Текст книги "The Мечты. Весна по соседству (СИ)"
Автор книги: Марина Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
Что толку смотреть в прошлое?
Он бы вообще больше никогда не оборачивался. Что толку смотреть в прошлое? Что толку его ворошить? Он однажды так долго и смотрел, и ворошил, что даже не понял, когда все успело закончиться с Ниной – что оставалось любовью, а что – лишь памятью о ней. И как знать, может быть, и с Женей складывалось бы совсем по-другому, если бы он больше не оглядывался назад, уже по привычке. Впрочем, каждый божий день Роман Моджеевский все более упрямо внушал себе мысль, что жалеть тут не о чем. С чистого листа бы не получилось, а значит, все складывается так, как должно.
Если бы только она ему не снилась! Навязчиво и неотступно!
Нет, первый месяц миновал в его желании швыряться предметами в окружающих людей днями напролет, и потому ночи представлялись наименьшей из проблем, но чем больше проходило времени, тем заманчивее становились его сновидения и тем отвратительнее казалась его реальность. Там, в этих снах, он видел Женю, как в последнее утро, когда собирался выйти за дверь. Он прижимала к подбородку воротник халата, сонная и домашняя, и произносила снова и снова фразу, которая не давала ему покоя: «Спасибо, что оставил наше только для нас». Что она имела тогда в виду? Что, мать ее, она тогда хотела ему сказать?
Наверное, именно для того, чтобы узнать, он и медлил раз за разом, не уходя за порог. Просто ступал к ней – и оставался рядом навсегда. Потому что сама жизнь должна была научить его, что эта невозможная, неразгаданная им женщина – его женщина – имела в виду.
Потом Роман просыпался, возвращался в свой мир и снова начинал себя убеждать, что эти неправильные чувства в прошлом, хотя все в нем тому противилось, будто бы он сумасшедший, а Женя вот-вот войдет в комнату и пожелает ему доброго утра.
Моджеевский в этой связи становился все более замкнут. И от этого окружающие считали, что он попросту слетает с катушек и приближаться к нему опасно, хотя вообще-то за весь ноябрь он даже не наорал ни на кого ни разу. Ну так, чтобы душу отвести.
Декабрь застал Моджеевского врасплох. Из теребящих его снов Женя перекочевала в реальную реальность. Не в том смысле, что перекочевала сама – кто бы ей позволил? Роману, конечно, было плохо, но чувствовать себя лохом – тоже радости мало. Какая-то гордость у него имелась.
Однако обстоятельства складывались таким образом, что мозг то и дело вырывал из рутинных дел именно те, которые напоминали ему о Женьке.
К примеру, по утрам Лена Михална, стала часто готовить булочки с черничным джемом, именно такие, какие нравились его бывшей невесте. И неважно, что Бодька готов был продать за них душу дьяволу, так любил их сам. В сознании Ромки это были Женины булочки. Жуткое на самом деле чувство – только что он стоял прямо перед любимой женщиной в собственном сне, а потом просыпался – и на весь дом пахнет выпечкой с черникой.
В глубине души Моджеевский был уверен, что таким образом Лена Михална ему мстит. Она вернулась довольно нехотя и только на три дня в неделю, заявив, что пора воспитывать в этом неблагодарном семействе хотя бы немного самостоятельности. Единственный аргумент, который подействовал на нее, это что Богдан теперь живет с отцом и его надо чем-то кормить. Лена и кормила. Принципиально – только Богдана и Ринго. Роману за прошедшие пару месяцев даже кофе не сварила ни разу. Искать другую домработницу Моджеевский не хотел – тоже принципиально. Потому что он очень тяжело отвыкал от одних людей и привыкал к другим в близком кругу общения, который не касался бизнеса.
Так и жили теперь мужским коллективом – Ромка, Бодька и Ринго. Пришлось вспоминать молодость, когда он даже стрелки на брюках гладить умел.
Однажды о Жене напомнила Нина. Вряд ли нарочно. И вряд ли вообще хотела бы каким бы то ни было образом тыкать в него несложившимся браком в свете всего произошедшего.
Сначала она месяц молчала после его дня рождения, потом Бодька от нее уехал, и это стало поводом для того, чтобы прервать молчание. Впрочем, теперь тон их общения изменился, вернулся к изначальному, холодноватому, отстраненному... иногда язвительному, если Нина бывала не в духе. Она спрашивала о сыне, периодически предлагала тому вернуться. Сдержанно отвечала на вопросы Романа о Тане, которая, впрочем, когда ей было что-то нужно, звонила сама. Можно было бы считать, что они отмотали назад время и никакой Евгении Малич и его намерения на ней жениться не было, если бы не присутствие Богдана на даче. И если бы не полное равнодушие Моджеевского-старшего к бывшей жене. Раньше ее язвительность его ранила, теперь были проблемы посерьезнее.
К зиме Нина, чувствуя, что он стал совсем чужим, вышла из берегов. Была годовщина их брака, и она решила его по этому поводу поздравить. Естественно, не вполне трезвая. И конечно, совершенно бесшабашная по этому поводу. Пожелала, чтобы все у него было шоколадно. Потом поинтересовалась, любит ли он шоколад. Потом добавила, что даже не знала, что он так любит шоколад. И еще, чтобы темная полоса в его жизни была связана только с ним. С шоколадом.
«Жаль, что твоя великая любовь оказалась не такой уж большой любительницей сладкого!» – напоследок заявила Нинка, рассмеялась и отключилась. Роман еще долго прижимал телефон к уху и не мог убрать его в сторону. На том конце женщине, с которой он прожил двадцать лет, было плохо.
Впрочем, ему тоже было дерьмово. Удар Моджеевский принял для себя. Он не знал, как это чудо сотворил его пресс-центр, но после скандала с мулаткой (угораздило же) трепали их имена недолго, а Женю, насколько он знал, вообще не трогали. Нина же решила, что Евгения Малич бросила его после измены. Все так решили. Роман не стал разубеждать. Быть накрытым волной всеобщего осуждения ему как раз не привыкать.
Но так хотелось знать, как Женя отреагировала на всю эту грязь? Как-то же должна была! Ведь невозможно, чтобы было прямо-таки все равно. Если уж его самого потряхивало от того, во что вляпался!
Но тишина между ним и Женей никогда не была глуше, чем в том чертовом декабре, когда все вокруг кричало о ней. Или это он сам себе придумывал поводы?
В середине месяца, когда народ вокруг уже активно мельтешил с подарками и планами на рождественские праздники, Ромка занял выжидательную позицию и никуда не рыпался. К концу года, как обычно, навалилось столько работы, что он едва успевал оторвать нос от компьютера. Друзья звали встретиться на праздники и пропустить по рюмке-другой. Партнеры или потенциальные партнеры, в зависимости от уровня понтов – приглашали на какие-то вечеринки, благотворительные концерты и рауты. Борисыч бухтел, что лучше б Ромке слетать куда-нибудь в теплые края, оторваться уже до конца, выпустить пар, перебеситься, авось полегчало бы. Черт его знает, насколько кислым было выражение лица олигарха Моджеевского, что ему его собственный начальник службы безопасности такое советует.
А Фролов – на то и Фролов, чтобы вызывать Ромино недовольство.
Началось все безобидно. За обедом, который они ели в его кабинете во время обсуждения следующего шага в направлении интеграции с европейским рынком. На следующий год были намечены те еще вершины, жаждущие быть покоренными. И они бы обязательно всячески проанализировали каждую из них, если бы в какой-то момент у Фролова не зазвонил телефон.
– Да, Жанна Леонидовна, – радостно закивал трубке Виктор Валентиныч, как известно, после Раечки любимой своей женщиной считавший Жанночку – главного бухгалтера. – Что там у вас случилось?
Ромка подпер кулаком щеку и отвлекся от своего супер-исполнительного-директора, уныло ковыряя салат в тарелке.
– Да я вас умоляю, дорогая Жанна Леонидовна, ну и что, что звонят? – продолжал, между тем сюсюкать с главбухом Фролов. – Сегодня какое число? Пусть календарь сверят. Мы коммерческая организация, какое нам дело до работы казначейства. Мы можем хоть двадцать девятого под елку перечислить, остальное не колышет. У нас есть куда более первостепенные задачи, чем эти попрошайки от образования!
На последней, довольно-таки сильно резанувшей по слуху фразе Моджеевский, словно проснувшись, поднял голову. И даже взгляд его оживился и заблестел, чего за генеральным давненько не водилось.
– Да, конечно, Жанна Леонидовна, так и передайте университетской бухгалтерии. Заплатим, потом, по сроку! – продолжал вещать Фролов, по незнанию подписывая себе приговор, поскольку Роман уже и встал во весь рост, продолжая выслушивать его разглагольствования. А потом, когда наткнулся на глаза начальства, отличающиеся в эту минуту своим фирменным прищуром, едва сглотнул – так внезапно пересохло в горле.
После чего осторожненько попрощался и, практически безропотно принимая свою дальнейшую участь, печально вздохнул.
– Кто денег просит? – счел нужным уточнить Роман, прежде чем начать экзекуцию.
– Политех.
– На что?
– На вашу именную стипендию.
– Почему не платим?
– Да платим мы! – в последней попытке оправдаться взвился Фролов. – Но у нас сроки позволяют и позже это сделать по договору! Сейчас, Роман Романович, есть и поважнее дела, конец года, выплаты по контрактам… а эти теребят! Вот чего они теребят? Давно у них аудит проходил? Когда такое было, чтобы мы не платили? Сроки же… пусть сами читают.
Ромка поджал губы и нахмурился. Женя вряд ли звонила бы лично по поводу финансирования. Нет, не Женя. И не главдракон… тьфу ты! – Любовь Петровна, в смысле. Этой не по чину. Может, Таша? Усердно переваривая эту мысль, Моджеевский направился к окну. Взрослый, блин, мужик. Можно даже сказать, старый. Других дел нету, кроме как вот это все?
– Кажется, Виктор Валентиныч, – проговорил Роман, вопреки всем собственным установкам, – они за все время раньше срока выплату ни разу не попросили. Значит, чем-то аргументируют?
– У них казначейство двадцать шестого закрывается, хотят успеть выплатить всю стипендию заранее.
– Заранее?
– Угу.
– Ну так дайте им денег, раз им надо. В чем проблема-то?
А в том, Ромыч, проблема, что ты больше бабу из политеха не трахаешь. Вот и расслабились. И Жанночка, и Витенька. И все остальные. А уж после проверки, организованной тобой лично, так и вовсе… посвященные в твои финансовые интересы искренно считают, что госпожа Малич в опале, политех в жопе, и можно на все забивать.
Роман резко развернулся к Фролову и совершенно невозмутимым тоном заявил:
– Там дети знаешь какие? Мне на последней встрече их проект показывали по энергосбережению, который они с исследовательской частью разрабатывают. Еще пару лет, и такие везде будут в ходу, а представь себе, если у нас – у первых? Я тебе уже говорил, такие вещи стимулировать надо.
– Да мы и стимулируем! Согласно договору. Выплата до тридцатого числа каждого месяца, – это Фролов заявил совершенно зря. Брови Романа Романовича были сведены в одну точку на переносице, а серьезность уступила место раздражению.
– И? Я не пойму, Витя, почему я вообще должен тебя уговаривать? Я сказал – платите сегодня, значит, платите сегодня! Вам на выплату время нужно. Потом пока на счет упадет. Потом пока они сами обработают. Вот тебе и елка. Или ты думаешь у них там роботы сидят? Так живые люди, вообще-то! Тоже спать хотят у себя в кроватях, как и ты! И это… по фонду тоже платите!
– Так вы же велели заморозить, пока проверка…
– Да проверили уже! Результаты меня удовлетворили. Сегодня чтобы провели, завтра выписки у меня на столе. Вперед. Работать!
И с этими словами Моджеевский сердито плюхнулся за свой письменный стол и вызвал Алену – убрать следы их неудавшейся трапезы, поскольку никакого аппетита у него и раньше не было, а теперь вообще отшибло. Спасибо, Женечка. Вот тебе денежка, работай.
Нифига она в прошлое не уходила. Наоборот – все еще оставалась его настоящим, не желала вытесняться из мыслей, и любая мелочь напоминала ему о ней. Или это он сам только и искал повод вспомнить?
Но чем быстрее бежали дни, приближая конец этого странного года, когда Моджеевский чуть не отправился под венец, тем сильнее его затягивала трясина собственного одиночества, которое, даже несмотря на присутствие Богдана, никуда не исчезало. Декабрь – время подведения итогов. Ромкины – были неутешительны.
И совершенно неясно, как это среди ночи он оказывается сидящим за монитором лэптопа и вовсе не читающим абзац за абзацем отправленный юристами договор с их пометками, а зависает на сайте агентства знакомств «Купидон», на котором, правда, нет никакого движения. Просто оплаченный домен – не более. Ни новостей, ни свежих анкет. Оно и правда давно не работало. А Жениных данных он вообще не находил. Может быть, уплыли куда-то далеко, в архив. Или она сама попросила убрать. Борисыч бы не стал – надо оно ему!
На следующий день Моджеевскому, в очередной раз невыспавшемуся и уставшему, как собака, приволокли на согласование несколько городских проектов, в которые он как меценат обещал вкладываться. Роман традиционно выбирал что-то наиболее пафосное, требующее размаха – ну там мост построить, соединяющий берега гавани, или, к примеру, разбить парк дикой природы и навезти туда диковинных животных, которые будут жить в условиях, близких к природе. Любил он пустить пыль в глаза, чего уж греха таить. Очень любил. И конечно, не заметил бы невзрачного файлика, прикрепленного к сообщению начальника отдела работы с общественностью, если бы не один крохотный нюанс – претенциозное название «Новое дыхание старого дома: Гунинский особняк и современность».
Ромка аж кофе захлебнулся от неожиданности. Несколько капель попали на бледно-розовую ткань рубашки, слегка обжигая кожу, а он клацал мышкой по файлу, пытался отфыркаться и с недоумением читал присланный опус с описанием всего того замечательного и великолепного, что можно устроить в этом старинном здании, отреставрированном за его, Романа, счет. Ниже, правда, следовала пометка уже Ромкиного собственного ведомства, что проект встретил некоторое сопротивление жильцов, однако башня не является чьей-то частной собственностью и вполне годна для обустройства в ней музея.
«Какой, к черту, музей, Карина?! – вопил в трубку несколькими минутами позднее Роман Моджеевский, потребовав, чтобы Алена связала его с отделом работы с общественностью. – Они там с дубу рухнули в Минкульте? Это жилой дом! Там люди живут! Им куда от всего этого бардака деваться? Как они себе это представляют? Чтобы завтра же сняли с повестки и прекратили деятельность в любом подобном направлении, ясно? Я доступно выражаюсь? Я не знаю, как вы этого добиваться будете, действуйте… Зря я, что ли, чинуш кормлю? Действуйте!»
И Карина действовала!
К вечеру того же дня отчиталась, что с силами, проталкивающими идею музея в старом доме, покончено. Пикет у городского управления культурой, организованный жильцами дома, пришелся весьма кстати, его немедленно пропихнули на телевидение с правильным акцентом, подняли правозащитников на уши и заодно – парочка депутатов горсовета пообещали предотвратить возможное посягательство на личную жизнь владельцев квартир. На дом пообещали присобачить памятную табличку. Вопрос башни отпал. Башня, слава богу, не отпала.
Моджеевский поставил галочку.
Думал – выдохнет. Ну что еще, к черту, может случиться? Все долги он отдал, даже те, которые причиняли ему особенно сильные неудобства и плохо сказывались на сне, аппетите и сердечном ритме. Ходить должником Моджеевский не привык и на следующий же день взялся за собственное здоровье – не иначе как от неизбывной тоски.
Посетил: кардиолога, невропатолога, уролога, проктолога и даже зачем-то офтальмолога, хотя на зрение, вроде, пока не жаловался. Оказался абсолютно здоров (с дурацкой оговоркой «в пределах возрастных изменений»). И лишь окулист прописал ему очки с небольшими диоптриями и линзами для работы за компьютером. «Очевидные признаки возрастной пресбиопии, но пока совсем незначительные, а захотите – коррекцию сделаем». Моджеевский не захотел, но очки заказал. Почему-то подумалось, что, видимо, все же глаза его и подвели, когда он разглядывал розово-голубое белье на чужом балконе и потерял всякую бдительность, радостно разрешая себя облапошить.
Но провернуть этот трюк снова он уже не позволит. Не только Жене, жившей свою параллельную жизнь теперь далеко от него, но и всему тому, что не дает ему покоя – напоминая, напоминая, напоминая до бесконечности.
Даже в самые неожиданные моменты, когда, согласно законам логики и здравого смысла, все должно бы быть предсказуемо с самого начала. Ведь, как известно, даже списки запрещенных вопросов для интервью оговариваются, не то что все остальное, что Роман Романович привык контролировать.
Но кому, как не ему, знать, что все что угодно может выйти из-под контроля.
И то утро никаких эксцессов не предвещало, но день впоследствии принес ему немалую встряску. Приехав на работу с Богданом и отправив его к собратьям-курьерам корпоративной службы доставки, он сам провел с утра два совещания, а на полдень у него была назначена беседа с пронырливым и второй месяц добивающимся встречи журналистом областного издания по поводу все той же песни, которая не имела ни начала, ни конца – проклятые зеленые правозащитники продолжали делать из него монстра. К вырубке реликтовой чащи добавился слив отходов в местную речку-вонючку, а уж к этому Моджеевский точняк никакого отношения не имел, но Арсену расследование поручил, потому как мало ли. Сегодня они и планировали радостно выкатить этому самому представителю четвертой власти результаты и обнародовать то, что вот уже несколько дней как поступило на вооружение Ромкиным адвокатам, чтобы заткнуть хоть на время этот вой иерихонских труб солнечногорского масштаба.
– Демонизировать деятельность представителей бизнес-кругов – это, откровенно говоря, любимая забава общества, – заявил он, отвлеченно разглядывая журналиста, чей хитроватый взгляд был прикован к нему. Интересный кадр: сразу видно, что щель оставишь – и в щель пролезет. И было в нем что-то такое слишком пижонское для его возраста, что Романа Романовича несколько раздражало.
– Но ведь и прецедентов немало, когда правило лишь подтверждалось, – улыбнулся ему господин Уваров, легко пожав плечами в темно-вишневом кожаном пиджаке. На пару тонов темнее пиджака был и шейный платок, повязанный на ковбойский манер. Под пиджаком – рубашка довольно яркой расцветки: цветы и жар-птицы заполонили все пространство на нежно-голубом фоне. Образ довершал перстень на пальце с волчьей мордой.
«Не дай бог на старости лет так удариться», – подумалось Моджеевскому, и он предложил Уварову кофе. Тот согласился, и пришлось звать Алену, пока Борисыч недовольно поджимал губы.
– Откровенно говоря, – продолжил беседу журналист, манерно отпивая из чашки и продолжая улыбаться, – сильные мира сего зачастую мало считаются с проблемами людей ниже себя по положению. Статус в настоящее время решает все.
– Верховенство закона для меня решает все, – поспешил поправить его Моджеевский и принялся привычно разглагольствовать, как умел по любому поводу: – В том, что касается его соблюдения – я консерватор. Законы не дураками писаны, и если общество им не подчиняется, то грош цена такому обществу. В конце концов, правовая система – это способ людей договориться, как мирно сосуществовать, чтобы сосед не мешал соседу.
– То есть вы ратуете за комфортную жизнь ближнего своего?
– И ближнего, и дальнего, – хохотнул Роман, совсем не ожидая, чем обернется для него уже через пару минут вся эта фантасмагория.
Уваров криво усмехнулся, зачем-то полез в телефон, а через мгновение перед самым носом Моджеевского лежала раскрытая в браузере статья с фотографией, достойной обложки самого желтого из изданий. На одной половине изображения был он сам с танцовщицей из клуба, на другой – тоже он. Но уже на летнем благотворительном балу с Женей, когда впервые вывел ее в свет. Под дых – ударило. Роман вскинул брови и воззрился на журналиста.
– Не волнуйтесь, Роман Романович, – проговорил тот, продолжая лыбиться, – статья старая. Новых не выходило. У нашего брата прямо мораторий на вашу личную жизнь, но весь интернет не подчистишь. Кое-что да осталось.
– Вы пришли обсудить подробности моих отношений с женщинами? – осведомился Моджеевский, сжав челюсть, но пока еще держал себя в руках.
– Нет, что вы! – поднял вверх руки Уваров. – Как можно? Но вы же сами заговорили о комфорте ближнего. И меня по этому поводу интересуют исключительно ваши отношения с моей дочерью, которую вы предали и бросили!
Ромка аж икнул.
Борисыч за его спиной напрягся, но пока выжидал.
Сам Уваров, так и не дождавшись вопроса, снова кивнул на свой телефон и пафосно добавил:
– Да, да! Это моя дочь. И в свете того, как вы с ней обошлись, я полагаю, наша семья в своем праве требовать компенсации за моральный ущерб, перенесенное унижение и выставленную на всеобщее обозрение личную жизнь.
– Вы – ее отец? – пропустив мимо ушей слова о компенсации, мотнул головой Ромка и тоже ткнул в статью. Конечно, цвет кожи с танцовщицей, ни имени, ни лица которой Моджеевский хоть убей не помнил, у них несколько отличался, но мало ли... Может быть, там мама – африканская принцесса.
– Разумеется! Мы же с ней одно лицо – вы присмотритесь! – объявил господин Уваров, добивая его окончательно тем, как подался к нему, демонстрируя собственную физиономию. – Никакого теста ДНК не надо!
На физии, кажется, тоже не экономили. Следы косметических процедур присутствовали. Моджеевский вдруг выхватил его глаза глубокого синего цвета и совершенно ясно осознал, что знает еще одни точно такие же. Он застыл, глядя на журналиста и медленно врубаясь в происходящее, тогда как Борисович за его спиной скептично фыркнул. А потом Роман оперся обоими локтями о стол и слегка подался к Уварову, став при этом неожиданным образом похожим на тигра перед прыжком, но тот не останавливался, продолжая исторгать свои рассуждения:
– Или вы полагаете, что подаренное моей Жене имущество – достаточная цена за ее сегодняшние душевные страдания?
Теперь громко выпустил носом воздух Коваль, видимо, получивший культурный шок от таких заявочек.
– А ваша Женя страдает? Душевно? – поинтересовался Роман, приподняв бровь.
– Разумеется! Бедная девочка чувствует себя обманутой!
– Бедная девочка, как вы изволили выразиться, получила то, что ей причиталось бы после развода. И она достаточно умна, чтобы понимать, что на большее претендовать не стоит – и после тех событий не объявлялась. А вот вы, судя по всему, не очень разобрались в ситуации, раз пожаловали.
Уварову услышанное не понравилось. Но, как говорится, наглость – второе счастье, и сдаваться он не собирался, лишь еще больше выровнявшись в кресле. Кофе был отставлен на блюдце, а сам журналист уверенно заявил:
– Ваши подарки – это подарки любящего мужчины своей женщине. А сейчас речь идет о компенсации за перенесенные страдания! Наша семья настроена решительно, господин Моджеевский! Если вы не хотите решать дело полюбовно, то мы и до суда дойдем.
– Я прекрасно знаю семью Евгении Андреевны, – медленно, будто говорил с душевнобольным, и делая особый акцент на Женином отчестве, ответил Роман. – И знаю ее отца, и…
– Это печальная история! – перебил его Уваров.
– Избавьте меня от подробностей! – рявкнул Роман. – Так вот… я знаю Андрея Никитича, потому продолжать вести разговор с вами далее не намерен. Если у Евгении Андреевны есть ко мне какие-то претензии, она вполне может высказать их лично. Я от нее не скрываюсь. Остальное – никого не касается. Особенно вас, господин Уваров.
– Вы ошибаетесь, Роман Романович, я ради своей дочери пойду на все!
– Ну тогда для начала – выйдите за дверь и уходите как можно дальше от офиса «MODELIT», пока я не сказал «фас» своим людям. Надеюсь, достаточно доходчиво изъясняюсь?
– Тогда готовьтесь к процессу, – хохотнул журналист. – Поверьте, я на вас немало нарыл. Стриптизерша отдыхает.
– Арсен Борисович, – Моджеевский обернулся и приподнял бровь, глядя на безопасника. – Давайте поможем господину Уварову найти выход из моего кабинета, а?
– Да, Роман Романович, сейчас поможем, – криво усмехнулся Коваль и достал телефон. Это оказалось решающим жестом. Журналист вскочил с кресла и деловито заявил:
– Я не прощаюсь, Роман Романыч! До скорых встреч! – и после этого спешно ретировался, как будто его и не было, если не считать чашки на столе. И Ромка, в полном изнеможении, расслабил узел галстука.
– Чтоб его сюда больше не пускали! – хрипло выдохнул он и откинулся на спинку стула.
– Обижаешь! – с кислой физиономией ответил Коваль. – Мог бы и не упоминать…
– Да как-то… не подумал.
– А я тебе говорил – она аферистка! А ты мне морду бить пытался! – безопасник встал из своего кресла и обошел стол Моджеевского, после чего остановился прямо перед ним.
– При чем тут Женя? – вяло отмахнулся Роман. – Ты его видел? Я действительно хорошо знаю ее отца, а этот… мошенник какой-то.
– Не позволяй делать из себя дурака, – веско прозвучало из уст начальник охраны.
Но Роман прекрасно и без того знал, что дурак – додуматься до того, чтобы увидеть Женьку в глазах совершенно постороннего мужика. Видимо, отправляясь на медобследование, первым пунктом надо было посетить психиатра. Или дело все же в очках?
– Больше не позволяю, – все же проворчал он и тут же гаркнул: – Где Алена? Почему посуду за ним не убирают?!
– Давай я им займусь. Не исключено, что там все семейство в сговоре, откуда нам знать, к чему готовиться?
– Не хочу ничего знать. Не лезь к ним.
– Рома, завтра они придумают, за что на тебя в суд подать. Или и правда выльют грязи ушат…
– Какой грязи? – отмахнулся Роман. – Ну вот какой? Я ни от кого ничего не скрываю.
– Ага. Конечно. Кроме истории получения первого миллиона. И я уж молчу, какими методами ты Паламаренко с рынка выдавливал пятнадцать лет назад. Это ж ты сейчас у нас весь такой законопослушный…
– А это, Борисыч, мне вообще похрену! – вновь рассвирепел Моджеевский. – Никого не убивал, никого не насиловал, сплю спокойно! И заметь, будь он на моем месте, не факт, что я бы сейчас с тобой разговаривал. Лежал бы давно под двумя метрами земли, а этот ничего, на вилле в Черногории с любовницей зажигает. Жена вон в Лондоне магазины опустошает. Все у него неплохо.
– Ну угрожали мы ему довольно жестко, – крякнул Арсен и выдохнул. – Уверен, что не надо копнуть под Уварова?
– Уверен. Займись чем-нибудь полезным лучше. В самом крайнем случае, поручим все юристам. Зря я с Симоняном корешую, что ли?
– Отчаянный ты, Рома, человек.
Но Рома был скорее отчаявшимся, чем отчаянным. Голова у него шла кругом.
Эта странная встреча совершенно выбила его из колеи. А ведь на календаре – только пятнадцатое. Полмесяца впереди, и совершенно неясно, почему он ждет конца года – давно ведь усвоил, что и в новый проблемы переносятся ровно те же самые. Но сейчас ему было так паршиво, что несколько минут он просто гипнотизировал Женин номер в телефоне и всерьез размышлял над тем, стоит ли ей позвонить и спросить об Уварове. Или предупредить – вдруг этот урод и к Маличам сунется и начнет угрожать чем попало.
Но добило его не это. Добило другое, после чего Роман действительно сорвался.
Кое-как дотянув до вечера, он спустился вниз, на первый этаж самого претенциозного в городе здания MODELIT, где в службе доставки исправно трудился его собственный сын. Рабочий день был окончен, он планировал взять Бодьку за загривок, как порядочная кошка котенка, и поволочь домой.
Впереди их ждал совместный ужин, возможный выгул Ринго – отец и сын повадились бегать с собакой по грунтовке, уходящей в лесополосу за дачей. А потом каждый бы устроился со своим. Бодя – с телефоном, а Роман – с работой, теперь окончательно сделавшейся круглосуточной.
И все бы пошло именно по этому сценарию, если бы его собственное чадо не выглядело так, будто по нему катком проехались.
– Между прочим, голубцы – твои любимые, – словно подлизываясь, проговорил Ромка, вынимая из микроволновки тарелку с ужином – с некоторыми вещами он и правда теперь справлялся один, без Лены.
– Еда как еда, – пробубнил Богдан, но все же разложил на столе приборы – мать приучала помогать, и переместился с дивана за стол, создавая видимость готовности ужинать.
– Ну не скажи! – улыбнулся Моджеевский. – Голубцы – это же произведение искусства. У меня бабка знаешь какие делала. Ленкины совсем немного уступают. Но если твою тетку спросить, у нее наверняка рецепт сохранился. Я вот в детстве вообще мясо не ел. Ну и помидоры. Невозможно было накормить. И единственное, что в меня впихивали – эти бабкины голубцы, где риса больше, чем фарша, а все равно вкусно. Уж не знаю, каким чудом. Я только лет в пятнадцать понял, что мясо – тема.
Богдан недоуменно воззрился на отца и осторожно поинтересовался:
– И в чем мораль?
– Ну, например, в том, что предки не всегда неправы, когда советуют мясо жрать. Что у тебя случилось?
– Ничего у меня не случилось, – хмуро проговорил Богдан. – Мясо жру. Вегетарианцем становиться не собираюсь.
– Это похвально. Помнишь, как я чудил с диетами?
– Ты по жизни чудишь.
Роман уселся за стол. Зачем-то передвинул солонку и грустно улыбнулся:
– Да я просто живу, как умею. Ошибаюсь часто. Или меня «ошибают», но обычно сам... Иногда вот обходишься без мяса, а потом оказывается, что дурак был. А твое «ничего не случилось» у тебя на лице написано. Кто лишил моего сына отбивной?
Экран телефона Богдана, который лежал рядом с тарелкой, засветился. Он быстро схватил его в руки, также быстро его лицо скривилось от недовольной гримасы, и он бросил трубку обратно. Теперь уже экраном вниз. После чего принялся сосредоточенно уплетать голубцы.
Роман хмыкнул и отодвинул от себя тарелку. Все это ему не нравилось. Совершенно не нравилось. Почти так же сильно, как когда малец прогулял экзамен. Правда, отлично сдал его в сентябре и в следующем году определенно поступит, но хорошего по всему выходило немного. А все неприятности в их с Бодькой жизни следовали от них, от баб. Причем от двух конкретных. С известной фамилией.
– Что твоя Юлька вычудила? – в конце концов, не выдержал Рома.
– А чего сразу Юлька? – возмутился Бодя, отодвинув от себя тарелку точно таким же жестом, как и отец, и мрачно фыркнул: – И нифига она не моя.
Моджеевский растер переносицу. Ну а кто говорил, что быть отцом взрослого сына – легко?
– Я тебе раньше объяснял и теперь скажу. Не должны мои отношения с ее старшей сестрой влиять на твои с ней. Тебе решать. Обидел – извинись. Не прощает – найди способ исправить. Если она тебе нужна. Вы с ней разговариваете вообще?
– Нет.
