Текст книги "Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло (СИ)"

Автор книги: Marina Neary

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Иногда по вечерам из-под навеса колокольни раздавался голос, напевающий странную песню. Стихи без рифмы, которые и мог сложить глухой:

Не гляди на лицо, девушка,

А заглядывай в сердце.

Сердце прекрасного юноши часто бывает уродливо.

Есть сердца, где любовь не живёт.

Итак, горбун возомнил, что в его сердце стоило заглянуть. Он сам соорудил себе нравственный пьедестал и вскарабкался на него.

Девушка, сосна не так красива,

Не так хороша, как тополь,

Но сосна и зимой зеленеет.

Признаюсь, я не ожидал от своего воспитанника такой дерзости. В своей нескладной балладе он предлагал себя не как слугу, а как полноценного избранника. А если бы цыганка в конце концов вняла его словам? Эта возможность казалась мне менее отдалённой с каждым днём.

Тем временем, мне нужно было возвращаться к своим обязанностям. Не мог же я скрываться в своей келье до бесконечности. Первым служителем собора, с которым я столкнулся, был органист.

– Поверите ли, я молился за Вас, господин архидьякон, – сказал рыжий повеса. – Не знаю, внял ли Господь моим молитвам. Когда я услышал Ваши шаги, то сперва обрадовался и решил, что Вам лучше. Оказывается, я ошибся. Вам хуже! Выглядите Вы ужасно. За последние две недели Вы состарились на десять лет.

Две недели? Чёрт! Неужели я столько времени провёл в заточении? Впрочем, время перестало для меня существовать с того момента у переднего портала, когда башенные часы пробили полдень, когда я передал цыганку в руки палачу.

– Вам тоже приятного дня, господин Дюфорт, – ответил я. – Я своё отжил. Главное, чтобы Вы были здоровы, юноша.

– Несомненно, я должен быть здоров. Сегодня у меня важный день. Должен приехать наш общий друг, архиеписком Реймсский. Мы будем исполнять для него мою первую полифоническую мессу для органа с хором. Половина певчих как назло охрипли.

========== Глава 52. Бутылка бургундского ==========

– Мальчик мой, я восхищён, – сказал Лаваль органисту после службы. – Так блестяще сыграть такое сложное произведение на таком скверном инструменте. Что поделать? Старине Луи жаль денег на новые трубы. Послушай, приезжай-ка в Реймс. Будешь играть на достойном органе, а не на этой скрипучей развалюхе.

– Это дурная затея, Ваше Превосходительство. Уж больно вульгарно получится. Держать родного сына у себя в приходе? Такого не делает даже Гильом д’Эстутвиль, архиепископ Руанский. А он бесстыдник, каких поискать.

– К чёрту приличия! Мне на них наплевать.

– Зато мне не наплевать. Представьте себе, некоторые из нас не до конца лишились стыда.

Так как за столом сидели только свои, ханжествовать не было смысла: их безобидные секреты были всем известны. Луи де Бомон не следил за беседой и устало ковырял ножом барашка. Его совершенно не задел намёк на его скупость. Лаваль восторженно смотрел на своего талантливого бастарда и то и дело подбрасывал ему виноградин на тарелку. У органиста была такая тонкая кожа, что от малейшего возбуждения у него вспыхивали щёки, и лицо почти сливалось по цвету с рыжими волосами.

– Более того, – продолжал юнец, набив рот виноградом, – меня более чем устраивает положение вещей. Вы точно солнце: греете издалека, но вблизи сжигаете.

– Неужели? – ахнул архиепископ с напускным изумлением. – Сколько я на своём пути выжег, даже не заметив! А я думал, мы так хорошо ладили.

– Сейчас мы души друг в друге не чаем, потому что редко видимся. При каждой встрече Вы радуете меня подарками. Всё это изменится, если я приеду в Реймс насовсем. Мы бы очень быстро друг другу осточертеем.

– Какие страшные вещи ты говоришь, дитя.

– Ничего не поделаешь. Истина всегда немного страшна, Ваше Превосходительство. Я бы не хотел, чтобы меня постигла участь Мишеля. Да, мне всё известно, как жестоко Вы разделались со своим средним сыном. За две недели проживания в Вашей резиденции он навлёк на себя вашу немилость, и теперь чинит окна в деревенских церквушках где-то на севере. А когда-то у него были амбиции поставить новые витражи в Реймсский собор. Для своих пятнадцати лет он весьма преуспел.

– Как ты можешь сравнивать себя с Мишелем? – упрекнул сына Лаваль. – Вы совершенно разные.

– Ой, не скажите, папенька. Не такие уж и разные. Наши матери – родные сёстры. Получается, мы не просто единокровные братья, но и ещё и кузены. Характер у меня такой же скверный, как и у Мишеля. Только я ещё красивее, потому что моя мать красивее.

– С этим никто не спорит, дитя. С тебя можно иконы рисовать и статуи лепить.

Привыкший к подобного рода похвале, органист покачал головой.

– Эх, папенька. Как бы мы с Вами не повздорили из-за какой-нибудь провинциальной белошвейки. Тогда мне придётся Вас сбросить с крыши собора. Ещё не хватало ко всем моих грехам присоединить отцеубийство.

Архиепископ расхохотался и потрепал своего бастарда по макушке.

– Слышали, Фролло? – спросил он, взглянув на меня. – А твой мальчишка тоже так дерзит?

– Мой мальчишка дерзит даже не раскрывая рта, – ответил я. – Это особый талант.

– Кстати, где он? Почему он с нами не ужинает? Ах! Можешь не отвечать на этот вопрос. Я знаю. Он охраняет покой прекрасной пленницы. Наверняка он днюет и ночует у порога кельи. О, Фролло, это восхитительно! Воистину, эта история достойна пера Гильома де Машо. И это всё твоя заслуга, – Лаваль довольно грубо ткнул меня пальцем в грудь. – Да, твоя, Фролло! Это ты воспитал настоящего героя. Я всегда знал, что в этом ребёнке есть божественная, героическая искра. И ты этой искре дал разгореться. Признаюсь, иногда мне казалось, что ты с ним слишком суров, что ты на него слишком давишь. Теперь я вижу, что был неправ. Ты подарил Парижу такую колоритную, легендарную фигуру.

Подвыпивший архиепископ разбивал слова по слогам. Легендар-ну-ю фи-гу-ру…

В очередной раз толкнув меня в грудь потной ладонью и тут же забыв, о чём говорил. Я воспользовался шансом выскользнуть из палат епископа. Что-то меня подтолкнуло наведаться в башню, где находилась келья-убежище.

Моя интуиция меня не подвела. У самой двери на лестницу я увидел Квазимодо. Он беседовал с женщиной в одежде монахини, в руках у которой была корзинка, накрытая белым полотенцем.

– Она будет рада вас видеть, – услышал я его хриплый голос. – Её никто не навещает.

Монахиня благодарно пожала ему пальцы и стала подниматься вверх по винтовой лестнице. Квазимодо остался стоять у двери.

– Кто она? – спросил я его сурово, шагнув из тени.

– Какая-то вдова из Этьен-Одри, – ответил он без капли смущения. – Пришла навестить девушку. Принесла ей гостинцев.

Меня позабавило и взбесило то, что он сказал «девушку», а не «цыганку». У меня не было времени отчитывать Квазимодо за то, что он впустил незнакомку в башню. Восторги толпы вскружили ему голову и подорвали его бдительность. Он свято верил, что теперь у цыганки одни доброжелатели.

Я бросился вдогонку за гостьей и достаточно быстро её настиг. Услышав мои шаги за спиной, она дрогнула и втянула голову в плечи, но продолжала свой путь.

Повернув её лицом к себе, я узнал бывшую затворницу Роландовой башни. Ошибки быть не могло. Передо мной стояла сестра Гудула, или Пакетта Гиберто, как её звали до заточения.

– Тебе белый цвет не к лицу, сестра, – сказал я ей, сжимая руку выше локтя. – Довольно необычный наряд. Ты не хочешь поведать мне, что тебя побудило её надеть?

Бывшая затворница откашлялась и отвела глаза. Даже сквозь толстую материю рукава я чувствовал, как полыхала её кожа.

– Мне очень неловко, святой отец. Я бы хотела помириться с ней. Раз уж рок так распорядился, и она жива… Я не имею права держать на неё зла. Я не хотела, чтобы она меня боялась, вот и облачилась в такое же одеяние, которое теперь носит она.

Свободной рукой я откинул полотенце, которым было закрыто содержимое корзинки.

– И бутылка вина – лучший подарок?

– Это всё, что у меня было. Старуха Фалурдель потратила все деньги, которые Вы ей выделили.

– В таком случае, сестра, давай разопьём эту бутылку вместе.

Худое лицо, обрамлённое белым покрывалом, покраснело.

– Боюсь, нам на троих не хватит.

– Обещаю не жадничать, а только пригубить. Бургундское?

Когда я выдернул пробку и поднёс горлышко к губам, она перехватила мою руку.

– Заклинаю Вас, святой отец! Не делайте этого. Не пейте винo. Оно… не для Вас. Вы всегда были так ко мне добры.

Не сводя глаз с бывшей затворницы, я вылил содержимое бутылки на ступени. Дрожа всем телом, она схватилась за голову и стащила покрывало. Освобождённые седые волосы рассыпались по худым плечам.

– Гудула… Пакетта… Ты так близка к спасению, – говорил я с несвойственной мягкостью в голосе. – Я не хочу, чтобы ты подорвала свой шанс на встречу с дочерью в загробной жизни. Забудем этот день. Я сохраню твою тайну. Никто не узнает о злодеянии, которое ты хотела совершить.

Обнимая её, я усадил её рядом с собой на залитые отравленным вином ступени. Разбитая и смиренная, она тут же обмякла в моих объятиях, та самая безумица, которая бродила по своей норе часами, укачивая на руках огромный булыжник.

– Вам не понять, святой отец, – бормотала она, уткнувшись носом мне в шею. – Вам чужды страсти. Вы так хладнокровны.

– Скажи мне, сестра. Почему ты выбрала именно эту цыганку? Почему именно на неё ты решила излить свою ненависть? Быть может, её не было на свете, когда пропала твоя дочь.

– О нет, она уже была. Ей те самые шестнадцать. Почему она? Не знаю. На ней какая-то дьявольская отметина. Её окружает какое-то адское сияние. Я её из всей толпы выделила. И ведь не я одна так думала. Её духовный суд признал виноватой. Разве у вас не кипит кровь от мысли, что в доме Пречистой Девы приютили ведьму? Нет, не кипит. Вы не человек, а статуя.

Я не спорил с ней. Легонько поглаживая её костлявую спину, я разыгрывал комедию исповеди. В эту минуту я вёл себя, как примерный духовник. Конечно, бывшая проститутка истолковала мои нежные жесты на свой лад и принялась обцеловывать мой кадык. Давно она не прижималась к мужскому телу. По крайней мере, она оставила мысли о мести на какое-то мгновение.

– Клод, – шептала она, – мы давно друг друга знаем. Мы понимаем друг друга. Не так ли?

– Признаться, я сам себя порой не понимаю. Однако, речь не обо мне. Обещай мне, что больше не будешь делать глупостей. Не прячься в норе и не пытайся стать монашкой. Не твоё это. Тебе нужен мужчина.

– Да, это так, – согласилась она, кивая. – Только вот, кому я нужна?

– Не отчаивайся, сестра моя. Твою красоту ещё можно вернуть. Тем более, ты из хорошей семьи. Говорят, твой дядька по материнской линии, господин Прадон, был мастером медных и жестяных в Париже, на улице Парен-Гарлен. У меня в келье подсвечник из его лавки. Видишь, как тесен мир. Что я пытаюсь тебе сказать? У тебя есть шанс выйти замуж. Капитана стрелков, конечно, не обещаю. Но у моста святого Михаила не все дома грязны и убоги. Там проживают мясники и кожевники, а они люди рассудительные и зажиточные. А не хочешь оставаться в Париже – возвращайся обратно в Реймс. Я дам тебе денег на дорогу. Мой друг архиепископ позаботится о том, чтобы ты ни в чём не нуждалась.

Худо-бедно успокоив безумицу, я помог ей подняться на ноги и выпроводил её из башни. Квазимодо всё ещё стоял у двери.

– Какой короткий визит, – пробормотал он.

========== Глава 53. Etre putain et aimer un pretre! ==========

Сострадание к бывшей затворнице было чуть ли не первым более или менее чистым чувством, посетившим моё сердце за последний год. Я ухватился за него, как умирающих хватается за край одеяла. Нет, я не верил в собственное спасение. На этот счёт я не питал никаких иллюзий. Слишком далеко я зашёл в своих злодеяниях. Меня занимало спасение Пакетты. «Ещё не поздно», – говорил себе я. Бедняжка так одичала. Она походила на собаку, просидевшую много лет на цепи, которую наконец выпустили на улицу. Пакетта ходила на цыпочках, прижавшись к стенам построек, стараясь оставаться в тени. Ей будто заново пришлось учиться говорить на языке обычных горожан. Раньше её речь состояла из стонов, ругательств и проклятий. Я чувствовал, что она хотела вернуться в мир, что она тянулась к свету и что она была благодарна мне за то, что я не позволил ей осуществить её злой умысел.

После разговора на ступеньках башни мы ещё несколько раз встречались. С каждым разом она выглядела всё моложе и оживлённее. Чья-то невидимая рука разглаживала морщины у неё на лбу. Ума не приложу, что способствовало этому преображению. Быть может, в Париже был какой-то потайной фонтан юности, из которого она пила.

Как однажды она призналась мне, Фалурдель ей посоветовала смазывать кожу гусиным жиром, а волосы промыть отваром коры, чтобы хоть как-то закрасить седину. Старая карга, в своё время сделавшая обольщение своим ремеслом, помнила кое-какие уловки. Более того, Пакетта вспомнила своё прежнее мастерство и сшила себе несколько нарядов. Крой её платьев больше подходил молодой девице, нежели зрелой женщине средних лет. Но Пакетту нельзя было назвать почтенной матроной. Она была преждевременно увядшей девицей. Быть может, она думала о своей дочери, когда шила себе платья. Лёгкие светлые ткани, изобилие лент и кружев. Она одевалась так, как одевалась бы её покойная Агнесса.

Представьте себе растоптанный сорняк, который вдруг вздумал тянуться к солнцу. И вот Вы раздвинули первые листья и обнаружили внутри бутон, и вдруг осознали, что это вовсе не сорняк. Суждено ли было этому бутону раскрыться?

Я устал от себя. Вас не удивит это признание. Устал быть Клодом Фролло, разочарованным алхимиком, вероотступником, гонителем и губителем уличных танцовщиц. Каким облечением было бы притвориться кем-то другим, хоть на мгновение. Как бы поступил нормальный мужчина на моём месте? Когда его отвергает одна избранница, он находит себе другую. Ещё год назад мысль о женщине, любой женщине, казалась мне смешной и абсурдной. А теперь я готов был на всё, даже на связь с одичавшей затворницей, чтобы хоть как-то отвлечься. Раз молитва и пост не помогли мне перевести мои мысли в правильное русло, быть может, следовало испробовать другое средство? Мне было наплевать о чём думать, лишь бы не думать о ней.

Всегда она. Везде она.

Прав был Лаваль. Грех плоти самый пустяковый. Если бы я с юных лет давал себе поблажки и позволял себе лёгкие связи, я бы не стал убийцей. Я бы сидел за столом епископа рядом со своим бастардом, кормил бы его из рук виноградом и перекидывался пошлыми шутками. Мои ночи не были бы ужасны. Я бы не впивался зубами в подушку. На утро я бы улыбался прихожанам, а моё чело излучало бы покой и небесную благодать.

Отбросив на миг свою надменность, я взглянул на Пакетту глазами обычного мужчины. В облике её не было ничего отталкивающего. Если бы я не знал её истории, если бы я не слушал её хриплые крики на протяжении пятнадцати лет, если бы я увидел её на улице в первый раз, я бы замедлил шаг и оглянулся. Эта женщина была достойна лишнего взгляда. Тонкие, правильные черты лица. Длинная шея. Ну и пусть кожа её была не так свежа. Зато как строен был её стан! В Париже хватало дебёлых двадцатилетних девиц с круглыми красными лицами и складками жира на шее. «Рядом с ними тридцатишестилетняя Пакетта смотрелась выигрышно», – сказала она мне, когда я зашёл навестить её в лачуге у моста святого Михаила.

– Ну вот, всё готово, – сказала она, бросив взгляд на узелок, лежавший на постели.

– О чём ты?

– О моём возвращении на родину – если Реймс можно так назвать. Не знаю, разумное ли это решение. Рыжий шалопай из собора мне сообщил, – видя моё удивление, она поспешно пояснила. – Органист, которого опекает Пьер де Лаваль. Мальчишка поведал мне, что меня ждёт небольшая квартира недалеко от соборной площади. В одной комнате будет спальня, а в другой мастерская. В Реймсе живёт одна дама… которой нужен новый гардероб. Ведь я умею работать и с дорогими тканями: с шёлком и парчой.

Мне пришлось закусить губу, чтобы не рассмеяться. Одна дама! Очередная пассия Лаваля, не иначе. Надо дать ему должное, он заботился о своих любовницах и следил, чтобы их одежда была в порядке. Ради одного этого он готов был нанять личную швею.

– Я рад, что архиепископ внял моей просьбе, – ответил я, поглаживая хрупкую ручку Пакетты. – Но почему у тебя такой грустный вид? Ты будешь заниматься любимым делом. У тебя будет достаток. К тебе будут свататься кавалеры.

– Я не готова покинуть Париж, – ответила она со вздохом.

– Тебе жаль бросать старуху Фалурдель?

– И это тоже. Но это не главное, – она подняла тёмные, задумчивые глаза к потолку.

– Обещай, что не будешь смеяться надо мной. У меня такое чувство, что судьба готовит мне какое-то открытие, какое-то откровение. Я должна узнать что-то важное.

– Бог послал тебе достаточно знаков.

Уже давно перешагнув грань отношений священника и прихожанки, мы говорили как друзья, как несостоявшиеся любовники. Я думал о том, как бы вёл себя Фролло с женщиной – и поступал с точностью наоборот. Свободной рукой я принялся поглаживать её лицо. Её бледная, прохладная щека вспыхнула от моего прикосновения.

– Никогда я не было более достойной жалости, чем сейчас, – говорила она чуть слышно. – Быть падшей женщиной и любить священника! Быть низкой, осмеянной, презренной.

– Никто над тобой не смеётся, Пакетта. Никто тебя не презирает. Мне лестно, что ты меня любишь и что ты вняла моему совету не уходить из мира. Мне никто не говорил таких слов. Я живу на этом свете почти столько, сколько и ты, и мне ещё ни одна женщина не объяснялась в любви. Конечно, я не так красив и не так богат как Пьер де Лаваль. Я не могу поселить тебя в шикарном особняке. Правда, у меня есть домишко на улице Тиршап.

Мы одновременно рассмеялись. Наши лбы почти соприкасались. До поцелуя оставалось несколько секунд, несколько дюймов.

Вдруг Пакетта выпятила нижнюю губу вперёд. Точно ошпаренный, я отпрянул от неё. Я уже видел эту игривую гримаску на другом лице. Ведьма не отпускала меня! Нет, она продолжала меня истязать, вселившись в хрупкое, увядшее тело бывшей затворницы.

========== Глава 54. Ключ от Красных врат ==========

Я покинул Пакетту в состоянии ступора. Она сидела на ложе, хлопая чёрными глазами, теребя верёвки узелка, не понимая, почему я так резко от неё отпрянул и обратился в бегство. Она даже не успела спросить меня, что случилось, почему я передумал с ней целоваться. Если бы я ей сказал, что меня сдерживали обеты, она бы этому не поверила. Слишком тонко она чувствовала меня, хотя я ни разу не говорил с ней о сокровенном. Догадывалась ли она, что повергло меня в ужас?

Цыганка завладела чужими глазами и губами. Она дразнила меня на расстоянии из своего убежища. Она! Везде она. Пока мы оба находились в этом мире, она была в состоянии истязать меня.

Почему мне ни разу не пришла в голову мысль самому разделаться с ней? Почему я упорно перекладывал эту обязанность на других? Вдруг я осознал, почему я не дал Пакетте довести дело до конца: я должен был свершить это собственными руками.

Надо было задушить её в темнице и сказать тюремщику, что узница умерла от болезни или от холода. Никто бы не стал вникать в причины смерти. Её бы тихо отнесли на Монфокон и бросили на кучу скелетов. Не было бы сцены покаяния у портала собора, а моему подопечному не пришло бы в голову вмешиваться в правосудие. Парижане были бы лишены шанса лицезреть трагикомедию спасения цыганки. О выходке Квазимодо до сих пор говорили на перекрёстках. Школяры слагали про него песенки, а кумушки покачивали чепцами. И этого всего могло не быть, если бы я не смалодушничал тогда в темнице.

Леденящие мысли о призраке и могиле отступили; на их место нахлынула былая плотская страсть. Еженощно моё воображение рисовали мне смуглянку в позах, заставлявших дрожь пробегать по спине. В этих сценах боль, унижение и свинское наслаждение сливались. Самой яркой, пожалуй, была сцена из камеры допроса. Вот она, полураздетая, в руках заплечных мастеров. Мне уже не рисовались тихие беседы у ручья под сенью апельсиновых деревьев. Подобной идиллии не было места в моих фантазиях. Кровь, вопли, лязг железа. Эта инфернальная симфония звучала у меня в голове. Если бы она второй раз закричала в руках Тортерю, я бы наверняка всадил нож себе в сердце, и на этом мои земные страдания завершились бы.

В одну из ночей эти образы так распалили мою кровь, что я вскочил с постели, накинул подрясник поверх сорочки и выбежал из кельи со светильником в руке. Я знал, где найти ключ от Красных врат, соединявших монастырь с собором, а ключ от башенной лестницы всегда был при мне.

Добравшись до убежища цыганки, я какое-то время стоял у двери, глядя в слуховое оконце. Цыганка спала. О содержании её сновидений можно было судить по блаженной улыбке на её устах. Как всегда, она грезила о своём капитане. Хотя, кто знает? Быть может, в её видения затесался и горбун. Меня уже ничего не удивляло. Несколько дней назад я заметил, что у неё на шее рядом с ладанкой появилась какая-то блестящая безделица, очередной талисман. Не знаю, откуда он взялся. Издалека этот предмет походил на свисток, который Квазимодо оставил себе в качестве единственного сувенира от праздника шутов. Интересно, как часто цыганка пользовалась им? Феб и Жан-Мартин. Ну и пара кавалеров!

Сон её был чуток и беспокоен, как у птицы. Хотя я старался не издавать ни шороха, она, почувствовав на себе мой взгляд, проснулась и села на постели. Глаза наши встретились.

Когда я задул светильник, её веки сомкнулись от ужаса.

– Опять он, – упавшим голосом сказала она. – Священник.

Словами не описать тот прилив злорадства и торжества, пережитый мной в эти секунды. Она была запугана и загнана в угол, как в ту ночь в лачуге Фалурдель. Мне показалось, что она опять лишилась чувств.

Однако, когда мои руки коснулись её тела, она содрогнулась. Совсем очнувшись, она привстала разъярённая.

А я? Я начисто забыл зачем я пришёл. Вместо того, чтобы душить её, я сжал её в объятиях и принялся целовать её плечи. Она же в свою очередь схватила меня за остатки волос, пытаясь отдалить от себя мои поцелуи. Как комично эта сцена выглядела со стороны!

Что я бормотал в эти мгновения? Явно не угрозы. Какая ахинея лилась с моих уст! «Сжалься, сжалься! Если бы ты знала, что такое моя любовь к тебе! Унижай меня, бей, будь жестока! Делай что хочешь. Но сжалься! Люби меня». Не знаю, услышал ли кто-нибудь эти слова. Их говорил не я. То был не я.

Она несколько раз назвала меня демоном и вампиром. Это был своего рода комплимент. Я вёл себя отнюдь не как демон, а как жалкий голодный пёс.

В какой-то момент она почувствовала, что я сильнее её. Побеждённая, дрожащая, разбитая, она лежала подо мной, в моей власти, в то время, как моя рука похотливо блуждала по её телу.

Вдруг я услышал чистый, резкий, пронзительный звук. Чертовка нащупала свисток, подаренный ей звонарём. Это был одним из немногих звуков, нарушающих вечную тишину, в которую он был погружён.

Я нашёл подтверждение своим опасениям, когда могучая рука приподняла меня с пола и потащила из кельи.

Над головой я слышал скрежет зубов и бормотание:

– Кровь не должна брызнуть на неё.

В свободной руке и звонаря был огромный тесак. Лезвие сверкнуло в лунном свете. Так вот, как мне было суждено умереть! Тем лучше. Я даже не сопротивлялся. По крайней мере, смерть моя будет быстрой и эффектной. Знал ли мой подопечный, кого собирался убить? Неужели колдунья завладела им до такой степени, что он готов был лишить жизни приёмного отца?

Ответ на этот вопрос я получил, когда бледный луч месяца осветил моё лицо. Задрожав, Квазимодо выпустил меня и отшатнулся.

– Учитель, – сказал он, протягивая мне тесак, – потом Вы можете сделать всё, что Вам угодно, но прежде убейте меня.

========== Глава 55. Продолжение главы о ключе от Красных врат ==========

Я не мог поверить своим ушам. Прежде убейте меня. Болван всё испортил! Что помешало ему перерезать мне горло прямо на галерее? Сколько проблем было бы решено одним движением лезвия! Не думаю, что Луи де Бомон так дорожил своим вторым викарием, чтобы наказывать звонаря слишком жестоко. Мою смерть скорее всего замели бы под ковёр, как заметали множество других преступлений. Фламандец Ван дер Моллен занял бы моё место на следующий день. Посылая меня на тот свет, Квазимодо не рисковал ни свободой, ни должностью. Более того, если бы ему повезло, цыганка бы отблагодарила его за храбрость и в порыве эмоций отдалась ему на том же самом тюфяке, на котором чуть было не овладел ею я. Её брезгливость притупилась бы на мгновение, и она наградила бы своего горбатого героя по заслугам. Идиот не воспользовался этой возможностью. В последнюю минуту его собачья верность учителю взяла верх над его любовью к цыганке.

Он стоял на коленях на пороге кельи, протягивая мне тесак. Однако девчонка оказалась проворнее. Вырвав оружие из рук Квазимодо, она зло расхохоталась.

– Ты не осмелишься, трус! – выкрикнула она, зная, что это пронзит тысячью раскалённых игл моё сердце. – Я знаю, что Феб жив! Жан-Мартин приведёт его ко мне. У меня есть заступники. Их двое против тебя одного!

Отшвырнув ногой подопечного, я скрылся под лестничным сводом. До моих ушей донеслись рыдания цыганки и хриплый шёпот звонаря.

– Не тревожься. Это лишь дурной сон. Тебе почудилось. Спи. Я не покину тебя.

Значит, он был с ней на «ты»? Значит, у меня на самом деле было два соперника? Вернувшись ощупью в свою монастырскую келью, я опять прильнул лицом к окну, из которого мне было видно убежище, освещённое изнутри скудным светом единственной свечи. Цыганка лежала на тюфяке, уткнувшись носом в изгиб руки, а звонарь обнимал её сзади, поглаживая грубой лапой её волосы и плечо. Эта сцена бесила меня больше, чем та, свидетелем которой я был у Фалурдель. Трепетные целомудренные ласки чудовища раскаляли мою кровь больше, чем наглые, развязные приставания капитана. Я видел, как девчонка успокаивалась от его прикосновений, как её дыхание становилось ровнее и глубже. В эту минуту она забыла про его уродство. Она лишь ощущала тепло и силу его тела, которое в очередной раз встало между ней и бедой. Нащупав его руку, она переплела свои изящные пальчики с его шершавыми и узловатыми, точно корни дерева, пальцами.

О чём думал Квазимодо в эти минуты? На каком небе, на каком ярусе рая он находился? Случилось то, о чём он не помышлял. Из всех мужчин Парижа, красивых, наглых, влиятельных мужчин, ни одному не удалось приблизиться к цыганке так близко, как ему. Ирония заключалась в том, что этим мгновением блаженства он был обязан мне и моему греху. А если бы он довёл дело до конца, он бы сейчас наслаждался победой сполна. Знал ли он, что я наблюдал за ними? Было ли ему до этого дело?

***

Не знаю, как я уснул в ту ночь после всего пережитого. Как ни странно, мне удалось урвать несколько часов сна. Разбудил меня звон колоколов. Квазимодо выполнял свой долг, как ни в чём не бывало, проделывая это с особенным вдохновением, будто после ночи любви.

Не позавтракав, я натянул сутану и направился в ризницу, где меня ждало очередное потрясение. Даниель Дюфорт, мой ироничный вестник, мой персональный Гермес, поведал мне о решении духовного суда.

– Похоже, нашей цыганке придётся искать новое убежище. Иначе…

Он сжал своё горло руками, вытаращил глаза и издал весьма убедительных хрип. Ему не раз доводилось наблюдать за казнью. Вы не представляете, чего мне стоило не отвесить ему подзатыльник. Мне приходилось периодически напоминать себе, что этот мальчишка не являлся моим подопечным, и Пьер де Лаваль приказал бы меня сжечь, если бы я пальцем тронул его драгоценного бастарда. Этот лоснящийся рыжий затылок так и напрашивался на оплеуху. Пришлось ограничиться резкими словами.

– Хватит паясничать, юноша.

– Я не паясничаю, господин архидьякон, – ответил он с оттенком обиды. – Если бы Вы не прятались в своей норе, то узнали бы первым. Цыганка мнит себя вне опасности, но это не так. Через три дня правосудие заберёт её оттуда, и она будет повешена на Гревской площади. Уже есть постановление судебной палаты. Как видите, Ваш приятель Шармолю не дремлет. А наш почтенный епископ дал на это согласие.

Нарушив данное себе обещание не поднимать руку на чужих бастардов, я схватил мальчишку за плечи и встряхнул:

– Клянись на могиле матери, что не лжёшь!

Обмякнув в моей хватке, точно тряпичный заяц, он не сопротивлялся. Его бледно-голубые глаза смотрели на меня устало и укоризненно.

– Моя мать вообще-то жива. Она процветает и благоухает замужем за военным. Она тут не при чём. Вас не должно удивлять решение Луи. Он никогда не отличался силой воли и храбростью. Очевидно, ему надоела эта история с цыганкой. Повесить бедолагу – самое логичное решение проблемы. Не смотрите на меня так, святой отец. Этот поворот событий меня абсолютно не радует. Я бы привлёк к этому делу отца, попросил бы его повлиять на Луи. Увы, мой отец отбыл в Орлеан по какому-то делу. Пока новость до него дойдёт, будет поздно.

========== Глава 56. Клятва ==========

Умирать внутри раз за разом, не меняясь при этом в лице, давно вошло в привычку. С горем пополам я отслужил заутреню. Ни прихожан, ни певчих не смущал мой отчуждённый вид.

Когда зал опустел, я какое-то время стоял у алтаря, уставившись в резную крышку, всё ещё пытаясь впитать в себя новость, которую мне поведал органист.

Мне показалось, что в моё плечо ударилась крупная птица. По щеке пробежал лёгкий ветер. Обернувшись, я увидел Пакетту Гиберто. Вырвавшись из тени, она прильнула ко мне. Сколько времени она выжидала меня в каменных зарослях колонн?

– Ты всё ещё здесь? – спросил я её раздражённо. – Почему ты не в Реймсе?

– Я не могла уехать, – ответила она, увлекая меня за собой в тень. – Я говорила тебе, мои дела в Париже не доделаны.

– Что случилось? У тебя появился ухажёр? Один из мясников с моста позвал тебя жить к себе?

Я нарочно говорил с ней надменно и насмешливо в надежде, что она поймёт намёк и оставит меня в покое. Однако мои слова не произвели желаемого действия.

– Ты знаешь, что я давно не заглядываюсь на других мужчин, – ответила она без намёка на обиду. – Для меня во всём мире есть лишь один мужчина, который ко мне равнодушен. Неважно. Речь сейчас не об этом. Мне всё известно про цыганку. Органист мне всё доложил. Её извлекут из убежища и повесят.

– Мальчишка не теряет времени даром, – усмехнулся я. – Вижу, он всех оповестил. Если ему надоест играть на органе, он может стать глашатаем. Надеюсь, тебя новость обрадовала. Ведь ты этого хотела, не так ли? Наконец-то правосудие свершится у тебя на глазах. Ради этого стоит отложить переезд в Реймс.

– В том-то и дело, что это меня не радует совершенно. У меня давно не было на душе так тяжело.