Текст книги "Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло (СИ)"

Автор книги: Marina Neary

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

А ведь я даже не был её единственной жертвой. Однажды по дороге в свою башенную келью, я услышал звуки бубна и кастаньет, доносящиеся с Соборной площади. Выдернув ключ из двери, я вышел на верхушку башни. Весь Париж расстилался у моих ног с тысячью шпилей своих стрельчатых зданий, с рекой, змеившейся под мостами, с неровной цепью кровель. Но во всём этом городе я видел лишь один уголок его мостовой – Соборную площадь, а во всей толпе лишь одно существо – цыганку. В своих мыслях я никогда не называл её по имени, хотя оно давно мне было известно.

Было бы глупо полагать, что Шатопер станет её гонять с площади после того, как прокатил её в седле. В лице капитана чертовка получила себе защитника. Чем она расплатилась за его покровительство?

Цыганка танцевала провансальскую сарабанду. Она вертела бубен на кончике пальца и подбрасывала его в воздух, не чувствуя тяжести моего взгляда, падавшего на неё.

В толпе, кишевшей вокруг неё, рыскал какой-то скоморох в жёлто-красной куртке. В ногах у него вилась белая коза, что навело меня на мысль, что он являлся спутником плясуньи. Откуда он взялся? Раньше я всегда её видел одну. Что-то в ужимках этого тощего юнца показалось мне знакомым. Эти сухие русые пряди, торчащие из-под шапки… Нет, невозможно!

По дороге вниз по винтовой лестнице, минуя приотворенную дверь звонницы, я заметил нечто, поразившее меня: Квазимодо тоже смотрел на площадь сквозь щель одного из шиферных навесов. Обычно угрюмый взгляд его приобрёл странное выражение восторга и нежности. Так он не смотрел даже на Большую Марию.

«Неужели и он тоже попал в её сети?» – подумал я.

Впрочем, на площади были и другие женщины. Не в первый раз я заставал его за этим занятием. С четырнадцати лет он пялился на прихожанок. По мере того как заживали его раны, к нему возвращалось плотское любопытство.

Когда я вышел на площадь через дверь у подножья башни, цыганки уже не было. Один из зевак сказал, что она пошла в дом напротив плясать фанданго. Её место на ковре занял человек в жёлто-красном. Желая заработать свою долю мелкого серебра, он расхаживал по кругу, держа в зубах стул, к которому была привязана кошка. Когда он пронёс мимо меня свою пирамиду, я увидел наконец его покрасневшее от напряжения лицо.

Спутник цыганки оказался тем самым, за которого я его принял.

– Владычица! – воскликнул я. – Что здесь делает мэтр Пьер Гренгуар?

Я не видел своего ученика с того дня, когда провалилась его мистерия. Мне так и не удалось высказать свои заготовленные слова утешения. Теперь мне хотелось сказать ему совершенно другие слова.

Должно быть, мой суровый голос привёл его в трепет, потому что бедный малый потерял равновесие, обрушив пирамиду на гикавших зрителей.

Воспользовавшись суматохой, он поспешил скрыться за мной в соборе. Похоже, он не испытывал стыда от того, что я застал его в таком нелепом наряде, за таким дурацким занятием и в такой сомнительной компании.

Гренгуар поведал мне что случилось в тот вечер 6 января. Оказывается, цыганка не уехала с Шатопером после того, как тот её спас. Соскользнув в седла, она вернулась домой во Двор Чудес, куда и сам Гренгуар забрёл после провала мистерии. С апломбом, присущим поэту, он описал невиданный, уродливый, пресмыкающийся, копошащийся, неправдоподобный мир, в котором жили воры и бродяги Парижа. Емy пришлось предстать перед королём, который оказался тем самым Клопеном Труйльфу, гнусавившим «Подайте христа ради!». Гренгуара осудили за проникновение в царство Арго, не будучи одним из подданных, и приговорили к смерти. От петли его спасла Эсмеральда, согласившаяся стать его женой. Между нервными смешками, Гренгуар клялся, что ни разу не воспользовался своими супружескими правами. Цыганка дала ему понять в первую же ночь, что вышла за него замуж из жалости, которой не суждено было перерасти в нечто большее. На поясе она носила маленький кинжал, а на шее ладанку, содержимое которой никто не видел, но которая должна была помочь найти ей потерянных родителей. Стоит девушке лишиться целомудрия, и талисман утратит силу. По мнению Гренгуара, к ней ещё не прикасался ни один мужчина, так как она всё ещё лелеяла надежду воссоединиться с кровными родичами.

– Будто ей всего цыганского племени было мало! – добавил он. – Её чтут, будто Богородицу. А она всё вздыхает о своей бедной матушке.

Честно говоря, история походила на одну из тех вульгарных уличных комедий, которые разыгрывали на перекрёстках бродячие актёры. У меня не было повода сомневаться в правдивости Гренгуара. В то же время я не был уверен, что эта мысль утешала меня. Девственность приумножала силу колдуньи. Нетронутая мужчиной ведьма способна на большее, чем самая опытная искусительница.

========== Глава 33. Школяр и офицер ==========

Я недооценивал популярность Жеана. Солдаты принимали его так же радушно, как школяры принимали Феба. Неудивительно, что эти двое нашли друг друга, непринуждённо перемещаясь между двумя стихиями, военной и университетской. Оба были белокуры, смазливы и распутны. Жеан, которому не было семнадцати, соревновался со своим приятелем, который был на семь лет старше и на голову выше. Его попытки переплюнуть капитана в пьянстве и разврате не могли не смешить. Безусловно, ему льстило то, что такой закоренелый повеса как Феб охотно с ним кутил. Впрочем, капитан был готов фамильярничать с любым, кто был в состоянии заплатить за выпивку, не обращая внимания на возраст и ранг. Для того, чтобы завоевать расположение Шатопера, требовалось не так много – парочка монет.

Разумеется, получив от меня очередную подачку, Жеан побежал хвастаться Фебу. Прислонившись к углу дома своей невесты, того самого дома, в который позвали плясать цыганку, капитан безбожно чертыхался. Сочный баритон разливался по соборной площади. «Пуп Вельзевула! Кишки папы! Гром и молния!». Жеан не упустил шанс выразить своё восхищение красочным словарным запасом друга.

Эта встреча происходила у меня на глазах. Мне выпала редкая возможность увидеть этого бесёнка в естественной среде. При мне он кривлялся, пытаясь напустить на себя приличный вид, хотя и знал, что я видел насквозь его ужимки. Со своим собутыльником ему не нужно было притворяться.

Эти двое не заметили моего присутствия, настолько они были поглощены созерцанием набитого мной кошелька. До моего слуха долетели слова Жеанa «брат – полоумный архидьякон». Нет, я не лелеял иллюзий по поводу своей значимости в его глазах. Наше сомнительное родство представлялось ему кормушкой, из которой он иногда клевал.

– Чёрт возьми, – промычал Феб в ответ. – Какой достойный человек, этот архидьякон Моро. Кем он там тебе приходится? Дядькой, кузеном?

– Братом, олух вы эдакий! Бра-том по отцу. У меня нет желания посвящать вас в тонкости своей родословной.

– Если братом, то плохо дело, бедный мой Жеан. К тридцати годам у вас вытянется нос и облысеет лоб.

– Этого не случится, – прозвенел мальчишеский голос. – Я намерен умереть молодым.

– Ха! Это вы сейчас так говорите. Вот перевалит вам за двадцать…

– Не перевалит. Скажите, Феб… Если не секрет, что послужило причиной столь красноречивого потока? Если уж пустилась лошадь вскачь, то сразу не остановится. А ругаетесь вы галопом.

– Я только что удрал от этих жеманниц, – ответил Феб, бросив через плечо утомлённый и свирепый взгляд. – Каждый раз, когда я покидаю свою прелестную невесту, у меня рот полон проклятий. Мне ещё несколько месяцев ходить в женихах, разыгрывать комедию любви! В середине лета моя рука наконец окунётся в богатства Гонделорье.

– И вы забудете бедного маленького Фролло! – воскликнул Жеан горестно.

– Увы, мой друг. Семейному человеку не пристало водиться со школярами.

Несколько секунд он смотрели друг другу в глаза, а потом расхохотались в унисон. Гнев Феба заметно поостыл. Было решено пойти в кабак «Яблоко Евы» дабы закрепить дружбу за бутылкой бургундского.

Я следовал за ними. За последние полгода у меня вошло в привычку красться за кем-то. Я прислушивался к их болтовне, которая казалась мне порой тарабарской речью. Они говорили во весь голос, мало стесняясь тем, что приобщали прохожих к своим излияниям. Они болтали о дуэлях, девках, попойках, сумасбродствах.

Когда из-за угла послышался звон бубна, капитан сжал руку школяру:

– Поспешим, дружище.

– Боитесь, что без нас всё вино выпьют?

– Как бы меня не заметила эта малютка с козой.

– Сменарда?

– Та самая. Ещё не хватало, чтобы на заговорила со мной на улице.

– Вот как? А о чём ей с Вами говорить, капитан? Какое у неё к вам дело?

Феб взглянул на школяра с упрёком.

– Жеан, вы будто вчера родились на свет. Какое у женщины может быть ко мне дело?

– И где же состоится эта… беседа?

– За мостом святого Михаила, у старой карги Фалурдель, – поведал Феб с серьёзным видном. – Сегодня в семь.

Жеан вытянул розовые губы трубочкой.

– У-тю-тю… Дерзости Вам не занимать, капитан Феб. Для начала Вам придётся отодвинуть с пути этого грозного скомороха в жёлто-красной куртке. Как-никак, он ей приходится мужем.

– Что за вздор Вы несёте, Жеан!

– Не вздор. Этот фигляр, который носит стулья в зубах, когда-то был моим учителем грамматики. Тогда я ещё жил на мельнице. Помню, я ему чуть нос не сломал. А теперь он живёт во Дворе Чудес с Вашей Сменардой. Думаете, он просто так уступит Вам свою супругу? Пусть вас не вводит в заблуждение его хлипкий вид. У него очень крепкая челюсть.

На мгновение мне стало совестно и обидно от того, что даже Жеан был лучше осведомлён о приключениях Гренгуара, чем я. Сколько всего пронеслось мимо моих ушей за последние несколько месяцев.

– Пусть будет так, – Феб пожал плечами, ничуть не смущённый тем, что сообщил ему Жеан. – Что с того? Неужели вы думаете, что я в первый раз зарюсь на чужую жену? Так даже лучше. У ребёнка будет законный отец. Ей не придётся метаться в поисках мужа, как дочери трактирщика.

Дрожь пробежала по всему моему телу. На секунду мне пришлось прислониться к какой-то тумбе чтобы перевести дыхание. Когда я нагнал гуляк, они во всё горло распевали:

В деревушке Каро все ребята

Попали в петлю как телята.

========== Глава 34. Монах-привидение ==========

Старьевщик был, несомненно, рад позднему покупателю, который взял у него с рук чёрный плащ за несколько минут до закрытия лавки. Я сунул ему несколько монет, не считая. Судя по его выражению лица, я заплатил в разы больше, чем эта тряпка стоила. Однако, она была достаточно просторной и добротной чтобы скрыть мою одежду. Надвинув капюшон на глаза, я прохаживался перед шумной таверной, в которой находились офицер со школяром. Именно на этом месте цыганка предсказала мне приближающуюся смерть прошлой осенью.

Сквозь разбитые окна кабака доносился звон стаканов и рёв пьяниц. Между столами рыскали уличные женщины, то и дело плюхаясь на колени гулякам. Вот каких услад я был лишён все эти годы! Вот ради чего парижские мужчины рисковали спасением своих душ. До какой-то степени мне было понятно очарование женщин, с которыми развлекались Карл Бурбонский и Пьер де Лаваль. Это были либо учёные монахини, переводящие Горация на французский, либо обедневшие аристократки, играющие на арфе. В любом случае, это были воспитанные, чистоплотные, сдержанные женщины с прохладными белыми руками и свежей кожей. Даже не будучи скованным обетами, я плохо представлял себя в объятиях какой-нибудь девки из «Яблока Евы». Не знаю, сколько вина потребовалось бы, чтобы заглушить природную брезгливость, чтобы гладить эти потные, веснусчатые груди и целовать этот рот, в котором не хватало зубов. Подобные картины срабатывали лучше поста и плети, чтобы укротить плотский голод.

Боковая дверь хлопнула, и появилась трактирщица, мать той самой девицы, которая понесла от Феба и которую я так поспешно обвенчал. Рыхлая кумушка несла поднос с грязной посудой. В кабаке «Яблоко Евы» мойка находилась на задворках. Использованную кухонную утварь складывали в один огромный дымящийся чан. Можете представить, какой запах стоял во дворе.

Трактирщица поскользнулась на мокром камне, тяжёлый поднос с лязгом пошатнулся у неё в руках, и вывалился тонкий нож. Матрона была слишком уставшей и тучной, чтобы подобрать нож на месте. Для этого ей бы пришлось опустить весь поднос на землю, а это послужило бы дополнительной нагрузкой на воспалённые колени. Сонно ворча, она продолжала свой путь. Когда она вернулась искать нож, его уже не было – он был надёжно спрятан у меня под плащом. Раздражённо крякнув, трактирщица вернулась внутрь.

Как никогда прежде я чувствовал руку рока на плече. Всё, что происходило в тот вечер, несло в себе тайный умысел. Ведь неспроста я подслушал разговор Жеана с Фебом на соборной площади. Неспроста я последовал за ними в «Яблоко Евы». Неспроста трактирщица поскользнулась и обронила нож. Нa скользком лезвии ещё сохранился запах жирного мяса.

Наконец, через входную дверь вывалились двое гуляк, которых я поджидал больше часа.

– Гром и молния! – воскликнул один из бражников. – Ведь мне пора на свидание.

Худо-бедно, капитан ещё держался на ногах. Его юный собутыльник находился в более плачевном состоянии. Повиснув на шее Феба, он городил чушь, из обрывков которой я вынес, с своему удивлению, что мальчишка был не так уже невежествен. Какие-то огрызки латыни и истории закрепились в его курчавой голове. Последние несколько лет в коллеже Торши не прошли даром. И на том спасибо. Оказывается, у Платона был профиль охотничьей собаки.

Похоже, Феба мало интересовали латинские аллюзии, которыми его осыпал пьяный школяр. Его тревожило то, что последнее су было пропито, а ему ещё нужно было заплатить за конуру у старой шлюхи, чтобы принять прелестницу Сменарду. Ведь не потащит же он её в казарму. А парижские мостовые для первой встречи тоже не подходят. О том, чтобы отвезти девчонку в свой дом, не было и речи. Он не хотел, чтобы она знала, где он живёт. Иначе что помешает ей наведаться к нему в гости?

Вот такой монолог мне пришлось выслушать. А если бы эти слова услышала сама цыганка? Если Гренгуар говорил правду, и она добровольно сковала себя обетом целомудрия в надежде найти родителей, то сегодняшней ночью ей предстояло этот обет нарушить. Она готова была лишить силы свой талисман ради мужчины, который уже начал заметать следы, даже не познав её. Даже через пелену ярости я видел в этом иронию.

В конце концов, Фебу надоели несуразные ответы пьяного школяра. Пожелав другу «удушиться кишками матери», капитан довольно грубо пихнул его. Жеан шлёпнулся на мостовую Филиппа-Августа, удачно попав головой на «подушку бедняков» – кучу капустных кочерыжек. В таком положении он и остался лежать, звучно похрапывая.

Оставив собутыльника под покровом ночного неба, капитан, всё ещё раздосадованный, вышел на улицу Сент-Андре-Дезар. Только перед фасадом Отенского коллежа, где он когда-то получил начатки образования, он понял, что его кто-то преследует. Должно быть, краем глаза он заметил приближающуюся тень.

– Монах-привидение, – буркнул он с нервным смешком. – Чёрт подери… Вот мой шанс исповедоваться заранее за тот грех, который я вот-вот совершу.

Вытянув руку из-под плаща, я сжал скользкие от пота и мясного жира пальцы капитана.

– Капитан Феб де Шатопер?

– К Вашим услугам, святой отец. Исповедуйте меня поскорее. Я спешу на свидание.

– Нечестивец! Её зовут…

– Смеральдой, – ответил он развязно и бесстыдно.

У него не было секретов от других мужчин. Он даже не хвастался передо мной, а просто констатировал факт. Таким же тоном он бы мог поведать, что улица Галиаш одним концом упирается в Стекольную улицу, а другим – в Ткацкую.

– Капитан, – сказал я, стиснув ему руку, – Вы лжёте!

Таким, как Феб, было свойственно переходить от небрежности к ярости за мгновение. Выдернув свои засаленные пальцы из тисков, он отскочил назад на несколько шагов и уже схватился за эфес шпаги, выкрикивая что-то про семейную честь Шатоперов, дуэль и кровь на мостовую. Не знаю, что натолкнуло его на мысль, что у меня под плащом был спрятана шпага. Возможно, обедневшие дворяне чувствуют друг друга на расстоянии.

– Капитан, – продолжал я ледяным голосом, не двигаясь с места, – Вы же не хотите разочаровать женщину. Спешите на свидание.

Мой последний аргумент мгновенно остудил гнев Феба.

– В самом деле, – пробормотал он, опуская шпагу. – Мне бы не хотелось огорчить малютку с козой. Кто знает? Она может попасть в чужие руки.

– Когда вы будете трезвы, я с радостью скрещу с вами шпаги и уложу Вас в канаву. Но сегодня вы должны выполнить своё обещание женщине.

Феб, который всё это время утвердительно кивал, вдруг прикусил губу и почесал за ухом.

– Чёрт! Я совсем забыл. У меня нет ни су, чтобы расплатиться со старой сводней. Проклятый школяр. Проклятый школяр! Чтобы я ещё раз напился с желторотым!

– Уплатите вот этим, – сказал я, бросив на мостовую крупную монету. – У меня одно лишь условие, капитан.

– Что угодно, святой отец!

– Докажите, что у вас свидание с той самой женщиной, чьё имя вы назвали. Если я ошибся, если Вы сказали правду, я с радостью заберу свои слова обратно. Возможно, нам удастся избежать кровопролития на этот раз.

Эта причудливая просьба лишь позабавила Феба, к которому вернулась его привычная беспечность. Он предложил спрятать меня в каком-нибудь укромном уголке, откуда мне будет всё видно. У него даже была каморка на примете: комната святой Марты. Капитану хорошо были известны притоны у моста.

– К Вашим услугам, – заключил он. – Может быть, Вы и есть тот самый монах-привидение, но сегодня мы друзья.

========== Глава 35. Всё твоё, всё для тебя! ==========

Если бы Пьер де Лаваль увидел меня в тот момент, он был рассмеялся и расплакался одновременно. Я сидел в конуре на чердаке притона, скрючившись в три погибели, прильнув лицом к щели, через которую мне была видна грязная комната с разбитым окном и убогая постель, состоявшая из смятых тряпок. Я слышал, как Шатопер расплачивался со старой сводницей на первом этаже, беззубой каргой с ввалившимися губами, окаймлёнными пучками волос. На фоне Фалурдель, трактирщица из «Яблока Евы» выглядела Венерой! Бог видит: в Париже хватало безобразных женщин. Впрочем, после встречи с цыганской колдуньей мне все женщины казались безобразными. Я начал замечать новые уродства в мире, которые раньше не бросались в глаза. Если бы чума или пожар поглотили весь город, мир ничего бы не потерял. О, Фролло, какие весёлые у тебя мысли на ночь глядя! Вот, что сделала с тобой любовь, чёрт подери! Источник всей добродетели.

Не знаю, как долго я сидел на корточках среди пыли и мусора, хрустевшего у меня под ногами. Пошарив вокруг себя руками, я наткнулся на осколок стекла и приложил его ко лбу, чтобы его холод освежил меня. Острый край напомнил мне о том, что под плащом у меня был спрятан нож.

Вдруг я услышал, как заскрипели ступеньки деревянной лесенки. Дверца люка приоткрылась, впустив струю бледного света. Старая усатая карга вошла первой, держа в дрожащей руке фонарь; за ней следовал Шатопер, покручивая усы и напевая под нос; и, наконец, третьей появилась цыганка. Её рогатая спутница сопровождала её даже на любовное ложе. На мгновение мои глаза заволокло туманом, всё вокруг загудело и закружилось, будто меня всосал в себя огромный колокол.

Когда я очнулся, Шатопер и цыганка уже были одни, сидя на деревянном сундуке. Другой мебели в комнате не было, а капитан, очевидно, считал дурным тоном сразу переместиться на постель, тем более, что девчонка заметно смущалась. Не глядя ему в глаза, она царапала пальцем крышку сундука и что-то бормотала себе под нос.

– О, не презирайте меня, – расслышал я её слова. – Я чувствую, что поступаю дурно. Увы, теперь мне не найти моих родителей. Впрочем, зачем они мне теперь? Ведь я люблю Вас.

Ну вот! Первое признание в любви за вечер. И сорвалось оно с уст женщины, как ни странно. Судя по изумлению на красной физиономии капитана, он был немного ошарашен. Несчитанные ночи в борделях не подготовили его к такому чистому и непосредственному выражению чувств.

Надо отдать ему должное, он быстро нашёлся. Чтобы позабавить свою спутницу, Шатопер достал из ножен шпагу, ту самую шпагу, которой размахивал у меня перед носом полчаса назад. Девчонка принялась её разглядывать и гладить, лаская пальчиками эфес. Капитан воспользовался случаем и клюнул её в шею, что заставило цыганку выпрямиться.

Если бы эти двое не были так поглощены своей игрой, они бы услышали негромкий хруст, раздававшийся из конуры. Это был не хруст разбитого стекла у меня под ногами; это был скрежет моих зубов. Мой палец проводил по острию ножа. Рука рока мяла мне плечо, отзываясь тянущей болью в груди и боку.

За свои неполные тридцать шесть лет жизни я впервые созерцал подобную сцену. Мне предстояло увидеть то, в чём Шатопер сознавался во время исповеди.

Наигравшись со шпагой, дурочка попросила капитана встать во весь рост и прогуляться по каморке. Ей хотелось услышать звон его шпор! Шатоперу пришлось ей в угоду прогуляться перед ней несколько раз. Было видно, что её преждевременное признание в любви и детские приходи озадачивали его. Цыганка не походила на других прелестниц, которых он приводил в этот притон.

B ту ночь «счастливице» довелось услышать фразу, которую он повторял при подобных обстоятельствах.

– Моё тело, кровь моя, моя душа – всё твоё, всё для тебя.

Выпалив заученное признание, капитан принялся коверкать её имя. Чего он только не перебрал! Миранда, Эсперанза, Эсменарда, Симиляр… В конце концов девушка сжалилась над ним и разрешила называть себя Готон. Свободной ладонью я ударил себя по лбу. Это было свыше моих сил. Готон! Что за дурацкое прозвище? Для охотничьей собаки вполне сносная кличка. Наш сосед на улице Тиршап имел целую свору спаниелей, и среди них была Готон. Но чтобы девушка добровольно назвалась таким именем? Неужели она не могла придумать ничего изящнее?

Уладив вопрос с именем возлюбленной, Шатопер принялся осыпать её обещаниями. Картина их сладостного будущего включала хорошенькую маленькую квартирку, парады стрелков под окнами, большой смотр близ Рюлли, львов королевского дворца. Он не забыл добавить, что «все женщины любят такие зрелища».

По крайней мере, он не обещал на ней жениться. С похвальной для дворянина честностью он выдал: «Разве люди больше любят друг друга, если их посыплют

латынью в поповской лавочке?». Я не мог с ним не согласиться после стольких лет службы в той самой «лавочке».

Блаженная идиотка упивалась звуками его голоса, и только иногда с её губ срывался мечтательный вздох: «О, мой Феб…». Сколько раз мне ещё предстояло услышать этот вздох!

А тем временем, проворные пальцы офицера уже начали расшнуровывать её корсаж. Вот он оголил её округлое плечо, которое я мысленно сравнил с луной, выступавшей из тумана. Вот цыганка ломается, хватается за талисман, бормочет что-то про свою «бедную матушку», которую ей больше не найти. Капитан отстраняется, разыгрывая комедию обиды и отвергнутой любви. И, конечно, она тут же плюхается ему на колени, обвив шею руками, и начинает умолять его не прогонять её. Да, да, она согласна быть его забавой, его игрушкой столько, сколько он этого пожелает. А потом она будет чистить ему шпоры и смахивать пыль с куртки, пока он водит других в королевский зверинец.

Нет, этому нужно было положить конец. Рука рока похлопала меня по спине, призывая к действию. Выдавив плечом гнилую дверь, я оказался рядом с увлечённой ласками парочкой. Капитан не видел меня, уткнувшись носом в смуглую шею цыганки. А вот она меня увидела. Чёрные глаза распахнулись ещё шире, и в зрачках отразилось моё искажённое лицо.

Я занёс нож и ударил наугад. В тот момент я не целился. Мне было всё равно, кого пырнуть, лишь бы положить конец этой нелепой сцене. Просто чудо, что я не попал в цыганку. Удар пришёлся в спину Шатоперу. С хриплым криком: «Проклятие!», он рухнул на пол. Девчонка последовала за ним, потеряв сознание. Они лежали бок о бок в луже крови, которая стремительно накапливалась под шеей капитана. Оба были бледны. На мгновение мне показалось, что я вот-вот растянусь рядом с ними, так сильно у меня болело в левом боку, будто я сам себя ударил ножом.

В разбитое окно, выходящее на реку, ворвался влажный мартовский ветер. Он немного привёл меня в чувства. На первом этаже раздался топот сапог. Видно, звук падающих тел привлёк внимание старой карги. Очевидно, она не хотела, чтобы кто-то повредил её мебель.

Склонившись над цыганкой, я сжал её челюсть и впился в холодные губы поцелуем. Не знаю, почувствовала ли она его сквозь обморок.

Сбросив плащ, который мне уже не был нужен, я прыгнул через окно в свинцовые воды Сены.

========== Глава 36. Когда творишь зло ==========

Вам когда-нибудь доводилось плавать в Сене в марте месяце? Не советую. Это вызов для самого опытного пловца, каким я не являлся. Разбухнув от ледяной воды, сутана отяжелела и тянула меня ко дну. Я бы мог прекратить сопротивление в тот момент и позволить течению унести меня. Лишь свинское любопытство заставляло меня шевелить окоченевшими конечностями. Мне хотелось узнать, чем закончится эта история.

Когда творишь зло, нельзя останавливаться на полпути. Надо довести дело до конца. Не спрашивайте меня, почему я тогда сбежал. Я сам не знаю. Почему я не зарезал капитана насмерть? Я знал, что одного удара не достаточно. Нож не так глубоко вошёл. Лезвие скользнуло по лопатке. Как врач, я должен был это знать. А главное, почему я оставил девчонку в каморке, удовлетворившись одним поцелуем? Я мог выпрыгнуть из окна вместе с ней, затем дотащить её до одного из своих поместий. Она была бы полностью в моей власти. Моей силы хватило бы чтобы сломить её сопротивление. Наверное, мне хотелось узнать, какой сюжет для нас заготовил рок. Быть может, я не был готов овладеть цыганкой. Паук поймал мушку в сеть, но не спешил её сожрать.

Поцелуй не входил в мои планы. У меня вообще плана не было. Я действовал без всякого сценария. Зря, я когда-то пытался себя убедить, что был хозяином положения и мог в любую минуту выйти из игры. В этой трагикомедии я был даже не кукловодом, а одной из марионеток.

Этот поцелуй не был первым в моей жизни. Вас это удивляет? Когда мне было четырнадцать, меня поцеловала кузина Виттория. Она была на два года старше и на голову ниже. Мелкая, смуглая и подвижная. Её родители привезли её погостить в наше поместье Тиршап. За день перед отъездом, она схватила меня за руку и увлекла в апельсиновый сад. «Почему бы нам не любить друг друга, Клаудио?» – спросила она меня с той же ребячливой искренностью, с которой цыганка признавалась в любви Шатоперу. «Зачем тебе становиться священником? Женись на мне. Будешь жить с нами во Флоренции. Мы будем встречаться с художниками и поэтами. А по ночам я буду целовать тебя вот так». Обвив мою шею руками, она встала на цыпочки и продемонстрировала свои намерения. Признаюсь, я был взволнован и сбит с толку. Весь вечер я до и дело дотрагивался до губ, чтобы воспроизвести ощущения. Мой интерес был в такой же мере философским, что и плотским. Тогда я не расценивал это как победу, скорее, как безобидную шалость дальней родственницы.

Через несколько месяцев после возвращения во Флоренцию её выдали замуж за сорокалетнего купца, что положило конец её мечтам о беседах с поэтами. А ещё через год она умерла, производя на свет ребёнка. Такая заурядная кончина для незаурядной девушки! По крайней мере, её смерть не была на моей совести. Не моя похоть угробила её. Хотя, не исключено, что ребёнок от меня погубил бы её точно так же. Если подумать, Виттория была слишком юной и хлипкой для продолжения рода. Ей вполне можно было дать ещё несколько лет для того, чтобы окрепнуть. Разумеется, её родители стремились выпутаться из долгов, вот и выдали дочь замуж как можно скорее. Более обыденного явления не придумать. Малолетний кузен из такой же бедной семьи не рассматривался как претендент. Бедняки не заглядывают друг другу в суму.

Наверняка, Виттория знала, или по крайней мере догадывалась о предстоящей свадьбе, когда полушутливо предложила выйти за меня замуж. Уже тогда она предчувствовала, что времени у неё осталось немного. Тем не менее, она была горда, как все женщины нашего рода, и никогда не позволила бы себе плакать и сетовать открыто. Последние шесть месяцев своей жизни она провела прикованной к постели, вынашивая наследника для своего немолодого супруга. А я так и не увидел её больше после того вечера в саду. Она не появлялась в моих мыслях и не посещала меня во сне. Однако, её лицо на мгновение промелькнуло у меня перед глазами, когда ледяная вода в очередной раз сомкнулась у меня над головой. Что бы подумала она обо мне сейчас?

О, Виттория… Что дьявол сделал с твоим кузеном?

Задыхаясь, я выбрался на берег, который, к счастью, был пуст. Некоторое время я лежал на песке ничком, пытаясь перевести дыхание. Я даже не дрожал под мокрой сутаной.

***

В собор я вернулся за час до рассвета. Незаметно проникнув в свою монастырскую келью, я поспешно переоделся и предстал перед епископом с невозмутимым, хоть и слегка бледным лицом. Нам предстояло обсудить финансы за март месяц.

– Плохо спалось? – Луи осведомился участливо.

– Не хуже, чем обычно.

– Значит, вам повезло. Я всю ночь не сомкнул глаз. Вы слыхали, что случилось?

– Что?

– Шатопера заколола колдунья!

– Неужели… Не может быть.

– Представьте себе! Та самая цыганка, которую ему было поручено прогнать с площади. Их застали в каком-то притоне у моста. Старуха, которая владеет хижиной, прибежала на шум. Капитан весь в крови, белый козёл блеет, а девка прикинулась мёртвой. Солдаты ночного дозора её быстро схватили.

– Кого, старуху?

– Да нет же, цыганку! Она хныкала и клялась, что офицера ударил какой-то чёрных монах, который вышел из стенки. Ничего. Наш друг Шармолю с ней разберётся. Я всегда знал, что цыгане – дикий, богомерзкий народ. Но чтобы цыганка покусилась на жизнь офицера? Это переходит все границы. Фролло, Вы слушаете меня?

– Слушаю. Шармолю разберётся, не сомневаюсь.

– Вы готовы дать показания против неё в суде?

– Разумеется, если в этом возникнет необходимость.

Луи де Бомон устало закрыл папку с документами и отодвинул на край стола.

– Знаете что, Фролло? Ступайте к себе в келью. Мне не нравится Ваш внешний вид. Я сам себя чувствую отвратительно. Чувствую, сегодня у нас не получится делового разговора. Кстати, где Вы были вчера вечером? К вам приходил ваш бывший ученик.

– Причащал одну старую вдову, – соврал я на ходу в лучших традициях Жеана, который вечно собирал деньги на какую-нибудь вымышленную благотворительность. – Она при смерти и не выходит из дома.