Текст книги "The Мечты. Весна по соседству (СИ)"
Автор книги: Марина Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
И голос его прозвучал очень глухо на ее кухне:
– Я не знал, любила ли ты меня. Я до сих пор этого не знаю. Это не давало мне никакого права так с тобой обходиться... я ни с одной бабой так... в смысле что мне на всех было плевать, но мне не было плевать на тебя. Я позволил себе усомниться, и это оказалось очень больно... Но ты не думай, что я хотел причинить боль и тебе. Вернее, нет... не так. В какой-то момент я подумал, что ты со мной только потому что я Моджеевский. Это была дичь какая-то, но я дал тебе то, чего хотела бы любая другая... Женя, я... я ошибался. Если бы я не ошибся, меня бы здесь не было. Но я не нахожу ответа на вопрос, почему ты жила со мной. Я знаю только, что я тебя люблю.
Женя внимательно глядела на Романа, пока она говорил, а мысли ее отчаянно метались, ища выход из той безысходности, в которую они оба себя загнали.
Она опоздала с признанием, что любит его.
Он опоздал с разговором о том, что его тревожило.
Нет, она не сомневалась, что он раскаивается. Роман бы не пришел иначе. Не он, не так. А значит, ему тоже плохо. И все еще не отболело. Но если он смог однажды так наказать ее, что помешает ему сделать то же самое в дальнейшем. А у нее только одно сердце. И только одна душа. И они тоже больны из-за его поступка.
– Твоя любовь слишком разрушительна, – наконец проговорила Женя, отводя взгляд. Нельзя смотреть, нельзя вспоминать, нельзя мечтать. Иначе потом снова будет слишком больно. – Лучше быть нелюбимой, чем униженной.
– Для меня это тогда было одним и тем же! – вскочил он с места и заметался по кухне. – Меня унижало то, что ты... черт! Меня это все унижало... И даже несмотря на это, я хочу знать, есть ли шанс, что ты вернешься ко мне.
– Нет, – сказала Женя. На Моджеевского по-прежнему не смотрела, и без того отлично представляя траекторию его движений. Каждый его шаг отзывался внутри – слишком болезненно, словно он шагал сквозь нее. – Я не уходила от тебя, чтобы возвращаться.
– Тогда позволь вернуться мне!
– Однажды я уже побывала в сказке. Но теперь я знаю, что это не моя сказка.
– Женя, пожалуйста... – упрямо мотнул он головой, подходя к ней ближе.
Она сделала глубокий вдох, на мгновение прикрыла глаза и ринулась в пропасть, которую неожиданно увидела единственным своим спасением. Что угодно, только бы он ушел, только бы оставил ее в покое. Только бы не позволить себе снова замечтаться и найти силы ему отказать.
– Я замуж выхожу, – проговорила она ровным голосом. И сама себе удивилась: надо же, получилось! Упасть получилось – больше не выбраться. И в то же мгновение он остановился, нависнув над ней.
– Как замуж? – севшим голосом спросил он.
– Обыкновенно.
– Когда?
– Скоро!
И одновременно с ее отчаянным «скоро» в его голове заколотилось осознание того, что она сказала. До этого не вполне понимал. Даже слышал – не до конца. Скоро. Обыкновенно. Замуж. Его Женя.
Впрочем, не его. И, наверное, никогда не была его. Он замер, стоя над ней и глядя в ее спокойное холодное лицо. Удавиться хотелось – какое спокойное и холодное.
– За кого – не спрашиваю, – усмехнулся Моджеевский. И так ясно. – Это ты еще долго... я думал, если да, то быстрее. Ну совет вам. Да любовь.
Слова о том, что зря она от приданого отказалась, он успел затолкать себе в глотку. Она не заслуживала. Его вина. Все – сам.
– Спасибо, Роман, – сумела произнести Женя, не понимая, что это такое он сейчас наговорил. Не важно! Главное – услышал и поверил.
– Пожалуйста... – кивнул Ромка. – Воды не дашь? Пить хочу – умираю прямо...
– Почему ты не можешь просто уйти? – вздохнула Женя, устало поднимаясь из-за стола. Набрала стакан воды и протянула Моджеевскому. Тот забрал его из ее пальцев, менее, чем на секунду, коснувшись их кончиками своих. И стараясь не замечать, как она торопливо убрала руку, сделал несколько жадных глотков. Не помогало. Хотелось сгрести ее в охапку, встряхнуть и заставить выбросить из головы Юрагу. Но он знал, что нифига не получится. Может быть, там у нее и правда любовь случилась. С людьми вообще бывает такая беда...
– Уже ухожу, – ответил Роман, когда стакан опустел, и поставил его на стол. Несколько секунд смотрел на то, как стекло ловит на своей поверхности лучи утреннего солнца. Выдохнул из себя усталость и обернулся к Жене. – Если будешь сегодня гулять – там холодно и скользко, но красиво. Хороший день. Будь счастлива, Женя.
– Захлопни, пожалуйста, дверь, – проговорила она.
Он постоял рядом еще один краткий миг. Потом кивнул и вышел из кухни. В прихожей – сгреб куртку, обулся и сделал то, что она попросила – захлопнул дверь. Вниз он спускался так медленно, как будто к его ногам примотали гири. И слышал собственные шаги, эхом отдающиеся в стенах старого дома, в то время как на третьем этаже в одном из окон, выходящих во двор, слегка колыхалась штора.
Сжимая в руках телефон, Женя как завороженная смотрела на темную фигуру, резко выделяющуюся на белом снежном поле. Глупо, по-детски загадала: если Роман обернется, она поверит ему, позвонит, позовет, всё-всё расскажет. Но он упрямо шел вперед. Моджеевский слишком редко оглядывается, и ей оставалось лишь провожать его взглядом. Вот Роман вышел за калитку, сел в машину. Машина другая, не та, что раньше.
– Мечтать надо осторожно, – пробормотала она себе под нос общеизвестную истину, еще долго продолжая смотреть на теперь уже пустынную дорогу у ворот.
Радуйся, Женька! Ты добилась того, чего хотела.
Враг нашего врага – наш друг.
Рассуждая о вреде коалиций среди обитателей их исторического скворечника, госпожа Пищик, как и всегда по жизни, словно бы в воду глядела, в смысле – была недалека от истины. Они, эти коалиции, путали всем карты, мешали единственно верному маршруту к светлому будущему и вносили всяческий разлад в мирный и привычный порядок вещей, царствовавший в доме со времен пещерного человека. Однако они же заставляли сплотиться несплачиваемое перед лицом грозившей всем опасности. Например, примирить бабу Тоню с тем, что кошки – хоть и неизбежное зло, но если против них с Бухановой ведутся боевые действия, то политически и стратегически правильным будет поддержать Кларку и прикрыть ее тыл. Потому что враг нашего врага – наш друг. Это еще восточные мудрецы говорили, а не доверять им у Антонины Васильевны поводов не было. Турецкие сериалы она очень любила.
Впрочем, в тот день, когда в ворота дома входила Надька Чернышева, подобострастно бормотавшая: «Осторожно, осторожно, тут плитка эта современная, на которой скользко», – а следом за ней вваливалось совершенно новое и незнакомое жильцам Гунинского особняка лицо, никто еще не понимал, какие грядут неприятности, хотя те уже буквально стучались в дверь.
– Вот! – вещала Чернышева. – Ну вот сама погляди-ка, что у нас делается! И куда это годится, а? Тут же дышать летом нечем, а у нас – памятник архитектуры вообще-то! И они, заразы, размножаются. Сейчас весна придет, да и начнется! И я уж молчу о том, что бешеные еще бывают! Ребятишек подрать могут.
Незнакомка, дама неопределенного возраста, характерной для хозяйственниц внешности и средней фигуры, оглядывалась по сторонам – после реставрации она здесь еще не была, хотя народ и захаживал – пофотографироваться на фоне новой городской достопримечательности, которая ранее вообще никому не была нужна. И заодно считала поголовье кошачьего стада.
– Мда уж... – проговорила типовая барышня, – это ж, поди, еще не все...
– Ну конечно! Еще неизвестно сколько в подъезде... под фресками гадят! А у нас знаешь, какие теперь фрески!!!
– Ну хоромы-то отгрохали, конечно... – восхитилась незнакомка. – Прям даже удивительно, на наших и не похоже...
– Так то наша Маличиха из одиннадцатой квартиры с новым русским таскалась, вот он и расщедрился.
– Ну ничего себе! Чего? Сильно крутой?
– А то! Моджеевский – слыхала?
– Да ты шо! Серьезно? Это тот бандит, который дела с бывшим мэром ворочал, а потом того за коррупцию повязали, и он подозрительно так повесился?
– Ну! Этот самый! Вон, видишь, высотка, – Чернышева махнула рукой в сторону «Золотого берега». – Вот его фирма ж и строила.
– Во дела... и это он с бабой из вашего дома путался?
– Ну вот с Маличихой нашей.
– Я думала, такое только в кино бывает!
– Ну со счастливым концом – только в кино. А так-то по осени бросил он ее. Говорят, пузатую. Я уже все глаза сломала – никак не пойму, это одежда на ней так сидит или правда. Она ж еще и свободное все стала носить.
– Бедная баба...
– Да какая ж она бедная? На лимузинах разъезжала, по ресторанам жрала. Небось и драгоценностей надарил ей. Эти ж олигархи своим любовницам всегда чего-то оставляют. Знаешь, какая деловая ходит?
– Ну да, наш человек, если нос задрал, потом фиг опустит...
– А сама-то шалава шалавой, вся в мать... – вздохнула Чернышева.
– Таким почему-то и везет. Мою-то дочку миллионер фиг заметит. А она у меня отличница, красный диплом, такая умная... а все одна и одна... Тридцатник не за горами.
– А места надо знать, где олигархи водятся... явно же не в читальных залах! – загоготала Чернышева, и приведенная во двор незнакомка ей вторила, ненадолго позабыв о цели своего визита. Впрочем, Надька быстро спустила ее с небес на землю вопросом в лоб:
– Так а с котами-то нам чего делать? Спасу нет уже с ними бороться!
И так уж вышло, что одновременно с ее громогласным вопросом на своем крыльце появилась Клара Буханова – кормить этих злыдней, не дающих спокойно жить порядочным людям.
– Это от тебя, Надька, спасу нет! – гаркнула Кларка и принялась раскладывать кашу по одноразовым поддонам, в какие в супермаркетах фасуют охлажденную курятину.
– Да я только за двор переживаю! – хмыкнула Чернышева. – Это же полная антисанитария! Я пока до квартиры дойду, меня от запахов прямо уносит, а еще только зима! Не положено котам в жилом доме! Или держи их в своей квартире, если такая сердобольная!
– Мне-то не рассказывай, – Буханова разогнулась и воинственно сложила руки на своей внушительной груди. – Плевать тебе на двор! Ты ж спишь и видишь, чтобы нас снесли, а вам квартиру в новострое дали. Только теперь вот не обломится, после реставрации-то, ты и бесишься. Ты ж, небось, думала, что из музея нас попрут – а и тут пролетела.
И Клара весело рассмеялась, отчего несколько котов, из тех, у кого душевная организация была потоньше, бросились врассыпную.
– А что хорошего в старом фонде жить с такими дурами, как ты? Вот! – она ткнула в свою товарку. – Компетентный человек пришел, посмотреть, что у нас и как! Из ЖЭКа! Раиса Антоновна!
Незнакомка, внезапно обретшая имя, место работы и весомое слово специалиста среди обывателей, сложила руки на груди, точно как Буханова, и авторитетно заявила:
– Конечно, антисанитария. А во дворе дети и пожилые люди! Будем бороться. Надя, вы пишите обращение в ЖЭК, а я уж прослежу, чтобы по нему отреагировали в кратчайшие сроки!
– Ох, напугали! – взвилась Буханова. – А я к Зеленым пойду! Заявим, что вы жестоко с животными обращаетесь.
– Ну вот Зеленые пусть с ними и носятся. А по нормам – непорядок. Они не стерилизованы. Прививок от бешенства не имеют. Если какая зараза человека оцарапает – кто отвечать будет?
– А то у нас вообще кто-то за что-то отвечает! – ехидно протянула Клара. – Когда детей на улице бродячие собаки грызут – так ответственного днем с огнем не сыщешь!
– Их отлавливают! – рыкнула Чернышева. – Отлавливают и усыпляют! Вот и котам туда и дорога, а нет – так сразу ясно, кто развел!
– На-а-адька… – Буханова растерянно хапанула воздух, прежде чем продолжила: – Ты совсем рехнулась? Они ж того… живые… это как же – усыплять?!
– А ты их готова у себя дома держать? – ехидно поинтересовалась соседка. – Я-то тоже живая, а на меня Марта кинулась! До сих пор нога болит.
– Ты ж небось пнула ее.
– Ничего я ее не пинала, я тебе кто? Живодерка?!
– А кто ж еще, если усыплять собралась?
– У тебя другие варианты есть? – хмыкнула Надька.
– Можете сами отловить и в приют сдать, – пожала плечами Раиса Антоновна. – Но во дворе – не положено!
– А кто сказал, что они тут живут? – снова ринулась в бой Буханова. – Они вон… из частного сектора забредают. Домашние они!
– В каком-таком месте они домашние? Если ты для котят коробку в подъезде у себя поставила и одеяло им старое выдала, это их еще домашними не сделало!
– Что ж ты злая-то такая, а, Надька? – в сердцах крикнула Клара. – Как тебя только Мишка твой терпит!
Но, видимо, в отличие от Мишки, прораб строительной бригады компании, принадлежавшей «MODELITCorporation» Евгений Филиппыч Тихонов большим терпением не отличался. И потому, когда кто-то позволял себе разинуть пасть на его любимую женщину, он давал в морду. А если уж его возлюбленная вопила не своим голосом на весь двор, то он считал своим долгом, как минимум, пойти и разобраться с обидчиками.
Именно потому и нарушил все правила конспирации, коим они с Кларочкой жесточайше следовали, и на ее зычный голос вылетел из квартиры на первом этаже, наспех накинув куртку на майку и в Бухановых тапках.
– Что? – выкрикнул он густым, как рев трубы, басом. – Кто?
– Эти профурсетки, – рьяно ткнув пальцем в сторону соседки и представительницы коммунальной службы, заявила Клара, – собрались котов усыплять! Это ж додумались, а!
– Вам что? – прорычал Филиппыч, спускаясь с крыльца и угрожающе надвигаясь на женщин. – Жить надоело, что ли?
– Э-э-э! Вы полегче! – отозвалась Раиса Антоновна. – Ничего мы вашей жене не сделали! Мы исключительно по закону!
– Какой жене? – возмутилась Чернышева. – Да спит она с ним, когда мужа дома нет! Не слушайте его, Раиса Антоновна! От котов надо избавляться!
– Я сейчас от тебя избавлюсь, поняла?! А ну обе вон пошли! Чтоб я вас тут не видел!
– Ну это надо же! Нас с нашего же двора гонят! – охнула Надька. – Вот я все Бухану скажу!
– Ты за своим рыльцем лучше последи, – зашлась смехом Клара. – Думаешь, мне рассказать нечего?
– Ты это на что это намекаешь? – охнула Чернышева, хватаясь за сердце. – В отличие от некоторых, я в дом кого попало не таскаю!
– Сгинь, я сказал! – громыхнул «кто попало», подавшись к тупым бабам, посмевшим обидеть его Кларочку. – И котов не трожь!
– Если нам поступит сигнал, будем разбираться! – отрезала Раиса Антоновна.
– Никакого сигнала не поступит. Разве только тот, что на три буквы! – продолжал бушевать Филиппыч.
– S.O.S.? – уточнила коммунальщица.
– Ху... же!
– Да как вы смеете! – пошли пятнами обе честные женщины. – Кларка, уйми своего... палковводца!
– Да я тебя!.. – заорал Филиппыч, уже реально сорвавшись с цепи и рванув к дамам, которые бросились врассыпную не хуже кошек.
– Евгений Филиппыч! – раздалось не так громко, но значительно авторитетнее, в лучших традициях славноизвестной госпожи Хоботовой.
И его реакцию просто надо было видеть!
Прораб моментально изменился в лице, куда только делась вся свирепость! Замер в броске, будто зависнув в воздухе, а после изменил траекторию своего движения и повернулся к милой его сердцу Кларочке.
– Да, Клара Аристарховна? – мягко спросил он, как если бы бросился выполнять команду «К ноге!»
– Иди домой и ставь греть борщ, – отозвалась ласково Кларка и зыркнула на Чернышеву: – А ты, Надька, учти. Доцентик, конечно, не «кто попало», да только Макаровна его в зятья себе приметила, и ваши с ним «чаепития» не понравятся ой как многим!
– Она себе в зятья нового соседа приметила, потому совершенно не понимаю, о чем ты говоришь! – хмыкнула Надька, за рукав уволакивая Раису Антоновну на свое крыльцо. – А чай пить с кем хочется никому не возбраняется!
– Борщ жрать тоже! Так что брысь отсюда! – напоследок рявкнул Филиппыч, и обе дамы торопливо скрылись в подъезде. А он сам повернулся к Кларе и уныло спросил: – И не надоела тебе такая жизнь, Кларочка?
– Бухан без меня совсем загнется, – вздохнула в ответ его сердечная боль.
– Дык я тоже загнусь... Я ж тебя насовсем хочу, навсегда, а выходит, что эти кошелки правы. Живем с тобой как попало... людям в глаза стыдно смотреть.
– Люди пусть за собой следят! – вспыхнула героиня Тихоновского романа, но тут же снова заворковала: – Идем обедать. Еще пироги будут – я тесто ставила. Что-нибудь придумается…
– Придумается, – мрачно кивнул Филиппыч. – Вот бы его цирроз доконал, тогда бы сразу придумалось...
И с этими словами поплелся домой. В смысле – к Бухановым домой.
– Филиппыч! – кинулась за ним Клара. – Не вздумай! Он же как ребенок! Женя!.. Не вздумай ничего, слышишь…
Тихонов слышал. Кроме него Кларины причитания слышала вездесущая мадам Пищик и бесчисленное кошачье братство, довольно начищающее мордочки после еды.
А весьма в скором времени о приключениях Евгения Филипповича услыхали и у него на работе, причем самым скандальным образом, когда в один распрекрасный (в кавычках) солнечный день, наполненный весенней не по календарю, а по причине южного климата капелью и пением птичек во всех пригодных для этого занятия местах, по юридическому адресу строительного предприятия, принадлежавшего «MODELITCorporation», пришла бумага, в которой значилось, что на гражданина Тихонова Е.Ф. заведено целое дело по статье угроз убийством или причинением тяжкого вреда здоровью гражданке Ковтонюк Раисе Антоновне, когда она находилась при исполнении служебных обязанностей на территории архитектурного памятника. Точнее сказать, кроме указания статьи и запроса личного дела, там более ничего не значилось, но остальное разузнали довольно быстро – городок-то маленький.
Шуму было!
Новенькая главная кадровичка (именовавшаяся директором по персоналу) чуть в обморок не грохнулась. Сорока нет. Вся из себя звезда. Энергичная. Дурная. И понятия не имевшая, что Филиппыч – лицо неприкосновенное, поскольку обласкано высшей властью, можно даже сказать – самой наивысшей. Генеральным директором и владельцем контрольного пакета акций вышеуказанной корпорации. Поэтому по собственному незнанию и некоторому скудоумию (ну не додумалась поинтересоваться!) эта перепуганная особа, вопившая на весь отдел, что не позволит, чтобы на предприятии работали уголовники, не придумала ничего лучше, чем уволить бедолагу Филиппыча задним числом.
И вот тут-то попала впросак, поскольку после истории с так и не воплотившимся музеем в башне Гунинского особняка, гендир Роман Романович велел все, что связано с отреставрированным объектом, независимо от ценности информации, передавать ему лично. Контролировал. Держал на карандаше. Тосковал себе втихомолку, как считала его смышленая секретарша, которой он так и не позволил себя утешить. И ослушаться его, даже чтобы притупить душевную боль любимого начальника, она не смела. Потому едва прослышала о судьбе Филиппыча от теток в бухгалтерии, шумно обсуждавших расчет задним числом, тут же рванула к кадровичке за бумагами, после чего водрузила все это безобразие перед Моджеевским и провозгласила:
– Наш Филиппыч в Гунинском особняке тетке из ЖЭКа морду набил!
– Как это морду набил? – опешил вот уж вторую неделю невменяемый начальник и даже снял очки, явив миру совершенно безжизненные глаза, державшиеся открытыми только за счет галлонов выпитого кофе, будто бы он, в самом деле, решил посадить себе сердце. Но тут смекалистая Алёна быстро сообразила, что так дело не пойдет, и вместо эспрессо бодяжила ему американо, щедро разбавляя густую жижу водой, а то и вовсе – молока туда подливала и подсыпала сахар. Поначалу боялась страшно. Прямо до смерти. Но когда в первый раз принесла ему сладкий и слабый кофе с молоком, в его холодных и теперь всегда уставших глазах неожиданно потеплело, и он выпил принесенное, не сказав ни слова. Откуда ей было знать, что в этот самый момент господин Моджеевский вспоминал, что сладкий и с молоком любит Женя.
За прошедшее время он сбросил килограммов пять, дела с аппетитом обстояли не лучше, чем со сном. Но если бессонница его просто мучила, то поесть он забывал, а это уже признаки раннего склероза. Жить стал на работе почти безвылазно. Пару раз придумывал поводы сгонять на Молодежную и поговорить с Женей еще, будто бы ее решение выйти замуж можно было изменить. Если уж она на непонятные отношения Юраги с собственной сестрой глаза закрыла, то что об остальном рассуждать.
Впрочем, именно необходимость раскрыть Жене глаза на этого прохвоста иногда казалась Моджеевскому не худшей причиной снова явиться пред ее ясны очи. Но для этого у него было маловато информации. Во-первых, свистопляска с Юлькиными постами в Инстаграме прекратилась аккурат после Нового года. Ромка проверял. Во-вторых, в более ранней биографии Юраги ничего подозрительного обнаружено не было, а уж Моджеевский-то ее вдоль и поперек изучил.
Кроме прочего, теперь, по прошествии времени, их с Бодькой подозрения уже казались и ему самому нелепыми и надуманными, поскольку Женя точно вела себя так, будто бы Ромкины предупреждения совершенно не имели смысла.
Это странно – быть самым влиятельным человеком в городе, но при этом не иметь возможности увидеть всю картину целиком, а по кускам та выглядела чем-то вроде полотна позднего Пикассо. Вот и приходилось довольствоваться... запросом из полиции.
Словом, Алене повезло. Филиппычу – вряд ли. Это же на Филиппыча уголовщину завели за попытку убийства, а не на нее.
Поэтому она сейчас хлопала ресницами и глядела на обожаемого шефа.
Обожаемый шеф вернул на нос очки и ознакамливался с предъявленными ему документами, включая заявление по собственному желанию, которое Тихонова вынудили написать, и все сильнее прозревал.
– Погодите-ка! – выдал он минут через пять. – Тут же речь только об угрозах! Никто, получается, не пострадал?
– Ну получается! Но сам факт! – печально вздохнула Алена. – Говорят, и свидетели инцидента есть.
– Свидетели – это плохо. Абсолютно лишние люди. Надо бы с ними поработать...
– Мне передать дело Арсену Борисовичу?
– Передайте, а этого удальца, будьте любезны, отправьте ко мне.
– А приказ?
– А приказ, Алёнушка... в печку. Нет у нас такого приказа.
– Как скажете, Роман Романович, – закивала Алёнушка и ломанулась выполнять поручения начальства, весьма довольная тем, что этот робот хотя бы немного оживился. А потом ей прилетело из кабинета: «И кофе сварите! Покрепче! Мне и этому балбесу!» – и она поняла, что радость ее была преждевременной. Посадит себе ее придурок сердце. Точно посадит. А все змея с Молодежной виновата!
Еще спустя двадцать минут господин Моджеевский и две чашки кофе встречали прораба Тихонова в начальственном кабинете. Без улыбки и по всей строгости.
– Ну и как это понимать, Евгений Филиппович?! – рявкнул Роман, из-подо лба глядя на собственного лучшего работника.
– А что тут понимать, – кисло промямлил прораб, усаживаясь на стуле и не глядя на это самое рявкающее начальство. – Все беды от баб, – Филиппыч замялся ненадолго и еще более кисло добавил: – И без них никуда.
Если бы в это время он обратил внимание на физиономию Моджеевского, то имел бы удовольствие наблюдать, как того перекосило. Но с удовольствием не сложилось. И едва справившись с собой, Ромка уточнил:
– Ты ж, вроде, развелся сто лет назад?
– Та-а-а… – Филиппыч махнул рукой и вздохнул. – Встретил я тут… в особняке этом Гунинском. Еще когда забор двигали…
Моджеевского перекосило еще сильнее. Прямо даже передернуло.
– Понима-аю, – протянул он и кивнул для пущей убедительности. – И это ты ее того... этого? Довела?
– Вы что! – вскинулся Тихонов. – Роман Романыч! Бабы – дуры, конечно, но это ж последнее дело! Там другое… Наговорил я всякого в сердцах… Просто, Клара котов любит, а им не нравится. Эта, из ЖЭКа которая, «санитария» орет. А другая стала на мужа Клариного намекать… Кудахчут и кудахчут, ну я и не сдержался. Ай…
Прораб снова махнул рукой и, замолчав, уставился в пол.
– А твоя – это Клара? – спросил Моджеевский.
– Не моя она, – горько проговорил Филиппыч. – Муж у нее есть.
Муж... муж – это плохо. Наличие мужа игнорировать – в некотором роде проблема. Сейчас Роман подобные проблемы очень хорошо понимал. Собственно, и сам страдал почти по тому же поводу. А ведь сдержись он тогда, может быть, сейчас сам был бы... мужем. Черт его знает, как жизнь бы сложилась.
– Ты что же, Филиппыч, свободную себе найти не мог? Нахрена в чужую семью лезть! – постаравшись придать своему голосу хотя бы немного строгости, укоризненно покачал головой большой человек Роман Романович.
– Да если б там семья была! Я б может и не лез. А так… люблю я ее…
Знакомо.
Любит.
– А вот она? – пробурчал о своем Ромка. – Она – любит? Или только видимость одна?
– Ну так! – довольно расплылся в улыбке Тихонов. – Конечно! Там знаете какой характер! Не любила б – не подпустила б! Таких бы собак на меня спустила. Она умеет!
– Да ладно тебе... умеет она! – вскочил Моджеевский со стула и поплелся к окну, за которым продолжалась радостная капель. – Ты, Филиппыч, мужик неглупый, с руками из правильного места. Зарабатываешь хорошо. Вот и вцепилась. Был бы нужен по-настоящему, уже б от мужа ушла. А так обоих при себе держит.
– Не такая она! – решительно заявил прораб – А алкаша своего она жалеет, четверть века не выкинешь на свалку.
– А тебя – не жалеет? Ты, вон, под суд из-за нее угодить рискуешь!
– Да разберусь я с теми курицами, – отмахнулся Тихонов. – То полбеды. Вот Клару уговорить Бухана бросить…
– Реально попадалово... – согласился Моджеевский с чем-то своим, снова задумавшись. – Ты, может, ее свози куда? Побудете вместе, а там она и не захочет к своему возвращаться?
Филиппыч уныло кивнул.
– Дела твои я решу, ты сильно не дергайся, – продолжил выговаривать ему Моджеевский. – И в Гунинском особняке старайся не отсвечивать. А твое заявление по собственному... не было его. Работай дальше, понял?
– Спасибо, Роман Романович, – снова кивнул прораб. – Но я того… Клару не брошу. И если надо – увольняйте!
– Слушай, Евгений! – Ромка повернулся к нему и снял очки. – Я же сказал – не отсвечивай. Где ты тут про Клару расслышал? Просто будь осторожнее, пока делопроизводство прикроют. Кто я такой... чтобы мешать великой любви?
Но если любовь великая, то разве же ей помешаешь?
Видимо, Роман Романович это делал как-то неправильно. В смысле – любил. Иначе как объяснить тот факт, что он неизменно терял тех, кого любит. Единственное настоящее, что у него еще оставалось, – это дети. Да и те из-за развода отдалились и наверстывать было сложно.
За прошедшее время случались моменты, когда он всерьез думал о том, что надо бы сосредоточиться только на них. На Бодьке с Танькой. Ну и на работе. И обычно, когда Моджеевский принимал те или иные решения, его уже трудно было сбить с намеченного пути. Тем более странной выходила текущая ситуация. Он, вроде бы, решил. Он, вроде бы, пытался. Но не получалось.
Потому что даже Женино заявление о замужестве не трогало его в достаточной степени, чтобы забыть о ней навсегда. Она так и не сказала, ни единого разу не сказала ему, любила ли тогда. И как относится теперь. А ведь он спросил ее прямым текстом. Спросил то, что надо было уже давно. Вместо всего того, что наворотил сгоряча.
Одно Роману было ясно – что-то он упускает. Что-то важное. И именно оно, это важное, превращало для него представления о Жене, о жизни, о себе самом в ту самую картину престарелого Пикассо, на которой так и тянет собрать все заново, в правильном порядке. Исправить. Но какой дурак полезет исправлять Пикассо?
– Не такая она! – передразнил Моджеевский Филиппыча, глядя на собственное отражение на стекле, когда уже начинало смеркаться. Жека вот тоже не такая. Знать бы еще – какая. Потому что он совершенно не понимал. В какой момент они съехали на эти параллельные прямые, которые не пересекаются? Или и были всегда параллельными, а он и не замечал, влюбившись как мальчишка. Говорят, нет ничего хуже первой любви. Яркой, бурной, до раздрая. И умирает она болезненно и тяжело. Чепуху говорят. Ромка свою первую любовь и помнил-то с трудом. Ну была девочка, косички светлые. Целовались пару раз, она потом уехала из города, а он для порядку пару недель пострадал. Все. С Ниной у них были семья и слитая, спаянная в детях кровеносная система, от такого легко не откажешься. Как там Филиппыч сказал? Четверть века на свалку не выкинешь? Ну, у них поменьше, и то... болело сильно.
Но то, что творилось с Моджеевским теперь – это ж ни на какую голову не натянешь! Оказывается, когда взрослеешь, любовь отпускать тяжелее. Последнюю любовь – отпускать тяжелее всего, а Ромка отдавал себе отчет, что вряд ли еще когда полюбит.
Так какого ж черта Жека лопотала что-то там про «замуж»?! Или ответ лежал на поверхности, а он все это время его не замечал?
– Не такая! – зло хохотнул Роман, глядя в зеркало заднего вида на собственное отражение, когда рулил в сторону дома, смиряясь с тем, что она – не такая. Не такая, чтобы простить человека, который так с ней поступил. Тем более, если не любит. Тем более, если любит другого. Однажды он уже три года простоял на пороге, когда его не пускали. Знал, как это унизительно. И продолжал стоять.
Сейчас готов был ломиться в дверь, только бы пустили, но, черт подери, как – если она сделала выбор?
– Не такая! – прорычал Моджеевский и выкрутил руль, разворачиваясь на ближайшем съезде. Потому что, мать его, ему надо хоть в чем-нибудь разобраться, иначе у него лопнет голова. И черт с ней с головой – очки жалко. Они не виноваты, что он придурок.
Через двадцать минут Роман припарковался у «Золотого берега». Еще через полторы – ехал в лифте на третий этаж.
Открыл дверь ключом. Вошел внутрь. На тумбочке так и валялись неподаренные Женьке рубины – хоть в мусорное ведро их выбрасывай. Но сейчас ему было не до того. Сейчас его волновал только один вопрос: продолжалась ли переписка Жени с Юрагой. Как скоро они узнали? Может быть, она в тот же день, как он ушел, назначила ему свидание?
Не может такого быть. Не может.
Потому что она – не такая.
Роман быстро прошел в комнату, где так и валялись оставленные сначала ею, а потом им документы, драгоценности и прочее. Все здесь. Все в сохранности. Ничего не забыла, не поленилась сложить в одном месте, разве что не в алфавитном порядке. И чертов айфон, на котором установлено приложение соцсети, в которой эти двое общались. Достаточно просто включить трубу и загрузить его. Посмотреть историю сообщений. И тогда, наконец, все встанет на свои места.
Моджеевский даже руку протянул, чтобы взять телефон. А потом резко отдернул ее. Остановился. Медленно опустился на кровать, как тогда, в Женин день рождения. И еще долго смотрел на всю эту кучу – бумаг, побрякушек и остального. Если она общается с Юрагой, то только потому что она хочет с ним общаться. Если нет – тем более. Как и с ним. Вот и все.
