Текст книги "The Мечты. Весна по соседству (СИ)"
Автор книги: Марина Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
Такое захочешь – не придумаешь
* * *
Марат Валерьянович Уваров прекрасно понимал, что самое главное в выбранной им однажды профессии, связанной с публичностью и некоторой долей брехни, – запомниться. В его конкретном случае тому способствовали сразу несколько важных параметров, коим означенный гражданин соответствовал. Во-первых, у него было довольно звучное имя. Такое захочешь – не придумаешь.
«Эклектика», – с важным видом вздыхал Марат Валерьянович, но псевдонимов не использовал.
Во-вторых, не менее выдающейся была и его внешность. Этим козырем он обладал с самого детства и без зазрения совести применял где можно и где не стоит. Бабы по нему сохли. Отказывать бабам было трудно. Не без проколов, конечно. Пару раз его пытались загнать в ЗАГС против воли, пару раз – загнался сам, не вполне успешно, с неоправдавшимися ожиданиями от брака. Пару раз – с последствиями в виде орущих карапузов. Но по счастью, отцом он себя признал лишь раз и спустя почти сорок лет, что очень удобно.
В-третьих, хорошо подвешенный язык и острый ум. Конечно, последовательность лучше бы поменять, но уже как есть. Впрочем, и этого у Марата Валерьяновича имелось в избытке.
В-четвертых, сенсация, на которой можно сделать себе известность. Ну или хотя бы деньги.
Вот с сенсациями было так себе. Все они упорно проходили мимо него, не желали задерживаться в его цепких лапах или оказывались пустышками до того прекрасного дня, пока он совершенно случайно не заприметил статью о хозяине побережья, Романе Моджеевском, стриптизерше и… собственной типа дочери. Что из всего этого можно бы было выкрутить, он и сам понимал с трудом, но план созрел моментально. Прежде всего ему нужен процесс. Громкий, со скандальными деталями, эмоциями вдрызг и прочим. Про себя Уваров иногда сетовал, мол, жалко, что Евгения не успела замуж за Моджеевского выскочить, бракоразводный процесс получился бы всяко поинтереснее в качестве материала. Но что делать? Приходится работать с тем, что есть. А есть неудачница, брошенная мужиком, с той лишь оговоркой, что этот мужик – ворочает миллионами. Словом, попытка не пытка. И на безрыбье и Женя Малич – рыба.
По этому самому поводу и торчал Марат Валерьянович который месяц в Солнечногорске, пытаясь хоть с кем-то из участников драмы выйти на контакт, однако на контакт не шел никто, включая собственную типа дочь. А ведь дельце обещало быть непыльным и денежным. И терять такую возможность любой человек в здравом уме отказался бы.
Вот он и боролся. Как мог. А мог он пока не так много.
– Так вы говорите, Валентин Игоревич, – в один из февральских деньков, потягивая кофеёк с коньячком из чашечки, проговорил Уваров, глядя на своего визави, – что начать судебный процесс не представляется возможным до тех пор, пока моя дочь самостоятельно не подаст иск?
– Ну а как вы это представляете иначе? – хмыкнул Валентин Игоревич, практикующий адвокат средней руки, но позволяющий себе иметь кабинет в самом центре города. – Не вам же его подавать. Вы формально вообще никто. Эдак любой станет подавать иски на кого угодно.
– Ну так-то формально я никто! А формальность и исправить можно, сами понимаете. Сделаем с Женечкой тест, установим отцовство… Хуже с тем, что наша… глупышка все еще любит этого Моджеевского без памяти и по доброй воле ничего никуда не подаст… А бывали ли случаи в вашей практике, чтобы делопроизводство начинали родители пострадавших?
– В моей практике – нет, но в истории судебных разбирательств и не такое, конечно, встречалось, – многозначительно повел бровями Новокрещенский.
– И что для этого надо? – аж потянулся к нему, пригнувшись над столом, Уваров.
– Идеально было бы, чтобы ваша дочь дала вам доверенность на представление ее интересов в суде. Потому как все остальное требует больших затрат времени, – адвокат откинулся на спинку своего дорогого кожаного и, безусловно, очень удобного кресла и продолжил: – и не только, конечно. Как вариант, без ее согласия на управление вами ее делами, можно… например, попробовать признать ее недееспособной. Но для этого, прежде всего, особенно необходимо подтверждение вашего родства. Далее, вероятно, придется разбираться с человеком, который официально является ее отцом. И заниматься непосредственно процедурой, чтобы вы могли стать опекуном. Но…
Валентин Игоревич многозначительно замолчал и не менее многозначительно воззрился на клиента.
– Слушайте, господин Новокрещенский, – заинтересованно улыбнулся Уваров, – вы человек деловой. И я тоже. Давайте называть вещи своими именами. Вы знаете, каким образом возможно организовать... признание недееспособности моей дочери? Имеется в виду психическое расстройство? Или что-то в этом роде? И тогда я... такой себе благородный страдающий отец вырву Женю из рук господина Малича, который фактически лишил меня дочери, а теперь влияет на нее не самым лучшим образом…
– Ваше благородство обойдется вам недешево. Очень недешево.
– Ради ребенка ничего не жалко, – хмыкнул Марат Валерьянович и крепко задумался. Мы бы даже сказали – наикрепчайшим образом. Деньги-то как раз и были основной проблемой. Нет, нельзя сказать, чтобы Уваров пребывал прямо уж на мели. Но накоплений не имел, имущества, под залог которого дали бы крупный кредит, за ним не числилось. Разве что бывших баб потрясти попробовать... Словом, ему нужно было как-то внести в собственный план коррективы, а как это сделать, он пока не знал.
Но, как известно, жизнь и сама вносит коррективы в планы и решения. Потому, пока он сидел, крепко задумавшись, в кабинете господина Новокрещенского, а взгляд его блуждал по стенам и потолку, пока не наткнулся на окно, она, эта самая жизнь, и совершила очередной кульбит.
В это самое время типа дочь его, Евгения по недосмотру судьбы Андреевна, ковыляла вниз с крылечка здания, что располагалось напротив. Ковыляла неспешно, степенно даже. И очень аккуратно.
«Поправилась она, что ли?» – мысленно поморщился Марат Валерьянович, прикидывая, что придется посадить ее на диету. От душевных страданий аппетит у порядочной бабы пропадает, бледность образуется, синева под глазами… Для будущей сенсации надо сбросить вес – так жальче.
Но уже в следующее мгновение до него дошло. Он подскочил со стула и дернулся к окну, за которым руку Жене подавал Андрюха Малич и помогал ей в машину сесть. Машинка, кстати, неплохая была. Таки раскрутился, придурок.
– А... а это у вас что за... заведение? – восхищенным голосом спросил он и воззрился на Валентина Игоревича.
Тот устремил свой взгляд сначала на Уварова, потом в окно и уточнил:
– Где именно?
– Ну вот же... больница, да?
– А-а-а… – протянул Новокрещенский. – Ну в некотором роде. Женская консультация там.
– Благослови бог маленькие города! – хохотнул Марат Валерьянович и решительно заявил: – Вот что, Валентин Игоревич... я думаю, скоро в нашем деле появятся новые обстоятельства, о которых я вас уведомлю, как только все выясню и проверю. Но, думаю, мы теперь обойдемся и без недешевого благородства. Вернее, оно понадобится от других.
– Ну что ж, – кивнул адвокат. – Так как вы в любом случае собираетесь быть истцом, вам лучше иметь крепкие позиции. И чем они будут крепче, тем лучше. Для вас.
– А тут или пан, или пропал, как говорится. У вас знакомых в этой больничке нету случайно?
– Знаете, как говорят, – улыбнулся Новокрещенский. – В маленьком городе все друг друга знают, но не со всеми знакомы лично. Поискать?
– Пока попробую сам, а дальше разберемся, – рассмеялся Уваров, а в голове его уже маячил заголовок: «Беременная любовница олигарха Моджеевского требует от него алиментов!»
Не ори!
– Да, понял я, понял, Панкратов, не ори! – вяло отбивался Моджеевский от насевшего на другом конце линии орущего банкира, трагедия которого, впрочем, совершенно его сейчас не трогала. – Я с ним поговорю. Да, поговорю! Но ты же понимаешь, что максимум, что я могу сделать, это заставить его принести свои извинения... А вот это все остальное – пусть сами между собой разбираются... Ах убеди-и-ить? И как ты себе это представляешь?.. Не, я понимаю, что у тебя дочь, у меня у самого дочка имеется. Понимаю. Но так и Бодька мне сын, ну!.. Не ори, я сказал! Не ори, а то фиг тебя к своим тягам в минэкономики подпущу, а ты сам просил... Ну вот и все... И давай пока... дел еще... не до того.
И с этими словами Роман Романович сбросил вызов и уныло глянул в окно, за которым было довольно серо. С его кресла на другом конце кабинета высоты этажа не видно, и это плюс. А этаж верхний – и это минус при его боязни, но где еще заседать генеральному директору корпорации, если не на вершине. Из нейтрального – день понемногу становился длиннее, и еще несколько недель назад в это время темень стояла – хоть глаз выколи. А работать до ночи, как обычно, если честно, сегодня не хотелось совсем, и Моджеевский раздумывал над перспективами, как провести вечер. Вариантов было – закачаешься:
1) поехать домой, выгулять Ринго, поужинать с псом и завалиться спать пораньше;
2) поехать домой, выгулять Ринго, покормить пса, потому как самому жрать не охота, и посмотреть какое-нибудь кинцо;
3) поехать домой, выгнать Ринго на улицу, а самому сидеть и биться башкой о стену, пока последние мозги не вылетят нахрен.
И последний пункт. Спасибо, любимый Панкратов, подогнал.
Заняться воспитанием сына. Почему нет? Свежая мысль и главное – своевременная.
На том Моджеевский разнообразия ради и порешил.
Вскочил со своего кресла, стянул пальто с вешалки, на ходу натягивая его, очки с носа снял, сунул в карман. Несколько минут лифтом – вниз. И наконец можно выдохнуть. Он на первом этаже. И где-то здесь – курьерская служба. Заглянул к ним.
– Богдан Романович тут?
– Где ж ему быть? – предстал пред ясны очи родителя сам добрый молодец, Богдан свет-Романович.
Чадо было одето в фирменные красные жилет и кепку, отчего Ромка негромко хмыкнул и молвил:
– Пошли-ка, соколик, погутарим. Дело есть.
– Ого! – хмыкнул Бодя. – А домой отвезешь?
– Заботиться о своих птенцах – прямой долг всякого родителя. Из гнезда я тебя пока не выкинул, потому переодевайся.
Моджеевский-младший кивнул, скрылся в раздевалке, но очень скоро вернулся к отцу, переодетый в обычные джинсы, куртку и наматывая на шею разноцветный полосатый шарф. Проклятие мужчин Моджеевских – сестры Малич, безусловно, узнали бы этот шарф. Женя находила его, увеличивающимся в длине, в разных местах их квартиры. До тех пор, пока Юлька его не довязала и не подарила Богдану.
– И что там за дело? – спросил Бодя.
– Важное, – сообщил отец, не имевший ни малейшего понятия о происхождении этого самого предмета гардероба и кивнул на дверь, пошли, мол. После чего оба двинулись к выходу. И уже по пути отец не без ехидства спросил: – Объясни-ка мне, Богдан Романович, какого фига мне звонит отец Ульяны Панкратовой и говорит, что ты дочку его обижаешь, а? Чего ты уже натворил?
– Чего-о-о? – оторопело протянул Богдан и даже сбился с шага. – Я понятия не имею, какого фига тебе звонит твой Панкратов.
– Ну так поставить в известность, что сын у меня, оказывается, козел. Выкладывай, что у вас с Улей?
– Дружим, – пожал плечами сын. – Она звонит, я с ней разговариваю.
– Дру-ужите? – протянул отец и слегка присвистнул. – Ну, дружба – это хорошо, конечно. И что разговариваешь с ней – похвально. Но тогда вопрос, о чем таком вы там разговариваете, что девочка рыдает потом, а?
– Я ничего ей не обещал.
– Значит, что-то все-таки было?
– Ну в кино сходили два раза, – буркнул Богдан, – поцеловались.
Роман Романович остановился, сунул руки в карманы. После чего выдал:
– Ну и зачем, если типа дружишь и не обещаешь? Это ж бабы. Ты им «доброе утро» скажешь, а она в мыслях уже третьего ребенка от тебя родила.
– Если бы… – вздохнул сын, но встрепенулся и зло выдал: – А затем, чтобы кое-кто не думала, что мне без нее плохо!
Теперь Моджеевский в самом деле не выдержал. Хохотнул, но тут же справился с собой и поспешно закашлялся. Еще не хватало, чтобы Бодька закрылся и больше ничего не рассказывал. Кошмар для родителя взрослого чада.
– Ок, – кивнул он головой. – Допустим. Но ты же утверждал, что кое-кому вообще на тебя плевать! С чего бы тогда вдруг...
– Плевать, – подтвердил Моджеевский-младший, очень по-деловому. – А с Улькой у нас все норм. Она у меня во френдзоне.
– Где?! – не понял престарелый отец.
– Ну вот один любит, другой дружит, – терпеливо пояснил ему продвинутый взрослый сын.
– Тьфу ты! Детский сад какой-то! – громыхнул Ромка. – Ты это Ульяне как-то мягко объясни, кто из вас дружит, где какие зоны, а? У меня с ее батей так-то проекты, инвестиции, куча дел. Еще не хватало, чтобы он из-за этой соплячки все свернул.
– Ладно. Но предупреждаю, планов на меня не строй.
– Да я уже раз попробовал тебя в Лондон спихнуть, – развел руками Моджеевский, – так ты вообще школу с трудом закончил. Разбирайся сам, не лезу.
– Вот и разберусь.
– Френдзона, блин! – рассмеялся Роман Романович и потрепал сына по волосам. – Пошли, довезу до дома. Я Вадика на сегодня отпустил, будем вдвоем кататься.
– Прикольно, – Богдан ринулся с крыльца к машине и через несколько шагов обернулся. – А приезжай на выходных! И привози с собой…
Договорить он не успел. Его слова утонули в одновременном за спиной незнакомом:
– Господин Моджеевский! А я по вашу душу!
И отцовском:
– Какого хрена, я же велел не пускать!
– Так и не пустили, я ж на улице жду.
– Где этот чертов Борисыч!
– Па! – окликнул его Богдан и остановился, наблюдая за отцом и незнакомцем.
Незнакомцем, как догадался наш внимательный читатель, был Уваров Марат Валерьянович. И выглядел он сегодня весьма внушительно. Строго даже. В черном пальто, аккуратно выбрит и подстрижен. Седоватая его шевелюра была тщательно уложена назад. Уголки губ опущены, а на глазах красовались очки. Сегодня он разыгрывал образ трагический.
– Вам придется меня выслушать, Роман Романович, иначе на сей раз я за себя не ручаюсь! – заявил Уваров и подошел ближе.
– Тогда кому-то придется брать вас на поруки, если я засажу вас за преследование, – буркнул Моджеевский, пока набирал номер начальника службы охраны, чтобы тот немедленно спустил удальцов вниз. Тем временем к ним уже подбегал парень, дежуривший у входа с закономерным вопросом: «Какие-то проблемы, Роман Романович?»
– О! Еще какие! – громогласно заявил Марат Валерьянович. – Этот человек мало того, что бросил мою дочь в таком печальном состоянии, что на нее взглянуть больно, да еще и выставил на посмешище своими похождениями. Он ко всему отказывается признать себя отцом их ребенка!
Моджеевский вздрогнул и оторвался от телефона. Точно так же вздрогнул и Бодя и подошел ближе.
– А? – только и смог вытолкнуть из себя Роман.
– Вы понимаете, что при проведении ДНК-экспертизы мы запросто выведем вас на чистую воду и будем иметь все основания потребовать содержание для ребенка! – продолжал громыхать Уваров, все приближаясь к обоим Моджеевским. – И теперь это все куда серьезнее, чем наши прежние претензии, не находите, Роман Романович?
– Какого ребенка? Что за чушь вы несете?! – рыкнул Ромка. – Вы соображаете вообще? Толь, убери его нахер, а!
Толя уже было ломанулся к не унимавшемуся Уварову, но тот провозгласил:
– Меня-то вы убрать можете, но Женю с вашим сыном или дочерью – куда?! Из города вышлете? Из страны? С вашими возможностями можно попробовать, но я вас и из-под земли достану, ясно вам?!
Ромке было ясно. Было ясно, что в эту минуту взрывается его мозг, который он всего-то часом ранее подумывал разбить о стену. В лепешку. В мясо. В ошметки. Похоже, не придется уже. Этим озаботились другие. А ему самому оставалось лишь наблюдать за происходящим и пытаться осознать услышанное.
Тем временем Толик уже и правда скручивал отчаянно сопротивляющегося Уварова и вопрошающе глядел на генерального в ожидании указаний, что делать, кого вызывать и куда потом девать тело. Генеральный же только глянул на Бодьку и тихо повторил:
– Что за чушь...
– Пап, это кто? – ошалело спросил старший отпрыск, кивнув на слабо трепыхающегося Уварова в руках охранника. – Это он про какую Женю, а?
– Про нашу, – шевельнул пересохшими губами Моджеевский.
– Про нашу? – проорал ангел мщения Марат Валерьянович. – Про нашу?! Ты ей когда ребенка сделал и свинтил – об этом думал? Или думал, за нее морду набить некому? Так я тебе не Андрюха! Я ж реально в рыло дам!
– А этот фрик кто такой? – рявкнул и Богдан. – Что за бред он тут несет?
– Я ее настоящий отец! – заголосил Уваров, после чего этого индийского кинА не выдержал даже Толик и хорошенько двинул тому в бок кулаком секретным ударом. Псевдопапаша сразу заткнулся, притих и тихонько заскулил, а Толик наконец спросил:
– Че с ним делать-то?
– Женя беременна... – совершенно по-дурацки пробормотал Роман Романович и повернулся к сыну. Смотрел в его не понимающее лицо и не понимал сам. – Она ничего не говорила, Бодь...
Эти его слова всколыхнули в воспоминаниях Богдана отцовский день рождения, «Айя-Напа» и речь, которая должна была быть о другом. Сдерживаясь от неуместных сейчас вопросов, он промолчал и отвернулся.
– Она не говорила... – повторил Ромка и ломанулся к Уварову, схватил того за шиворот и прорычал ему в лицо: – Это правда? Это, мать твою, правда?!
– Что ты папашей станешь? – выплюнул Марат Валерьянович. – Пятый месяц у нее, сам посчитай, ты ж бизнесмен, считать обучен! Мне не веришь – проверь. Таким, как ты, это несложно.
Роман резко отпрянул, отпустил Уваровскую одежду и отступил на шаг. Теперь взрывался не только мозг. В груди – пылало. Дерьмовый симптом, ему не нравилось. Он побледнел и медленно осел вниз, на корточки и вцепился в собственную шевелюру. Рывками вдыхал воздух и шумно его выдыхал. Пытался справиться с накатившей растерянностью пополам с беспомощностью. И еще с подступающей яростью, потому что понимал – если слова Уварова правдивы, то Женя предпочла скрыть. Скрыть, а не сказать. Что же за такие отношения у них были, если она не сказала? Какого черта она никогда ничего ему не говорит?!
Ах да... что замуж выходит – быстро сообщила. Беременная от него.
– Богдан, домой сам поедешь, хорошо? – хрипло проговорил Моджеевский.
– Хорошо, – коротко ответил сын, – не маленький.
– Мы потом поговорим, ладно?
– Угу.
Роман медленно поднялся и рассеянно осмотрелся. Черт его знает, что видел перед собой, но в карман за очками полез. Надел их зачем-то на нос. Двинулся к машине, но ему вслед недоуменно заголосил Толик:
– Роман Романович, так что с ним делать?
– К Борисычу, пусть разбирается, это его косяк! – бросил, не оборачиваясь, Моджеевский и теперь уже решительно ломанулся к машине.
Запрыгнул в салон, завел двигатель и на секунду задумался, куда ехать. К ней домой? До конца рабочего дня было еще полчаса. Пока она дойдет, он с ума сойдет. Да он уже, похоже, сошел с ума. У него, блин, руки дрожат, как у алкаша с похмелья. Он просто не выдержит. Стоять там и ждать.
И, не давая себе засомневаться, Роман вырулил от здания «MODELITCorporation» и на ближайшем перекрестке свернул в сторону набережной и политеха. По стеклу снова забарабанили редкие капли, но ненадолго. За пару минут уложились. Не иначе испугались гнева хозяина города. Его все боялись. Кто его не знал – все боялись. А Женя – нет. Она, чтоб ее, вообще нихрена не боится, даже что он ее тонкую цыплячью шейку свернет. И зря, потому что руки у него, откровенно говоря, чесались. Но еще сильнее, еще хуже то, что внутри – чернота и разброд, и он сам толком не понимал клубка чувств, которые сейчас владели им куда сильнее, чем разум. Да и разум к ним, к чувствам, присоединился. Был с ними солидарен. Жаждал крови.
И еще жаждал понять. Спросить. Вытрясти из нее наконец!!!
Через пятнадцать минут Моджеевский сидел в машине под крыльцом университета и наблюдал, как из него, оглядываясь на курилку, нет ли кого из вышестоящего начальства, начинают выбегать некоторые сотрудники. Пытался успокоиться хоть немного. Считал минуты.
Без пяти шесть не выдержал и вышел из салона на воздух. И стоял у ступенек, вглядываясь в то и дело открывающиеся двери. Теперь народ выходил стайками. У главдракона не забалуешь. Раньше, чем в начале седьмого Женя не покажется. Хотелось курить.
Он даже сигареты достал, крутил в руках. Потом сунул обратно в карман. Сердце отчаянно колотилось. Его он ощущал во всем теле и даже на кончиках пальцев, но особенно сильно – в висках. Болезненно. Воздух ни капли не остужал.
А потом, прежде чем в очередной раз со скрипом и грохотом отворилась дверь, вдруг понял – Женя. На сей раз Женя. И это правда была она.
Она вышла вместе с Ташей. Та что-то безостановочно щебетала, Женька сдержанно кивала, улыбаясь. И вдруг, словно почувствовав взгляд Романа, суетливо осмотрелась и наконец встретилась с ним глазами. Эта их «встреча» продлилась секунду по часам. Уже через мгновение Моджеевский взбежал вверх по ступенькам, хаотично оглядывая всю ее фигуру в просторном, широченном пальто цвета индиго, а потом оказался с ней носом к носу, не замечая ошалевшей Ташки. Еще миг, и Ромка обхватил Женю руками и притянул к себе, найдя ее губы своими и целуя, в то время как его руки быстро зашарили по ее фигуре, добираясь до талии, прощупывая через одежду. А Женины испуганно взметнулись вверх и с силой уперлись в его плечи. Она отчаянно дернулась, разорвав их поцелуй, и тяжело выдохнула:
– Ты совсем с ума сошел?
– Это ты дура, – процедил Моджеевский в ответ, когда его ладонь легла на ее живот. И она почувствовала, как дрогнули его пальцы. А взгляд под очками сделался злым, острым, каким она и не видела никогда.
– Вот и прекрасно! – решительно отбросила Женя его руку. – Оставь меня, дуру, в покое!
– Иди в машину и поехали домой.
– Ты мне никто, чтобы указывать, что мне делать.
– Ты сама веришь в то, что говоришь? Хочешь скандал устроить прямо здесь? Давай прямо здесь.
– Жень, – вклинилась Таша, – может, Степаныча позвать, а?
– Зови! – дернулся на ее голос Рома. – Давайте народу побольше соберем, раз Евгения Андреевна не хочет со мной нормально разговаривать!
– Я никак не хочу с тобой разговаривать, – продолжала сопротивляться Женя, чувствуя одновременно испуг, обиду и желание уесть его наконец, сделать так же больно, как он ей. – Просто оставь меня в покое, как ты однажды уже сделал.
– Почему ты ничего не сказала?! – заорал Моджеевский, пропуская ее слова мимо ушей. – Какого хрена я узнаю от кого попало, Женя?! Как ты так можешь, а? Это твой вариант наказания, да? Не позволить мне быть рядом?
– А тебе не пришло в голову, что ты не входишь в сферу моих интересов? – зло проговорила она. – Тебя просто нет в моей жизни. Как я могу наказывать того, кого нет? И прекрати орать. Найди для этого другое место и других дур.
– Меня нет? Меня?! А беременна ты от кого? Тоже скажешь, что от кого-то другого? Кого отцом назначишь? – Роман схватил ее за плечи и встряхнул, выкрикнув ей в лицо: – Какого черта ты все время мне врешь, Женя?
– Эй, эй! Полегче! – заверещала Таша, кинувшись к рассвирепевшему олигарху, когда к нему и высыпавшая охрана подойти боялась. Но Моджеевскому она была что слону Моська. Стряхнул и не заметил. Он смотрел Женьке в лицо и продолжал яростно выкрикивать:
– Давно это началось, а? Давно?! Ты врала, когда жила со мной, потому что ни черта меня не любила! Ни одного дня! Ты врала, когда я пытался пробиться через твою стену, что все хорошо, когда ни черта не было хорошо! Ты врала, что собралась замуж за своего дебила Юрагу! Врала же?! Врала, черт бы тебя подрал. Я тебя за все оправдывал. За все! И оправдал же, идиот несчастный! А за это – не могу! Это даже для тебя слишком!
– Всё? – неожиданно спокойно спросила Женя и даже удивилась своему спокойствию, которое впрочем, долго не продлилось. – Или еще что-то есть?
– Есть, – отчеканил он. – Если бы я мог отмотать назад, я бы ни за что не остановился тогда, когда ты под дождем ковыляла. Но теперь ты от меня не избавишься, ясно? Я буду участвовать в жизни своего ребенка, а значит, и в твоей. Я не позволю тебе... не позволю, слышишь?
Она слышала, выхватывая бившее по больному. Не позволю тебе… Себе можно! Себе можно позволить что угодно – определять цену, уходить, орать, угрожать. В ее горле нарастал ком, а наступившие сумерки начинали скрывать их лица и их мысли.
– Лучше бы ты правда тогда проехал мимо, – заставляя себя ровно дышать, проговорила Женя и обернулась к Таше. – Пойдем отсюда…
Моджеевский выдохнул, как раненый зверь, и отпустил ее, с трудом отцепив пальцы от ее плеч. Его скрутило. Он медленно отступил от Жени и спустился на одну ступеньку вниз, продолжая смотреть на нее дикими и одновременно пустыми глазами. И только Шань не растерялась.
– Как вам не стыдно! – яростно воскликнула она, подавшись к нему. – Ей же нервничать нельзя, она же беременная! Ей врач запретил! Скажи, Жека, что запретил, да?! У нее и так токсикоз поздний!
– Таш, – отстраненно проговорила Женя, больше не глядя на Романа. – Идем домой.
День и без теперешнего был полон впечатлений. И наверняка скоро начнет названивать отец, если она в положенное время не переступит порог квартиры. А Женька так бесконечно устала, чтобы стоять здесь и выслушивать его обвинения. Даже если те справедливы, теперь они чужие друг другу, что бы он сейчас ни заявлял. Весь этот цирк только лишь потому, что она снова задела его самолюбие. Не полюбила, когда ему хотелось, не просила объяснений, когда он принял решение, не сказала о ребенке, когда он очень четко обозначил ее место в его жизни.
Но когда она уже уходила прочь, чувствуя только, как в ее руку пониже локтя вцепилась Шань и, сопя носом, торопливо семенила рядом, за спиной она сперва сердцем, а уже потом ушами услышала Ромин негромкий, полный боли и усталости голос.
– Я все равно буду рядом, Женя! Я через дорогу!
