Текст книги "Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло (СИ)"

Автор книги: Marina Neary

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Его дыхание участилось.

– Епископ милосерден. Он не накажет меня так сурово за мелкий проступок.

– Что тебе известно про Луи де Бомона? Всё очень серьёзно. Иначе стал бы я срывать процессию? Это не какая-нибудь мелкая мужская шалость, на которую епископ закроет глаза. Если бы ты подмял под себя какую-нибудь потаскуху, Луи посмеялся бы от души. Тебя несли в фиглярском наряде через весь город. Знаешь ли ты, какой ущерб нанёс своей репутации?

Вот теперь он действительно нервничал.

– Что… что я должен сделать, учитель? Чтобы вернуть доверие епископа… я сделаю что угодно.

– В Париже есть одна ведьма. Вернее, не одна. Их много. Но эта очень сильная и изворотливая. Королевские лучники не могут её поймать уже который месяц. И знаешь почему? Они сами не отличаются чистотой. Поймать её может лишь мужчина, который ещё не познал женщину. Только священник, не нарушивший обет, и его целомудренный ученик могут преуспеть в этом деле. Это очень порадует епископа, и он забудет твой проступок.

========== Глава 27. Неудобства, которым подвергаешься, охотясь на ведьму ==========

Клянусь, эта мысль про ведьму, которую может поймать только девственник, пришла мне в голову в последнюю минуту. Я не вынашивал этот план часами. Он сам сложился моментально, будто какая-то сила извне продиктовала его.

Забавно то, что когда я упомянул целомудрие, щёки моего подопечного вспыхнули, а зубы скрипнули от обиды. Очевидно, он рассчитывал, что торжественная процессия завершится для него посвящением в ряды обычных грешных мужчин. Действительно, в толпе было много подвыпивших, весёлых, не слишком безобразных и не слишком переборчивых женщин, которые ради потехи согласились бы ублажить короля шутов. Квазимодо выпала золотая возможность сбросить бремя чистоты. Увы, этому событию было не суждено случиться в этот вечер. Проклятый учитель появился и прервал этот сказочный сон. Разумеется, мальчишка был зол. Раскаяние и страх перед епископом боролись в нём с вполне естественной мужской досадой.

Тем не менее, он послушно следовал за мной. Я вкратце описал ему облик той, которую мы разыскивали: цыганка лет шестнадцати, с белой козой и тамбурином. Квазимодо мотал головой, утверждая, что никогда её не видел. Не исключаю, что он лгал. Впрочем, это не имело значения. Страх потерять должность звонаря на время заглушил его бунтарские порывы. У него хватало ума понимать, что ни одна пьяная потаскуха из толпы не стоила Большой Марии.

Жестами мне удалось донести до Квазимодо что именно от него требовалось: схватить цыганку по команде, зажать ей рот и следовать за мной. По тому как его голова втянулась в сутулые плечи, я понял, что от моей просьбы ему стало неловко. Ведь раньше ему не приходилось применять свою чудовищную силу в подобных целях. Последний раз он пустил руки в ход, когда Жеан и Робен проникли к нему в келью. А теперь ему предстояло схватить женщину. Этому циклопу было не чуждо рыцарское чувство. Мне доводилось наблюдать как трепетно и осторожно он разглядывал птичьи гнёзда на колокольне.

– Пусть тебя не терзают угрызения совести, – сказал я ему, повернув его лицом к себе. – Это не женщина. В смысле, не обычная француженка, а цыганка и ведьма. Если она будет вырываться или скулить, не поддавайся жалости.

– Как скажете, учитель, – ответил он с налётом обречённости. – Как вам угодно. Буду ждать от вас знака.

Квазимодо не слышал цокота копыт, шороха юбки и бряканья бубна, в то время как я мог услышать эти звуки с другого конца города. Я знал, по каким переулкам цыганка возвращалась домой во Двор Чудес. За последние несколько месяцев я успел выучить её маршрут. Она обычно не задерживалась на улице слишком поздно. Собрав мелкое серебро, она без промедления возвращалась под опеку своего племени. Ей не было свойственно вступать в разговор со своими зрителями. Я ни разу не видел её в компании школяров, солдат или девок-кабачниц. Должно быть, египетский герцог дал ей наставления не сближаться с парижанами, особенно с теми, что носили форму, будь она военной или ученической.

Не скажу, что у меня сердце забилось быстрее при звуке каталонской баллады, которую цыганка напевала себе под нос. Оно у меня уже давно не билось в обычном ритме.

Я пихнул Квазимодо локтем в бок, давая ему знать, что настала пора действовать. Он не сразу выполнил мой приказ. На несколько секунд он впал в ступор. Пришлось толкнуть его ещё раз, более резко и грубо. Тяжело вышагнув из тени, он перегородил цыганке дорогу.

Девчонка даже не успела испугаться при виде бесформенной фигуры, возникшей у неё не пути. Закусив нижнюю губу, она какое-то время рассматривала покачивающийся силуэт. Вдруг она сделала свою пренебрежительную гримасу и хмыкнула.

– Посмотрите! Сам папа шутов, – сказала она своим полудетским голосом и и присела в насмешливом реверансе. – Ваши подданные желают знать, навсегда ли вы их покинули.

У Квазимодо отвисла челюсть. На секунду мне показалось, будто он собирался что-то сказать в ответ. Дуралей совсем растерялся. Всё шло не по плану. Я выговорил все возможные проклятия, когда Квазимодо, вместо того чтобы заткнуть ей рот, как я ему наказывал, схватил цыганку за талию и перебросил через плечо, словно шарф. Это было самое нелепое зрелище, которое можно себе вообразить. Он стоял посреди улицы, не зная в каком направлении бежать, а девчонка била его бубном по горбатой спине. Бесовская коза, наставив на них рожки, жалобно блеяла.

В эту минуту из-за угла появился какой-то долговязый хиляк в потёртом камзоле, очень похожий на Гренгуара. Само пребывание поэта на улице меня не удивляло. Не получив обещанных денег за свою провалившуюся мистерию, он в очередной раз остался без крова. Но какого чёрта он увязался за цыганкой?

– Стража, сюда! – крикнул он.

Удар наотмашь от Квазимодо заставил его отлететь на несколько шагов и упасть на мостовую. Похоже, звонарь наконец-то пришёл в себя и принялся выполнять то, что от него требовалось, хоть с некоторым опозданием. В его защиту, не каждый вечер ему приходилось похищать женщин. Убрав Гренгуара с пути, он стремительно скрылся во мраке, унося цыганку.

Через секунду раздался громовой голос:

– Стойте, бездельники! Отпустите эту девку!

Из-за угла соседней улицы появился вооружённый до зубов всадник. В нём я узнал Феба де Шатопера, который так недобросовестно отнёсся к поручению подчистить соборную площадь.

Капитан был не один. Вслед за ним ехал целый отряд вооружённых палашами стрелков. Вероятно, они выехали на ночной дозор по распоряжению парижского прево мессира Робера д’Эстутвиля.

Вырвав цыганку из рук звонаря, Феб перебросил её через седло, в то время как его солдаты обступили Квазимодо и в мгновение ока связали его верёвками. Он рычал, бесновался и рвал путы, но даже его нечеловеческой силы не хватило чтобы противостоять пятнадцати солдатам. Продолжая мысленно чертыхаться, я скрылся во время свалки. Это казалось самым благорозумным, если не самым благородным решением на тот момент.

Последнее, что я слышал, скрываясь в конце улицы, это был голос цыганки:

– Как Ваше имя, господин офицер?

========== Глава 28. Рычание Цербера ==========

7 января, 1482

– Итак, почтенный братец, неужели Вы не прочитаете мне ни одной проповеди на прощание?

Надменный и самодовольный, точно сытый кот, Жеан бродил по моей башенной келье. Желанный мешок с деньгами уже находился у него в кармане. Школяра ничего не удерживало в «гнезде филина», как он называл мою лабораторию. Тем не менее, он не спешил уходить.

– Жеан, разве Вас не ждут в притоне Валь-д’Амур?

– Подождут. Жакелина Грызи-Ухо никуда не денется. Я так нуждаюсь в нравоучениях. Не откажите в такой милости на этот раз. Только не говорите, что у Вас пропал дар красноречия после того, что выкинул Ваш драгоценный воспитанник, которого все эти годы Вы ставили мне в пример как эталон послушания и целомудрия.

– Не болтайте глупости, Жеан. Я никогда не сравнивал Вас с Квазимодо.

– Возможно, вслух Вы этого не делали. Слова были не нужны. Я сердцем чувствовал вВаше осуждение. Вы не представляете, как больно и досадно мне было жить в тени горбатого святого. Каждый вечер, помолившись перед сном, я спрашивал у Бога: «Зачем ты сделал меня красивым, как херувим? Красивому труднее попасть в рай». С превеликим удовольствием я бы променял свои белокурые кудри на его лохматую рыжую копну, лишь бы быть достойным царствия небесного да Вашей любви, почтенный братец.

– Кончайте паясничать.

– Но я только начал! После недавних открытий мой мир перевернулся вверх тормашками. Девственный отшельник, звонарь собора Богоматери, бросился на женщину! Неужели нет ничего святого? Если блаженный Квазимодо способен на такие зверские поступки, что можно сказать об остальных? Куда катится мир?

Впервые в жизни у Жеанa появился козырь, и он намеревался воспользоваться им сполна. Наступил час расплаты за все нудные проповеди, которые я прочитал ему за последние несколько лет. Ни за какие благополучия он бы не отказался от возможности отыграться.

– Мир катится в одном направлении уже несколько тысяч лет, – ответил я. – Пусть это Вас меньше всего волнует.

– Я волнуюсь о Вас, братец Клод, – ответил Жеан, положив розовую ладонь на грудь. – Могу представить, как Вас терзает стыд. Что говорят про Вас служители церкви? Вы же не будете прятаться в своей келье бесконечно? Рано или поздно Вам придётся столкнуться с внешним миром и взглянуть в сотни глаз, в которых застынет один вопрос: «Что за чудовище приютил господин архидьякон?»

– Мне нужно готовиться к службе. Поговорим без обиняков. Вам подбросить ещё денег? Сколько дополнительных су потребуется чтобы ускорить ваш уход?

Усевшись на край стола, Жеан принялся крутить в руках чернильницу.

– Обижаете, братец. Моя родственная любовь не имеет цены. Не всё упирается в деньги. Мой долг донести до Вас все факты, рассказать Вам о событиях, которых Вы не видели собственными глазами. Вас не было в зале суда, а мы с Робеном Пуспеном присутствовали. Вам будет отрадно услышать, что Ваш воспитанник держался самым достойным образом. Он был мрачен, молчалив и спокоен, точно мученик перед львами. Женщины тыкали в него пальцем и смеялись, а он не обращал внимания. Вы бы видели, под каким впечатляющим конвоем его привели! Такого набора алебард и аркебуз хватило бы на целую шайку бандитов. Бедолаге Квазимодо не повезло. Мэтр Флориан Барбедьен, младший судья Шатле, оказался таким же глухим, как он. Представляете, как потешно, когда глухой допрашивает глухого?

– Вас рассмешить нетрудно, Жеан.

– О, мы с Робеном не смеялись. Зато смеялись все остальные – все, кроме самого мэтра Флориана. Глухота не помешала ему приговорить нашего Квазимодо к публичной порке на Гревской площади и двум часам у позорного столба. Спешите, братец. Вы же не хотите пропустить такое зрелище. Я сам не намерен его пропускать.

Доложив новости, Жеан выпорхнул из моей кельи с лёгкостью воробья. Ему было нечего больше мне сказать. Воспользовавшись шансом позлорадствовать и поиздеваться, он быстро потерял интерес и переключился на свои мальчишеские заботы.

Я остался один на один со своей рычащей, точно Цербер, совестью. Не скрою, меня сковал страх при мысли о предстоящей экзекуции.

К своему стыду, я плохо разбирался в мирском законе и не представлял что грозило Квазимодо за преступления, в которых его обвиняли: нарушение тишины, нападение на женщину и сопротивление аресту. Мне казалось, что его, как обычного буяна, приговорят к штрафу, который я бы заплатил за него без труда. Я не предвидел публичной порки. Я боялся, что мой приёмный сын не выйдет живым из-под плети городского палача. Пьера Тортерю был знатоком своего дела, умел сдерживать свою силу и не запарывал своих жертв до смерти. Однако при виде Квазимодо он вполне мог решить, что перед ним не обыкновенный горожанин, а какой-то полузверь-полудемон, на которого можно будет обрушить всю свою ярость.

Признаюсь, к страху за подопечного примешивался страх и за самого себя. Мне оставалось утешать себя мыслью, что если бы Квазимодо что-нибудь сболтнул в суде о том, кто его подговорил на похищение цыганки, я бы уже об этом узнал. Несомненно, ко мне бы пришли с расспросами. К счастью, Квазимодо очень неохотно развязывал язык с посторонними. У меня было подозрение, что он вообще не успел сказать ни слова в свою защиту в суде. Ему просто прочитали обвинения и вынесли приговор.

Мне ещё не выпала возможность поговорить с епископом о том, что случилось прошлым вечером. Я не знал, был ли Луи в курсе событий. В тот день благовест звонили помощники Квазимодо. Они решили, что главный звонарь нездоров и не вышел на службу. У меня похолодела кровь, когда я подумал, что через несколько часов позорная весть облетит весь город.

Это всё она. Везде она. Всё из-за неё.

========== Глава 29. Висельнику – верёвка! Уроду – костёр! ==========

Я пропустил первую часть публичной кары. Меня не было на площади, когда плеть Тортерю в первый раз обрушилась на спину моего подопечного. Впрочем, моё воображение достаточно ярко и детально нарисовала мне эту сцену. А пропустил её я отнюдь не по малодушию. У меня была назначена встреча с девицей Гонделорье, которая желала обсудить со мной некоторые сомнение, которые возникли у неё по поводу предстоящего венчания с Шатопером. Мне пришлось сидеть с каменным лицом и делать вид, будто мне не были известны выходки её суженого.

– Матушка не знает, что я здесь, – говорила девица, теребя белыми пальцами шёлковый платок. – Она занята подготовкой к свадьбе. Святой отец, меня терзают сомнения. Мне кажется, что Феб охладел ко мне, а возможно, никогда и не пылал любовью.

Флёр-де-Лис была далеко не первой невестой, которая делилась со мной подобными мыслями. Мне так и хотелось ответить ей циничной поговоркой, которой разбрасывались каноники в ризнице:

«Брак по любви, это такая же редкость и роскошь, как уход в монастырь по зову души».

– Дитя моё, мир полон искушений, – ответил я вслух. – Ваш будущий муж является одним из самых ценных королевских солдат. Быть его женой – одновременно честь и испытание. Будьте готовы прощать ему мелкие проступки. Господь наградит Вас за мудрость и терпение.

Я чувствовал, что мой ответ не удовлетворил Флёр-де-Лис. Он был слишком холодным и безличным. Я произнёс несколько шаблонных фраз, не вникая во все тонкости её положения.

– Феб совершенно не боится меня обидеть, – продолжала она. – Когда у меня гостила моя подруга Коломба, Феб оказывал ей знаки внимания. Когда мы вдвоём, он скучает и едва сдерживает зевки, а когда пришла Коломба, он оживился и начал покручивать усы. Ей было неловко, но в то же время лестно, а я едва сдерживала слёзы. А сегодня мне сообщили, что прошлой ночью его видели с какой-то цыганкой в седле.

С цыганкой. Вот теперь девица Гонделорье завладела моим вниманием.

– С цыганкой, говорите? – проговорил я, с лёгкой дрожью в голосе. – Известно ли Вам, что ему поручено охранять собор и его предместья от цыган? Возможно, что он поймал эту девчонку и вёз её, чтобы передать властям.

– Увы, святой отец! Вид у них обоих был весьма довольный.

– Дочь моя, Вы не видели эту сцену собственными глазами. Не прислушивайтесь к сплетням. Не давайте им разрушать Ваше доверие к жениху. У Феба много завистников, и у Вас тоже.

Когда благородная девица покидала собор, вид у неё был ещё более потерянный и подавленный. Ей наказали смириться и не ожидать от супружеской жизни слишком много. Конечно, я мог бы сказать ей что-то более утешительное и вдохновляющее, но она пришла в самый неподходящий момент.

Мыслями я был на Гревской площади. Только как мне было туда пробраться? Толпа зевак возросла так быстро, что сержантам, на которых она наседала, не раз приходилось пускать в ход тяжёлые плети и крупы лошадей.

Пробраться через толпу пешком было невозможно, и я взял мула из монастырской конюшни. Увы, таковы парижане. Они не всегда расступятся перед священником, но всегда перед мулом. На этот раз толпа была особенно густая и оживлённая, потому что осуждённый был нe кто иной, как развенчанный папа шутов, которого ещё вчера вечером торжественно несли через площадь на носилках. Сегодня утром его привезли в телеге к позорному столбу. Его горбатую, залитую кровью спину видел весь Париж. Да, он был жив. Тортерю не перебил ему позвоночник. Помощники палача, знавшие своё дело, уже успели смазать раны Квазимодо какой-то клейкой мазью, чтобы приостановить кровотечение. Ему ещё надлежало выстоять у позорного столба час, если верить тому что сказал Жеан.

На него сыпались проклятия из толпы. Парижане вдруг вспомнили, что у каждого из них был личный счёт со звонарём. Почти все имели против него зуб, в основном за уродство.

– О антихристова харя!

– Чёртов наездник на помеле!

– Горбун кривоглазый! Чудовище!

Это были те же самые люди, которые приходили в собор на службу, исповедовались, принимали причастие и бросали монеты в поднос. По отдельности они не были безнадёжными дикарями или извергами, но, когда они собирались в одном месте, в них пробуждались самые зверские порывы.

Среди зрителей выделялись Жеан и Робен. Напившись на полученные от меня деньги, школяры распевали:

Висельнику – верёвка!

Уроду – костёр!

За проклятиями и насмешками полетели и камни.

В эту минуту Квазимодо походил на дикого зверя, посаженного на цепь и бессильного сломать ошейник. Иногда яростный вздох вздымал ему грудь. Безобразное лицо не выражало ни стыда, ни смущения.

Однако когда он заметил меня в толпе, его искусанные губы растянулись в улыбке, которая становилась всё ярче и отчётливее по мере того как я приближался. Положение несколько усложнялось тем, что все зрители знали осуждённого и его покровителя. Кумушки в толпе начали шептаться: «Вот едет чернокнижник за своим бесом». Мне не хотелось, чтобы Квазимодо решил, будто я пришёл его спасти. А ведь он смотрел на меня как на спасителя. В его глазу я прочёл мольбу и надежду. Казалось, он вот-вот позовёт меня.

Постояв несколько мгновений у подножья лестницы, я повернул назад и пришпорил мула. Я не видел, что выражало лицо моего подопечного в эту минуту, но мне представлялась улыбка полная горечи, уныния и бесконечной скорби.

========== Глава 30. Ложь во спасение ==========

Комментарий к Глава 30. Ложь во спасение

Да простит мне Гюго такие вольности … В этой главе Клод применяет психологическую манипуляцию, которая называется “газлайтинг”, цель которой заставить жертву усомниться в адекватности восприятия реальности.

Раненому зверю нужно отлежаться в своей норе, чтобы отойти от болевого ступора. Я предоставил Квазимодо этy возможность. После всего, что он пережил у позорного столба на глазах у парижан, ему не хотелось никого видеть, включая меня. Зашёл я к нему в келью только после вечерней службы. Он лежал на тюфяке, подложив под щёку скомканную разорванную рубашку. На бледном лбу блестели капли холодного пота. Веко закрытого глаза подрагивало.

О моём присутствии он узнал, когда холодная струя воздуха ворвалась в келью. По истерзанному телу пробежала судорога. Слегка приоткрыв глаз, он чуть-слышно простонал, будто при виде палача, который пришёл дать ему вторую порцию наказания.

Я растянулся на полу рядом с ним, чтобы наши глаза были на одном уровне.

– Не бойся. Я пришёл не для того, чтобы тебя отчитывать. Сын мой, скажи мне, что тебя сподвигло на это злодеяние?

– Учитель, – с трудом ответил он, облизывая почерневшие губы, – я не понимаю…

– Что заставила тебя наброситься на эту блудницу?

Теперь его глаз раскрылся шире и вспыхнул.

– Я сделал это по Вашему приказу, чтобы угодить епископу. Вы сами сказали, что она ведьма.

– Она не ведьма, а обыкновенная блудница, – прищурившись, я горестно покачал головой. – Бедное моё дитя… Твоё воображение играет злые шутки над тобой. Ничего подобного я тебя не просил. Видно, слава ударила тебе в голову. Эти скверные людишки, которые избрали тебя своим папой, напоили тебя каким-то зельем, вот тебе и вспоминаются разговоры, которых не было.

– Ничем они меня не поили.

– Ты просто не помнишь. На таких празднествах не обходится без всяких колдовских напитков, которые затуманивают сознание. Не по доброй же воле ты просунул голову в розетку и залез на носилки? Ты же праведный, благочестивый мальчик. Как чисто звонят колокола в твоих руках!

– Так что же случилось, по-Вашему?

– Я сорвал процессию и велел тебе вернуться в собор. И какое-то время ты действительно шёл за мной. Потом тебе на глаза попалась эта цыганка, и ты бросился на неё. Какое счастье, что появился офицер и спас тебя от греха. А что, если бы тебе действительно удалось унести эту жалкую девицу? Тебя бы осудили не в покушении, а в самом исполнении злодеяния, и наказание было бы куда более жёстким. А главное наказание ты бы понёс перед Богом. Взять против воли женщину, пусть даже и лёгкого поведения, – огромный грех.

Хрипло вздохнув, он поёжился, хотя малейшее движение причиняло ему адскую боль.

– И что теперь мне делать?

– Ничего. Лежать, пока раны не затянутся. Уверяю тебя, они не смертельны. Я говорил с епископом.

– И что он сказал? Меня пошлют на кухню, ставить мышеловки?

– Какие мышеловки? Что за вздор ты несёшь, глупый мальчишка? Вот уж это цыганское зелье! У тебя голова до сих пор гудит от него. Луи не лишён милосердия. Он готов тебя простить.

– Простить?

– А как же иначе? За одно преступление дважды не карают. Он хочет, чтобы ты вернулся на колокольню, как только поправишься. Но ты усвоил свой урок? Только впредь ты не выходи из собора и не вступай в разговоры с горожанами.

Как плавно скатилась ложь с моего языка, точно капля мёда с ложки! Из двух зол пришлось выбрать меньшее. Да, я знал, что я лжец, трус и предатель. Но Квазимодо не должен был этого знать. Подобное открытие не пошло бы ему во благо. После публичного наказания он был более оторван от человечества чем когда-либо. Если бы он потерял веру в своего единственного покровителя, это бы его сломило окончательно.

Уже на выходе из кельи я услышал глухой голос Квазимодо.

– Она дала мне воды.

Сперва я не придал этим словам значения и даже не задался вопросом кем была «она». Эта особа могла быть одной из вдов общины Этьен-Одри или просто сердобольной горожанкой.

О том, что случилось у позорного столба после моего ухода, мне рассказал молодой органист, который относился к звонарю с участием и помог ему вернуться в собор после того как его отвязали от колеса. Простояв на коленях на доске полтора часа, израненный Квазимодо взмолился о глотке воды. Этот возглас отчаяния лишь распалил веселье толпы. Горожане продолжали глумиться над несчастным. Какой-то ремесленник швырнул ему в грудь пустой кружкой. Какой-то школяр бросил в него тряпкой, вымоченной в луже. Вдруг, от толпы отделилась какая-то девчонка в причудливом наряде с бубном в руке. Её сопровождала белая коза с золотыми рожками. Быстро поднявшись по лестнице, она молча приблизилась к осуждённому, отстегнула флягу от своего пояса и поднесла к губам несчастного.

Настроение толпы переменчиво, как майский ветер. Это зрелище красоты и невинности, пришедшей на помощь воплощению уродства и злобы, не могло не тронуть сердца. Горожане принялись рукоплескать, крича: «Слава!». А через секунду раздался крик вретишницы из Крысиной Норы: «Будь ты проклята, цыганское отродье!».

Органист с трепетом и сдержанным восторгом описал эту сцену. Слушая его повествование, я лишь сухо кивал. Меня не должно было удивлять, что на помощь Квазимодо пришла та самая цыганка, которую он пытался похитить прошлой ночью. Конечно, из всех женщин в Париже, это должна была быть она.

Она. Опять она.

========== Глава 31. Сожжённый мост ==========

Весть об экзекуции пролилась за пределы Парижа и достигла Реймса. В конце января ко мне примчался разъярённый Пьер де Лаваль. Скорее всего, рассказал ему об этом наш органист, который приходился ему не то родным сыном, не то сыном бывшей любовницы, не то двоюродным племянником. Лаваль благоволил этому юнцу, баловал, наряжал, подкармливал его, а тот в свою очередь докладывал ему обо всём, что происходило в приходе. Так или иначе, история с позорным столбом добралась до архиепископa – в приукрашенном варианте, несомненно. Отбросив свои нежности и дурацкие шутки, он накинулся на меня.

– Я это так не оставлю! – шипел он, схватив меня за ворот сутаны побелевшими руками. – Фролло, как ты мог это допустить?

– Оставь меня в покое, – простонал я устало, упираясь ему в грудь. – Зря ты примчался. Мы все пытаемся забыть это неприятное происшествие.

– А я не дам вам это просто так забыть! Эпидемия чумы – вот тебе «неприятное происшествие». А это самая настоящая катастрофа. Наш бедный мальчик истекал кровью у позорного столба, а ты проехал мимо. Мне доложили. Тебя видели на площади. Он тебя звал, а ты проехал мимо на проклятом муле.

– Лаваль, угомонись. Какой, к чёрту, «наш мальчик»? Во-первых, он не наш, а мой. Во-вторых, он не мальчик, а взрослый мужчина в своём уме, который нарушил закон. Его осудили и наказали, жёстко, но справедливо. Уверяю тебя, он жив. Его не убили и не покалечили. Тортерю отнёсся к нему со всей возможной мягкостью. Я наблюдаю за состоянием Квазимодо. Он отлежится, поправится и вынесет из всего этого урок.

– Я хочу увидеть его, – настаивал Лаваль, кружась по моей келье, точно гончая, которая унюхала дичь. – Он мне сам всё расскажет. Я докопаюсь до правды. Не может быть, чтобы он сам покусился на эту голодранку. Впрочем… Я знал, что так будет. Я говорил тебе, что ему не помешало бы завести понимающую подружку. Я бы всё устроил, и это несчастье не случилось бы. Даже если он действительно бросился на женщину, это не его вина. Он взорвался, как петарда. Я предупреждал тебя!

Архиепископ ткнул меня пальцем в кадык. Не меняясь в лице, я сжал его палец и отвёл так, что хрустнули суставы.

– Сколько раз я просил тебя держать руки при себе? Можешь хватать за горло своих причетников. В конце концов, ты не Карл Бурбонский.

Лаваль неохотно отпрянул.

– Хорошо. Раз уж на то пошло, я заберу его с собой в Реймс. Я должен был это сделать пятнадцать лет назад вместо того чтобы отдавать его тебе. Под моим надзором этот мальчик не оглох бы. Во всяком случае, я бы не держал его в холодной башенной келье. Ничего, я исправлю свою ошибку, заглажу вину перед ним. Ему найдётся работа. Я готов построить новую церковь только чтобы сделать его звонарём. Я найду ему жену. Он будет жить как человек, а не ходячая горгулья.

Архиепископа уже заносило. Запрокинутая голова его тряслась. Я боялся, что он сейчас задохнётся. Ещё не хватало, чтобы он преставился посреди моей кельи. Думаю, у кардинала возникли бы вопросы.

– Не городи чушь, – сказал я, насильно усадив его в кресло и плеснув ему вина из графина. – Луи вроде его не выгоняет. Да и сам Квазимодо не рвётся из собора.

– Это мы ещё посмотрим. – Лаваль послушно хлебнул вина. – Я с ним поговорю откровенно. Он скажет мне, чего он хочет.

– Он теперь не разговаривает с посторонними.

– Но я не посторонний, чёрт возьми!

– Послушай, Лаваль, у тебя столько сыновей, распиханных по монастырям и соборам Франции. Почему бы тебе не заняться их воспитанием? Раз уж в тебе проснулся такой трепетный семьянин, почему бы не растратить свои чувства на своих кровных отпрысков? Ты же не хочешь, чтобы один из них оказался на костре по какой-нибудь глупости? Этот мальчишка, органист, весьма болтливый. Как бы тебе не пришлось ехать на муле мимо эшафота.

Сжимая в руке невидимый факел, я был готов поджечь последний мост, который связывал меня с миром коллег. Мне хотелось напомнить этому ветреному сибариту, что священник, с таким количеством побочных детей, так же уязвим, как любой мирянин.

Опустошённый бокал тяжело опустился на стол.

– Фролло, я не узнаю тебя. Ты изменился.

– Очнись, Лаваль. Я всегда был таким.

– Нет, не был. В тебе появилось что-то…

– Оно всегда там было. Вернее, ничего не было. Я ношу в себе снежную пустыню. Просто ты живёшь в каком-то радужном царстве, где медовые реки и водопады из вина, a на деревьях растут белые хлеба.

– Возможно, ты прав, – ответил архиепископ устало и поражённо. – Все эти годы я думал о тебе так, как мне хотелось думать. Уж больно ты мне нравился.

– Чем же я тебе так нравился?

– Не знаю. Мне хотелось завоевать твоё восхищение. И наплевать, что ты был бедным и незнатным. Я бы променял десять кардиналов на тебя одного.

– Что ты, Лаваль? Не стоит.

– Да, я глупец. Упрямо подкармливал свои иллюзии. Убеждал себя, что за твоим ледяным обликом бьётся сердце. Иногда ранимые люди надевают на себя броню, чтобы защититься от жестокого мира. Ты мне казался таким человеком.

– Ну вот, а теперь ты взглянул правде в глаза. Тебе сорок лет. Сколько можно цепляться за мальчишескую дружбу, которую ты сам себе нафантазировал? И мне не нужна броня. Мне нечего защищать. Я такой же внутри, какой и снаружи.

Лаваль мотал головой, как ребёнок, которому запретили сладкое.

– Не верю. Что-то случилось. Ты что-то скрываешь.

– Клянусь на могиле своей матери, я ничего не скрываю. У меня нет секретов.

Вдруг его лоснящееся лицо озарило какое-то сияние. Такое лицо, должно быть, было у Архимеда, когда он плюхнулся в ванну с возгласом: «Эврика!»

– Я знаю, что случилось с тобой.

– Да, Лаваль, ты разгадал мой секрет. Я действительно продал душу дьяволу. За философский камень. Так точно.

– Нет, всё намного хуже. Фролло, ты влюбился.

========== Глава 32. Священник и философ ==========

Если эту гремучую чертовщину в моей душе можно было назвать любовью, которая якобы правила миром, то не удивительно, что мир катился в пропасть. Я не стал спорить с архиепископом, а он не стал меня допрашивать «Кто она?». На этом мы и расстались.

Ведь я не мог ответить на невинный вопрос: «Кто она?», не провалившись сквозь землю от позора. Опытного повесу как Лаваль трудно было обмануть или чем-то удивить. Для меня же всё это было ещё ново. Я ещё помнил, кем был до ранней осени 1481 года и, быть может, надеялся на спонтанное исцеление. Если бы можно было свалиться с лихорадкой, поваляться с неделю в забвении, помокнуть в холодном поту, а потом очнуться с ясной головой! Увы, дьявол не позволил бы мне так легко отделаться. В своих терзаниях я видел роковую, ироничную справедливость. Ну и угораздило же тебя, Фролло! Вот, к чему тебя привела твоя многолетняя гордыня. Где твоя добродетель теперь?

Меньше всего меня смущала моя готовность отречься от обетов, продиктованных моим духовным саном. Я почти не чувствовал угрызений совести, которыe должен был бы испытывать служитель церкви, возжелавший женщину. Наверное, сказывалось дурное влияние Пьера де Лаваля, внушавшего мне, что плотский грех – это вообще почти не грех. Меня куда больше изумляло то, как быстро я отвернулся от науки и моих дворянских корней. Предметом страсти стала не благородная девица Гонделорье, не знавшая латынь и греческий монахиня, а египетская дикарка. Священник и колдунья – подобное сочетание ещё можно было понять. Но флорентиец и цыганка? Аристократ и плебейка. Учёный и фиглярша. Вот это действительно было противоестественно и абсурдно. Из-за этого стоило краснеть. Такие причудливые фокусы может выкинуть только любовь. Так кусок металла, который плохо поддаётся обработке, можно размягчить и скрутить в любую фигуру.