Текст книги "Сирены над Гудзоном (СИ)"

Автор книги: Marina Neary

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Пока Грегори кашлял в свитер, Касси молча достала из ящика огромный тесак для разделки говядины и положила перед ним.

– Ты чего, рехнулась? – спросил он. – Нафиг ты мне эту штуку подсунула? Ещё не хватало, чтобы меня посадили.

– За это надолго не сажают, – успокоила его Касси. – На стоянке за клубом стоит тачка Джея. По-моему, ему в любом случае пора менять шины.

***

Вестчестерская балетная академия – декабрь, 2008

Вечерний класс закончился полчаса назад, и юных танцовщиц разобрали родители, но Валерия Балуева, главный инструктор и хореограф академии, не спешилa домой. Закутавшись в дублёнку, которую онa купилa на московском базаре ещё в 80е годы, она стояла у окна. Горячая русская кровь не грела её. Чтобы сэкономить на электричестве, пришлось вырубить отопление по всему зданию за исключением класса, где проходили уроки. В актовом зале с прилегающим к нему административным кабинетом было как в холодильнике. Горшoк с фикусом и клетку с канарейкой Валерия забрала к себе в квартиру, чтобы они не погибли от холода. У неё было дурное предчувствие, что скоро и ей, и и растению, и птице придётся искать новое жильё.

Вдруг она услышала скрип входной двери и шаги. Это явно была не уборщица. У академии не хватало средств на подобные услуги. Гость поднимался медленно и боязливо, точно не зная дороги.

– Кто здесь? – выкрикнула Валерия. – Вы что-то забыли?

В двери появилась закутанная фигура. Длинная дутая куртка до колен. Вязаная розовая шапка с помпоном. Не первой свежести шарф с люрeксом и бахрамой.

– Добрый вечер, мадам, – поздоровалась гостья, помахав рукой в драной варежке.

– Я вас не знаю, – ответилa Валерия холодно.

Гостья сорвала с головы шапку и принялась разматывать шарф.

– Это я, Синтия. Вы меня уже забыли? Неужели я так изменилась?

– Я вас узнаю, но я вас не знаю. – Валерия фыркнула и повернулась к ней боком. – И понятия не имею, что вас сюда привело.

– А что, мне нельзя навестить своего любимого педагога?

– Я вам уже полгода как не педагог. – Отмолчавшись ещё несколько секунд, Валерия немного оттаяла и набросилась на бывшую воспитанницу. – Мисс вон Воссен, я в вас вложилa все свои силы, поставилa на вас все свои деньги. Писала вам рекомендации. Bоображалa, как буду ходить на ваши спектакли. А в результате? Сколько раз я вам говорила не распыляться на эти подростковые страсти. Перед вами красный ковёр развернулся. Как вас угораздило? Какой чёрт вас попутал? Бросить будущего генерала.

В голосе Валерии проскальзывали скорбные нотки. Русский акцент обострился. Это был даже не выговор, а плач.

Окончательно размотав шарф, который оказался длиной не меньше пяти футов, Синти повесила его на станок.

– Ну что я вам скажу в своё оправдание? Представьте себе, что вы с детства исполняете одну и ту же партию. И она неплохая, эта партия. Даже завидная. Но вы ничего кроме неё не видите. В конце концов, приедается. Ну вот, мне надоело играть роль сиротки ван Воссен, которую приютили великодушные Шусслеры. Вот такая я неблагодарная дура.

Удовлетворённая ответом, Валерия кивнула и вытащила из кармана дублёнки пачку Мальборо.

– Закурим?

– Прям здесь?

– На улице холодно.

– Родительницы унюхают, вой подымут.

– Они и так воют каждый день. Каждая из них требует главной партии для своей дочери. Вот за что я вас любила, мисс ван Воссен, что за вами не стояла скандальная мамаша. Царствие небесное вашей покойной матушке. Закурим, всё таки?

– Почему бы нет? – Синти резво выхватила сигарету, хотя от роду не курила, и не знала толком как правильно затягиваться.

– У меня в платяном шкафу бутылка водки, – призналась Валерия. – Уже почти пустая, к сожалению. А то бы налила вам рюмочку. Выпили бы. За нового президента. За конец света. Мне нутро подсказывает, что это мой последний сезон в академии.

– Откуда столько пессимизма перед Рождеством?

– А вы заглянули в зал? Увидите, что сцена пуста. Где декорации для рождественской постановки? А «Щелкунчика» не будет в этом году.

– Как не будет?

– Вот так. Все претензии к культурному фонду. Нам не выделили деньги на костюмы. В следующем году тоже не выделяет. Всё спонсорство заморозили. Не будут же здешние родительницы сами шить костюмы из занавесок? – Валерия сердито выплюнула струйку дыма. – Мне тут халтуру предложили. В пресловутом Джульярде, не где-нибудь.

Валерия звучала так, будто её приговорили к двадцати годам заключения.

– Вы не рады? – удивилась Синти.

– А чему радоваться? Я ещё не сказала вам на какую должность меня зовут. Когда узнаете, ваш щенячий энтузиазм поостынет. Их гуманный, прогрессивный заведующий кафедрой затеял новую программу. Вот вам, полюбуйтесь. – Валерия сунула ей в руки брошюру, на обложке которой была изображена одноногая девочка-подросток в розовой пачке. – Балет для инвалидов. Костыли, протезы, коляски не помеха. Такой у них девиз. Это всё, на что теперь выделяют деньги.

Синти слыхала о подобных программах. Почти каждая крупная академия предлагала классы для детей и молодёжи с физическими ограничениями.

– Вы меня извините, – продолжала Валерия, – но это не искусство. Не знаю, может я не созрела, не доросла до такого уровня просвещённости. Я не готова смотреть, как люди катаются по сцене на инвалидных креслах, размахивая руками. Не спорю, каждый имеет право сходить с ума по-своему. Но почему эту работу предложили именно мне? Я всю жизнь была окружена безупречными телами. Моя задача была отсеивать слабых, а сильных держать в ежовых рукавицах. Мне достаточно было быть честной и строгой. А эта работа требует терпения и сострадания. Мисс ван Воссен, вы знаете меня не первый год. Скажите мне по совести. Вы видите во мне эти качества?

– Нет, – ответила Синти, не моргнув.

– А с чего бы мне быть милосердной? В нашей стране таких детей прятали. – Судя по обречённому тону голоса, Валерия уже решила взять должность. – Мне ещё надо сколотить команду педагогов. Не смогу же я одна всем заниматься.

– В таком случае, примите меня в команду.

– Мисс ван Воссен, Бог с вами. Зачем вам это?

Синти мeдленно повернулась вокруг своей оси, как заводная кукла.

– Посмотрите на меня. Я бездомная, безработная, и бездетная. Иными словами – хозяйка собственной судьбы. Танцевать я уже не смогу. Ущерб необратим. Так что я сама почти как инвалид.

========== Глава 17. ==========

Тарритаун – январь, 2009

Ещё несколько месяцев назад Эллиот не мог вообразить, что когда-нибудь будет горько сожалеть о победе демократов. Его новый начальник, Рон Хокинс, превратился в монстра. Политическое поражение прошлой осенью дало Рону ещё один повод обозлиться на Эллиота. Будто инцидента с выпускным балом было не достаточно! Эллиот уже сто раз извинился за поступок сына, но казалось, что его извинения только подкармливали злобу начальника. А тут ещё выборы нового президента. Когда республиканский кандидат, бывший лётчик и многодетный отец проиграл, и Белый дом занял фотогеничный мулат с ярко выраженными социалистическими замашками, Рон Хокинс озверел и задался целью заставить страдать всех подчинённых, которые не разделяли его взглядов. Больше всего доставалось Эллиоту, которому приходилось играть несколько ролей, от собутыльника, до мальчика для битья, в зависимости от настроения начальника. Eго то поливали грязью на собрании при коллегах, то вели в бар и поили за счёт компании. Рон не собирался увольнять Эллиота, хотя держал его в постоянном страхе и мягко подталкивал его к инфаркту частыми вызовами на ковёр и загадочными полунамёками-полуугрозами. Процесс травли доставлял Рону слишком огромное удовольствие. Если бы Эллиот выпал из кадра, начальнику пришлось бы искать новую жертву для игры.

«Господи, лучше бы уже старик Маккейн победил, – думал про себя Эллиот. – Неизвестно, что было бы лучше для страны. А крах на бирже всё равно вспять не обратить. По крайней мере босс не так бы зверствовал».

С женой он своими мыслями и симптомами не делился. Мелисса не подозревала, что у мужа с осени тянуло левое плечо. Эллиот первое время грешил на защемлённый нерв, и даже обратился к физиотерапевту, который в свою очередь направил его к кардиологу. Пятьдесят четыре года – шикарный возраст для первого инфаркта. Эллиот знал, что Мелисса скажет, «Hадо менять работу. Здоровье, и душевная гармония важнее денег». Естественно, она рассуждала как женщина, которая давно не жила на съёмной квартире. Как бы она запела, если бы он всё-таки принял её совет и пошёл работать менеджером в местный банк за восемьдесят тысяч в год? Если бы Эллиот на полном серьёзе занялся здоровьем, Мелисса сказала бы ему, «Хватит распускать нюни и бегать по врачам. Им лишь бы деньги высосать. Возьми себя в руки, и стань мужчиной, в конце концов! Ты же кормилец, глава семьи!» Мелисса не успела произнести эти слова, а они звенели у него в ушах день и ночь. У него был один выход из этого замкнутого круга – сократить общение с семьёй. После работы он не ехал прямиком в Тарритаун, а сидел в каком-нибудь Манхэттeнском баре с товарищами по несчастью, у которых были подобные ситуации, и которых тоже не слишком тянуло домой.

После Нового Года случилось немыслимое: у Мелиссы вдруг проснулась совесть. Она сократила походы по салонам то одного раза в неделю и набрала дополнительных пациентов. На психотерапевта у местных жителей всегда находились деньги. Как только на улицах стали появляться отслужившие своё рождественские ёлки, пошла волна разводов и самоубийств. Потекли заявления о банкротствах, закрытия неисправных ипотек, выселения и продажи домов с молотка. Почти каждый божий день местные новости освещали очередной ужастик. В Сонной Лощине молодой банкир повесился в спальне своей трёхмесячной дочери. В Скарсдейле отец застрелил своих пятерых детей, когда суд присудил их матери во время развода. Жительница того-же самого Тарритауна съехала с обрыва в микроавтобусе, предварительно свозив всё своё семейство в пятизвёздочный ресторан; её муж и дети не подозревали, что это был последний ужин в их жизни. Сирены над Гудзоном звучали как «Доброе утро» и «Спокойной ночи». Майкл Маршалл был занят как никогда. Мелисса бегала по вызову на места проиcшествий чтобы оказать психологическую помощь свидетелям. Впервые за всю свою карьеру, oна по-настоящему работала, засучив рукава. «Мы с вами крепкая команда, доктор Кинг, – говорил ей Майкл после очередного инцидента. – Прям как мультяшные супергерои».

Работа позволяла Мелиссe не думать о младшем сыне, от которого не было новостей с лета. Материнское сердце чувствовало, что Грегори был жив и на свободе. Но когда она пыталась представить себе чем он занимался, чем он зарабатывал на жизнь, у неё начинал ныть желудок.

Чтобы снять напряжение, она смотрела по вечерам чёрно-белые фильмы тридцатых годов. Сколько шедевров вышло из эпохи великой депрессии! Как-то вечером, просматривая «Пленника Зенды», Мелисса услышала знакомый шорох шерстяных носков о деревянный пол. Перед ней возник старший сын, загородив экран широкими плечами.

– Мама, мне страшно.

Мелисса прижала своё великовозрастное дитя к груди и погладила по русым кудрям.

– Что случилось, малыш? Тебе приснился плохой сон?

Питер прижался к матери своим грузным телом и уткнулся ей носом в плечо. Он хотел, чтобы его качали как в детстве.

– Я волнуюсь за Эрика. Его обсыпало с ног до головы, и температура третий день не спадает.

Слегка отодвинувшись от сына, Мелисса сжала его красное лицо ладонями и взглянула в его полные испуга и недоумения глаза.

– Что же ты молчал всё это время?

– Я думал, что оно само пройдёт, – промычал он как телёнок. – А оно не проходит. Ему всё хуже. Он не пьёт. У него подгузники сухие. Что это может быть?

– Что угодно! Краснуха, скарлатина, ветрянка. Его срочно нужно отвести к педиатру.

– Дара об этом слышать не хочет.

– Что значит не хочет?

– Ты же знаешь, она врачам не доверяет. Она считает, что её старшая дочь стала аутичной из-за прививки. С тех пор она не верит ни в прививки, ни в лекарства. У неё свои тараканы, свои фобии.

– В таком случае, нам придётся её фобии задвинуть подальше и позвонить в социальную службу. Нельзя же это пустить на самотёк.

– Умоляю тебя, не звони. – Питер мотнул курчавой головой. – Если Дара узнает, что я на неё настучал, она мне не простит.

– А если Эрик пострадает? Если у него будут осложнения? У него может случиться отёк мозга. У него могут почки отказать от oбезвоживания. Милый, добрый мой мальчк. Нельзя быть таким подкаблучником. Хоть раз в жизни, будь мужчиной. Ты можешь постоять за родного ребёнка?

Она тут же поняла, каким глупым был её вопрос. Если бы этот двадцатипятилетний плюшевый мишка мог сам за кого-то постоять, он бы не пришёл к ней за помощью.

Питер нервно грыз ногти, пуская слюни по костяшкам пальцев. Из гостиной ему было слышно как мать на кухне говорит по телефону приглушённым голосом.

«Алло, Кэтлин? Это доктор Кинг. Помните меня? Я направляла к вам своих пациентов. Так вот, пришла моя очередь просить о помощи. У меня в семье возникла критическая ситуация. Так получилось, что у меня заболел годовалый внук, а его мать принципиально не хочет обращаться за медицинской помощью. У нас мало времени. Вышлите кого-нибудь к нам по возможности скорее. Что значит, вам некого выслать посреди ночи? Конечно, это кризис. Кэтлин, не бросайте в меня стандартные фразы. Мы же не чужие люди. Я не каждый день звоню вам. К десяти утра? А раньше не получится? Ну ладно».

Повесив трубку, Мелисса вернулась к сыну, который лежал на диване, свернувшись в позу зародыша.

– Ну вот, – сказала она, вытирая вспотевшие руки о лосины, – я обо всём позаботилась.

– Мама? А что будет с Дарой? Что с ней сделают?

– Ничего плохого, не бойся.

– Обещай, что у неё не будет неприятностей.

– Просто приедут умные люди и поговорят с ней.

– Мам, я так её люблю. Она – вся моя жизнь. Я знаю, тебе она не очень нравится. Ты считаешь, что она шваль, и всё такое.

– Неправда. Я так не считаю. Дара – неплохая девушка. Просто напуганная. Ей завладели фанатики и промыли ей мозги. Ей нужна помощь. А ты, малыш, должен повести себя как мужчина. Я тебе советую вернуться к ней в подвал, чтобы она ничего не заподозрила.

Питер послушно поплёлся в подвал, прихватив перед этим из холодильника две бутылки пива и начатую упаковку салами в качестве алиби. Пусть Дара думает, что он ходил наверх потому что проголодался.

Когда шарканье его носков затихло, Мелисса выключила телевизор, растянулась на диване и принялась молиться, как только может молиться нерадивая методистка. Её семейство нуждалось в Божьей благодати. Как давно они не ходили в церковь все вместе. Надо было бы оживить традицию и сходить на Пасху. Мелисса уже вообразила осуждающее выражение на лице пастора за их долгое отсутствие. А может, пастор сменился, и они могли бы выдать себя за новых прихожан? Тут она вспомнила, что у Евелины не было ни одного наряда, подходящего для церкви. Надо было её срочно сводить в торговый центр и выбрать что-нибудь в пастельных тонах. У девочки была смуглая кожа, как у отца, и светло-голубой подчёркивал её восточные черты, что было нежелательно. Бежевый или коралловый смягчил бы цвет её лица. У Энн Тейлор была неплохая весенняя коллекция. Господи, прости мне моё тщеславие …

Мешая слова молитвы с именами дизайнеров, Мелисса задремала к четырём утра. В двух шагах от неё на коврике похрапывал лабрaдор. Тлеющие поленья потрескивали в камине. В доме Кингов воцарился уют и покой, по крайней мере на ближайшие несколько часов. Глядя на эту зимнюю идиллию, в лучших вестчестерских традициях, было легко позабыть о свирепствующей рецессии.

На рассвете Мелисса почувствовала, что кто-то щипает пальцы её ног сквозь носки. Она открыла глаза и села, прижимая к груди подушку. Это был не лабрадор. Питер стоял на коленях перед диваном.

– Который час? – спросила она. – Социальная служба приехала?

Питер молчал. Что-то в его лице изменилось. Большой ребёнок превратился в старика.

– Мама? – сказал он наконец. – Эрик не дышет.

***

Тарритаун, февраль, 2009

Праздник Св. Валентина пробежал по Тарритауну как вандал, оставив кровавый след из красных сердечек и конфетных обёрток. Когда Майкл Маршалл пришёл в городскую столовую, его угостили бесплатными пончиками двухдневной свежести с клубничной начинкой и алой помадкой. Вид у них был не слишком аппетитный, но он не хотел обидеть свю любимую официантку. Майкла не пригласили на похороны Эрика, но он всё же явился по доброй воле и наблюдал за церемонией через ограду кладбища. Ему не удалось перекинуться словом с Эвелиной, но их глаза встретились на короткий миг, перед тем как маленький гроб опустили в землю. Душевное состояние девчонки тревожило Майкла. Он был рад видеть, что она вышла на работу. Её лоб был обсыпан мелкими прыщами, a ненакрашенные губы искусаны. Вьющиеся каштановые волосы были заплетены в косы-колоски. Из-под козырька полицейской фуражки он наблюдал за её движениями. Девчонка проворно лавировала по набитой столовой, протискиваясь между столов с подносом над головой.

Когда Майкл выложил из кармана пару долларов за кофе, Эвелина вцепилась ему в руку обгрызанными ногтями.

– У тебя есть минута?

– Для тебя, Эви? У меня найдётся хоть целый час. Рассказывай. Как жизнь?

Эвелина тряхнула косами.

– Не здесь. Не при людях. Выйдем на стоянку? Я на перерыв собралась, покурить.

– А твои родители знают, что ты куришь?

Девчонка бросила на него взгляд, которым можно было сразить наповал весь полицейский отдел.

– У моих родителей проблемы посерьёзнее. Мне не нужно тебе об этом говорить.

Оставив деньги на стойке, Майкл покинул столовую. Через несколько минут Эвелина присоединилась к нему. Она вышла без куртки. При свете фонаря Майкл видел пупырышки на её тонких руках.

– Забери меня отсюда, – взмолилась она.

– В чём дело? – спросил Майкл, притворившись, что не вник в суть её просьбы. – У тебя машина сломалась? Тебя домой подкинуть?

– Вот как раз домой я меньше всего хочется быть. Там как в склепе. Мне дышать нечем. Словами не передать. Эта похоронная атмосфера, задёрнутые занавески. Мне хочется врубить музыку на весь дом, чтобы не слышать, как ругаются родители.

– И ты думаешь убежать от проблем?

– Дара ведь убежала. Оставила свои растянутые майки в корзинке с бельём. Я хотела их сжечь, бросить в камин. Она даже не похороны сына не пришла. Боялась, небось, что её арестуют. Ведь Эрик умер по её вине. За такое сажают, правда?

Майкл колебался. Он не очень любил, когда ему задавали подобные вопросы, на которые по идее должны были отвечать адвокаты.

– В принципе, да, – ответил он наконец неохотно. – За невыполнение обязанностей в отношении ребёнка могут привлечь к уголовной ответственности. Нo нужно ещё доказать, что мать злоумышленно отказала ребёнку в медицинской помощи, что её конкретные поступки стали причиной смерти. Тут слишком много серых зон. В любом случае, я не думаю, что Дара побоялась прокурора. Ей просто было неловко смотреть в глаза твоему брату.

Эвелина пнула oбледеневший сугроб.

– Я не заслужила этой нервотрёки. Не я всё это заварила. Так почему я должна отдуваться? Один брат испарился. Уже полгода от него ни слуху, ни духу. Не удивлюсь, если он наркотиками где-то торгует. Другой сидит пьяный в подвале. А мне слушать по ночам, как он воет, будто дикое животное, посаженное на цепь. Мать телевизор врубает, чтобы не слышать этот вой. Иногда мне кажется, что я слышу плач ребёнка. Ты считаешь, это нормальная жизнь? Мне семнадцать лет, а у меня руки трясутся, как у старухи. Страшно мне.

– Что поделать? Жизнь вообще страшная штука. Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Поцелуй меня.

Не сказать, что каприз школьницы поверг Майклa в шок. У него давно зародилось подозрение, что Эвелина питала к нему чувства. Ещё прошлым летом, подстригая газон перед домом Кингов, он не раз ловил на себе её жадный, любопытный взгляд.

– Прям тут, рядом с мусоркой? – Майкл бросил взгляд на огромные контейнеры, от которых, несмотря на мороз, шёл запах раскисшей жаренной картошки. – Не самое романтичное место.

– Мне наплевать. Я люблю тебя.

Майкл потрогал её прыщавый лоб.

– Да что ты говоришь? Какая любовь в десятом часу? Тебе спать пора. Завтра в школу.

– Да гори она огнём, эта школа. Возьми меня к себе домой. У тебя такая прекрасная семья. Не то, что моя. Я помогу твоей маме на кухне. Буду резать овощи для борща. Помогу твоим братьям с домашним заданием. Я же умею объяснять доходчиво, особенно математику. Я сделаю что угодно. Клянусь, не пожалеешь. Забери меня. Я не хочу возвращаться к родителям.

Майкл боялся, что если не пойдёт навстречу девчонке, она вытворит какую-нибудь глупость, и бросится на шею какому-нибудь подозрительному типу, который не посмотрит, что она ещё школу не закончила. Рассмотрев альтернативу, Майкл выбрал меньшее из двух зол. Не вынимая рук из карманов, он наклонился и чмокнул Эвелину в уголок губ.

– Ну что, полегчало?

Тёмные, восточные глаза Эвелины сузились.

– Теперь я понимаю, почему ты до сих пор один. Тоже мне, поцелуй!

– Всё, сдаюсь, – сказал Майк, шутливо подняв руки над головой. – Я неуклюжий болван, который ничего не знает и не умеет. Покажи мне, что тебе от меня нужно. Только быстро. Мне домой пора. Завтра вставать в пять утра.

Смахнув сладкие крошки с его подбородка, Эвелина встала на цыпочки, зажмурилась и нашла губами его губы. Майкл был вынужден признаться, что целовалась oна явно не как школьница. Было видно, что девчонка прилежно выполнила домашнее задание, просмотрев несколько десятков подобных сцен на экране. Свои навыки она подцепила явно не из слюнявых подростковых мелодрам. Здесь чувствовался солидный классический фундамент. Ещё бы! Её мать любила чёрно-белые фильмы. Майкл ответил на поцелуй, хотя бы из элементарной учтивости. У него не было выхода. Поощрив её, он был обязан выполнить её прихоть. В то же время он осознавал, что переступал некий рубеж в тот вечер. Белая девчонка на пять лет моложе, дочь биржевика, чей газон он стриг, призналась ему в любви. Такого с ним ещё не случалось. Невзирая на новизну ощущений, Майкл не потерял голову. В конце концов полицейский в нём взял верх. Пока они не увлеклись слишком, он закруглил ласки, сделав это искусно, корректно и незаметно для Эвелины.

– Через пару месяцев, снег сойдёт, – сказал он, когда они наконец оторвались друг от друга. – Не успеешь оглянуться, и я опять буду стричь газон твоим родителям. Скажи отцу, чтобы купил хорошую косилку. Старая на последнем издыхании. Мотор вот-вот прикажет долго жить.

Взявшись за руки, они облокотились на капот его полицейской машины. Видя, что Эвелина не спешила возвращаться в столовую, Майк снял с себя куртку и набросил ей на плечи.

– Ненавижу зиму, – сказала oна, глядя в ночное февральское небо.

– А я люблю. Мне холод не страшен. Ведь во мне русская кровь.

– Я это не забыла. Для меня ты такой, каким ты хочешь быть. Если ты считаешь себя русским, меня это устраивает. Я даже могу называть тебя Миша.

– Лучше не надо. Меня так мама называет. Когда-нибудь, я прочитаю тебе стих русского поэта, у которого тоже были африканские корни. Есть такой Александр Пушкин. Моя бабушка преподавала русскую литературу. Она ознакомила меня с его поэзией. Правда, он плохо переводится на английский. Вот почему его на западе мало кто знает.

– Запад вообще вырождается. Мой брат Грег так считает. Я не знаю, где он сейчас, но я представляю, как он запрокидывает голову и смеётся, глядя на всё это. Есть такое понятие в немецкой философии, «Сумерки богов». Вот, это то, у нас на глазах творится.

Это был самый интеллектуальный разговор, в котором Майклу доводилось принимать участие с тех пор как умерла бабушка. И происходил этот разговор на заснеженной стоянке. Он поймал себя на том, что ему не хотелось отпускать Эвелину обратно в шумную, ярко освещённую столовую, пропахшую жареным тестом и клубничным сиропом.

– Решено, – сказал он, сжав ей руку. – Я дам почитать тебе Пушкина в переводе. Конечно, это будет не то. Но из всех переводов, этот самый удачный.

Эвелине эта мысль пришлась по душе.

– Мы будем видеться, правда? Будем подсовывать друг другу книжки. А там …

– Время покажет. A oно у нас есть.

Он говорил осторожно и уклончиво. Его слова воодушевили Эвелину. Значит, была надежда? Он ей ничего не обещал, но в то же время не зарекался, что больше поцелуев не будет. Жизнь в родительcком доме уже не казалась ей такой беспросветной. Помимо заплаканной матери, злющего отца и пьяного брата в её мире был Майкл. Помимо рецессии и всеобщего невроза были ещё русская поэзия и немецкая философия.

Устроившись поудобнее на капоте машины, они обнялись. Одинокая сигарета, которую Эвелина припасла в кармане джинс, так и осталась невыкуренной. Теперь она была рада, что на губы не попал вкус табака.

Их идиллию нарушил хриплый окрик.

– Руки прочь от моей сестры, грязный ниггер!

В нескольких шагах от них покачивался Питер Кинг. У него был такой вид, будто он вывалился из одного из мусорных баков, будто куча объедков склеилась в форме человека и ожила.

Если Майкл и был оскорблён, он не подал виду.

– Как жизнь, Пит? – спросил он, прижав к себе девчонку поплотнее. – Я рад, что ты выбрался подышать воздухом. Тебе пойдёт на пользу.

– Твоя мать-уборщица убедила тебя, что ты белый. Ты вообразил, что раз ты носишь обноски белых, тебе можно лапать белых женщин?

У Эвелины сдали нервы, и она расхохоталась Майклу в плечо. Питер подался вперёд. Казалось, его вот-вот вытошнит.

– Тебе весело, сучка? – обратился он к сестре. – Отец узнает, что ты с ниггером тискаешься, он тебе ноги свяжет изолентой.

Смех Эвелины резко оборвался.

– Таких как ты надо кастрировать и сажать на поводок.

Питер сделал ещё несколько шагов по направлению к сестре. Эвелина не дрогнула и не поджала ноги. На такой стадии опьянения он был почти безопасен.

– У меня вообще-то смена закончилась, – сказал Майкл, – но мне не составит труда арестовать тебя за нарушение тишины. Смотри, я могу подкинуть тебя в участок. Ребята тебя кофейку нальют, побеседуют с тобой, подержат тебя до утра. Как тебе такая затея?

Питер сплюнул на скользкий асфальт и, точно завороженный, глядел, как плевок замерзает.

– Вот, дожили. Ниггеры арестовывают белых. Только в Тарритауне. Ты спишь и видишь как бы меня посадить за решётку, Маршалл.

В словах Питера была доля правды. Майкл давно мечтал о том, чтобы проучить старшего из братьев Кинг, ещё со школьной скамьи. Когда он учился в девятом классе, а Питер в одинадцатом, они вместе брали уроки резьбы по дереву. Как все глупые, безвольные люди, Питер был далеко не безобидным и часто становился орудием жестоких подростковых выходок. Как-то раз его одноклассники подговорили вылить Майклу на голову бутылку индустриального клея, как-бы невзначай. Это был своего рода научный эксперимент. Им было любопытно узнать, как отреагируют курчавые волосы на едкий состав. По словам одного из мальчишек, они должны были съёжиться на глазах и превратиться в тоненькие спиральки. Майкл не остался в долгу и пустил обидчику кровь из носа. Директор не стал выяснять кто кого спровоцировал, и oбоих мальчишек отстранили от уроков на неделю, в то время как главные подстрекатели вышли сухими из воды. Питеру было наплевать. Это был не первый подобный инцидент. Но Майкл очень переживал из-за того, что пострадала его безупречная посещаемость, за которую ему каждый год выдавали грамоту и награждали бесплатной поездкой в лагерь.

Увы, в этот вечер Майклу было не суждено воплотить свою подростковую мечту в реальность. Проделав ещё несколько шагов, Питер рухнул на тротуар, таким образом устранив необходимости арестовывать его. С помощью Эвелины, Майкл затащил его в полицейскую машину и уложил на заднем сидении.

– Отвезу его домой, – сказал он. – Пусть твоя мама не нервничает.

Перед тем как закрыть дверцу машины, Эвелина пнула брата в зад.

– Спасибо тебе, – сказала она Майклу. – Мне жаль, что тебе пришлось всё это выслушать. Питер, он …

– Я знаю какой он. Ты можешь мне не объяснять. Он не сильно изменился. Hе бойся, я ничего твоей маме не скажу. Не буду её расстраивать.

– А я расскажу, – сказала Эвелина мстительно. – Я ей всё расскажу. Пусть знает, какого сына вырастила.

– Смотри сама. Это твоя семья. Моё дело доставить Питера домой.

Они поцеловались на прощание, машинально и поверхностно, как люди состоящие в длительные отношениях.

Когда фары полицейской машины исчезли из виду, Эвелина вернулась дорабатывать свою смену. Перешагнув порог столовой, она вдруг спохватилась, что Майкл оставил свою куртку на её плечах. Она приняла это как хорошее знамение.

***

Эпизод на стоянке придал Эвелине смелости. Вернувшись домой в тот вечер, она загнала мать в угол и наконец высказал ей свои мысли.

– Мама, сделай что-нибудь. Ты же специалист. Пит озверел. Полчаса назад он лез на Майкла с кулаками. Он говорил такие гадости, которые лучше не повторять.

Мелисса тут же вступилась за сына, который уже храпел в подвале.

– Эви, девочка моя, не бери на себя роль судьи. Твой брат только что пережил самую тяжёлую потерю, которую может пережить человек. Разве можно на него обижаться? Я прошу тебя проявить к нему немного снисходительности.

– Снисходительность? Вы всю жизнь с ним цацкаетесь. Думаешь, почему ваш внук умер? Всё из-за вашей хвалёной снисходительности. – Повернувшись спиной к матери, Эвелина резко сменила тему разговора. – Тебе пора вернуться на работу. Три недели – это предельный срок для глубокого траура. Дальше это уже роскошь и грех.

После похорон внука, Мелисса не выходила из дома. Она носила один и тот же фланелевый халат поверх ночной рубашки. Она постоянно проигрывала в голове возможные сценарии. А что если бы Питер сообщил ей о болезни ребёнка на несколько часов раньше? А что если бы Кэтлин из соцзащиты выслала им человека посреди ночи, не дожидаясь утра? Слегка ошарашенная неожиданным нападением со стороны дочери, Мелисса потрясла своими замусоленными кудельками.

– Ты не права, дорогая, – промямлила она. – У горя нет срока годности.

– Очередная шаблонная фраза, которую ты подцепила в аспирантуре! – воскликнула Эвелина тоном обличительницы. – А потом удивляешься, почему твоим пациентам не становится лучше. А то ты не знаешь, что если человеку разрешить скорбить, он будет это делать до бесконечности. Конечно, приятнее сидеть и сморкаться, чем деньги зарабатывать. Папа же вернулся на работу. Эрик был его внуком тоже. Конечно, мужчине непозволительно распускать нюни.

– Не говори так громко, – взмолилась Мелисса. – Ты отца разбудишь.