». И ни один мускул не дрогнул на ее красивом лице, когда она спросила:
– Не подскажете, как мне найти вашего генерального директора?
Девушка Анастасия была уже знакомой. И восторженная улыбка на ее устах расцвела такая же, как в первый день, когда Милана переступила порог офиса Назара. В те времена совсем не думая, не предполагая, что он так надолго задержится в ее жизни снова. Настя подхватилась со стула и проговорила:
– Добрый день! А… а Назара Ивановича нет на месте, к сожалению.
– А найти его как? – гнула свое Милана.
Девушка замялась под настойчивым взглядом и вдруг растерянно пробормотала:
– Да мы сами его ищем, если честно. Ну… по работе срочно нужен, а он как позавчера вернулся в Кловск, так больше на связь не выходит. На звонки не отвечает, мессенджер не читает.
– И никто ничего не знает?
– Даже Ларя… ой, Илларион Михайлович. Вы… вы тоже что-то хотели? Может, что-то передать ему, когда он появится?
– Ну вы хоть не признавайтесь каждому встречному! – нервно хохотнула Милана.
– В чем? – не поняла девица, густо покраснев.
– Что ваш гендир пропал!
– А… да вам можно. Назар Иванович когда-то предупреждал, что для вас свободен в любое время.
– Вот только в данный момент он, получается, занят, – знать бы чем. Потому как по всему выходило, что не работой. Милана некоторое время помолчала, прикидывая, что еще она может сделать, и спросила по-прежнему растерянную администраторшу: – А контакты его сестры у вас есть?
– Дарины Ивановны? Нет, к сожалению. Но есть у кого узнать.
– Узнаете?
– Да, только чуть позже, а то у Иллариона Михайловича сейчас встреча в министерстве охраны окружающей среды. Я вам сброшу, если оставите свой номер.
Естественно, Милана оставила девчонке свой номер. Какие еще у нее были варианты? Она даже фамилии этой «Дарины Ивановны» не знала. Да если бы и знала, не запомнила бы. Вспоминалось, как Назар говорил, что с отцом примирился. Но в ту пору она воспринимала любую исходившую от него информацию как нечто, от чего нужно отгородиться, чтобы не вникать, чтобы не начинать снова жить чем-то общим. Потому что отец Назара – дед ее сына, потому что там есть какая-то своя семейная история… уж чего-чего, а семьи она никакой не видела. Не хотела видеть. Не желала замечать, как из нее рвется эта отчаянная жажда ее получить. Семью с Назаром. Как должно было быть уже очень давно. Она ведь любила его, и если и изголодалась по ласке – то лишь по его ласке.
