Текст книги "Сирены над Гудзоном (СИ)"

Автор книги: Marina Neary

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

========== Глава 1. ==========

Тарритаун, графство Вестчестер, штат Нью-Иорк – май, 2008

Перед тем, как вызывать полицию, Грегори Кинг обшарил карманы утопленникa. К его величайшему разочарованию, они были пусты и дырявы. Единственным предметом, отдалённо представляющим собой ценность, являлись часы. Грубые и броские, с неоновым циферблатом и латунным браслетом, они в подмётки не годились тем швейцарским за две тысячи, которые Грегори получил в подарок на восемнадцатилетие. Не важно. Эти часы были были сняты с чужой руки, и одно это делало их дьявольски желанными. Покойники абсолютно не пугали парня, а потому он без всякой брезгливости прикасался к распухшей плоти. Более того, Грегори принял за честь то, что покойник решил открыться именно ему. Kак долго труп носило по волнам, пока не вынесло на песчаный берег перед домом Кингов? Кем был этот человек при жизни? Каким образом он оказался в водах Гудзона? На его теле не было видимых ран. Квадратный лысый череп был цел на первый взгляд. Самоубийство? Передозировка? Несчастный случай? Эти вопросы отошли на задний план. Всё внимание Грегори сосредоточилось на часах. Они перестали работать от попавшей внутрь влаги, но их можно было починить. Даже сломанные они ему нравились.

Прикарманив добычу, Грегори полез за телефоном, чтобы наконец позвонить в полицию, и в эту минуту проснулся.

– Вставай, дружище! Петушок давно пропел.

У него над головой сверкнули недавно отбеленные зубы отцa. Эллиот Кинг, породистый англосакс с восточной примесью, слыл первым хлыщом на Манхэттeнской бирже. В свои пятьдесят четыре года он мог похвастаться густой каштановой шевелюрой, и только виски были слегка тронуты инeем времени. Его мускулатуре позавидовал бы любой тридцатилетний. Перед клиентами Эллиот красовался в костюмах от Ива Сен-Лорена, за которые на Пятой авеню без зазрения совести брали от трёх до семи тысяч. В таком костюме он выглядел как злодей из фильма про Джеймса Бонда. Зато дома одевался как последний кретин, будто назло близким. Усевшись на залитой солнцем постели, Грегори соннo окинул нелепый наряд отца. Гавайская рубашка, заправленная в розовые шорты с плетёным ремнём, пляжные сандали поверх белых носков, капитанская фуражка и тёмные очки, закрывавшие пол-лица.

– Издеваешься, папаня?

– Ничуть. Я на полном серьёзе.

– Цирк приехал?

– Ничего ты не понимаешь. Это писк моды. Вся биржа так ходит. Ладно. Хватить бурчать. Hапяливай штаны и спускайся. У меня для тебя сюрприз.

Сюрприз. Это слово насторожило Грегори. Отец был охотник до всяких забав, которые нередко кончались плачевно. Прошлым летом он принёс домой игрунковую обезьяну в качестве экзотического питомца. В первый же день на новом месте обезьяна подрала занавески в гостиной и цапнула за ухо Эвелину, младшую сестру Грегори. Девчонке пришлось делать уколы от столбняка и бешенства. Мать истерично хихикала в приёмной скорой помощи, а потом три дня не разговаривала с мужем. О дальнейшей судьбе животного ничего не было известно. Грегори надеялся, что провинившуюся обезьяну не усыпили. Интересно, что папаня задумал на этот раз? В кармане его шорт что-то таинственно побрякивало. Быть может, это были ключи от клетки с тигром? От человека, который так одевался, можно было ожидать чего угодно.

У самой двери Грегори зацепился ногой за шнур своей электрогитары модели Гибсон. Инструмент рухнул со стоном, прищемив владельцу большой палец на ноге. Парень взвыл от боли и матюгнулся так, что у него под кроватью нервно задребезжали пустые бутылки от пива. Подозревал ли Эллиот, что его младший сын регулярно прикладывался с спиртному? Что бы он сказал, если бы узнал, что Грегори во сне обирает покойников? Скорее всего, Эллиот отнёсся бы с пониманием. Ведь это специфика профессии. Все они воры на бирже.

Задняя дверь трёхэтажного особняка выходила на частный пляж, усыпанный мелкой галькой. Прихрамывая, Грегори начал спускаться по нагретым солнцем ступенькам. Отец платил бешеные деньги за сомнительную привилегию проживания на берегу этой серой, холодной, грязной канавы, в которую сбрасывали всё что можно. Гудзон уже не был той чистой, девственной рекой, вдоль которой селились голландские фермеры в семнадцатом веке. Теперь он служил канализацией трёх штатов.

Так где же был отцовский сюрприз? Ах, вот где! Hа свинцовой глади покачивалась моторная лодка. Это было открытое судно из белого стекловолоконного материала, около двадцати футов длиной.

Грегори испытал одновременно облегчение и разочарование. И это всё? Oчередная заводная цацка? Ради этого отец его растормошил в субботу утром?

– Ну, и cколько же ты отстегнул за эту штуку?

– А это уже не твоя забота. Правда, симпатичное корытце?

В голосе Эллиота проскользнули подобострастные нотки. Он явно напрашивался на похвалу. Ему хотелось, чтобы младшее поколение одобрило его. Увы, Грегори не выглядел впечатлённым.

– Что-то у тебя кризис среднего возраста затянулся, папаня. Завёл бы любовницу. Было бы дешевле и проще.

– Зря ты. Любовница – это только для меня. Эгоистичное наслаждение. А лодка – для всей семьи.

– Ты думаешь, что семь человек, не считая лабрадора, поместятся в этой мыльнице? – спросил Грегори недоверчиво. – Что-то она не выглядит надёжной.

– Да тут четырёхцилиндровый мотор!

– Ну и что? Какой от мотора толк, если он заглохнет посреди реки?

– Вот почему я позвал тебя в первый рейс. Если выживем, значит можно брать с собой женщин и детей. Давай, запрыгивай.

Перед тем как забраться в лодку, Грегори заглянул под балки деревянного причала, чтобы убедиться, что там не прятался утопленник. Последний сон его был таким живым и красочным. Ему казалось, что он до сих пор ощущал скользкую, прохладную кожу покойника у себя под пальцами.

– Ну, папаня, покажи класс.

Эллиот включил мотор и потянул рычаг. Им в ноздри ударил запах бензина. Остроносая мыльница дёрнулась и заскользила рывками по свинцовой глади Гудзона. С каждым прыжком, лицо отца всё шире расплывалось в блаженной улыбке, в то время как лицо сына становилось мрачнее. Грега тут же начало мутить. Это было не самым благоразумным поступком, кататься на голодный желудок. Но ведь его не предупредили. Добавить к этому лёгкое похмелье с прошлого вечера.

Добравшись до середины реки, Эллиот вырубил мотор и взглянул на своего умирающего сына.

– Ну как, дружище, у тебя есть чем похвастаться?

Грегори вяло поднял глаза.

– A?

– Tы определился?

– С колледжем?

– Вообще-то я спрашивал про выпускной бал. Ты уже решил, кого пригласишь? У тебя есть на примете молодая особа?

Грегори был невероятно зол на себя. Как легко он попался на уловку! Конечно, отец вытащил его из постели под предлогом прогулки по реке, чтобы капитально вынести ему мозги.

– Нет уж, папаня, – проговорил он сквозь зубы. – Лучше поговорим про колледж.

Эллиот тут же оживился, точно рыбак, у которого на леске забилась рыба.

– Поговорим! Отличная тема. Куда ты подал последнее заявление?

– В Колумбийский университет, – ответил Грегори, наконец победив тошноту, – на факультет музыки.

– Наглости тебе не занимать, малыш.

– А что у меня ещё есть кроме наглости? Там предлагали стипендию этническим меньшинствам. Ну я и накалякал душевное сочинение про свои восточные корни, про свою жизнь в исламофобском обществе, но, очевидно, моя писанина нe впечатлилa приёмную коммиссию.

– Очень интересно. – Эллиот шмыгнул носом и передёрнулся. – Откуда у тебя восточные корни взялись?

– Как же? От бабушки-турчанки. А то ты не знаешь.

– Сынок, мы эту тему уже обсуждали. – Эллиоту осточертело пересказывать этот эпизод семейной истории. – Во-первых, это была не бабушка, а прабабушка. Во-вторых, турчанкой она была только наполовину. Вторая половина албанская. Это было давно и неправда. В любом случае, это не даёт тебе повод причислять себя к ущемлённым этническим меньшинствам.

– Ну вот, эти курвы в приёмной коммиссии были такого же мнения. В конечном счёте, стипендию присудили какому-то чернокожему парню из южного Бронкса, как и стоило ожидать. Попытка – не пытка.

Эллиот не собирался спускать рыбу с крючка.

– Ну и … что это для тебя значит?

– Мне надо начинать с нуля.

– Тут Хофстра неподалёку, – заикнулся Эллиот, почёсывая кончик носа. – Постучись туда. У них неплохой инженерный факультет.

У Грегори затряслась голова, будто его шарахнуло током.

– Hе неси пургу, папаня. Какой, нафиг, инженерный? Вам мало одного неудавшегося инженера? У нас в семье уже есть один. Сидит в подвале весь день. Лампочку не прикрутит. Механик грёбаный … – Грегори отвернулся и сплюнул за борт. Какое-то время он наблюдал за тем как слюна растворяется в воде. – Я за восемнадцать лет жизни ни разу не слышал, чтобы вы выговаривали Питу.

– А Питу не надо выговаривать. Он сам своих ошибки безропотно признаёт.

– Ага, а вы за них безропотно платите! Помнишь, как его полиция задержала пьяным? Вы с мамой выложили три штуки на адвоката. У него на год отняли права, и мы его все по очереди возили на лекции. В семье не без урода.

– Как не стыдно, – возмутился Эллиот. – Говорить такие гадости про родного брата.

– А какого хрена мне должно быть стыдно? Я ещё не успел накосячить. Пусть Питу будет стыдно. У него шесть лет ушло на то, чтобы с горем пополам сделать бакалавр.

– У некоторых людей мозг медленно усваиваивает знания. Им нужно дополнительное время. Высшее образование – это не гонка.

Эллиот повторял слова невролога, который наблюдал за Питером в детстве. Врач затруднялся поставить мальчику конкретный диагноз. После консилиума была заключено, что юный пациент немного отставал в развитии по всем пунктам, за исключением сексуального. Грубо говоря, Питер был не слишком умным. Он не нуждался ни в таблетках, ни в терапии. Против врождённой глупости ещё не нашли лечения. Ему вполне хватало понимания и снисхождения со стороных близких. Естественно, Эллиоту, закончившему аспирантуру в Корнелле, было трудновато смириться с мыслью, что его первенец родился тупицей. Ещё труднее оказалось пробудить сострадание у младшего сына к старшему. Грегори не давал брату никаких поблажек.

– Единственное, что мозг Пита усваивает на ура, это выпивку.

Круглолицый, русый Питер Кинг походил на ребёнка с баночки детского питания. На него трудно было долго сердиться. А сам Грегори, своим крючковатым носом, смуглой кожей и хронической чёрной щетиной смахивал на душмана. Он твёрдо верил, что именно из-за его этнически неопределённой внешности, родители вечно цеплялись к нему. Недаром некоторые социологи считают, что европейский мозг запрограммирован реагировать агрессивно на избыток меланина. Питеру, при его откровенном дебилизмe и безалаберности, всё сходило с рук за его курносую белобрысость. Его коронной фразой было «Мама, папа … простите!» Эллиот и Мелисса Кинг всё бросали и мчались на клич своего первенца. Грегори боролся с мыслью, что его родители – расисты. Его родной отец стеснялся своих турецких корней. Зная больное место отца, Грегори на него переодически давил. Упоминание о турецкой бабушке былo единственным эффективным способoм назакать Эллиота.

– Твой брат уже три месяца как на берёт спиртного в рот.

– И ему за это полагается медаль? Теперь работает вышибалой в клубе по выходным. Bы с мамой именно так представляли его будущее, когда вывернули сто двадцать штук на его образование. Ему этот диплом как собаке пятая нога. Всё равно, он ни дня не работал по профессии, и не собирается. Иногда мне кажется, что он вышел из колледжа ещё тупее чем был раньше.

– Зря ты так брата разносишь на куски. Он старается изо всех сил. У него теперь семья.

– Интересное у тебя определение семьи. Значит, Пит поселился в подвале со своей шалавой и приблудком, и теперь он такой весь из себя примерный семьянин, да?

– Этот приблудок – твой племянник.

– Это какой-то мутант, пришелец с другой планеты, уродец. У него голова размером с арбуз. Скажи мне, нормальные дети должны быть синего цвета?

– У Эрика голова такой формы из-за избыточной жидкости. Называется гидроцефалия. Это не шутки. И ты прекрасно знаешь, почему он такого цвета. Ему не хватило кислорода в утробе.

– А с какой стати ему хватит кислорода? Родная мамаша смолила всю беременность. Чудо, что она не родила копчёный окорок. Она весь день дрыхнет, а по ночам курит на крыльце, и вы с мамой ни разу не вякнули. А если бы меня поймали с сигаретой в зубах, меня бы прибили на месте.

– Не прибили бы. Курильщики сами себя медленно добивают. Можешь сходить на экскурсию в онкологический корпус. А не хочешь туда в качестве зрителя, попадёшь в качестве пациента.

Такого ответа Грегори не ожидал.

– Я вас раскусил , – сказал он, вскочив на ноги. – Я понял, как завоевать ваше одобрение. Надо завалить все классы, напиться вдрызг, разбить машину, загреметь в тюрьму, привести в дом клубную блядь, утыканную кнопками, и наплодить синюшных уродцев. Тогда ты будешь хорошим, и все тебя будут жалеть.

Эллиот щёлкнул языком.

– Разошёлся ты, парень. Сейчас лодку опрокинешь.

– Лицемер ты, папаня! Пошли вы все … Знаете куда? Не нужны вы мне. Я и без вас проживу. Не нужен мне колледж. Буду зарабатывать на жизнь музыкой. К нам на днях барабанщик приходил на прослушивание. Обалденный музыкант! У него связи с продюсерами. Нам со дня на день должны предложить контракт со студией. Мы будем знаменитыми. Короче, имел я вас в виду!

Чтобы придать своим словам драматизма, Грегори шагнул за борт моторной лодки и, как был, в одежде и кедах, плюхнулся в Гудзон.

Пошли вы все!

Он тут же пожалел о своём решении. Зябкие, тёмные воды сомкнулись у него над головой, мгновенно сковав ему руки и ноги. Он толком не успел сориентироваться. Быстрое течение подхватило и потянуло его. Река, такая обманчиво спокойная на поверхности, оказалась коварной и беспощадной. Казалось, живущие на дне духи только и ждали свою жертву. От холода у него сжались бронхи. Когда он вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, из груди его вырвался жалкий хрип.

Над головой у Грегори сердито забурчал мотор лодки. Через несколько секунд он почувствовал, как рука отца поймала его за капюшон ветровки и тянет из воды, как мокрого щенка.

– За плаванье тебе точно не дадут стипендию, – сказал Эллиот, когда его сын уже сидел в лодке, прерывисто дыша. – А вообще, не будет лишним приобрести ингалятор и держать его при себе. Надо тебя к пульмонологу сводить перед отъездом в колледж.

Остаток пути они проделали в полном молчании. Отвернувшись от отца, Грегори сидел на корме, съёжившись, и стучал зубами. Эллиот злился, что прогулку по реке пришлось так быстро закруглить, и зарёкся больше не брать с собой младшего сына.

Как только они причалили к берегу, Грегори выскочил из лодки и пулей помчался в дом, оставляя мокрый след. По дороге в ванную он столкнулся с матерью, чуть не выбив у неё из рук миску с тестом.

– Принимай утопленника, – сказал Эллиот жене.

– Господи, что случилось?

– Пусть твой сын сам тебе расскажет.

Мелисса вздохнула, и вновь принялась месить тесто.

– Вас нельзя оставлять наедине. Вы оба как дети.

Тщательно прокрашенные платиновые кудельки обрамляли лицо, которое омолаживающие процедуры превратили в маску блаженной апатии. На ней была вышитая крестьянская блузка и цветастая юбка. На жилистых запястьях брякали серебряные браслеты с бирюзой. Так и положено одеваться семейным психотерапевтам. Мелисса работала от силы несколько часов в неделю, но у неё были сертификаты и деловые карточки, наличие которых льстило Эллиоту. Он с гордостью всем рассказывал, что его жена с тремя детьми сделала карьеру, и теперь спасает чужие семьи от краха. Посторонним не нужно было знать, что её заработок никак не влиял на бюджет. Свои скромные заработки Мелисса тратила на ярмaрках поделок и в салонах красоты. Шарфики, браслетики, укольчики ботокса. Она была самой нарядной и ухоженной пятидесятитрёхлетней дамой в Тарритауне.

========== Глава 2. ==========

Простояв под горячим душем полчаса, Грегори всё никак не мог согреться. Холод прочно засел у него в костях, точно старая обида. Когда он вышел из ванной, закутанный в три полотенца, его всё ещё трясло, нe то от переохлаждения, нe то от злобы.

На глаза ему попалась электрогитара, которую он ненароком обидел утром. Почувствовав поверхностный укус совести, он поднял с пола многострадальный инструмент, погладил корпус и перебрал струны.

«Прости, старушка. Я же не со зла. Это меня папаня довёл. Я сам чуть было не утопился. Ничего. Скоро ты увидишь большую сцену. Нам вот-вот предложат шестизначный контракт. Вот тогда мы заживём».

Пока что их было трое. Кайл МакМахон из Сонной Лощины являлся автором песен и главным вокалистом. Его репертуар придерживался эстетики лихих девяностых. Кайл вырос под звуки альтернативного рока, которые откликались в его собственных сочинениях. Это был тот же самый «Грин Дей», только лишённый остроты, и потому более удобоваримый. Мартин Зелинский из Белых Равнин перебирал электронные клавиши. Грегори играл на гитаре и подпевал Кайлу. Им ещё по зарез нужен был ударник. Тогда бы группа была в полном составе, и ей можно было бы придумать название. Нового парня, который приходил на прослушивание, и у которого, якобы, были связи со студией, звали Рикки Бек. Он учился в Хантерском колледже на музыкальном факультете и снимал однокомнатную квартиру в Манхэттeне с двумя подобными себе. У Мартинa, самого старшего и приземлённого из группы, были подозрения, что этот Рикки, грубо говоря, брехал. Не было у него никаких связей. Он ляпнул, чтобы произвести впечатление. Но Мартина было трудно впечатлить. На этой почве между Кайлом и Мартином начались трения. Кайл считал себя главным, потому что репетиции проходили в его подвале, который он превратил в музыкальную студию. Но эта студия была обустроена на средства Мартина. Грегори, которому нечего было предложить кроме своего божественного таланта, наблюдал за конфликтом товарищей с восторгом. Они ещё не записали ни одного альбома, не сыграли ни одного концерта вместе, а уже собачились друг с другом, как настоящие рок-звёзды.

Наигравшись, Грегори поставил гитару к стенке и вытащил из под кровати плотную картонную коробку с крышкой. В этой коробке хранились предметы, которые он взял без спросу, и оставил себе в качестве сувениров, хотя он не представляли из себя никакой монетарной ценности. Там были ручки, точилки, чехлы от телефонов. Там были заколки и мaхровые резинки, стянутые с волос случайных подружек, с которыми тискался на школьном дворе, в кинозале, в конце концов, на заднем сидении отцовского «Мерседеса». Там были наполовину сгоревшие свечки, снятые с алтаря англиканской церкви, в которую его водили родители. Там была военная медаль, которую он снял с мундира покойного дяди перед тем как хозяин похоронного бюро закрыл гроб. Эта медаль, пожалуй, была самым ценным экземпляром во всей коллекции. Картонная коробка представляла собой миниатюрный храм, который он возвёл собственной напасти. У этой напасти, как он узнал, переворошив материнские учебники по психологии, было мелодичное и загадочное название – клептомания.

У выброшенных вещей совершенно другая энергетика. Они излучают забвение, поражение. Всё выброшенное, потерянное или забытое – это падаль, мертвечина. А вот украденное – добыча, которая не теряет свою свежесть. Это трофей, пульсирующий жизнью и тайной. С каждым предметом была связана какая-то история, не имеющая конца. Он периодически пополнял свою коробку, испытывая каждый раз чувство глубокого умиротворения. Даже рукоблудие так не успокаивало нервы как воровство.

***

Запах свежей выпечки, доносившийся из кухни, напомнил Грегори о том, что он не успел позавтракать. Как ни зол он был на родителей, голод восторжествовал над юношеской гордыней. Игнорируя присутствие матери, он откромсал себе здоровый кусок малинового штруделя и начал запихивать сладкое тесто в рот.

– Смотри, не подавись, – раздался гнусавый, прокуренный голос у него над головой. – Кофейку бы плеснул. От утопания тебя спасли. Как бы не пришлось спасать от удушья.

Челюсти Грегори замерли. Подняв глаза, он с тихой ненавистью взглянул на свою нерадивую псевдо-невестку, Дару МакКинли. Она выползла из подвала, чтобы испортить ему аппетит. Из всех случайных тёлок, которых Питер таскал в дом, эта была, бесспорно, самой отвратительной. Эта кикимора охомутала его брата с помощью чёрной магии, не иначе. Заляпанная майка обтягивала налитые молоком титьки и складки живота, которым, похоже, уже было не суждено разгладиться. Синюшный мальчик был не первым ребёнком Дары. Для своих двадцати трёх лет, она могла похвастаться весьма впечатляющим материнским опытом. У неё была семилетняя дочь, от которой Дара отказалась ещё в больнице, и которую воспитывали бабушка с дедушкой в пригороде Буффало. Никто не знал, кто являлся отцом девочки. Честно говоря, Дара сама толком не знала, а затевать генетическую экспертизу ни у кого не доходили руки. У неё ещё был трёхлетний сын, который проводил большую часть времени с отцом в Портчестере. Дара с ним виделась несколько раз в месяц. После рождения младшего, эти встречи сошли на нет. Питер ни разу не видел её старших детей в глаза. Их фотографии хранились у Дары на телефоне, к которому никто не имел доступа. Единственным подтверждением их существования были лиловые растяжки на её животе и ляжках. Трудно было сказать, нравилось ли ей жить в Тарритауне. У неё мало было общего с коренными барышнями. «Паскудный городишко, – приговаривала она, между табачными затяжками. – Одни ханжи да лицемеры». Тем не менее, oна держалась за Питера зубами и накладными ногтями. Не исключено, что она его по-своему любила. Это любовь проявлялась в пощёчинах и ласковых прозвищах вроде «козёл», «урод» и «ничтожество».

Справедливости ради, Питер был многим обязан своей сожительнице. Дара помогла ему перебороть страх иголок. В детстве он смертельно боялся прививок, и родителям приходилость держать его с обеих сторон, в то время как он вопил басом на всю клинику. Под благотворным влиянием Дары, огромный ребёнок превратился в мужчину. За полтора года отношений он сделал себе восемь татуировок, проколол язык, правую ноздрю и обе брови. Хрящ левого уха выглядел так, будто по нему прошлись из крошечного пулемёта. И это было ещё не предел. Питер строил грандиозные планы вживить себе в лоб шишки наподобие дьявольских рожек. Бывшая фобия превратилась в обсессию. Эта смена образа положительно отразились на его карьере. Питер Кинг в одночасье стал самым грозным вышибалой во всём вестчестерском графстве. Владелец клуба тут же поднял ему почасовую зарплату на целых два доллара.

У Дары был чёрный палец смерти, в чём она сама, смеясь, признавалась. Все домашние растения, к которым она прикасалась, даже такие неприхотливые как кактусы, моментально гибли. В то же время, она обладала даром оживлять сломанную аппаратуру. Когда Дара поселилась у Кингов, все заброшенные электронные приборы вдруг ожили. Ей нравилось ковыряться с проволоками, кнопками, рычагами. Она могла вернуть с того света старый радиоприёмник, к искреннему восторгу Эллиота. Он иногда шутил, что в её крови было больше тестостерона, чем у его сыновей, вместе взятых. Наконец-то он не чувствовал себя единственным мужиком в доме.

Дара была обходительна с хозяевами дома и называла их не иначе как мистер и миссис Кинг. При необходимости она могла вежливо и доходчиво послать собеседника. Грегори слыхал, как Дара однажды спорила с его младшей сестрой на тему вакцин. Эвелина не понимала, почему Эрику до сих пор не сделали прививки, и Дара быстро поставила малявку на место. «Я не доверю этим фашистам своего сына. Они уже мне старшую дочь покалечили. Когда ты родишь троих детей, тогда мы с тобой и поговорим на равных. А пока-что не указывай мне, что делать».

***

– Грег, будь добр, отнеси остатки штруделя миссис Шусслер, – попросила его Мелисса. – Мы всё не съедим.

Бетани Шусслер была не просто соседкой, а начальницей Эллиота. Когда он начал работать на её фирму в конце девяностых, она помогла ему найти дом, посоветовав ему своего агента по недвижимости. Грегори думал, что на месте отца ему бы не захотелось жить бок о бок с начальницей. Хотя, по словам Эллиота, Бетани была «мировой бабой», и делала его дни на бирже на диво сносными. Когда они всем отделом ходили в бар после работы, она заказывала крепкие мужские напитки, нe фруктовые бабские коктейли. Будучи на восемь лет моложе Эллиота, она зарабатывала в полтора раза больше.

– А что, отец опять проштрафился, что ты его начальницу ублажаешь?

– Вовсе нет. Я просто подумала, что она оценит дружелюбный жест. Я этот штрудель выпекла по немецкому рецепту. Кажется, её муж был немец? Мы их видели на октоберфесте. Эдуард разбирался в пиве и копчёной колбасе.

Потеряв мужа в теракте 2001 года, Бетани Шусслер воспитывала единственного сына одна. Её усилия не прошли даром. Стивен вырос красавцем, отличником, спортсменом и филантропом. Его уже приняли в Вест-Пойнт и предложили футбольную стипендию. Между игровыми сезонами он занимался плаваньем и лёгкой атлетикой. Пел в церковном хоре, разливал суп на кухне для бездомных, навещал пенсионеров в доме престарелых. Мелисса считала, что в корне его амбиции и дисциплины лежал элементарный невроз, и что с каждой медалью, с каждой грамотой мальчик приближался к нервному срыву, но держала своё мнение при себе. Не такой обширный у неё был профессиональный опыт, чтобы выносить столь смелые диагнозы.

Мелиссy куда больше тревожил сам факт существования Бетани, с которой муж проводил много времени. Для своих сорока пяти, вдова неплохо сохранилась, не прилагая к этому особых усилий. Её гладкого лба ещё не успела коснуться игла косметолога. От природы мелкокостная, с аккуратной подростковой грудью, она даже в брючных костюмах смотрелась женственно и обольстительно, сама не отдавая себе в этом отчёт. Дюймовочка, которая выпустила на свет сына-великана, гребла семизначные бонусы и не ныла о том, как тяжело приходится женщинам на бирже, пробуждала рыцарские чувства в окружающих мужчинах. Её видимое безразличие лишь разжигало их восторги. В разговоре с посторонними Эллиот называл её леди-босс, произнося эти слова с таким теплом и признательностью в голосе, что у Мелиссы тут же твердели кончики ушей. Её муж работал много и с удовольствием. По утрам он выбегал из дома благоухая одеколоном от Версаче, напевая под нос. Над ним не вился тот ореол обречённости, по которому можно было определить рядового биржевика. Своими знаками внимания, гостинцами, цветами и открытками, Мелисса хотела донести до соседки, что держит её в поле зрения. Недаром говорят, что потенциальных врагов надо держать ближе чем друзей.

– А что, правду говорят, что биржа вот-вот рухнет? – спросил Грегори.

– С чего ты взял?

– Да про это только и говорят в новостях. О чудо! Впервые демократы и республиканцы на чём-то сошлись. Кстати, кто мы такие? В смысле партийной принадлежности.

– Мы с отцом демократы, но без фанатизма.

– То есть, вы продажные демократы? Серединка на половинку? И вашим, и нашим?

– Можно и так.

– Так вот, и ваши, и наши xором обещают крах похлеще чем в тридцатые годы. Будет очередная депрессия, глобальный кризис. Конец капитализма.

Хотя в голосе Грегори не было особой тревоги, Мелисса включила тон психотерапевта.

– Не нагнетай. И поменьше слушай новости. Экономика проходит через циклы. В восьмидесятые годы, когда Рейган пришёл к власти, страна тоже пережила кризис. Тебя ещё на свете не было.

Смяв липкую салфетку в шарик, Грегори прицелился и швырнул её в корзинку.

– Знаешь, мам, а мне пофиг, если капитализму придёт крышка. Это фашистский режим. Так даже лучше будет.

Разве можно было ожидать другого ответа от мальчишки, который за всю свою жизнь не заработал ни доллара?

– То есть, тебе не будет жалко расстаться с домом? – спросила его мать.

– Не жалко. Наплевать мне на всё это. На дом, на пляж, на дорогие тачки, на лодку. Пусть придёт новая власть. Пусть всё заберут и поселят меня в барак с малоимущими. Мы будем жарить сосиски над костром и петь под гитару. Пожалуй, гитара, это единственная принадлежность, с которой я бы не хотел расстаться. А всё остальное, пусть горит огнём.

Мелисса кивнула, если не одобряюще то по крайней мере понимающе.

– Мы этот разговор про утопию ещё продолжим. А сейчас будь добр, отнеси выпечку Шусслерам.

Грегори чего-то ждал.

– Дай хоть ключи от тачки.

– Машину взял Питер. Зачем она тебе?

– Как я попрусь в такую даль?

Мать легонько шлёпнула его полотенцем по шее.

– Да тут четверть мили от силы. Не выдумывай.

Грегори взглянул на неё так, будто она предложила ему продать почку.

– Я ещё толком не оправился после сегодняшнего инцидента. Неужели никому нет дела? Я сегодня чуть не утонул. Ещё чуть-чуть, и я бы увидел тот самый яркий свет, про который рассказывают люди, пережившие клиническую смерть.

Мелисса, пока училась в аспирантуре, прочитала массу книжек на эту тему, включая «Лучезарные объятия». Ей казалось, что богословы и рекламные агенты объединились, чтобы взбить мистическую пену и скормить её массам.

– И по чьей вине ты оказался в воде?

– Папаня меня чуть не довёл до самоубийства своими наездами. Думаешь, я от хорошей жизни бросился? Конечно, удобно винить жертву.

– Значит, не хочешь идти пешком? У тебя есть прекрасный велосипед. Стоит в гараже без употребления. Выпросил, а сам не ездишь. Зря мы его покупали?

– Ничего я не выпрашивал. Вы с отцом задолбали меня. «Что тебе подарить на день рождения?» Ну, я и ткнул пальцем в каталог, чтобы отвязались. Всё равно вы заказали не ту модель. Чтобы меня друзья увидели на этом драндулете? И вообще, мне нельзя напрягаться.

– Напротив, физическая нагрузка пойдёт тебе на пользу. Сразу кровообращение восстановится. Иди, иди. А когда вернёшься, продолжим нашу беседу про социализм и загробную жизнь, на свежую голову.

========== Глава 3. ==========

Тарритаун, дом Шусслеров

При жизни Эдуард Шусслер увлекался садоводством и посещал ботанические выставки, откуда привозил редкие породы деревьев, кустарников и цветов, и разводил их на своём участке. Каждое лето он приглашал струнный квартет и устраивал концерт в беседке для соседей и клиентов.

После его смерти Бетани столкнулась с дилеммой. Она сама не разбиралась в растениях, и у неё не было времени с ними возиться. Нанимать садовника она принципиально отказалась. Ей не хотелось, чтобы за садом мужа ухаживали посторонние люди. В то же время, у неё переодически возникало кощунственное желание вырубить все растения и залить участок цементом к чёртовой матери. В конечном счёте она пустила всё на самотёк. Время от времени она просила сына подстричь траву перед крыльцом, но этим уход за ландшафтом ограничивался. За семь лет участок вокруг её дома превратился в ботанический концентрационный лагерь.