Текст книги "The Мечты. Весна по соседству (СИ)"
Автор книги: Марина Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)
Пора было исправляться. Хотя бы в чем-то. Даже если ближе его не подпустят.
Словом, он долго еще сидел, перебирая свои черновики в поисках того самого. Когда-то давным-давно сделанного «для себя», но так и не воплотившегося. Сначала не до того было, потом не для кого, и, в конце концов, даже забылось. А теперь... да, наверное, теперь есть. И для кого, и зачем, и время найдется. Ромкино воображение живо рисовало ему участок у моря, и чтобы вокруг магнолии, и Женя, домашняя Женя с чашкой кофе на террасе, и рядом коляска. И чтобы однажды это случилось, ведь каких-то полгода назад все еще было возможно. Как теперь вернуть?
Моджеевский некоторое время разглядывал изображения на экране, примеряясь к тому, что в них изменить, чтобы они больше соответствовали его настоящему. И через несколько минут принялся за работу, чувствуя от этого особую удовлетворенность, какой уже очень давно не испытывал, а теперь думал: неужели все эти годы одиночества, живя, работая, выгуливая Ринго, занимаясь чем-то помимо этого, терял что-то важное в себе, все больше подгоняя собственный облик под шаблоны. И ожидая от других действий, соответствующих сложившимся стереотипам.
А потом появляется такая себе Женя. Встряхивает. Вытряхивает наружу все дерьмо. И после этого как раньше – уже нельзя. Просто не получается ничего как раньше.
Он потому ее потерял, что пытался причесать тем же гребнем, каким причесывал всех остальных. Он боялся позволить ее себе после всего, что было с ним до. Он ошибся. Думал, бумеранг, а оказалось – грабли.
Кстати о граблях. Сад. Им определенно нужен будет сад. Хотя бы небольшой. Он вполне себе вписывался в планы Романа на остаток жизни. А завтра можно спроектировать детскую. Но с этим сложно, когда не знаешь, мальчик у них или девочка.
У них – мальчик или девочка. С ума сойти.
Он сидел над макетом несколько часов, периодически отвлекаясь на еду и на то, чтобы выпить таблетки. Надеялся, что простуда отступала, впрочем, заморачиваться на нее ему было сейчас некогда. Хотелось успеть до конца дня.
И это Моджеевскому удалось. Когда он хотел, то многое мог. Почти все.
И в начале восьмого вечера, когда Женя уже добралась до дома, ей в личку прилетело наконец сообщение от самого неугомонного из знакомых ей олигархов. Еще и с картинками.
«Вот для этого», – обрадовал ее Роман, отчего она едва не подкатила глаза.
Сидишь за ужином, никого не трогаешь, пытаешься читать книжку. И тут – какая честь! – он вспомнил о ее существовании! Женя сперва даже смотреть не хотела, что он там писал, но все же не удержалась. И дошло до нее отнюдь не сразу...
... а уж когда дошло!
«И как это понимать, Моджеевский?» – не то. Стерла.
«Чего ты от меня хочешь? Это новая подачка?» – нет, она примерно представляла себе, что он ответит, если для чего-то поставил себе цель помириться.
«Оставь меня в покое, пожалуйста» – вроде бы, и ничего. Но рука отправить не поднялась.
И Женя вскочила с места, забегав по кухне, в несвойственном ей возбуждении. Хорошо еще, что папа не видел, запропав в мастерской – какую-то новую коллекцию готовили.
Сил оставаться в спокойствии не было. Это странно. Так странно – одновременно чувствовать и бешенство, и обиду, и тоску, и любовь. Все сразу. Все перемешано. Почему-то иначе с этим мужчиной у нее никак не получалось с самого первого дня. О, она прекрасно помнила времена, когда ее доставали его бесконечные свершения, от которых проблем было больше, чем положительного результата. Она сознавала, что когда-то всерьез опасалась каждого следующего его шага – те неизбежно приводили к хаосу в ее жизни и в жизни окружающих.
Она помнила и собственные сомнения в том, что ей действительно с ним по пути. Помнила, как далеки они были друг от друга после нелепо окончившегося отпуска в Италии и особенно – после Роминой командировки в Мюнхен. Немалую роль в этом сыграла и его бывшая жена, и ее увлечение Артом от одиночества. Ведь ей тогда и поговорить было не с кем.
Но еще Женя знала, что никогда и ни с кем не смеялась так, как смеялась с Ромкой. И никто не умел быть таким очаровательным, каким умел быть он, когда хотел. И ни в чьих объятиях не оказывалось так тепло и надежно, как в его. И никто не способен был так быстро и... правильно решать проблемы, как он. И дело тут не в его статусе, не в его деньгах. Просто... он все это мог, знал как, понимал, что для этого нужно делать. При любом раскладе. Решительности Моджеевскому было не занимать. И горячности. И способности рубить с плеча.
Он защищал тех, кого считал своими. Он мог заслонить от целого мира. Он мог быть почвой под ногами. Он и для нее ею стал.
Что же тут удивительного, что она так сокрушительно, как подкошенная, упала, когда он все это у нее отнял, расплатившись? Отнял себя в один миг. Вот такого – шумного, взрывного, постоянно движущегося, даже когда ей хочется посидеть в тишине.
Теперь ей не сиделось. Она бродила по комнатам, собирая разбросанные то там, то тут вещи и складывая их – что-то в шкаф, что-то в комод, что-то в стирку. Зачем-то протерла пыль – вечер понедельника самое время для этого, ага. Полила цветы.
А потом оказалась на балконе, кутаясь в старое пальто, и глядела на Ромкины окна, пытаясь хотя бы немного разобраться в себе, понять, что со всем этим делать. В его спальне – она ее безошибочно нашла – горел свет. Значит, он там. Впихнул ей как подачку, а теперь там. И еще изображения дома в ее телефоне, в которых четко угадывалось, каким этот дом будет.
Как ему снова поверить? Можно ли ему снова поверить?
Что тогда случилось? Что-то же случилось! Она и в тот сентябрьский вечер это чувствовала.
Что так сильно его скрутило, что он ушел? Что она такого могла сделать? Надо ли ей это знать? Хочет ли она это знать?
Женя судорожно перевела дыхание и нырнула назад, в комнату. Не чувствовала ни холода, ни сырости. Только бесконечную усталость. А ведь и правда – еще только понедельник. Вернулась на кухню. Взяла в руки телефон. Положила ладошку на живот, в котором велась активная вечерняя жизнь. Первые шевеления она стала чувствовать больше месяца назад. Сначала даже не поняла. Сейчас точно знала. Немножко внутри, капельку под пальцами. С каждым днем – все ощутимее.
Хмыкнула.
Стерла написанное и быстро набрала:
«Ты об этом мечтаешь?» – это и отправила, представляя себе, как он хватает трубку, едва только раздался звук уведомления.
Была недалека от истины. Роман уже думал, что ответа не будет, когда тот пришел. Даже всерьез размышлял над тем, что прямо сейчас ей позвонит и спросит, что она думает об этом. Держался лишь потому, что боялся, что начнет орать. На Женю нельзя орать. Никогда больше. Довольно безобразной сцены у университета.
А тут вдруг вопрос. Странный такой. И вполне в ее духе. Об этом ли он мечтает.
Черт возьми! Откуда он знает, о чем мечтает? Ему некогда мечтать, когда столько дел! У него Женя, двое детей с третьим на подходе, «MODELIT», собака, бунтующая Лена Михална, благотворительные проекты и куча такой чепухи, какая никому и не снилась.
А хочет он рядом с собой только ее! Эту женщину-девочку, которая будто бы так и не повзрослела. У которой столь многое в первый раз. Которая... не боится мечтать.
Роман сглотнул.
Откинулся головой на подушку.
Заставил заткнуться все голоса, наперебой орущие в его голове варианты ответа.
И написал:
«Да, об этом, с садом и у моря. И чтобы был небольшой причал, только наш. Сейчас тут ничего не понятно, но мне кажется, что остальное можно дорисовать».
«Это ты сам проектировал?»
Нет, блин! С Норманом Фостером!
«Сам, конечно. Если помнишь, у меня диплом архитектурного валяется».
«Помню. Красиво получилось».
«Правда нравится?»
«Правда. Нравится. Наверное, будет хорошо, если получится его построить».
«Не если, а когда, Женя. Ты же знаешь».
«Еще бы!» Отправить. Женя усмехнулась. Еще бы она не знала! Никаких «если» в случае Романа Моджеевского быть не может.
Она прилегла в постель. Моджеевский перевернулся набок. Обоим казалось, что они не одни сейчас.
«Мне пора спать, у меня режим)))» – от нее.
«Конечно, ложись! Ты хорошо себя чувствуешь?» – от него.
«Да, все в порядке. А ты? Как твой грипп?»
«Мне лучше, но работу на этой неделе точно прогуливаю».
«Можешь себе позволить. У меня Горбатова».
«После вашего новогоднего корпоратива даже я ее побаиваюсь. Хотя все оставить на Фролова тоже страшно».
«За неделю не развалит. Алена твоя не позволит».
«Она не моя. Все еще ревнуешь?»
«Иди нафиг, Рома!»
«Тебе тоже спокойной ночи».
Но какое спокойствие от ночи, когда оба смотрели в потолок и испытывали тот волшебный подъем, о существовании которого, кажется уже и забыли. Этот подъем назывался словом «надежда». Они оба впервые за долгое время начинали надеяться, каждый на свое, но все же каждый – на одно и то же. Потому что ни для одного из них без другого счастье уже возможно не было.
Думали, спать не смогут. И сами не заметили, как уснули. Крепко, сладко и до самого утра.
А утром он всполошился. И всполошил ее.
Аккурат за завтраком Женя получила вопрос прямо в лоб:
«А ты хотела бы дом?» – как если бы его подбросило на месте от осознания, что никогда не спрашивал о том, чего она хочет. А он и правда не спрашивал – он ставил перед фактом. Всегда, с самого начала.
И вдруг сподобился спросить. Опомнился. Именно в тот момент, когда мог решать только для себя, но никак не для Жени.
Она долго смотрела на экран, раздумывая и сознавая, какой это шаг с его стороны, если дошло то, что так долго не доходило. Впрочем, жить задним умом всегда было одним из Роминых характерных, хотя и неприятных качеств.
Кто же в своем уме не хочет дом, если есть возможность его содержать? Разве не очевидно?
Но вместе с тем, ответь ему сейчас несомненное «да» – что это будет значить? Что она капитулировала? Что отныне они снова вместе? Сейчас, когда она и правда не знала, сможет ли его простить и жить так, как будто бы ничего не случилось?
Какой прогресс в сравнении с тем, что было еще три-четыре дня назад. Тогда она даже возможности подобной не рассматривала!
И все же, пока червячок сомнения все еще продолжал кромсать ее бесконечное желание рвануть прямо сейчас к Роману, она не нашла ничего лучше, чем написать в ответ:
«Мне есть, где жить».
В высотке на другой стороне дороги весело хмыкнули.
Моджеевский тоже завтракал. Только и правда, в отличие от Жени, никудашечки не собирался. Ну и что, что температура прошла, как не было? У него эта... реабилитация. Сопли-то все равно текут. Вот и нефиг его трогать. Фролов в телефоне, конечно, выл сиреной и наяривал по каждому поводу, но Ромка лишь пожимал плечами и выдавал: «Вы должны быть хотя бы немного автономнее! А если я завтра слягу или вообще помру?»
Хотя, по правде сказать, вариант типа «помру» им не рассматривался ни под каким ракурсом. Ему еще жениться, рожать и воспитывать ребенка. Из Богдана лепить президента компании, из Танюхи – мало-мальски приличную девушку. Столько дел. Планов. О столь многом он мечтает.
Роман улыбнулся и набил на клавиатуре:
«Это я помню. Но можно и подумать немного над улучшением жилищных условий».
«Тебе надо – ты и думай» – не замедлила ответить Женя.
И он думал. Очень много и очень обстоятельно. Обустраивая помещения, придумывая расположение в доме детской, размышляя над тем, что его старшим тоже нужны комнаты – будут же они приезжать. Сейчас так. Потом со своими семьями.
Следующие несколько дней он тем и занимался. Ваял. Думал об участке. Позвонил в знакомую контору, поставил задачу, чтобы ему подобрали несколько вариантов. Когда поправится до конца, будет выбирать. Будут выбирать. С Женей. Если только она его простит.
А потом вечерами напролет, когда она возвращалась с работы, а иногда и во время нее, они болтали в мессенджере. Он сбрасывал ей свои наработки. Она отвечала, сперва сдержанно и немного огрызаясь, но постепенно увлекаясь его идеями.
Да и как ими не увлечься? Среди всего хаоса, что он творил теперь с ее чувствами, очень ясно выделялось одно и самое главное: понимание того, что ей очень хочется снова ему поверить. И все это лишь вопрос времени. Потому что Моджеевский не оставит ее в покое, теперь уже не оставит. Раньше надо было бежать – хоть с Юрагой в Канаду.
А сейчас, вместо этого, она зависала в чате, разглядывая его макеты, наброски, эскизы. Задавала вопросы и избегала по мере возможности главного – мыслей о том, что это для их семьи.
У них вновь наступил период бессонниц. Только теперь уже совсем по другому поводу. Они – разговаривали. Это странно – находиться через дорогу друг от друга и общаться исключительно в чате. Иногда переругиваться. Иногда – прислушиваться. Иногда – просто рассказывать о чем-то. О себе, например.
То, чего ни один из них раньше не знал.
Таша с подозрением относилась к переменам в Женином настроении.
Рому – никто на работе и не видел. Алена страдала в одиночестве и все пыталась проникнуть к нему, в надежде вдруг что-то надо. Фролов норовил привезти документы на подпись. Этих он посылал.
А потом, безо всякого предупреждения и среди дня заявился Коваль – проверять, дышит ли еще его начальство, и выгнать бывшего майора вооруженных сил Ромка не решился.
– У меня только яичница есть и сыр, – совершенно серьезно заявил отшельник Моджеевский, встречая дорогого гостя.
– Я не жрать пришел, – заявил Арсен, вваливаясь в квартиру. – Живой?
– Я не из тех, кого способны доконать сопли. Тебя из офиса подослали в разведку?
– Я и сам себя могу в разведку отправить, – отрезал Коваль и спросил: – Что происходит?
– Точно яичницу не хочешь? С сыром!
– Не хочу. Не увиливай. Ты неделю в офисе носа не кажешь. Это не про тебя. Поэтому спрашиваю еще раз: что происходит?
Моджеевский вздохнул. Борисыч имел привычку заниматься воспитанием окружающих, когда не просят. И при сложившихся между ними отношениях Роман чаще отмахивался, но не пресекал. Сейчас же Арсен лез туда, куда он вообще никого не хотел пускать, пока оно еще неопределенно и неустойчиво.
Потому он лишь развел руки в стороны и заявил:
– Ну лично я голодный, мне обедать пора, потому пошли на кухню. Будешь смотреть, как я стряпаю.
Что Коваль и сделал, расположив себя на диване с твердым намерением продолжить допрос.
– Какого хрена ты вернулся в эту квартиру?
– Хорошая квартира, – пояснил Роман, вынимая сковородку и ставя ее на плиту. – До работы отсюда куда ближе, чем с дачи. Мне удобно!
Одновременно с этим в его кармане пикнул телефон. Он дернулся на звук и посмотрел на входящее сообщение.
«То есть вместо обыкновенного чердака ты планируешь мансарду?»
Роман расплылся в улыбке от уха до уха и принялся набивать ответ.
– Кто хозяин этой квартиры, Рома? – уточнил главный корпоративный безопасник, с любопытством наблюдая физиономию начальства.
– Фактически – я, – отмахнулся Моджеевский. «На отцовской даче была, мне нравилось. Сейчас там Бодина комната».
– Ты выкупил у нее обратно?
– Зачем? – кажется, совершенно искренно удивился Роман. – Она ж пустая.
– Тогда эта квартира фактически все еще ее, – фыркнул Борисыч и перешел в наступление. – Ты идиот? Опять на те же грабли? Тебе баб мало? Или особенный кайф ловишь, когда тебя имеют?
Роман положил телефон на столешницу и очень серьезно посмотрел на Арсена. Внутри царапнуло. Царапнуло сильно. Ему не нравилось услышанное, и он еще очень хорошо помнил, какую именно роль, хоть и по его собственному поручению, начбез сыграл во всем случившемся почти полгода назад. Господи, полгода уже. Весна наступила, а последствия помутнения его рассудка все по башке бьют.
– Ничего я не ловлю, Борисыч, – заговорил он. – Мы ошиблись тогда. Я ошибся. Женя не жила тут ни дня, просто оставила все скопом, вместе с подарками. И ушла в квартиру отца. Плевать ей на это все, понимаешь? Она даже продать это все не попыталась. И если бы я не просек, большой вопрос еще, что бы эта дурёха с налогами, с коммуналкой делала при таком отношении к жизни.
– Ясно, – кивнул Коваль. – Совсем она тебе мозги запудрила. Молодец! У нее хорошо получается. Прикидываться простушкой, давить на жалость, привязать ребенком. Он хоть твой, Рома?
– Вот сейчас заткнись, – рыкнул Моджеевский, заставляя себя не вспыхивать, как обычно. – Мой он. Она мне не хотела говорить. И если бы не этот псих с улицы, я бы и не знал, понимаешь? Я, по-твоему, почему здесь торчу которую неделю? Потому что она меня к себе не пускает. Она – меня, ясно?
– Ясно. Она грамотно работает. А ты все-таки идиот. Собственно, то, что ты торчишь здесь которую неделю, именно это и подтверждает.
– Каким именно образом? – осведомился Рома.
– Ты делаешь то, что выгодно ей, – нехотя пояснил Арсен. – К чему ей довольствоваться малым, если она сможет оторвать еще больше?
Телефон вновь пиликнул. Роман вздрогнул и глянул на трубку.
«А мы в детстве лазали на наш чердак, играли там. Под крышей казалось таинственно и ужасно интересно. Наверное, все дети любят повыше».
Ну к черту! Какая же это все чушь! Он правда верил?
«А я высоты боюсь. Как раз с детства. Потому не выше трех этажей. И не смейся, пожалуйста».
Только после этого Моджеевский снова посмотрел на Арсена. И вдруг улыбнулся:
– Так вот почему ты так ни с кем и не ужился.
– Речь не обо мне.
– А я не хочу постоянно, всю свою жизнь ждать подвоха от женщины, которую люблю. По-твоему, что? Дурь это? Чокнулся на старости лет и в любовь ударился?
– На то и похоже, – громыхнул Борисыч. – Ты очевидные вещи игнорируешь! Почему не позволил мне пробить того клоуна? Боишься, что правда окажется не такой, как ты себе нафантазировал? Ты же всегда был реалистом. Что ж тебя так торкнуло?
– Да я и есть реалист! – повысил голос и Моджеевский. – И, в отличие от тебя, пытаюсь оценивать ее объективно! Именно ее, а не шаблон, в котором все это время жил! Ты реально всех баб так судишь? Вообще всех? Включая свою нынешнюю?
– Не всех!
– А! Ну да! Нина святая!
– Ну уж явно не эта твоя.
Роман зло хохотнул и отвернулся. Телефон молчал. Жрать – хотелось жутко. Лучше б они с Арсеном забухали, как в нормальные времена, чем вся эта чушь, из-за которой руки чесались долбануть старого друга. Но жизнь показывала, что даже забухать вместе у них все меньше поводов.
Вышвырнуть его – не вышвырнешь. Он столько обо всех Ромкиных потрохах и внутренностях знает – потом в жизни не отмоешься. Но ведь это именно он, Моджеевский, помог ему на ноги встать. Его усилиями сейчас у Коваля даже собственная охранная фирма имеется. Шустрит мужик, зарабатывает. Бога ради, но как бы там ни было, а войны лучше избежать. Даже если тянет этому идиоту зашоренному сейчас морду начистить. А в действительности чистить ее только себе…
– Знаешь, – заговорил наконец после долгих раздумий Роман, – давай договариваться на берегу. Что бы дальше со мной ни было, и чем бы ни обернулось... это тебя не касается. Я понимаю все про твои стереотипы, и работа у меня явно на это повлияла, но Арсен... – он скрежетнул зубами, – условимся так: либо ты принимаешь Женю вне этой чухни, которую тебе твой жизненный опыт и чутье подсказывают, и понимаешь, что она есть... и будет... либо расстаемся полюбовно. Ты остаешься при своем, но ко мне больше отношения не имеешь. Я против тебя в жизни слова не скажу. По доброй памяти буду даже рекомендовать знакомым. Но безопасника поищу другого. Вот такая перспектива. Достаточно доходчиво?
– Достаточно, – отозвался Коваль после некоторых раздумий и поднялся. – Твои заботы. Но учти, я тебя предупреждал. И если она тебя кинет в компании со своим клоуном, разбирайся сам.
– Разберусь, Арсен. Мы на то и мужики, чтобы за свои поступки отвечать. Может, все-таки будешь яичницу? Еще омлет могу... или тосты?
– Приятного аппетита, Рома.
На том визит вежливости был окончен. Моджеевский отправил дорогого гостя восвояси – в смысле в офис, а сам и правда взялся готовить. Чат с Женей молчал. Наверное, работает, упрямица. Но пора было начинать учитывать ее желания. И ее упрямство. И ее всю, целиком, какая есть. И еще в один из дней, когда ми́нет риск ее заразить, сунуться к ней и выяснить все до конца. Потому что ну сколько уже можно?!
«Ты серьезно боишься высоты?» – в обеденный перерыв решила выяснить все до конца и Женька.
«А я не рассказывал, что ли?»
«Нет».
«Ну ок... короче, мне было восемь лет, когда я на спор влез на трубу котельной...»
Когда рождается новое
Мы уже говорили об этом на первой странице, но и теперь, на сто какой-то, возьмем на себя смелость напомнить нашим читателям (не потому что сомневаемся в их памяти, а исключительно ради красоты текста), что для начала любого романа весна – наиболее подходящий среди всех прочих сезонов.
И на то есть свои причины, на наш взгляд, довольно веские, ведь весна – это время, когда рождается новое или пробуждается к жизни старое, но самое важное. И от весны до лета рукой подать, тогда как путь от осени до марта – бесконечен не по календарю, а по ощущениям.
А еще весна – это время безумств, даже если котики распуганы, а великовозрастный и седоватый Ромео вовсе не карабкается в окно третьего этажа по пожарной лестнице или водосточной трубе. Этот Ромео боится высоты, только-только очухался после болезни и стоит у ворот Гунинского особняка на улице Молодежной. Стоит недавно, глядит, как в каких-то тридцати метрах от него в природном обрамлении цветущего миндального дерева самая восхитительная из всех Джульетт, его собственная Джульетта Андреевна, очаровательно беременная его ребенком, ведет чинную беседу со своей соседкой, местной Жанной д'Арк.
Ромео не прислушивается. Ромео готовится войти. Войти бесповоротно. Войти, чтобы остаться с ней на весь остаток жизни, сколько бы ему ни было отмерено. И пусть бы только бабка куда-то делась с дороги, потому что совсем не так Моджеевский представлял себе их с Женей встречу.
Он шел на поправку медленно, но верно, бесясь от того, что ни на что не годен, и пытаясь использовать убегающее от него время с пользой, пока наконец не выздоровел окончательно. Чертов грипп отыгрался на нем в этот раз за все бесцельно прожитые годы, полные бычьего здоровья и некоторых излишеств.
Зато за эти дни он по фотографиям от своего агента выбрал несколько участков для возведения будущего Моджеевского поместья, и надо было лишь окончательно остановиться на самом подходящем, но это он планировал сделать с Женей, если...
... если, мать его, он сейчас ее уломает.
И это самое слабое место в его стратегии, потому что он с трудом представлял, как уламывать будет. Они ведь так и не вернулись к вопросу обсуждения их отношений, и каждый старательно избегал этой темы, будто бы ею можно обжечься, а они оба только-только начали приходить в себя. В остальном – общались как друзья с легким намеком на флирт. И это было слишком мало, чтобы Роману казалось достаточным.
Настолько мало, что вот прямо сейчас до него доносится скрежещущий голос Антонины Васильевны, вещавшей на весь двор отвратительнейшую сентенцию из всех, что Моджеевский когда бы то ни было слышал: «Вот из Гарика отличный бы папаша получился!»
Какой-такой нахрен папаша?!
Для кого папаша?!
Для его, Моджеевского, ребенка – папаша?!
То есть к ней по-прежнему через претендентов не пробиться?!
Интересной жизнью живет милая его сердцу Джульетта Андреевна, прямо сейчас зашедшаяся смехом, отчего у Романа как-то сразу на душе стало и светлее, и теплее, и именно поэтому же он не слышал Жениной реплики, но ему вполне довольно было того, как недовольно поджала губы старуха, что заставило его даже кивнуть самому себе: мол, знай наших!
– Не хочешь Гарика? – посчитала нужным уточнить Антонина Васильевна.
«Не хочет», – удовлетворенно констатировал про себя господин Моджеевский.
– А есть еще варианты? – донесся до него Женин веселый голос. Вот чума. Варианты ей подавай.
– Ну а сосед наш новый! Как на тебя смотрит! Я такой голодный взгляд только у дуры Марты и видела!
Это она про Юрагу, что ли? Так свалить уже должен был, мать его, за буго...
Додумать эту мысль Роман не успел. Далее все происходило слишком быстро, а он только после гриппа! Да и возраст не тот.
Одновременно с кошачьим воем откуда-то из окон раздался угрожающий вопль: «Где топор?! Ты, гадина, куда топор дела?!»
Орал, несомненно, мужик. Женщины на крыльце испуганно переглянулись, о чем-то почти по-птичьи заклекотали, Женя вся собралась в напряженный комок, а Антонина Васильевна принялась увещевать, что ничего, мол, страшного.
«Зарублю обоих! Топор где?» – еще более устрашающе понеслось по улице из окна, кажется, точно на первом этаже, аккурат у Жениного подъезда. Моджеевский же тоже подобрался.
– Надо ж сделать что-то! – выкрикнула Женька.
– Да не зарубит он никого! – запричитала Антонина Васильевна. – Это ж Бухан, он и мухи не обидит.
И тут из окна с треском и звоном пополам полетела табуретка, рассыпая вокруг себя стекольные брызги. Женя взвизгнула, а старушка сориентировалась куда быстрее ее и уж точно куда быстрее Моджеевского, отпихнув беременную соседку в самый дальний угол крыльца под козырьком и продолжая что-то кричать, но ее было совсем не слышно из-за визга, доносившегося из нехорошей квартиры.
В следующую долю секунды Ромка отмер.
Цветы в его руках – целая корзинка подснежников – полетели нахрен. Практически в один скачок он оказался возле Жени, отчего она встрепенулась, но не глядя на него продолжала рыться в сумке. Бабка куда-то подевалась. И Ромка, едва сдерживая себя, выдохнул:
– Цела?
– А я так надеялась провести спокойный вечер, – вздохнула Женя и подняла, наконец, голову. Телефон так и не нашелся, но она, кажется, уже и забыла, что именно искала. Моджеевский просто кивнул, понимая, что с трудом сдерживает желание немедленно начать ощупывать ее на предмет возможных травм, и пофигу, что табуретка пролетела мимо. Его взбесила сама ситуация – какого черта возле его Жеки в принципе летает чужая мебель?
«Клара, стоять!» – снова заорал невменяемый голос в окне, а следом завыла баба:
«Помогите!!! Убиваю-ю-ю-ют!»
И Ромка дернулся к подъезду, на ходу выкрикнув:
– Квартира какая?!
– Седьмая… Ты куда? – опомнилась Женька и рванула за ним.
– Туда! – махнул он рукой, и одновременно с этим движением в его голове очень точно сработал практически математический алгоритм, в результате чего он выдал: – Это ж моего Филиппыча Клара?!
Женька булькнула в ответ что-то неразборчивое, но идти за Романом к Бухановым не рискнула – нашла себе место под лестницей. Думать было некогда. Моджеевский, оказавшись перед дверью на секунду застыл – ломать, что ли. Но как ни странно, та поддалась, едва он за ручку взялся. Она часто бывала открыта. То Бухан по пьяни с замком справиться не мог, то сама Клара выскакивала в подъезд подкормить котиков.
В лицо ему ударил запах чего-то ядреного, кислого, неприятного – хоть нос прячь. Но в ту минуту было не до брезгливости. Он вбежал в прихожую, торопливо оглядываясь и пытаясь сориентироваться в какофонии звуков. Справа что-то орало и вопило – похоже на телевизор. Слева раздавался разъяренный мужской голос и женский плач. Туда он и помчался, цепляясь за какие-то предметы, попадавшиеся ему по пути.
Происходило все на кухне. Бухан повалил супругу на пол, что было априори не так просто ввиду ее немалого веса, и теперь колотил кулаками ее лицо, а она пыталась от него закрыться руками. Скверно выходило у обоих. Через мгновение в самую гущу этой кучи-малы влетел Моджеевский, хватая престарелого алкаша за шиворот и оттаскивая от Клары.
– Да твою мать, ты кто такой! – воспротивился Бухан, взмахнув обоими кулаками и пытаясь вырваться. Вполне успешно. В Ромкиных руках осталась одна Бухановская олимпийка. Кларка безрезультатно пыталась подняться, а теперь ее разъяренный муж быком смотрел на Моджеевского, едва ли понимая, кто перед ним.
– Мужик, давай по-хорошему! – применил чудеса дипломатии Роман. – Разве это дело – бабу бить?
– Ты с ней тоже, с сукой, спишь?! – прорычал обманутый Бухан.
– Коленька! Христом прошу, перестань! Я даже не знаю, кто это! – запричитала Клара, из-за слез не видя, кто тут вошел собственной персоной. В ответ в нее полетел стакан, который Бухан швырнул, схватив со стола.
– Молчи, тварь! Убью обоих!
Словом, определенно запахло жареным. И видит бог, Моджеевский этого не хотел. Но уже через минуту они с этим проспиртованным телом покатились по полу, усыпанному осколками, вдохновенно мутузя друг друга кулаками – не на жизнь, а на смерть.
Между тем, прошвырнувшись по квартирам и так никого и не найдя, баба Тоня, шаркая, сбегала вниз по лестнице, пока не оказалась перед Бухановской квартирой, где и заметила Женю.
– Ты чего тут стоишь? – гаркнула она. – Ты полицию вызвала?
– Полиция! – пискнула Женька и снова сунулась в сумку. На этот раз телефон нашелся сразу.
– Э-э! А там кто? – покосилась баба Тоня на распахнутую дверь. Все, что происходило вне ведения Антонины Васильевны, заранее ее не устраивало.
– Там? – Женя снова зависла, но вдруг нервно рявкнула: – Рома там!
И, разблокировав экран, ткнула пальцем в контакты.
– Какая еще Рома? – охнула баба Тоня.
– Моя! Рома…
– Батюшки, святы великомученики! – ошалела главная красноармейка дома на Молодежной, до нынешней поры верная идеям мировой революции, и снова гавкнула Жене: – Тут стой!
После чего прошаркала в квартиру Бухановых и безошибочно определила местом сражения кухню. Клара лежала на полу то ли без чувств, то ли от ужаса. Моджеевский прижал Буханова к стене за грудки и упоённо лупил по морде. Телевизор в комнате вещал прогноз погоды в разных районах страны.
Верно оценив ситуацию, Антонина Васильевна крякнула и побежала обратно к Евгении, решив ее обрадовать:
– Твой доходяга пока держится! Но против Бухана – больно тощий! Пойду гляну, может, Васька дома!
У Женьки от ужаса округлились глаза, и она сунулась было к соседской двери, но оказалась ухвачена за пальто госпожой Пищик, заоравшей ей в лицо:
– Сдурела? Они и тебя сметут, а ты беременная! Тут, говорю, будь! Я через минуту приду!
Женя всхлипнула, послушно кивнула и не нашла ничего лучшего, чем снова ретироваться под лестницу.
– Вот беда с вами, с молодыми! – всплеснула руками Антонина Васильевна и помчалась в соседней подъезд, в надежде, что бузотер Василий нынче в адеквате и придет на помощь олигархическим, прости господи, силам в лице Моджеевского Романа Романовича. А еще через мгновение из Бухановской квартиры раздался визг Бухановой:
– Да ты что ж делаешь! Ты ж его убьешь! В тюрьму захотел?!
От знакомого почти с самого детства Кларкиного баса, в котором сейчас угадывались непривычные истеричные ноты, у Жени в душе похолодело. Она вздрогнула, и сама не поняла, как оказалась в логове Бухановых. Не иначе кто-то в спину толкнул. Но остановиться уже не могла, ноги сами понесли ее на побоище, где ее глазам с расширившимися зрачками открылась следующая картина.
