Текст книги "Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло (СИ)"

Автор книги: Marina Neary

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Я попытался освободить руку, но её цепкие пальцы скользнули под рукав сутаны.

– До чего капризны женщины! Ещё недавно ты желала смерти цыганке.

– Это было тогда. Я была другой. С тех пор кое-что изменилось. Мне стыдно за себя прежнюю.

– Что за вздор ты несёшь, женщина! Стыдно перед кем?

– Перед Богом. Перед Агнессой, в конце концов. Моей дочери было бы горько видеть, во что превратилась её мать. Она бы уж точно не пожелала смерти этой жалкой уличной девке. Верю, что моя малютка выросла бы доброй и милосердной. Ей годика не было, а она тянула ручонки к бездомным собакам. Иногда мне кажется… О, Клод, не сочти меня до конца обезумевшей. Иногда мне кажется, будто Агнесса вовсе не покинула этот мир, будто она рядом, подсказывает мне чуть слышно.

– Ты слышишь голоса? Ещё этого не хватало… Тем более тебе желательно покинуть Париж, чтобы не стать свидетельницей предстоящей казни. О ней, наверняка, будут судачить на улицах. Зачем тебе лишний раз слышать злорадные смешки?

– Я к этому и веду разговор. Казни не будет. Вернее, она состоится, но вздёрнут не цыганку.

– И ты хочешь, чтобы я после твоих высказываний не считал тебя безумной?

Мы стояли в самой глубине собора, повернувшись лицом друг к другу. Маленькая, жалкая, щуплая Пакетта, чья голова едва доставала мне до плеча, смотрела на меня снизу вверх, но без мольбы, а с выражением решимости. Она будто просила моего благословения на какой-то подвиг.

– Это не безумие, Клод. Это вполне осуществимый план. Не перебивай меня. Я всё продумала. Мне известно, что церковь день и ночь охраняют. Оттуда выпускают лишь тех, кого видели входящими. Ты проводишь меня к ней. Мы обменяемся одеждой. Она наденет моё платье, а я – её белый наряд послушницы. Она выйдет в сумерках, а я останусь. Солдаты придут и обнаружат… что молодая ведьма состарилась на двадцать лет. Велика важность? Это не помешает им повесить меня. Зеваки издалека не заметят разницу.

– Ты так спокойно говоришь о собственной смерти.

– Если всё пойдёт по плану, я действительно обрету покой. А что меня ещё привязывает к жизни? Знаю я, любовь моя глупа и безответна. Пятнадцать лет жизни я провела в ненависти. Позволь же мне сделать хоть что-то из милосердия.

– Ты хочешь, чтобы я стал твоим сообщником? Хочешь, чтобы я вмешался в правосудие и пошёл наперекор решению палаты?

– Но ты сам на это готов, Клод. Я вижу это. Ведь твой приёмный сын спас её однажды. Кто воспитал в нём эту дерзость, если не ты? Ведь ты сам знаешь в глубине души, что девчонка не виновата.

Бывшая затворница говорила с глубоким убеждением. Она верила каждому слову, которое срывалось с её бледных губ. Чёрт подери! Её план был блестящим в свой простоте. Мне срочно нужно было найти способ отговорить её.

– Я не могу этого допустить, чтобы ты жертвовала собой, – сказал я, медленно качая головой. – Даже если цыганка не виновата – а знать это наверняка может лишь Бог. Я не хочу, чтобы тебе набросили петлю на шею.

– Почему?

– Да потому, что твоя гибель причинит мне боль.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Быть может, твоя любовь не так безответна, как тебе казалось. Такая мысль могла придти тебе в голову?

– Приходила, и не раз. Но я её упорно гнала от себя. Священник и бывшая блудница! Не смешно ли это?

– Не смешно, – ответил я твёрдо. – Истории известны ещё не такие любовные истории.

Она вновь сжала мои руки, то притягивая меня к себе, то отталкивая.

– Если ты и склонен согрешить, то лучше это сделать с молодой цветущей девицей. Пакетта Гиберто не стоит того, чтобы ради неё подвергать опасности душу.

– Уверяю тебя, моя душа уже понесла существенный урон, и ты не имела к этому никакого отношения. Я не хочу вводить тебя в заблуждение ложными обещаниями. Скажу лишь одно: принять твою любовь я бы смог лишь освободившись от своих обетов. Я не уподоблюсь некоторым своим собратьям, которые совмещают духовный сан с плотскими утехами. Пока что я не готов покинуть церковь. У меня есть кое-какие обязанности, которые я не могу никому передать. Это не просто бумаги, которые можно перебросить на стол другому каноннику.

– Я знаю, – ответила она покорно. – Твой звонарь. Ты не можешь оторвать его от колоколов.

– Именно так. Юноша нуждается в защите и напутствии, как никогда. Я не могу закрыть глаза на свой долг. В то же время, я не могу закрыть глаза на то, что завязалось между нами. Это не проклятие и не наказание. Раз уж нам довелось полюбить друг друга, значит это было нужно кому-то наверху, для нашего общего спасения. Ты называешь меня божьим человеком? Ты не знаешь, какие грехи я совершил. Быть может, ты бы отвернулась от меня.

– Ты не оттолкнёшь меня ничем, – сказала она. – Никакие признания не умалят моей любви к тебе.

Я дотронулся до её щеки, бледной и подвядшей, но изящно очерченной.

– Тогда обещай мне, Пакетта, что откажешься от своего замысла. Ради меня? Я найду способ спасти цыганку. У меня тоже есть свой план, который не требует твоего вмешательства. Поклянись, что не будешь бросаться в петлю.

У меня было недоброе предчувствие, что для того, чтобы вырвать у неё обещание, потребуется поцелуй. Она продолжала смотреть на меня вопросительно, точно ожидая какого-то шага или знака от меня. В конце концов я склонился и прильнул к её тонким губам. Бедняжка растерялась и не успела толком ответить. Когда её последний раз целовали?

– Обещаю, – прошептала она. – Я не буду вмешиваться. Всё в руках Бога.

========== Глава 57. И посреди дня все кошки серы ==========

Разумеется, эта сцена не осталась незамеченной. Даниель Дюфорт наблюдал за нами с высоты балкона, на котором находился орган. Когда Пакетта покинула собор, мальчишка подкрался ко мне и дёрнул за рукав с присущей ему фамильярностью.

– Слава Богу, хоть какая-то радостная новость для моего отца. Наконец-то его суровый друг остепенился и завёл любовницу, как и полагается достойному каноннику. Красотка, конечно, немного перезревшая, но издалека ещё совсем ничего. Наряжается совсем как девчонка. Немного опрометчиво, конечно, с её стороны приходить к избраннику на место службы. Так самозабвенно лобызаться посреди собора!

– Юноша, – обратился я к нему, проигнорировав язвительные замечания, – Вы не знаете, где сейчас находится Карл Бурбонский?

Удивлённый такой резкой переменой темы, мальчишка что-то промычал.

– Вы всегда в курсе событий, – сказал я. – Вы, как никто другой, посвящены в чужие дела. Вам наверняка известно, где сейчас находится кардинал.

– А… зачем он вам? О, я всё понял. Можете ничего не объяснять. Вы хотите привлечь его к этому делу с цыганкой, не так ли? Вы будете просить его заступничества? Какая блестящая идея! Карл ещё более влиятельный, чем мой отец.

– Юноша, мир не вращается вокруг какой-то цыганки. Её дело закрыто.

Органист тряхнул огненными прядями.

– Не закрыто! Я не готов умыть руки и отвернуться. Жан-Мартин любит эту девчонку. А он мне друг.

– У Квазимодо нет друзей кроме гаргулий. И он никого не любит. Научитесь сдерживать свою фантазию, господин Дюфорт. За свою недолгую жизнь Вы прочитали слишком много рыцарских романов, несомненно, с подачи архиепископа Реймского. Вам везде мерещатся любовные связи. Значит, Вам не известно, где на данный момент находится кардинал Бурбонский?

– Он в Орлеане с моим отцом, – ответил органист неохотно. – Их ждёт какая-то делегация из Ватикана. Освободятся не раньше, чем через неделю. К тому времени будет поздно спасать цыганку.

– Я уже сказал Вам, что речь не о цыганке. У священнослужителей есть и другие заботы помимо охоты на ведьм. Хорошего вам дня, господин Дюфорт.

***

Перед тем, как вернуться в свою монастырскую келью, я прошёл мимо убежища цыганки. Обычно в это время суток она гуляла по галерее со своей козой. На этот раз она по понятным причинам решила не выходить.

Дверь была закрыта. Сквозь слуховое окошко мне всё было видно и слышно. Не могу сказать, что сцена, представшая моему взору, удивила меня. Звонарь сжимал цыганку в объятиях. Упираясь подбородком ему в плечо, она глухо бубнила себе под нос. Дурёха забыла, что он её не слышал. Впрочем, это было к лучшему. Квазимодо не слишком бы порадовали её слова.

– Жан-Мартин, уведи меня отсюда. Я не могу здесь больше оставаться. Монах-привидение нашёл меня. Ты сам видел, как он просочился сквозь стену и набросился на меня. Отведи меня к Фебу. Он всё поймёт. Он меня защитит. Он отвезёт меня туда, где небо синее, солнце ярче… У нас будет хорошенькая квартирка. Его солдаты будут гарцевать у меня под окнами. И львы… Королевские львы будут рычать. Я знала… с первого дня в Париже знала, что зима будет суровая. Она до сих пор стоит на дворе. Видишь, как меня трясёт? Как здесь холодно, Жан-Мартин. Как ты живёшь в этой башне?

– У тебя жар, – говорил Квазимодо, осторожно опуская её на тюфяк. – Тебе нужен лекарь.

– Не нужен. Никого не зови. Не хочу никого видеть. На самом деле… Нам, цыганкам, немного нужно… Свежий воздух и… несколько монет на пропитание. Где мой бубен? Принеси мне его. Я станцую для тебя.

Цыганка закрыла глаза и несколько раз похлопала ладонью его по губам, ни то отталкивая, ни то поощряя. Звонарь истолковал её жест так, как было выгодно ему. Это был тот самый знак согласия, который он столько ждал. Потеряв самообладание, он принялся целовать её ключицы и грудь сквозь материю белого платья. Обмякшее тело цыганки напряглось и выгнулось ему навстречу. Она издала стон, в котором было больше истомы, чем страдания. Тонкие пальцы гладили рыжую щетину у него на голове. Опьянённый болван так увлёкся любовной игрой, что для него перестал существовать окружающий мир, который был к нему не слишком благосклонен. Квазимодо напрочь забыл про своё уродство, про болезнь цыганки, про тучи, сгущающиеся над собором. Увязнув в горячечном бреду, девчонка тоже не отдавала себе отчёта в том, чьи руки шарили по её телу. Воистину, ночью все кошки серы! А это происходило посреди бела дня.

Созерцая эту абсурдную сцену, я чувствовал, как в моей груди накапливается привычная болезненная тяжесть, которая вот-вот вырвется наружу сатанинским смехом. О, здесь было, над чем смеяться!

– Мой Феб, – ахала она, вяло отзываясь на ласки звонаря.

Вот его пальцы растерзали ворот платья, обнажив влажную кожу. Вот его ладонь скользнула вверх по лодыжке, приподняв подол, и легла на бедро. Он знал, что делать.

Я решил остаться до конца. Грех было бы пропустить такое зрелище. Фролло, не мешай пауку терзать муху! Поделом цыганке! Она отвергла робкие поползновения Гренгуара, который как-никак приходился ей мужем. Она не пожелала принадлежать священнику. Её первым мужчиной стал главный урод Парижа! Интересно, что будет, когда она отойдёт от горячки и обнаружит красные пятна на платье. Что скажет она, узнав, что её покорный защитник оказался не таким уж самоотверженным? Что сделает она со своей ладанкой, потерявшей силу?

Пусть балуются, думал я с болезненным злорадством. Им осталось всего три дня. Когда в келью ворвутся солдаты, Квазимодо не сможет её повторно спасти.

========== Глава 58. На улице Бернардийцев Гренгуар раскрывает тайну ==========

«Эта горячка – знак милости свыше», – говорил я себе. – «Если ей повезёт, она так и не придёт в себя. Её повесят в полусонном состоянии. Иначе она умрёт от позора, не доходя до подножья виселицы, когда узнает, кому досталась её невинность».

Могу сказать, не кривя душой, что даже не злился на подопечного. Его поступок нельзя было оценивать как предательство или покушение. Он даже не знал, что его избранница выкрикивала чужое имя. Какое фантастическое унижение для них обоих! Какие-то тёмные силы решили сыграть над ними злую шутку и столкнули их друг с другом при таких нелепых обстоятельствах. Я бы нарочно не придумал для них более жестокого наказания.

Решив, что увидел достаточно на сегодняшний день, я покинул собор. До вечерней службы оставалось несколько часов.

Проходя мимо епископской тюрьмы, я увидел своего бывшего ученика герметики, с которым не разговаривал почти три месяца. Наш последний разговор состоялся в тот вечер, когда он поведал мне потешную историю с разбитой кружкой и свадьбой на цыганский манер. Вид у Гренгуара был одновременно жалкий и довольный. Его красно-жёлтый фиглярский кафтан ещё больше выцвел и износился. Но лёгкий румянец на впалых щеках говорил о том, что горе-философ спал крепко и дышал полной грудью, в отличии от меня.

Гренгуар благоговейно рассматривал наружную скульптуру часовни Сен-Жермен-л’Окселруа. Я достаточно хорошо знал поэта, чтобы почти читать его мысли. Очевидно, его любовь к женщинам и животным сменилась любовью к камням. Плиты и барельефы так же забавны, как живые существа, но менее вероломны. Увы, я прервал эту минуту блаженства, положив тяжёлую руку ему на плечо и выдернув его из мира грёз.

Гренгуар поприветствовал меня смущённым, неловким смехом и извинился за то, что всё это время не приходил на занятия. Он знал, что его жена нашла приют в соборе. И, хотя он не удосужился её навестить, он нередко вспоминал её. Больше всего его тревожила участь прелестной Джали. Как можно забыть такое изящное создание?

Несколько минут он болтал про совершенство художественной работы на барельефе. Действительно, где ещё вы найдёте листья капители, над которыми тоньше и любовнее поработал бы резец? Иными словами, он делал всё, чтобы отдалить грядущий разговор. Он чувствовал, что я от него чего-то хотел. Ведь недаром же я нарушил его эстетический экстаз.

В эту минуту послышался звонкий цокот копыт о мостовую, и мы увидели в конце улицы королевских стрелков с офицером во главе.

– А он неплохо оправился от своей раны, – сказал Гренгуар. – Убийца-монах оказался ещё более хлипким и неуклюжим, чем я. Ударить со спины и промахнуться!

Ничего не сказав в ответ, я двинулся вперёд. Гренгуар по привычке последовал за мной, хотя я не звал его. Мы молча дошли до улицы Бернардинцев, довольно безлюдной.

– А Вы, Гренгуар, совсем не сожалеете о том, что на Вас нет доспехов? Вам не жаль упущенного шанса стать солдатом? Помнится мне, когда-то Вы помышляли о военной карьере.

– Я также помышлял о жизни в монастыре, о ремесле плотника и даже школьного учителя. А в конечном счёте оказался уличным философом, который ни о чём не сожалеет. Можно сказать, я неплохо устроил свою жизнь. Я не завидую этим красивым молодцам в мундирах. Лучше быть головкой мухи, чем хвостом льва. Какое счастье быть вольным ничтожеством, которое занимает так мало места и которое никому не мешает.

– И Вас не угнетает то, что Вам не с кем разделить это… пьяняющую ничтожность?

– Вы хотите знать, скучаю ли я по своей жене?

– Вас абсолютно не гложет чувство вины? Вы на свободе, а девица, которая спасла Вам жизнь вот-вот будет повешена. Эта мысль не нарушит ваш ночной сон?

– Учитель, Вы забросали меня вопросами! Мне неловко, что такая внушительная и суровая личность проявляет такой живой интерес к моей персоне. Позвольте задать Вам встречный вопрос: откуда такое участие к бедной цыганке?

У меня нет слов что описать это наглое невинное любопытство на лице поэта. Так смотрел на меня Квазимодо, когда ему захотелось узнать откуда берутся дети.

– Гренгуар, – сказал я устало, – Вам не понять. Вы не были обременены ответственностью за другое существо. Бог не послал Вам ни детей, ни младший братьев. Я сам бы рад забыть эту историю с цыганкой, но… Дело в том, что она завладела сердцем моего подопечного. Не сочтите моё участие праздным. Убогий отрок так впечатлителен. Одного глотка воды было достаточно…

Гренгуар понял мой намёк правильно, или по крайней мере притворился, что понял.

– Да, верно! Я был там. Такая пронизывающая сцена у позорного столба. Она чуть не вдохновила меня написать очередную драму.

– По воле Бога я исполняю отцовские обязанности. Мне прискорбно, что выбор моего приёмного сына пал на блудницу и язычницу. Я-то понимаю, с высоты своего сана, что любовь его – юношеское заблуждение. Впрочем, кто знает? Быть может, она не так уж порочнa, раз тронула столь дикое, но чистое сердце. Боюсь вообразить какой удар её казнь нанесёт Квазимодо.

Гренгуар удовлетворённо кивнул. Очевидно, мои доводы показались ему достаточно убедительными.

– В таком случае, учитель, позвольте Вас успокоить. Скорее всего, плясунью не повесят.

– Пустомеля, – буркнул я сурово, успев сжать ему руку. – Что тебе известно!

– Сжальтесь, учитель, – взмолился Гренгуар, пытаясь высвободить руку. – У Вас хватка покрепче любого из орудий Тортерю.

– Говори же!

– Похоже, у Квазимодо есть друг. Час назад он говорил со мной. Смазливый, рыжий мальчишка лет восемнадцати, который играет на органе.

– Зачем он приходил к тебе?

– Узнать дорогу ко Двору Чудес!

– Что ему там понадобилось?

– Неужели вы не догадались, учитель? У юноши весьма дерзкий план. Я восхищён! Так рисковать своей должностью, возможно своей жизнью, ради возлюбленной друга. Увы, я не способен на такие жертвы.

– Проклятие! Что изобрёл этот пройдоха?

Наклонившись к моему уху, Гренгуар принялся шептать, с беспокойством озирая из конца в конец улицы, где, впрочем, не было не души.

«Бродяги молодцы. Цыганское племя любит её. Они поднимутся по первому же слову. Нет ничего легче. Напасть врасплох. Среди сумятицы её легко будет похитить. Завтра же вечером. Они будут рады».

========== Глава 59. Лабиринт химер ==========

«Интересно, как Пьер де Лаваль отреагирует на смерть сына», – думал я, бродя по монастырскому коридору.

Для меня рыжий органист был уже мёртв. Его увлечение рыцарскими романами зашло слишком далеко. Ему вздумалось подстрекнуть парижских бродяг штурмовать собор. Когда власти узнают о его так называемом подвиге, никакая сила на свете, даже влияние его отца, не спасёт его от костра – если он, конечно, сам не погибнет во время осады. Я не сомневался, что он примет участие в вылазке. Безумные замыслы надо доводить до конца. Мне казалось, Даниель Дюфорт не принадлежал к тому числу зачинщиков, которые разжигали войны, а сами отступали в сторону, чтобы созерцать резню со стороны. Имея лишь смутное представление о страданиях и боли, мечтательный юнец готов был окунуться с головой в баталию. Объединиться с чернью, чтобы стать на защиту девицы! Что могло быть пленительнее и благороднее?

Я уже представил, как Пьер де Лаваль заточит себя в каменный мешок вроде Крысиной Норы, стеная: «Сын мой!»

На пороге Красных врат я натолкнулся на белобрысое существо, в котором несколько мгновений спустя узнал Жеана. Точно сквозь пелену я увидел розовое нахальное лицо, растянутое в привычной лукавой ухмылке. Когда тот начал кривляться, заламывать руки и мямлить про нехватку денег, я сорвал с пояса кошелёк, набитый мелкими монетами, и швырнул ему в грудь.

– Это всё, что ты от меня получишь. Убирайся к чёрту.

Это была наша самая короткая беседа. На этот раз никаких нотаций, никаких нравоучений. По идее, это должно было обрадовать повесу. Однако он не спешил удаляться. Вид у него был огорошенный и даже испуганный. Какое-то время он стоял, хлопая золотыми ресницами.

– Как… Так быстро? Почтенный братец, уж не задумали ли Вы умирать? Я знал, что Вам последнее время не здоровилось, но так резко прощаться… Нельзя же так.

– Не тревожься, Жеан. Скоро твой приятель Феб де Шатопер разбогатеет, и тебе не нужен будет брат.

Развернув его за плечи, я вытолкал его через порог Красных врат, а сам направился в ризницу. Молодой причетник доставал свежие свечи из ящика. Мне всегда нравился запах воска и древесины.

– Хорошо отдохнули, господин архидьякон? – спросил юноша, поклонившись. – Надеюсь, вам лучше.

Я не совсем понял, о чём он спрашивал. Впрочем, я привык к тому, что во мне видели ходячий труп.

– Когда органист вернётся, отправьте его ко мне. Мне нужно с ним поговорить.

Причетник смотрел на меня недоумённо.

– Но он никуда не отлучался из собора. Даниель весь день провёл на балконе за органом. Он и сейчас там сидит. Хотите, приведу его?

– Невозможно! Его видели подле часовни Сен-Жермен-л’Окселруа.

– Но я говорил с ним полчаса назад. Он вышел на галерею подышать воздухом и вскоре вернулся. Сетует, что инструмент совсем расстроен. A у него много работы. Архиепископ Реймский заказал новую мессу для своего собора.

Не уверен, притворялся ли причетник дураком или на самом деле им являлся. Каждый раз, когда мы встречались, он смотрел на меня, как затравленный оленёнок на охотника, хотя я никогда не был с ним суров.

– Говорю Вам, – продолжал я, сдерживая раздражение в голосе, – его видели у часовни, напротив Епископской тюрьмы. У человека, который мне это сообщил, нет повода мне лгать.

– У меня тоже нет причины лгать, господин архидьякон. Быть может, Ваш друг обознался?

– Исключено. Даниеля Дюфорта трудно с кем-то спутать. В Париже не так много рыжеволосых мужчин шести с лишним футов ростом.

– Тогда спросите его сами, где он находился всё это время.

В эту минуту органист собственной персоной спустился в ризницу. Он действительно выглядел так, будто провёл весь день за композициями. Глаза покраснели, а кончики пальцев были в чернилах. В руке у него был черновик, испещрённый музыкальными знаками и латынью. Нелёгкое дело, разбить псалмы по слогам и положить на музыку. A-a-ag-nus de-i ….

– Меня кто-то искал? – спросил он сонно и рассеянно. – Кажется, я услышал своё имя. Господин архидьякон, чем могу быть полезен? Предупреждаю, в моём теперешнем состоянии от меня мало пользы. Архиепископ решил, что мне скучно живётся и придавил меня заказом.

Причетник, который не был посвящён в тайну родства органиста и архиепископа, деликатно отстранился от разговора и вернулся к распаковыванию свежих свечей.

– Значит, Вы весь день провели в соборе? – спросил я.

– Даже пообедать забыл. Когда спустился на кухню, там ничего не осталось, кроме хлеба. А как Вы себя чувствуете?

Уже второй раз кто-то осведомлялся о моём самочувствии. Всё это казалось странным. Если органист действительно не покидал собор, и этому имелись свидетели, значит заговор, о котором Гренгуар поведал мне на улице Бернардинцев, был выдумкой. Но зачем Гренгуару было мне лгать? Это было на него не похоже. Такие нелепые розыгрыши были не в его духе. У него хватало благоразумия понимать, чем чреваты подобные шутки и сплетни.

– Кстати, – добавил он тем же сонным голосом, – эта женщина опять приходила, осведомиться о Вашем состоянии.

– Какая женщина?

– Ну, та самая, которая часто с вами заговаривает после службы.

– Пакетта Гиберто?

– Нет, что Вы! Пакетта Гиберто давно уехала в Реймс. Я имел в виду мадам Гонделорье. Вид у неё был разбитый. Вам лучше известно, что служит причиной её отчаяния.

***

До вечерней службы оставалось около двадцати минут. Обычно в это время Квазимодо был уже на колокольне. Хотя в последнее время его занимали другие дела, он прилежно исполнял свои обязанности.

Когда я поднялся к нему, он поприветствовал меня взглядом полным преданности и тревоги.

– Сын мой, мы так давно не говорили по душам.

– Вы очень много времени проводите в своей келье, учитель. Все знают, что Вас последнее время беспокоят боли в груди.

– И тебе не пришло в голову меня навестить?

– Но Вы даже епископа к себе не пускали. Вы сами себе лекарь.

– Расскажи мне, что случилось вчера вечером? – спросил я, прищурившись. – Ночная стража слышала какой-то шум.

Звонарь простонал устало и смущённо.

– Цыганке приснился страшный сон. Чёрный монах вышел из стенки и бросился на неё. Она схватила свисток, который я ей оставил.

– И ты примчался по первому зову?

– Примчался.

– И?

– Ничего. Я зажёг лучину. Она убедилась, что в келье никого не было, и опять заснула.

Квазимодо отвечал на вопросы быстро, не отводя глаз, что служило доказательством того, что он говорил правду.

– И ты уверен, что там никого больше не было?

– Никого, учитель. Я охраняю вход в убежище. Ей почудилось.

– И ты прогнал чёрного монаха. Повод для гордости, Жан-Мартин. Цыганка, должно быть, тебе благодарна?

– Увы, она мной недовольна, – ответил он со вздохом.

– Строптивая девчонка. Чем же ты ей не угодил?

– Она просила меня привести одного человека… её знакомого военного, а он не пришёл. И вот, она сердится на меня. Не хочет разговаривать со мной. Даже не глядит в мою сторону, когда я приношу ей еду.

– Вот её благодарность за спасение. Ничего не поделаешь, сын мой. Женщины бывают жестоки к тем, кого не любят.

Лохматая голова звонаря тяжело качнулась.

– Учитель, я глух, но не слеп. Я же всё прекрасно вижу…

– Неужели? И что же ты видишь, сын мой? Поделись со мной. Я умираю от любопытства.

– Я вижу, как Вам нелегко от того, что цыганка так близко. Вы не любите их племя. Знаю, Вы хотели её казни. А теперь она здесь, рядом с Вами. Но священное писание нам велит любить врагов.

У меня перехватило дыхание от такой простодушной наглости.

– Мальчик мой, ты… ты будешь мне напоминать, чему учит нас священное писание?

– Я не Вам напоминаю, учитель, а себе.

Ещё раз вздохнув, он повернулся ко мне спиной, давая мне знать, что я был волен толковать его слова так, как мне было угодно. На что он намекал? В ком он видел врага? В этом пустозвоне-офицере, за которым его посылала цыганка, или во мне?

А всё же, что случилось прошлой ночью? Похоже, кошмарные сны терзали не только цыганку, но и меня. Я отчётливо помнил, как направился в келью-убежище с целью задушить её и как в последнюю минуту похоть заглушила ярость. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, – а точнее, вполне известно, чем. Девчонка поняла, что она слабее. Она почти сдалась. А всего несколько минут назад звонарь утверждал, что в келье не было третьего человека. Могут ли быть сны такими яркими и правдоподобными? Одно было ясно: я не мог больше доверять своей памяти, своему сознанию. Что на самом деле произошло, а что привиделось? Либо мой утомлённый мозг мне лгал, либо окружающие.

Мне вспомнилась уловка, которую я применил с Квазимодо в январе. Пока он отходил от экзекуции, я убедил его, что его попытка похитить цыганку была спровоцирована вином, которое он якобы выпил во время праздника шутов. Мальчишка мне поверил тогда. А теперь, похоже, все служители собора сговорились, чтобы сыграть надо мной похожую шутку. Мне казалось, будто я попал в лабиринт химер.

========== Глава 60. Эхо рыданий ==========

Из-за колонны раздавались жалкие всхлипы. «Дочь моя… Невинная малютка».

Значит, органист солгал. Пакетта не уехала в Реймс. Она до сих пор находилась в Париже. Я заметил, что в её голосе уже не было надрыва. Она хныкала будто по привычке.

– Ты всё ещё плачешь? – спросил я, прислонившись плечом к колонне. – Сколько можно? Неужели не надоело?

Издав последний всхлип, женщина вышла из-за колонны. Передо мной стояла Алоиза Гонделорье. Лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь витражи, раскрасили цветными пятнами её бледно-голубой наряд.

– Наверное, мне придётся найти другой храм, – сказала она. – Конечно, это будет странно. Ведь мой дом напротив собора. Но я больше не могу приходить сюда. Так будет лучше после всего случившегося.

– Сестра, о чём Вы? – спросил я её. – Что случилось?

Она усмехнулась сквозь слёзы и утёрла рукавом кончик носа.

– О, я поняла Ваш намёк. Значит, мы опять на «Вы»? Как ловко Вы всё обернули, святой отец. Так хладнокровно и… справедливо. Я понимаю, Вам нужно думать о своей репутации. Прихожане переглядываются и судачат. Чопорная вдова Гонделорье зачастила к архидьякону Жозасскому. Не может быть, что они обсуждают лишь предстоящее венчание Флёр-де-Лис, – Алоиза прижала руку к губам, и слёзы опять заструились по острым костяшкам. – Я сожалею о своём поведении, об излишней откровенности. Я знаю, что наговорила лишнего, непристойного. Я не ожидала, что мои исповеди так далеко зайдут. В моём кругу так трудно найти искреннее сочувствие. Нужно держаться на людях. Иначе злорадству не будет конца. Моя бедная дочь. Она так страдает. Размышляя о её несчастье, я не могу не задумываться о своём.

– Сестра, я понятия не имею, о чём Вы сейчас говорите.

Я на самом деле не вникал в суть её слов. Она говорила на каком-то тарабарском языке загадок и намёков, впрочем, как и подобало женщине из высшего круга.

– После венчания – если ему суждено состояться – я больше не приду в собор и не смущу Вас своим присутствием, господин архидьякон. Я найду нового духовника, который не будет знать все мои секреты. Я начну новую, праведную жизнь. Быть может, я уеду из этого дома. Я Вас прошу лишь об одном.

– Что угодно, сестра.

В эту минуту я действительно готов был пообещать ей что угодно, лишь бы положить конец этому неловкому разговору.

– Займитесь своим здоровьем. Вы не можете продолжать так издеваться над собой. Я всю ночь не спала, молясь за Вас.

– Не стоит тревожиться, сестра. Я знаю, у меня усталый вид, но моё состояние не так уж тяжело. Ничего не поделаешь. Когда переваливает за тридцать пять, начинают досаждать мелкие недуги. Тянет плечо, колет в боку, звенит в ушах…

– Ничего себе «мелкие недуги»! Вы целые сутки пролежали без сознания.

Её последнее сообщение задело моё любопытство.

– Вот как? Забавно. Целые сутки, говорите? Мне никто не сообщил.

– Неужели Вы не помните? Вы упали в обморок после причастия. Схватились за грудь и растянулись у самого алтаря. Я видела это своими глазами. Причетники унесли Вас в Вашу келью. Монсеньор Ван дер Моллен встал на Ваше место и довёл мессу до конца. Как я поняла, это случается уже не в первый раз. Эти сердечные приступы…

– Какое счастье, что Ван дер Моллен оказался рядом, – ответил я. – Он мне ровесник, но при этом исполнен сил и амбиций. Можете спокойно доверить свою растревоженную душу этому фламандцу. Он приведёт её в порядок. А за меня не волнуйтесь. Постараюсь дотянуть до венчания вашей дочери, сударыня.

Скрестив руки на груди, я медленно поклонился и остался стоять в такой позе, не поднимая головы, давая ей знать, что мне нечего было добавить.

– Клод… Я в последний раз назову тебя по имени. Я не буду тебя больше тревожить. У тебя хватает забот помимо глупой болтливой вдовы. Но я не заберу назад то, что сказала тебе в прошлый раз. Мне не стыдно. И от своих признаний я не отрекусь.

Я стоял на том же место, провожая её своим молчанием. После того, как она удалилась, стены, казалось, хранили эхо её всхлипов. Я слышал сразу несколько женских голосов, восклицающих «Дочь моя!»: Пакетта Гиберто, Алоиза Гонделорье и Джулия Полеро, мать моей кузины Виттории, хором оплакивали участи своих дочерей.

Мне пришла мысль о том, что было бы неплохо и мне исповедаться. Вот только кому? Ведь не епископу же. Похоже, он махнул на меня рукой после того, как я отказался наблюдаться у королевского лекаря. В том, что мой конец приближался, сомнений быть не могло. Иначе как объяснить эти обмороки, провалы в памяти, наваждения, голоса с того света? А что, если я всё это себе надумал? А что, если никакой цыганки и в помине не было? Возможно, я уже умер и попал в один из кругов ада? В таком случае, исповедь мне бы уже не помогла.