Текст книги "Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло (СИ)"

Автор книги: Marina Neary

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Ну, смотрите, Фролло, – епископ поморщился. – Осторожнее. Сами знаете, сейчас опасно бродить по улицам поздно. Видите, во что эти нелюди превратили город.

========== Глава 37. Damnum ==========

Луи не оставлял меня в покое. Он ещё несколько раз упомянул мой плачевный внешний вид.

– Фролло, мне не нравится Ваша бледность.

– А я думал, духовникам бледность к лицу. Увы, я не провожу лето на виноградниках в Бордо, как это делает наш друг Пьер де Лаваль. Ему идёт золотистый загар. Голубые глаза кажутся ещё ярче. Его должность требует, чтобы он поддерживал цветущий вид. Ему короновать нового короля.

Тяжело дыша через ноздри, епископ медленно покачал головой. Мой сонный, небрежный тон приводил его в бешенство.

– Это не шутки, Фролло. Я вижу, как Вы постоянно держитесь за левый бок и морщитесь. Не пытайтесь убедить меня, что потянули мышцу, таская книги в библиотеке. У вас явные неполадки с сердцем. Такие же симптомы были у последнего органиста. Его нашли на балконе мёртвым.

Упираясь кулаками в крышку его стола, я лениво и в то же время вызывающе взглянул на него.

– Вы боитесь, что останетесь без викария?

– И это тоже, – признался епископ недрогнувшим голосом. – Ваша смерть пришлась бы совсем некстати. Кажется, мы с Вами неплохо сработались. Очень бы не хотелось искать вам замену.

– Ну и зря. Этот фламандец Ван дер Моллен рвётся на должность. Он спит и видит, что я преставлюсь.

– Вот этим он мне и не нравится, этот Ван дер Моллен. Слишком энергичные, амбициозные люди внушают мне подозрения. A вид Ваших мук нагоняет невесёлые мысли. Ведь мы с вами ровесники. Кроме того, я к Вам расположен. Вы мне не верите? Тогда подумайте о своём верном звонаре. Если Вас не станет, бедный юноша окажется совсем один.

– Мы и так одни в этом мире, Ваше Превосходительство. Родство, дружба, любовь – всё это иллюзия. Неужели вы до сих по не пришли к этому выводу?

– Отложим философские дискуссии на другой раз, Фролло. Меня занимают более насущные проблемы, как церковная казна и Ваше здоровье. Я настаиваю, чтобы Вы поговорили с королевским лекарем.

– А чем он мне поможет? Он сам приходит ко мне за советом. Только благодаря мне Людовик Одиннадцатый до сих пор жив. Если Господу будет угодно меня прибрать, то королевский лекарь не остановит процесс. Несомненно, Вам известно слово damnum. Необратимый ущерб. Неизлечимая болезнь. Тот момент, когда игра перестаёт быть игрой.

Луи дёрнулся в кресле и испуганно отмахнулся, будто перед ним пролетела пчела. Епископский перстень сверкнул в лучах восходящего солнца.

– Ступайте, Фролло. От разговоров с вами одно расстройство. Надеюсь после вашей смерти Ван дер Моллен не будет меня так изводить.

***

Несколько часов спустя в мою башенную келью прибежал Гренгуар. Могу поклясться, он похудел, если такое было возможно. Соломенные волосы, торчащие из-под шапки, стали ещё более ломкими и сухими.

– Учитель, я не нахожу себе места.

– Мэтр Пьер, Ваше место – под открытым небом. Вы сами назвали себя отпрыском парижских мостовых. Неужели у вас возник философский кризис? Вам надоел Ваш фиглярский кафтан?

– Она пропала, – всхлипнул он, пропустив мои колкости мимо ушей.

– Кто она?

– Козочка. Моя милая Джали. Три дня назад она вышла за своей хозяйкой, моей супругой, и обе пропали. Весь Двор Чудес в скорби.

– Что я должен сделать по этому поводу? Я уже в чёрном. Денно и нощно я скорблю об участи человечества.

– Значит, Вам не известно, что мою жену посадили в темницу? Она ожидает суда. Мне сообщил об этом Ваш брат Жеан. Его приятеля Шатопера нашли в луже крови. В нападении обвинили Эсмеральду. Какая-то старая карга из притона у моста привела ночной дозор. Бедняжка Джали жалобно блеяла. Её тоже схватили и связали как сообщницу.

– Ну вот, – протянул я на зевке, – после стольких лет разгула, Шатопер наконец нарвался на осиное жало. Этому было суждено случиться рано или поздно. Значит, свадьба не состоится. Девица Гонделорье будет разочарована. Когда-нибудь она поймёт, как ей повезло.

Гренгуар сорвал с головы шапку и швырнул её об стол.

– Учитель, у Вас нет сердца! Неужели вы не расслышали, что я вам сказал? Чистейшее, прелестнейшее создание обвиняется в колдовстве. Мою обожаемую Джали, мою подругу и музу, повесят или сожгут. Помните тот случай в Корбее, когда казнили свинью? А Вы сонно бубните себе под нос.

– А что мне ещё делать, мэтр Пьер? Это дело меня мало касается. Я не следователь инквизиции. Моё дело считать монеты, которые сыпятся в поднос. Жаку Шармолю виднее. Я уверен, что прокурор разберётся с ней справедливо.

– Учитель, я не так часто обращаюсь к Вам за помощью. Неужели Вы презреете мольбу вашего верного ученика? Шармолю Вам благоволит. Повлияйте на него. Взовите к его милосердию. Он же не каменный! Что он выиграет, если вздёрнут хрупкое, невинное создание?

Гренгуар покачивался и задыхался. Я никогда ещё не видел его таким возбуждённым. Куда делся его философский фатализм?

– Мэтр Пьер, – ответил я, – Вы правы. С моей стороны очень дурно отстраняться от вашего горя. Отказываясь помочь Вам, я уподобляюсь Пилату, умывшему руки. Однако, поймите: если я начну защищать цыганку в суде, это покажется по меньшей мере странным. Даже если вашу жену признают виновной, – а в этом я не сомневаюсь – то я постараюсь убедить прокурора смягчить участь Джали. Это всё, что я могу обещать на данный момент.

========== Глава 38. Муха и паук ==========

Несколько слов о Жаке Шармолю, чьи повадки так убедительно имитировала бесовская коза. Гренгуар знал, что мы были знакомы, но не был посвящён во все тонкости нашего знакомства. Поэт полагал, что я смотрел снизу вверх на прокурора, но всё было наоборот.

Жаку перевалило за шестьдесят. Он был совершенно седой, в морщинах, с белыми бровями, отвисшей нижней губой и большими руками, которые уже начали трястись. Несмотря на свой почтенный возраст, он приходился мне учеником. Да, я взял ещё одного ученика! Мэтра Жака интересовала алхимия – довольное необычное увлечение для духовного прокурора. Некоторые мужчины в преклонном возрасте заводят юных любовниц, чтобы подпитывать иллюзию молодости. Любовницей Жака Шармолю была алхимия. Именно ко мне он и обращался за наставлениями. Именно мне он и жаловался, когда опыты ни к чему не приводили.

– Я всё ещё продолжаю раздувать огонь. Пепла хоть отбавляй, но золота – ни крупинки!

Не секрет, что-то, чем мы занимались, было не так уж невинно. Шармолю это осознавал. Окутанная чёрным облаком наука служила отдушиной от служебных будней. Жалование составляло не более тридцати турских экю в год, а работы была достаточно изнуряющая, ибо недостатка в еретиках и колдунах Париж не испытывал.

Одной из недавних жертв Жака Шармолю являлся Марк Сенен, казначей Высшей счётной палаты. Человек-кремень, по словам сетующего прокурора. Пытка ни к чему не привела. Его нужно было сварить живьём на Свином рынке, чтобы заставить его в чём-либо сознаться. У него уже были вывихнуты все суставы, а он продолжал запираться.

В доме Марка Сенена нашли пергамент, содержавший слова, которые были Шармолю непонятны. Вот почему прокурор принёс документ мне, в надежде что я помогу ему перевести содержание. Он знал, что я владел древнееврейским.

Просмотрев пергамент, я убедился, что держал в руках свидетельство о чернокнижии. «Эмен-хетан!» – крик оборотней, пролетающих на шабаш. «Per ipsum, et cum ipso et in ipso» – это заклинание, ввергающее дьявола с шабаша обратно в ад. Воистину, рукопись была чудовищна. Во всяком случае, так я сказал Шармолю. Прокурор не подозревал, что через мои руки проходили книги пострашнее. Ему не нужно было это знать.

Помимо пергамента, в доме злополучного казначея нашли тигель. Шармолю сознался, что испробовал его на очаге в надежде получить золото, но его надежды так и не оправдались. Всё же, он решил послать Марка Сенана обратно на кожаную скамью, хотя на теле бедолаги не осталось живого места.

При всей своей беспощадности, Жак Шармолю не был лишён сентиментальности. Он гладил моего кота и кормил его из рук, восхищаясь роскошной шерстью и мускулатурой животного. Однажды, во время одной из наших встреч в моей башенной келье, Шармолю заметил, как в паутину попалась мушка. Паук уже перегнул жертву пополам своими передними лапками и ощупывал её головку своим отвратительным хоботком. Это зрелище оказалось слишком невыносимым для церковного прокурора, того же самого человека, который не задумываясь, посылал заключённых на дыбу. Он уже было потянулся, чтобы спасти муху. Мне пришлось в последнюю минуту удержать его руку.

– Мэтр Жак, не перечьте судьбе! Не мешайте пауку.

Шармолю неохотно отпрянул, всё ещё морщась. Та сила, с которой я сжал его руку, напугала его.

– Ну и хватка у вас, – пробормотал он, потирая запястье. – Будто железные клещи, покрепче любых орудий Пьера Тортерю.

Раз уж мы заговорили о палаче, должен отметить, у него был впечатляющий арсенал орудий, один вид которых мог развязать даже самый упрямый язык. Тортерю относился к своему ремеслу с любовью и знанием, возведя допрос до уровня искусства. У него была команда помощников, состоявшая из безобразных карликов, в обязанности которых входило следить за инструментами пытки, смывать с них кровь и поддерживать в рабочем состоянии. Тортерю относился к своей кожаной постели так же трепетно, как Квазимодо к Большой Марии. Мне довелось видеть, как он поглаживал щипцы, мурлыкая себе под нос.

Как я оказался в его подвале? Несколько раз меня звали на допрос в качестве врача, по распоряжению Шармолю. Я должен был следить за состоянием допрашиваемого и при необходимости дать Тортерю знак немного остудить пыл. Разумеется, палачу не нравилось моё присутствие. Он считал это знаком недоверия со стороны прокурора. Ему, Пьера Тортерю, мастеру своего дела, не нужно было, чтобы медик смотрел ему под руку и дышал в шею.

Шармолю знал, что подобная деятельность мне не по душе, и старался не перегружать меня излишними походами в застенок. Вот почему он не послал меня на допрос Марка Сенена. Я не был свидетелем мучений казначея. Однако, когда арестовали цыганку, Шармолю настоял на моём присутствии на суде, который был назначен на середину апреля.

– Придите, мой друг, – сказал он мне. – Если не ошибаюсь, этот случай будет Вам лично интересен. Не вы ли добивались ареста плясуньи? Ночной дозор опередил нас. Шуточное ли дело? Цыганка заманила офицера в конуру и запорола. Без колдовства не обошлось. Иначе как объяснить присутствие бесовской козы?

– Вы прокурор, мэтр Жак. Вы и объясните судьям. Своей интуиции я больше не доверяю. Последний раз я жестоко обманулся.

– Обманулись?

– Я всегда думал, что она сильная ведьма, такая, какая просачивается сквозь щели, и с запястий которой соскальзывают оковы. А она оказалась слабой. Ей не удалось уйти от солдат. Обычная девчонка, которая заигрывала с дьяволом.

Должно быть, вид у меня был подавленный и разочарованный, так как Шармолю взглянул на меня с сочувствием.

– Не огорчайтесь, мой друг. Вы святой человек, учёный муж. Не ваше дело марать руки, охотясь на ведьм. А хорошенькое создание эта плясунья Смеральда, ей-богу, – добавил он на прощание. – Какие великолепные чёрные глаза, точно два египетских карбункула. Будь я лет на тридцать помоложе…

========== Глава 39. Дворец Правосудия ==========

Последние две недели до суда я провёл в административных заботах, которые навалил на меня Луи. Епископ больше не заводил разговор о моём здоровье, за что я был ему признателен. Луи не блистал проницательностью, но мы служили вместе достаточно давно, и он понимал, что боль у меня в груди являлась лишь симптомом более обширного душевного недуга, о котором я не хотел говорить. Сколько бы времени у меня ни оставалось в запасе, я должен был провести его с пользой для прихода. Эти две недели я был примерным архидьяконом и выполнял свои обязанности исправнее, чем когда-либо. Я ни разу не заперся в моей башенной келье. Огонь перестал полыхать в окошке.

– Фролло, Вы на самом деле собрались на тот свет, – пробормотал Луи, просматривая приходские списки, приведенные в идеальный порядок.

– Я хотел утрясти финансы. Ведь мне придётся отлучиться во дворец Правосудия на несколько дней.

– Ах, да… Суд на цыганкой. – Луи вздохнул и закатил глаза. – Я совсем забыл. Друг мой, Вам не обязательно в это дело вмешиваться.

– Я знаю, что не обязательно. Мне и самому не очень хочется. Но я пообещал Жаку Шармолю, что буду присутствовать на процессе. Я хочу поближе взглянуть на эту ведьму, чтобы понять, с чем мы имеем дело.

– Погодите. Ведь это та самая девчонка, которая пыталась охмурить нашего Лаваля, и которая нагадала суровую зиму. Сменарда с козой. Помните?

– Смутно. Поверьте мне, Ваше Превосходительство, я бы не стал вмешиваться из-за какой-то мелочи. Но этот случай – серьёзный прецедент. Такого ещё не было. Цыгане убивают королевских стрелков! Шуточное ли дело?

– Вы правы, – сказал епископ, кивая головой. – Я знаю, что Вы не питаете дружеских чувств к Шатоперу, но всё-таки он был капитаном стрелков. Его человеческая нравственность под вопросом, но один его титул что-то значит. Он не какой-нибудь рядовой солдафон. Сменарду надлежит казнить публично, чтобы её собратьям было неповадно. Иначе всё египетское племя потеряет страх перед Богом и законом. Ступайте на суд, Фролло. Не давайте спуску этой ведьме.

Моя игра была достаточно убедительна. Луи поверил каждому моему слову. За день до суда мы даже поужинали вместе. Епископ угостил меня своим вином, которое берёг для важных гостей из Ватикана. После нескольких бокалов его пробрала ностальгия. Он начал вспоминать своё прошлое в королевском дворце, детально описывая гурманское меню, множественные увеселения и нравы придворных женщин. Вот от чего ему пришлось отказаться!

Неторопливо потягивая вино, не снимая усталой, слегка скучающей маски, я позволил себе погрузиться в повествование Луи, окунуть кончики пальцев в омут чужих грехов. Но даже на фоне разврата и козней моё преступление казалось особенно чудовищным, ибо жертвой его стала не изнеженная придворная интриганка, а безвестная полудикая плясунья, не имеющая ни одного настоящего заступника в мире. Я слушал Луи, не перебивая, стараясь не думать о том, что меня ждало во дворце Правосудия на следующий день. Мне лишь оставалось утешать себя мыслью о том, что дороги обратно не было. Когда творишь зло… Кто спит спокойнее, чем праведник? Грешник, покорившийся воли рока.

***

Луи не ошибся. Судебное дело действительно привлекло внимание со стороны парижан. Толпа струилась в залу суда по лестнице. Попытаюсь описать интерьер самой залы. Высокие стрельчатые окна пропускали слабый луч света, который гас прежде, чем достигал свода, представлявшего собой громадную решётку из резных балок, покрытых тысячью украшений, которые, казалось, смутно шевелились во тьме. Стены были усеяны бесчисленными изображениями королевских лилий. Над головами судей можно было различить большое распятие, а по всей зале – копья алебарды. Я столько раз бывал во дворце Правосудия, но не обращал внимания на декоративные детали, насыщенные символизмом. В тот день я впервые присмотрелся к помещению, в котором решалась судьба цыганки. У меня было предчувствие, что я сам не выйду оттуда живым. Сердечный недуг давал о себе знать покалыванием в боку.

Мне казалось, что я слышал жалобный голос Жеана, клянчившего деньги. Да, мальчишка не постеснялся бы ворваться в залу во время судебного процесса. Ещё несколько голосов одновременно звучали в моей голове. Я слышал брюзжание вретишницы, шамканье старой карги с моста, даже грустный смех покойной кузины. По мере того как голоса становились громче, рука моя всё крепче сжимала рукоятку ножа, спрятанного под сутаной. Зачем я принёс его с собой? Зачем офицеры византийской армии носили с собой капсулы с ядом?

В толпе я разглядел Гренгуара, которого не видел с того дня, когда застал его на соборной площади со стулом в зубах. Благодаря своему росту, он возвышался над остальными зеваками. Честно говоря, его присутствие изумило меня. Похоже, я недооценивал степень его привязанности к подсудимой. За месяц вполне можно было забыть жену и найти себе новую. Его восхищения белой козой я никогда не воспринимал всерьёз, зная его своеобразный юмор. Неужели он действительно беспокоился о судьбе цыганки? Поверх фиглярского кафтана был наброшен дырявый чёрный плащ – символ траура, не иначе. Гренгуар дёргал соседа за плечо и приставал к нему с расспросами. Поэт поочерёдно тыкал худым пальцем в протоколистов и членов судебной палаты. К счастью, он не видел меня: я находился в тени, и лицо моё было скрыто капюшоном.

Я старался не фиксировать свой взгляд на подсудимой, которая сидела спиной к публике. Когда её ввели в залу суда после нескольких недель заключения в темнице, я поразился переменам в её облике: она была бледна, её волосы, некогда столь изящно заплетенные в косы, в беспорядке рассыпались по плечам, губы посинели, ввалившиеся глаза внушали страх.

– Обратите внимание, как ведьма с нами играет, – шепнул мне один из судей. – Нарочно напустила на себя жалкий вид. Хочет разжалобить.

========== Глава 40. Экю, превратившийся в сухой лист ==========

Несомненно, главной жертвой в этой истории была старуха Фалурдель. С каким пафосом она рассказывала суду о своих злоключениях! В тот вечер двадцать восьмого марта она понесла тройной ущерб: телесный, материальный и моральный. Солдаты дозора, которых она позвала на помощь, поколотили её под горячую руку. Комната святой Марты, самая чистая и просторная во всём доме, – а ведь красавец офицер привык требовать лучшего – была залита кровью, которую невозможно было оттереть. Заменить половицы у неё не хватало денег, а постояльцев с тех пор поубавилось. Сами подумайте. Какой человек в своём уме захочет снимать комнату, в которой случилось такое злодеяние? Вместо экю, который ей сунул офицер за комнату, оказался берёзовый лист. Напоследок, в протоколе её заведение назвали «вонючей лачугой», что не могло не задеть гордость. Ведь не её вина, что дома около моста забиты бедным людом. И что теперь было делать униженной, осмеянной, разорившейся старухе, которая когда-то была красавицей девкой?

Быть может, она надеялась на жалость со стороны судей, но их мало волновали её страдания. Получив от неё всё то, что им требовалось, от показаний до улики в виде сухого листа, старуху вытолкали из залы.

Филипп Лелье, чрезвычайный королевский прокурор, обратился к судьям.

– Господа, у вас в руках все документы, включая показания Феба де Шатопера, снятого у него у одра болезни.

Как быстро имя капитана вывело цыганку из ступора! Она встала на ноги, от чего цепи загремели у неё на запястьях.

– О, мой Феб! Где он? О, милостивые государи, прежде чем убить меня, скажите мне, жив ли он. Сжальтесь!

Председатель брезгливо поморщился при виде женской слабости.

– Шатопер при смерти, – ответил он сухо, чтобы пресечь этот потом стенаний.

Его слова заставили цыганку замолчать. Бледная, как восковая статуя, она опустилась на низенькую скамейку под звон оков.

Пришло время ввести вторую обвиняемую. Когда маленькая боковая дверь распахнулась, пропустив белую козу, Гренгуар судорожно задышал и начал прокладывать острыми локтями путь через толпу зрителей.

Тут заговорил Жак Шармолю, который всё это время предпочитал не напрягать голосовые связки. Человек такого почтенного возраста должен беречь силы.

– Если господам судьям угодно, то мы приступим к допросу козы. Если демон, вселившийся в это животное, собирается упорствовать в своих зловредный действиях, мы будем вынуждены требовать для него виселицы или костра.

Погрузившись в свою естественную стихию, Шармолю взял со стола бубен цыганки и покрутил им перед носом козы. Смышлёные глазёнки бесовской твари вспыхнули. Она рада была продемонстрировать свои трюки.

Церковный прокурор заставил козу проделывать множество странных вещей – указывать число и месяц, ударяя золочёным копытцем о бубен. От каждого удара подсудимая вздрагивала, точно от прикосновения плети.

Изумление публики достигло вершины, когда Шармолю высыпал на пол из кожаного мешочка дощечки с буквами, которые коза тут же своей ножкой составила в имя «Феб».

Сомнений не оставалось. Колдунья, в содружестве с одержимой тварью, выбрали и пометили свою жертву.

– Девушка, – воскликнул председатель торжествующе, точно глашатай, сообщающий о победе над врагом, – Вы принадлежите к цыганскому племени, посвятившему себя чародейству, с помощью которого Вы предательски закололи капитана королевских стрелков Феба де Шатопера. Продолжаете ли Вы отрицать свою вину?

В очередной раз мне пришлось выслушать поток восклицаний, среди которых мелькало имя капитана. Всё это время я проводил пальцем по кончику ножа.

Председатель не дал ей слишком долго причитать, за что я был ему благодарен.

– Продолжаете ли Вы отрицать? – спросил он холодно, прервав её скорбную песню.

– Да, отрицаю! Там был какой-то адский священник, который вышел из стены. Он уже полгода меня преследует, травит, запугивает. Краем глаза я вижу его чёрные одеяния.

– Правильно, – подтвердил судья с улыбкой. – Монах-привидение. Совсем как в показаниях Шатопера.

– О, это ад! Сжальтесь! Перед вами всего лишь бедная девушка.

Судья, сидевший рядом со мной, слегка наклонился ко мне и шепнул со всезнающей ухмылкой:

– Что я вам говорил, любезный Фролло? Ведьма пытается нас разжалобить. Смотрите, как изящно она заламывает руки, как убедительно плачет. Неужели, она надеется, что её уловки сработают? Такая юная и такая коварная.

Я промолчал. Всё ещё ожидая от меня ответа, сосед легонько толкнул меня локтем.

– Господин архидьякон, Вам наверное скучно?

– Вовсе нет. Просто моя роль в этом деле весьма косвенная. Зачем мне говорить? Пока что Шармолю отлично справляется с задачей.

– И то верно! Как ловко он заставил козу плясать. А когда она начала ему подражать и трясти бородкой, мне было смешно и жутко. Эх, скорее бы уже свернуть это дело. Я проголодался, честно говоря. Хоть бы успеть до закрытия городской столовой. Вы не знаете который час?

– Спросите у козы, – ответил я. – Она знает ответы на все вопросы.

Я вовсе не шутил, но мой сосед принял мои слова за шутку и глухо хрюкнул в рукав. В его поведении не было ничего кощунственного. Подобным процессам было суждено затягиваться, и судьям приходилось подбадривать друг друга колкими замечаниями. Было около семи вечера, и у них уже начали урчать желудки.

Чувствуя, что присяжные начали терять терпение, Жак Шармолю проговорил елейным голосом:

– Ввиду прискорбного запирательства подсудимой я предлагаю применить пытку.

========== Глава 41. Кухонный нож, затерянный в арсенале палача ==========

Предложение церковного прокурора было принято с энтузиазмом. Лишь один старый судья сетовал на то, что строптивая девка заставляла себя пытать, когда господа присяжные ещё не поужинали. Ничего не поделаешь. Судья должен уметь жертвовать собой во имя долга.

Меня изумило то, что посудимая довольно твёрдой поступью и с выпрямленной спиной последовала за Жаком Шармолю и членами духовного суда. Я замыкал мрачную процессию, которая направлялась между двумя рядами алебардщиков к небольшой двери, походившей на отвратительную пасть, поглотившую нас. Последним звуком, достигшим моих ушей из зала, было жалобное блеяние. То плакала бесноватая коза. Могу представить, как обливалось кровью в эту минуту сердце Гренгуара.

А что творилось в моём собственном сердце? Ровным счётом ничего. Оно перестало биться. Во всяком случае, мне так казалось. Боль в боку отступила, а на место ей пришла странная ледянящая пустота. Я знал, это было лишь временное онемение. Так затаивается хищник в своём укрытии перед тем, как сделать смертоносный бросок.

Я забыл, когда последний раз спускался в камеру допроса. Может, полгода назад. На этот раз я спускался туда будто впервые. Все углы, изгибы и повороты подземного коридора казались мне незнакомыми. Хотя я шёл в самом конце процессии, мне казалось, что за моей спиной тянулись какие-то незримые фигуры.

Вдыхая знакомый запах нагретой бычьей кожи и раскалённого железа, я замер у входа в круглую комнату, расположенную в нижнем этаже башни. В этом склепе не было ни окон, ни какого-либо иного отверстя, кроме входа – низкой кованой громадной железной двери. В склепе было достаточно света от огромной печи, выложенной в толще стены. Пьера Тортерю предпочёл оставить дверь открытой. Больше всего его волновало, что в печи погаснет огонь, и его карликам-помощникам придётся снова его разжигать.

Моя голова была точно окутана вязким туманом, сквозь который я слышал лязганье железных орудий и приторный голос Шармолю, дававшего подсудимой указание присесть на кожаный тюфяк.

– Где врач? – спросил он.

– Здесь, – ответил я, не двигаясь с места.

От звука моего голоса осуждённая вздрогнула. Потому как я находился в тени, она не видела меня. Зато мне была видна каждая линия её тела, отданного на растерзание палачу.

Прокурор в третий раз спросил её, продолжала ли она отрицать поступки, в которых её обвиняли. На этот раз у неё хватило сил лишь кивнуть головой. Поразмыслив несколько секунд, Шармолю щёлкнул пальцами и указал на испанский сапог.

Злосчастная обмякла в путах, связывающих её тело, повисла на ремнях. Следя за движением её губ, я прочитал имя бестолкового капитана. Даже на ложе палача она продолжала бубнить: «Феб!» Неужели дурёха всё ещё думала, что это сон?

Грязные руки помощников палача обнажили её прелестную ножку. Сам Тортерю покачал головой, разглядывая её изящные линии. Цыганка была отнюдь не первой девицей, уложенной на кожаную постель.

Сжимая рукоятку кожа, я принялся водить остриём по груди, надавливая всё сильнее и сильнее. Вот я почувствовал, как первые капли крови заструились по моему животу. Никто бы не обратил внимания на красные пятна на полу.

Когда цыганка увидела, как её ступня исчезла в страшном приборе, она на мгновение вышла из оцепенения и забилась в своих путах. Мне даже показалась, что она готова была сознаться.

– Пощадите! – крикнула она, глядя снизу вверх на Шармолю.

Под взмокшей от сукровицы сутаной загорелась надежда. Девчонка признает свою вину и избежит пытки. Её посадят в темницу, и она окажется в моей власти.

«Сознайся, » – заклинал я её мысленно.

Действительно, Шармолю дал ей последний шанс.

– Итак, Вы признаёте свои преступные деяния? – спросил он со своим невозмутимым добродушием.

– Я невинна.

Это были последние членораздельные слова, которые сорвались с её уст. Палач повернул рукоятку, испанский сапог сжался, и низкий потолок камеры отразил ужасный вопль, передать который не в силах ни один человеческий язык. А ведь я не в первый раз слышал такие вопли.

Острие ножа вошло мне в бок. Несомненно, при втором вопле лезвие пронзило бы мне лёгкое. Но до второго вопля не дошло. Одного поворота рукоятки оказалось достаточно, чтобы заставить подсудимую признаться. Идя на пытку, она не рассчитала своих сил. Первая настоящая боль сломила её. Моих услуг врача так и не понадобилось. Я продолжал стоять в тени у двери.

Разув подсудимую, прокурор и палач какое-то время добродушно подшучивали над ней, пытаясь ободрить комплиментами. Я расслышал слова «прелесть», «красавица» и «овечка». Ей ещё предстояло вернуться в залу суда для выноса приговора.

Помощники палача принялись убирать орудия, которые им так и не пришлось пустить в ход. Среди всеобщей суматохи никто не расслышал, как на каменный пол со звоном упал окровавленный нож.

Шармолю и протоколист были слишком озабочены внесением вырванного признания в протокол, чтобы обратить внимание на моё отсутствие. Когда прихрамывающую подсудимую вывели из камеры, я незаметно оторвался от процессии. Вместо того, чтобы вернуться в залу суда, я покинул здание, пробравшись по лабиринту к боковому выходу. Мне вовсе не нужно было присутствовать на выносе приговора. Я прекрасно знал, что ожидало осуждённую после её признания: публичное покаяние перед порталом собора и казнь через повешение на Гревской площади или на острове близ королевских садов.

Когда я выбрался из подземелья на воздух, было уже темно. Прохладный вечерний воздух, проникнув в мои лёгкие, вызвал приступ судорожного кашля. Я шёл наобум, оставляя за собой тоненькую полоску крови, сочившейся из раны в боку. Всякий раз, когда я поднимал глаза вверх, у меня над головой кружилось ночное небо, точно тёмно-синяя цыганская юбка, усыпанная блёстками. Вдруг звёзды слились в одной сверкающую нить, которая опутала меня с ног до головы. Потеряв равновесие, я упал на мостовую.

========== Глава 42. Заклинание ==========

Очнувшись, я увидел над головой красное, озабоченное лицо епископа. Судя по всему, я находился в его дворце. К запаху дорогих благовоний из Ватикана, которыми он не делился ни с кем, примешивался запах нагретого травяного отвара. Наконец-то мне удалось поваляться на пуховой перине под парчовым пологом. Ну вот, хоть на смертном одре мне довелось отведать роскоши, в которой купался Луи де Бомон и которую принимал за должное.

– Не шевелитесь, друг мой, – сказал епископ, прижимая мои плечи к подушке. – Вам стоит извиниться передо мной. Вы напугали меня.

– Я сам себя пугаю, – ответил я наобум, не разобравшись толком куда шёл разговор. – Иногда мне кажется, что моя собственная тень живёт своей жизнью.

– Вы бредите! Ещё бы, потеряв столько крови. Каково мне было, когда Вас принесли без сознания посреди ночи! Господин архидьякон, как Вас угораздило? Ваша грудь точно тигром истерзана.

Глянув вниз, я изумился. Вся грудь была искромсана, а на боку зияла рана. Браво, Фролло! Ты разукрасил себя на славу.

В комнате находился ещё один человек. Приглядевшись поближе, я узнал королевского лекаря. Чёрт подери! Похоже, мне не суждено было избежать лап этого шарлатана, чьи услуги мне давно навязывал Луи.

– Вас нашли у моста, – сказал лекарь со своей гадкой вкрадчивой улыбкой, потирая руки. – Вы истекали кровью. На Вас напали. Что же Вы так поздно бродили без своего верного звонаря? Сами знаете, какое неспокойное сейчас время.

– Как господину епископу известно, я был на суде, выполнял свои обязанности. Не могу же я таскать с собой Квазимодо в качестве телохранителя во дворец Правосудия? Глупости. Было не так уж поздно.

– Тем не менее, вы пострадали, – сказал Луи. – Есть же падшие души, которые не постесняются напасть на служителя церкви. Неужели вы не помните, как это случилось?

Обмякнув на подушках, я закрыл глаза.