Текст книги "Сирены над Гудзоном (СИ)"

Автор книги: Marina Neary

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Знаешь, старина, ты мне многим обязан, – говорил он Эллиоту. – Моя дочь спасла жизнь твоему сыну. Если бы не она, его бы поедали черви. Ты должен целовать мне ноги за то, что я воспитал Натали такой сердобольной.

Страх Эллиота достиг aпогея, когда президент компании предложил ему занять место покойного. Его даже подразнили бонусом. Причиндалы Рона были поспешно упакованы в коробки и вынесены из кабинета. Чистый, свободный стол с гранитной крышкой у окна зазывающе блестел в солнечных лучах.

– Я не могу на это пойти, – признался он жене. – Если я слишком радостно схвачусь за эту должность, подозрение падёт на меня. Ещё не хватало, чтобы люди подумали, будто я укокошил Рона.

– А если будешь ломаться, то этим привлечёшь ещё больше внимания, – ответила Мелисса. – Тебе нечего скрывать и нечего стыдиться. Ты заслужил повышение как никто другой.

– Это не повышение. Это порабощение. Руководить этой командой? Для этого надо быть таким как Рон. Они привыкли к его методике руководства. Если я приду сейчас со своими гуманными, эгалитарными идеями, они мне за две секунды сядут на шею.

Прильнув к плечу мужа, Мелисса говорила с ним тоном Леди Макбет.

– Мой тебе совет: бери пока дают. До пенсии ещё лет десять. Пощёлкай кнутом напоследок. – Помолчав несколько секунд, Мелисса вызывающе ухмыльнулась. – Другое дело, у тебя кишка тонка руководить отделом. Тогда скажи сразу. Никаких вопросов.

– Я всё понял, – отрезал, Эллиот стряхнув её руку с плеча. – Тебе надоело быть моей женой. Ты хочешь стать вдовой. Хорошо. Я возьму должность Рона. Следующая голова на ярмарке в Сонной Лощине будет моей.

***

Похороны Рона совпали с президентскими выборами. Натали следила одним глазом за подсчётом голосов из похоронного бюро. По большому счёту, ей было наплевать. Она прекрасно знала, кто победит. Однако, она надела красное платье на кладбище в знак поддержки проигрывающей республиканской партии. Когда наступил её черёд произносить надгробную речь, она перечислила все благотворительные организации, которые при жизни спонсировал её отец, и которые она намеривалась продолжать спонсировать из своего наследства. Среди них числились детский онкологический центр Сен-Джуд, «Поезд улыбок», проект «Раненый солдат», ещё несколько мелких благотворительных фондов в помощь бездомным животным.

– Папа бывал жёстким и взыскательным с равными себе по силе, но он не забывал о слабых и обездоленных, – заключила она.

По дороге с кладбища она уже проверяла рабочую почту, которая была забита соболезнованиями от коллег. Рона очень любили на пятом канале.

Психиатр сказал Натали, что ей было рано возвращаться в студию. В идеале её надо было бы продержать дома ещё несколько недель, пока она привыкала к коктейлю антидепрессантов. Натали принимала таблетки через пень-колоду. Ей не нравилось, что они отбивали ей память и сокращали словарный запас. Ей приходилось долго думать, чтобы подобрать подходящее слово, а это было неприемлимо для журналиста. Лучший антидепрессант – это трудовая деятельность. Вернувшись в свою квартиру, она тут же взялась редактировать статьи.

Грегори оставлял её на весь день без особых угрызений совести, хотя психиатр намекнул, что её желательно было не выпускать из виду. Дворняжка Азиза составляла ей компанию.

Как-то раз в середине ноября Грегори вернулся домой около полуночи. Натали сидела в той же позе, в которой он её оставил – на диване под пледом, уткнувшись носом в планшет. Немытые волосы с посеченными концами были затянуты в хвост. На линзах очков виднелись жирные отпечатки пальцев.

– Я подсчитала, что тебя не было дома восемнадцать часов, – сказала она, не отрываясь от планшета. – Твоя мама заходила. Занесла свой коронный малиновый штрудель и выгуляла собаку заодно. Спрашивала где ты находился.

– И ты ей сказала?

– Я ей сказала правду, что ничего не знаю. Прости, у меня нет сил выдумывать тебе алиби. Я тут пытаюсь статью дописать. Сам позвони своей матери и отчитайся. Она тебе выговор сделала за глаза.

– За что?

– Ну, типа, за то что ты не здесь, не со мной. Вроде как, с порохон ещё недели не прошло, а ты уже … Это были её слова, не мои.

Подвинув собаку, Грегори сел в ногах у жены и заставил её отложить планшет в сторону.

– Если я пропадаю, это не потому что мне с тобой скучно. Твоего отца не вернуть с того света. Есть люди, чьи жизни я могу спасти.

Нехарактерный прагматизм в словах мужа заинтриговал Натали.

– Я безумно рада, что ты получаешь удовлетворение от своей работы, но давай не будем преувеличивать. Тебе платят шестнадцать долларов в час перекладывать бумажки. Спасать жизни … Иной раз как скажешь …

– То, чем я занимаюсь, не имеет отношения к работе. Наконец-то я нашёл своё дело. Впервые, моя собственная жизнь имеет какой-то смысл. Мне есть ради чего вставать из постели по утрам.

В голосе Грегори было столько подросткового пафоса, что Натали даже не обиделась.

– Я сама ни на что не претендую. Но как же собака? Ты забыл про Азизу? Разве общение с ней не наполняет твою жизнь смыслом?

Издевка жены пролетела мимо ушей Грегори.

– Я нашёл себе людей близких по духу. Я понял, что такое братство. Моё треньканье с Кайлом и Мартином – это так, возня в песочнице. У меня появились настоящие друзья. Я обязан сдержать перед ними обещание.

Шутки шутками.

– Грег … Что ты наобещал, и кому? В какую историю ты вляпался на этот раз? Признавайся. Что ты наделал?

– Я не сделал ничего дурного.

– Так почему ты мне не скажешь?

– Потому что я не разглашаю чужие секреты.

Натали поднялась со вздохом и поползла на кухню заваривать очередную порцию кофе. Ей для статьи не хватало ещё тысячи слов.

– Да ты уже наполовину проболтался. Давай уже, договаривай.

– Зачем тебе лишний раз волноваться?

– Значит, повод для волнений есть.

– Ты всё равно не поймёшь.

Натали топталась перед кофеваркой, пытаясь вспомнить, на какие кнопки нажимать.

– Ты прав. С какой стати я пойму? В конце концов, я родилась в глухой деревне в Непале, где на двадцать хижин один велосипед. Ты, дружок, замутил роман, при чём не с бабой. С бабой было бы ещё полбеды. С ней я бы разобралась сама. Ты втюрился в бредовую идею. Твою любовницу зовут Аль-Каида.

Грегори проглотил обвинение, не изменившись в лице, будто давно его ожидал. Только уголок его рта как-то странно дёрнулся.

– У тебя крыша поехала от горя. Ты ещё скажешь, что твоего отца убили террористы, и что за всем этим крылся я. Милая моя, тебе нужно развеяться.

– Развеяться … Это мысль.

Обняв жену, Грегори поцеловал её плечо через тонкий свитер.

– Почему бы тебе не взять отпуск и не поехать куда-нибудь, где ты всегда хотела побывать? – Oн намеренно говорил «ты» а не «мы». Запечатлев ещё парочку сухих, утешительных поцелуев у неё на шее, он подтолкнул её легонько вперёд. – Есть же на свете такое место.

– Ты прав. Есть такое место. Тёплое, солнечное.

***

Тарритаун, дом Хокинсов – 20 ноября, 2012

– Ты едешь в Сирию?

– Ага.

– Девочка моя, я горжусь тобой безмерно. – Брианна говорила медленно и осторожно, взвешивая каждое слово. – У тебя все поступки смелые, неортодоксальные, идущие наперекор стереотипам. И метод борьбы со стрессом у тебя тоже не совсем традиционный. Обычно, когда женщина переживает кризис жанра, когда ей нужно развеять мозги, она идёт по магазинам или в салон красоты, или на худой конец заводит роман. Она не летит в Алеппо. Для тебя это не секрет, что живыми оттуда возвращаются далеко не все. Американские журналисты то и дело исчезают.

– А я вернусь, наперекор статистике. Те, которые пропадают – бесшабашные дураки, которые cчитают, что американское гражданство это броня от всех бед в любом уголке мира. У меня нет иллюзий по поводу собственной неприкосновенности.

– Это самоубийство, – настаивала Брианна. – Это великий грех.

– Нет. Знаешь, что самоубийство? Сидеть и медленно разлагаться в этой стране, которой завладели истеричные либералы, и в браке с мужчиной, которой меня не любит. Кстати, хорошо, что папы нет в живых. Он не видит всего этого безобразия. Он бы не вынес повторной победы демократов. А Грегори? Он в своём репертуаре. Я всё ждала, что он перебесится и прозреет.

– Ему двадцать два года! О каком прозрении может быть речь в его возрасте? Если ему суждено прозреть, то это случиться лет через пятнадцать. Ты согласна столько времени ждать? Если от него ни денег, ни секса, какого чёрта ты держишь его у себя? Разведись с ним! В чём дело?

Хотя у Брианны за всю жизнь был только один муж, в её понятии развестись было всё равно что удалить зуб или вырезать фурункул.

– Всему своё время, мамуля, – сказала Натали. – Развод никуда не убежит. Я не могу просто так взять и выставить Грегори на улицу. Мне жалко собаку. Азиза не виновата. Дети всегда осложняют бракоразводный процесс.

Брианна закрыла лицо руками. Натали увидела, что на безымянном пальце уже не было обручального кольца.

– Что осталось от нашей семьи? – простонала вдова. – Твой отец в могиле. Твой брат в Европе. Ты на Среднем востоке. Получается, я останусь совсем одна.

Теперь Натали начала раздражаться не на шутку. Наконец-то, правда полезла наружу. Дерзкая, непробиваемая Брианна Хокинс, королева пятого канала, позволила себе распустить нюни. Ей хотелось, чтобы кто-то из близких сидел рядом с ней, держал её за руку, подносил ей успокоительные таблетки, пока шло расследование. Как бы не так. Подобным слабостям нельзя было потакать.

– Не прибедняйся, – цыкнула на неё дочь. – Ты не одна. У тебя любовники. Добавь ещё парочку-тройку к своему гарему.

– Ты переоцениваешь мои возможности, – отмахнулась Брианна. – Высох колодец любви. Я уже никому не нужна.

– Даже если так. Возьми себя в руки, пока твои коллеги-акулы не почувствовали запах крови в воде. Будешь раскисать, тебя живо пошлют со всеми почестями. И вообще, с какой стати ты вдруг ты вдруг запела о семье? Может, я что-то путаю, но не ты ли внушала мне , что главное в жизни – это карьера?

– Внушала.

– Ну вот. Я иду заниматься тем, для чего ты меня воспитала. По идее, ты должна радоваться за меня. Так что, мамуль, если ты вдруг на старости лет решила пересмотреть свои ценности, не втягивай меня в свои самокопания. На худой конец, если совсем придётся невмоготу, вызови Кита. Он умирает с тоски в Брюсселе. Пускай он приедет тебя утешать, если только тюрьмы не побоится. А если его арестуют, я буду хлопать в ладоши.

Забившись в угол кожаного дивана, Брианна походила на старушку в доме инвалидов, на которую замахнулась жестокая сиделка.

– Хоть убей, – промямлила она, теребя бумажную салфетку, – не пойму, за что ты так не любишь брата.

– Нет у меня брата. Кит вёл себя не по-братски.

– Господи, неужели ты всё ещё вспоминаешь эту дурацкую фотографию? Сколько можно мусолить старую обиду?

– Не волнуйся, мам, мне есть что вспомнить, помимо фотографии.

– О чём ты говоришь?

Усевшись на противоположный край дивана, спиной к матери, Натали достала из сумки пудреницу и принялась причёсывать брови, глядя в крошечное зеркальце.

– Помнишь то лето, когда вы с отцом уехали на конференцию в Бостон с ночёвкой? Мне было тринадцать лет, а Киту шестнадцать. Он только что получил водительские права. Вы решили, что нас можно оставить одних. – Натали вела рассказ неторопливо, сдерживая дрожь в голосе. – Ну вот, Кит воспользовался вашим отсутствием и устроил скромную вечеринку. Пригласил парочку друзей, и они совершили набег на домашний бар. Пацаны были на пару лет старше, уже в колледже учились. Могли бы и свою выпивку принести. Но, слетелись на халявщину. Потом смотрели порнуху на большом экране в зале. Я надела наушники и пошла в свою комнату. В тот вечер Кит так надрался, что уже ничего не соображал. Вломился ко мне в спальню в час ночи. Видно, принял меня за одну из тёлок из порно ролика. Я еле отбилась от него. Мне пришлось ему по башке гантелей заехать. Когда вы приехали, у него был огромный синяк на лбу. Помнишь? Он сказал, что с лестницы упал. Я теперь думаю, что в ту ночь ещё легко отделалась. Слава Богу, его дружки разошлись. Иначе меня бы пустили по рукам. После этого случая я боялась оставаться с ним наедине в бассейне, в сауне. Когда он уехал в колледж, я вздохнула с облегчением. Но когда он возвращался на каникулы, кошмар возобновлялся. Помнишь, как я за одно лето похудела на пятнадцать фунтов? Врач сказал, что это переходный возраст. А у меня желудок ныл. Чудо, что я сохранила девственность до конца школы. Да, было дело …

Завершив свой рассказ, Натали захлопнула пудреницу и повернулась лицом к матери, чтобы посмотреть на её реакцию. Застыв в той же позе запуганной старушки, Брианна грызла ногти. Её кукольные глаза бегали из стороны в сторону.

– Какая гадость, – прошептала она.

– Ладно, мам, не бери это на свой счёт, – Натали попыталась успокоить eё. – Это не твоё воспитание. Это его природа. У многих извращенцев были вполне адекватные матери. Так что ты себя сильно не грызи.

Внезапно оживившись, Брианна вытянула ноги по длине дивана.

– Я вовсе не про Кита говорю, а про тебя. Надо же взбить такую историю! Мне так тяжело. Не стыдно тебе, выливать на свою мать эту грязь?

Реакция матери не слишком удивила Натали. Было бы куда более странно, если бы Брианна встала на сторону дочери.

– Вот, собственно, почему я все эти годы молчала, – заключила Натали, уронив пудреницу в сумку и застегнув молнию. – Знала, что ты мне не поверишь.

Испугавшись, что она вот-вот останется одна, Брианна вцепилась потными пальцами в руку дочери.

– Девочка моя, быть может я неправильно выразилась. Я не обвиняю тебя во лжи. Знаю, что не со зла ты говоришь такие вещи. Просто у тебя богатое воображение, растревоженное всякой готикой. Ты любишь всякие фильмы про маньяков. Мало ли что тебе могло померещиться ночью?

Натали брезгливо отдёрнула руку и встала.

– Только послушай себя. Запиши на плёнку и проиграй пару раз. Ты обличаешь чужие скандалы за деньги, а сама закрываешь глаза на то, что у тебя перед носом. Как охотно ты списала шалости Кита на мою фантазию. Тебе легче поверить, что твоя дочь – параноик, чем принять факт, что твой сын – насильник. Конечно, для тебя Кит – святой. Он на такое не способен. Так же как холокоста на самом деле не было. Это всё выдумки сионистов. Правильно? Продолжай зарывать голову глубже в песок. Папа знал, что у Кита рыльце в пушку. Думаешь, почему он его так поспешно отправил в Европу? И если бы Бесс МакМахон затащила Кита в залу суда, я бы дала против него показания. Не потому, что я так тесно дружу с Бесс, а потому что извергам не место на свободе. И плевала я, что он мне биологический брат. Пошлю за решётку, и не моргну. Одним сексуальным маньяком будет меньше.

Выслушав тираду дочери, Брианна опять притихла. В её голове мигала тусклая лампочка. Пальцы ног, обтянутые тонкими носками, шевелились.

– Славная у нас семейка, – проговорила она наконец с долей облегчения. – Может, и хорошо что от неё ничего не осталось. Так будет безопаснее.

Поборов отвращение, Натали холодно чмокнула мать в лоб.

– Ладно, мам. Не бери близко к сердцу. Как есть, так есть. Мне в аэропорт надо.

***

Перед отлётом, Натали провела последнее интервью с Майклом Маршаллом. Это было самое откровенное и политинкорректное интервью за всю её карьеру. Возможно, это было её последним интервью на американской земле. Натали хотела сделать его памятным.

НХ: Ты провёл школьные годы в Тарритауне и там же начал свою карьеру. Теперь ты живёшь и работаешь в Бронксе, где немного другая демографика, другой социо-экономический климат. Ты здесь себя чувствуешь дома?

MM: Мягко говоря, человеку с моей этнической композицией нелегко вписаться в какой-то определённый круг. Я уже к этому привык. Нет, я не чувствую себя дома, но я чувствую себя на месте.

НХ: Тебя не затруднит объяснить разницу между этими понятиями? Дома и на месте.

MM: Когда человеку слишком уютно и комфортно, он расслабляется. А в моей сфере деятельности это опасно. Расслабляться нельзя. Я всегда в состоянии лёгкого напряжения. Миссионеры часто направляются в самые опасные места.

НХ: И ты считаешь себя в какой-то мере миссионером?

ММ: Не побоюсь сказать, что да. Это призвание. Каждый день, выходя на работу, я рискую жизнью , чего я не делал в Тарритауне. На старом месте я только выписывал штрафные билетики и крутил романы с белыми богачками, на двадцать лет старше. Я не использовал свои таланты, которые мне дал Бог.

НХ: Какие именно таланты ты в себе открыл? Опиши себя в нескольких словах.

ММ: Я бесстрашен и беспощаден. Со мной лучше не шутить. Мне наплевать, что про меня думают мои сослуживцы. Популярность в самом конце моего списка приоритетов. Для Бронкса, где полицейские часто дружат с торговцами наркотиков и покрывают их, я слишком принципиальный. Сотрудники считают, что я превозношусь перед ними, а я и не оспариваю это мнение о себе. На пиво после работы меня не приглашают.

HX: Давай поговорим о нашумевшем инциденте во Флориде, когда тридцатилетний домовладелец застрелил чернокожего школьника. Какие эмоции ты испытал, впервые услыхав эту историю?

ММ: Какие у меня могут быть эмоции? Меня не было на месте проиcшествия. Это не мой округ. Местным властям виднее. Пускай присяжные разберутся, имел ли подсудимый уважительную причину стрелять в подростка.

НХ: Не секрет,что журналисты обыгрывают этот инцидент как преступление на почве расовой ненависти. Они утверждают, что преступление подростка заключалось в том, что он, будучи чернокожим, забрёл в белый район.

ММ: Мнение журналистов не всегда совпадает с мнением судьи и присяжных.

НХ: И тем не менее, в тебе что-то колыхнулось?

MM: Я не чувствую долга перед какой-либо этнической группой. Мой долг перед законом. Когда его нарушают, я не смотрю на цвет кожи. Я не гонюсь за статусом народного заступника. Моё одиночество помогает мне сохранять объективность.

HX: Ты уже несколько раз упомянул своё одиночество. Многие наивно полагают, что если в тебе смешалось две расы, у тебя должно быть в два раза больше друзей.

MM: Как смешно ни звучит, но общество до сих пор толком не знает, что делать с людьми смешанной крови, в какую категорию их засунуть, что от них ожидать. Опять же, я могу говорить лишь о своём опыте. Белые не рвутся принять меня в свой круг. В русской церкви, которую я посещаю, на меня смотрят косо. Иногда во время службы они говорят у меня за спиной, не зная, что я понимаю русский. Один парень так и сказал, «Смотрите, ниггер пришёл, охотиться на белых девок». Мои чёрные родственники считают меня предателем. Да, я одинок. Я не популярен. Но по ночам я сплю спокойно.

========== Глава 26. ==========

Бронкс – январь, 2013

Заполучив своего светлокожего, сероглазого малыша, Марисоль потеряла интерес к его отцу. От Стивена всё равно было мало толку. Он долго не мог запомнить имя собственного сына, и продолжал называть его Коннором, хотя мальчика звали Конрадом. Марисоль одной рукой делала больше чем её муж двумя. По ночам она возилась с младенцем, а молодой отец отсыпался за неё до полудня. Пенсии по инвалидности им хватало на квартплату и отопление. Два раза в неделю Марисоль вела уроки английского языка для латиноамериканцев в общинном колледже. У судьбы чувство юмора как у вредной шестиклассницы. В юности Марисоль мечтала преподавать латиноамериканскую литературу англоязычным студентам, а вышло всё наоборот. Контингент в классе не слишком вдохновлял. Пустой рукав явно интересовал учеников больше чем слова, которые она царапала на доске уцелевшей рукой. После урока они подходили к ней и расспрашивали, где можно найти работу за наличные, как скрыть доходы, и как оформить нелегально приехавших родственников под чужими именами. Марисоль пыталась донести до них, что если они подтянут английский, они смогут найти нормальную бумажную работу, в кабинете с кофеваркой, но для этого они должны были противостоять искушению говорить по-испански друг с другом и отключить испанские каналы дома. Ученикам советы Марисоль не нравились. О ней злословили в коридоре после уроков. Говорили, что она возгордилась, вознеслась над своим народом, отреклась от своих латинских корней, возомнила себя белой, и за это Бог наказал её, лишив её руки. Сеньора Шусслер! Разве это подходящее имя для девушки, у которой мать из Коста Рики, а отец из Эквадора? Если она собиралась продолжать в таком духе, Бог в следующий раз лишил бы её ноги или глаза.

В целом, это богоугодное занятие не приносилo Марисоль ни ощутимого дохода, ни морального удовлетворения, но давалo повод выбраться из пропахшей плесенью двухкомнатной квартиры в южном квартале Бронкса, где зимой не работало центральное отопление, а летом не работал кондиционер. Запах ржавчины прочно пропитал её волосы и одежду. «Государство не жалеет средств для ветеранов, – усмехалась она про себя. – Наш просвещённый, либеральный президент, который трясётся над ущемлёнными меньшинствами, плевать хотел на инвалидов».

Стивен подрабатывал тем, что писал рекламные тексты для видеоигр на военную тематику и проверял сцены комбата на аутентичность. Эта халтура, подвернувшаяся чудом, приносила ему около пятисoт долларов в месяц. Половину денег он отдавал на детское питание и считал свой родительский долг выполненным. Он не скрывал своей тоски по Ближнему востоку и утверждал, что многое оставил недоделанным. Виртуальный бой не утолял голод, а только распалял его. Играя с пультом управления, он жаждал ощутить в руках настоящее оружие. Видя, как обращаются в красную пыльцу двухмерные враги, он вспоминал эйфорию, которую испытал, убив впервые. Как несправедливо, что ему пришлось так рано покинуть службу. Он только успел войти во вкус.

– Эстебан, ми амор, – сетовала Марисоль, поглаживая его немытую голову. – Война закончилась. Смирись с этим.

– Ничего подобного. – Стивен протестовал с упрямством ребёнка, которому сообщили, что Санта Клаус на самом деле не существует. – Война продолжается.

– Но для тебя она закончилась. Тебя обратно не пошлют. Посмотри на себя. Угомонись. Какой нынче из тебя солдат?

Стивену не обязательно было возвращаться в качестве солдата. Он бы согласился поехать журналистом, как это сделала Натали. Главное было попасть на территорию врага. А там бы он нашёл себе применение. Он бы отомстил приверженцам Аллаха за своего отца, за товарищей, за свою спортивную карьеру.

Когда Марисоль в конце концов сообщила Стивену о своём решении уехать к родителям в Филадельфию, он не проявил сопротивления. Казалось, он только и ждал этой новости. Он даже помог ей собрать сумки и проводил её до автобусной остановки.

Это было самым культурным расставанием за историю смешанных браков.

Как только ребёнок завертелся, Стивен поспешно передал его матери.

– Удачно доехать, – сказал он ей на прощание, когда подкатился автобус компании «Серая гончая». – Ты терпела меня на протяжении двух лет. Сколько уже можно терпеть? Не пропадай, ладно? Напоминай мне высылать деньги, а то я забуду. Не хочу, чтобы Коннор нуждался.

– Конрад, – поправила его Марисоль. – Ей-богу, лучше бы я его назвала Хуаном, в честь отца.

– Но это не имя для арийского божка. Коннор так Коннор. Смотри, если надумаешь рожать второго, приезжай за генетическим материалом, лейтенант. Этого добра у меня хватает. Я тебе в следующий раз дочь забацаю. Назовёшь её Гретой или Брунхильдой.

Они оба знали, что эти слова были сказаны исключительно из вежливости. У обоих было предчувствие, что они никогда больше не встретятся.

Когда Марисоль уже стояла на ступени автобуса, они в последний раз поцеловались над курчавой головкой малыша. «Не сердись. Звони». Глядя на них, пассажиры умилялись, не зная всей истории за этим прощальным поцелуем. Перед глазами посторонних была молодая межрасовая военная семья, символ американской жертвенности и стойкости.

Все принадлежности Марисоль, включая детскую одежду и игрушки, уместились в один рюкзак. Как только она прошла в салон автобуса, ей уступили место у окна. Пожилой афроамериканец помог ей снять с плеча рюкзак и забросил его на полку. Сухонькая старушка ростом не больше четырёх с половиной футов заговорила с ней на испанском и предложила подержать ребёнка на коленях. Марисоль не отказывалась от их услуг, но когда студент в куртке с логотипом университета Темпл сказал ей «Спасибо за службу стране», она потеряла самообладание и расплакалась, уткнувшись носом в синтетический шарф. Пассажиры уставились на перепуганного парня с осуждением.

– Молодой человек, – сказала она, вдохнув слёзы, и убрав с лица влажную прядь волос, – что вы изучаете?

– Антропологию, типа.

– Передайте вашим профессорам, что женщинам не место в армии. Все эти разговоры про равенство полов, всё это чушь собачья. Если что, это младший лейтенант Марисоль Мартинез-Шусслер так сказала. Мне не нужны медали, почести и скидки для ветеранов. Я хочу маникюр на обеих руках, чёрт подери. Я хочу платье с коротким рукавом. Я хочу быть в состоянии открыть бутылку вина без посторонней помощи, в конце концов.

***

Проводив жену и сына, Стивен ещё какое-то время сидел на лавке под навесом, перебирая в голове список фильмов, которые можно было взять из библиотеки. Кажется, она работала до семи вечера. Будь у него две ноги, он бы пешком добрался за десять минут, а с проклятым протезом он бы скорее всего не успел до закрытия. Его тянуло посмотреть какую-нибудь пошлую молодёжную комедию восьмидесятых годов, когда в фильмах было меньше политики и больше обнажёнки. Хорошее было время.

В кармане у него приютился замызганный плюшевый дельфин, которого он забыл отдать сыну. На выцвевшей материи сохранился запах детского шампуня и молочной смеси. Он надеялся, что лет через десять Коннор, или Конрад, приедет к нему в гости, и они посмотрят вместе «Беспечные времена в Риджмонт-Хай», хотя бы ради великолепной груди актрисы Фиби Кейтс. Таких красоток Голливуд больше не выпускает.

Когда вечерний мороз начал пощипывать ему щёки, Стивен поднялся с лавки и поплёлся домой. Последнее время его не покидало чувство, что за ним кто-то следил. Какой-то мрачный, зловещий дух преследовал его. Иногда Стивену казалось, что он слышал за спиной ворчание, вздохи. Уголком глаза он ловил движущуюся тень. Сначала он списал свои ощущения на посттравматическую паранойю. Психиатр в военном госпитале предупредил его о возможности галлюцинаций. Однако, возвращаясь домой с автобусной остановки, он ощутил присутствие загадочной сущности как никогда чётко и остро. Дистанция между ним и духом сократилась. Ему вспомнился рассказ-ужастик Лавкрафта, в котором чудовища из потустороннего измерения проникали в мир людей и поглощали их. Это был не простой бомж, которому нужны были карманные деньги. Это существо интересовалось самой душой Стивена, тянулось к нему, пыталось привлечь его внимание, что само по себе было лестно. Человечеству он давно уже не приносил никакой пользы. Так хоть нечистая сила на него позарилась.

Вечерняя улица была пуста, черна и безмолвна. На прошлой недели хулиганы разбили все фонари. Стивен возвращался в пустую квартиру по морозу. Тишину нарушал лишь скрип протеза, свист ветра и чьё-то прерывистое пыхтение за спиной, похожее по звуку на собачье.

– Рядовой Шусслер, сигаретка не найдётся? – раздался хриплый голос.

– С сигаретами я завязал, – ответил Стивен. – Уж больно они дорогие. Зато жвачка мятная есть.

– Сойдёт. Когда во рту пусто с утра, и жвачка сойдёт.

Стивен слыхал, что бесы часто принимают человеческий облик. Этот бес явился ему в облике Дары МакКинли. Сатана продублировал её телесную оболочку, не упустив ни одной детали, вплоть до дырок над бровями.

Чувствуя странное умиротворение, Стивен положил целую упаковку в дрожащую руку, обтянутую грязной, дырявой перчаткой. Когда Дара улыбнулась, oн увидел, что у неё не было половины зубов.

– Что, сплавил свою благоверную с дитём?

– Она сама сплавилась, – ответил Стивен, ничуть не удивившись тому что Дара знала детали его семейной жизни. – Так будет лучше. Нам не по пути.

– Что же тебя бабы бросают?

– Вот так вот не везёт мне. Значит, не судьба. Видать, не создан я для семейного счастья, для вождения микроавтобуса и воскресных футбольных матчей.

Не зная что ещё он мог сказать, Стивен развернулся и продолжил свой путь к дому. От мороза фантомные боли обострялись, и протез становился ещё более неудобным. Дара плелась рядом с ним. Она не готова была завершить беседу.

– Не тебе одну туго приходится. Если что, у меня личная жизнь тоже не клеится. После смерти Эрика я спохвaтилась, думала, надо как-то со старшими выйти на связь. Оказалось, поздно. К дочери меня не подпускают. Родители прячут её от меня. Кто знает? Может её уже в дом инвалидов давным давно упекли. Сына куда-то увёз биологический папаша. Я ездила к ним в Портчестер, а в том доме другая семья живёт. Xозяин дома понятия не имеет, куда старые квартиранты свалили. Не понравилась им, что я заявилась. Ещё и полицию вызвали. Зачем, спрашивается? Я же не шумела, и вроде никому не хамила.

Подышав на замёрзшие пальцы, Стивен нащупал в кармане ключи от переднего входа. «Дорогая, я дома», – усмехнулся он себе под нос.

Дара прошла за ним в подьезд без приглашения. Стивен её не гнал.

– Покажешь мне свою холостяцкуй нору? Теперь ведь ты холостяк, считай.

– Холостяк – не то слово. Я скорее евнух. Завязал я с плотскими утехами.

В квартире пахло ржавыми трубами и супом из пакетика. В пластмассовом ведёрке на подоконнике шуршал хомяк – супруги Шусслер договорились, что Марисоль заберёт ребёнка, а зверушку оставит мужу.

– Классное у тебя жильё, – сказала гостья и истинным восхищением.

Отстегнув протез, Стивен растянулся на диване.

– Там в холодильнике стоит картонный пакет клюквенного сока. Я эту дрянь на дух не переношу, но у Марисоль разыгрался цистит, и ей врач посоветовал. Можешь допить, если что. И водки плесни за одно. У меня целая бутылка, только что начатая.

Дару не нужно было уговаривать. Она тут же сориентировалась, будто планировка квартиры была ей знакома. Живо стянув грязные перчатки, она распахнула холодильник и сварганила себе обалденный коктейль. Вернулась она из кухни причмокивая губами и пританцовывая, точно на палубе шикарного корабля.

– Так чего она сорвалась , благоверная твоя? – спросила она, усевшись на диван напротив хозяина. – Что её здесь не устраивало? Если, конечно, не секрет.

У Стивена не было секретов, только догадки.

– Как тебе сказать? Марисоль – oна не солдат по натуре, хоть и выше меня по рангу. Ей хочется обычного женского счастья. Настрелялась вдоволь, пока была в Ираке. Обратно её не тянет.