Текст книги "Связанные садом (СИ)"

Автор книги: Марина Леманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

– Необычайно красиво.

– Хочешь посмотреть вторую? Мне она нравится еще больше. Ты поймешь, почему… Ты не беспокойся, у меня там убрано, – чуть смущенно сказал Павел.

Анна старалась не разглядывать спальню Павла в открытую, но не заметить огромную кровать с серо-голубым пологом и покрывалом из такой же материи было невозможно. На прикроватной тумбе была книга Jane Eyre, которую она раньше видела в библиотеке, и фарфоровая статуэтка ангела, очень напомнившего ей… Лизу… В комнате еще был туалетный стол со стулом, большое зеркало, оттоманка – так же, как и в ее спальне, но отсутствовали шкаф для одежды и ширма.

– У меня большая гардеробная за спальней, как и во всех покоях в господском крыле. В гостевых спальнях гардеробных нет, поэтому там стоят шкафы и ширмы. Это единственное отличие гостевых комнат от хозяйских, – ответил Ливен на незаданный вопрос. – В доме перепланировки не проводилось, расположение комнат такое же, как при прежних владельцах. Нам хотелось переехать побыстрее, думали, что потом как-нибудь переделаем больше по своему вкусу. Лиза занялась только убранством комнат на первом этаже – гостиными, столовой, пока не стала совсем кругленькой как колобок. Я оборудовал свой кабинет. До спален дело так и не дошло. Потом уже было не до этого… Ну, а позже… мне уже было все равно… – грустно сказал он. – Ну или почти все равно. Я только немного преобразил свои покои. Мебель поставил ту, которая нравится, картины сюда привез… Так как тебе эта?

На полотне снова было море и парусник. Но был не день, а ночь. На небе была полная луна, от ее отражения по ряби моря бежала лунная дорожка. Луна также освещала корабль. Картина была спокойной, умиротворяющей…

– Это как «Лунная соната» в красках? – спросила Анна. – Только «Лунная соната» печальнее…

– Интересное сравнение. Я никогда так не думал. Но ты точно подметила. Мне нравится смотреть на этот пейзаж перед сном… иногда это помогает… отвлечься… и забыться… Я люблю море, люблю смотреть на него, даже без кораблей, как волны набегают на берег, с пеной или без, или когда полный штиль и оно просто сливается с горизонтом… и появляется ощущение бесконечности… Люблю его запах и шум…

– Павел, как ты все это описываешь… с душой… Скажи, сколько человек тебя знают… таким?

– Каким?

– Романтиком, быть может?

– Романтиком? Моя жизнь и служба не позволяют мне быть романтиком. Но, возможно, в глубине души я и такой… тебе виднее… А сколько человек знают меня таким – Дмитрий, Лиза и… ты. Больше никто…

Анна поняла, почему Павел никогда не приглашал любовниц в свои покои, он не хотел, чтоб они видели, каков он на самом деле – не светский лев, дамский угодник… а романтичный, чувственный и… ранимый человек.

– Аня, а ты сама была на море? – Ливен сменил направление разговора.

– Нет, никогда.

– А хочешь его послушать?

– Послушать?

– Да. Пойдем в комнату.

Ливен взял с полки большую раковину:

– Приложи к уху и послушай. Говорят, что это похоже на шум моря.

Анна сделала, как сказал Павел.

– Если хочешь, возьми себе.

– Нет, я не возьму, это твое… Павел, если ты так любишь море, почему ты не стал морским офицером?

– Потому что моего мнения отец никогда не спрашивал. Он решил, что я буду военным. Его Сиятельству Александру Николаевичу перечить было невозможно. Да и моря я в детстве по сути дела не видел, хоть у Ливенов и есть усадьба на Рижском взморье. Но там я впервые побывал, когда уже был почти взрослым. До этого я видел только Неву и Финский Залив в Петербурге. Но корабли я, конечно, видел, как и морских офицеров. Но я даже не мечтал, что могу быть одним из этих офицеров с кортиками. Мне была уготована другая судьба. А потом, лет в пятнадцать-шестнадцать, побывал на море… и до сих пор восхищен им… Пойдем, я покажу тебе другие комнаты.

Они вышли в коридор.

– Самые большие покои мои и Лизы. Они соединяются дверью через гардеробные. Лизины комнаты сейчас закрыты. За Лизиными комнатами кладовая. С другой стороны коридора покои Дмитрия, Саши и за ним, с торца – ваши с Яковом. С другой стороны от них – кладовая, та, что примыкает к комнатам Лизы, так что мешать вам никто не будет.

Павел провел ее по покоям, которые находились в конце коридора. В них была жилая комната, спальня, ванная и гардеробная. Комнаты были поменьше, чем у князя, как он и сказал. Мебель была попроще, кровать большая, больше чем у них в Затонске, но без полога. Все было в бежево-коричневых тонах.

– Аня, это пока так. Потом Вы с Яковом сможете переделать тут все по своему вкусу.

– Что значит переделать?

– Поменять мебель, занавеси… Что угодно. Сделать так, как будет нравиться вам.

– Павел, распоряжаться в твоем доме? Это невозможно.

– Аня, теперь это и ваш дом, и вы должны чувствовать себя здесь именно как дома, а не в гостях… Можешь даже подумать, что бы ты хотела поменять здесь к своему следующему приезду. Если тебе придут в голову какие-то идеи, скажи мне, не стесняйся. Вам должно быть здесь комфортно, ведь, думаю, после переезда в Петербург вы будете бывать здесь не так уж редко. По крайней мере я на это надеюсь. А теперь пройдем в комнаты Дмитрия.

Покои Дмитрия Александровича были по размеру примерно такими же, как те, что Павел предполагал отдать ей с Яковом. Здесь была мебель, похожая на ту, что была в «их» комнатах. Только кровать была не такой широкой. Это, по-видимому, потому, что жены у князя не было, и большая кровать ему была не нужна. Павел был прав, что комнаты были обезличенные, по ним не скажешь, кто тут жил, действительно как гостиничный номер – заехали на время и уехали, оставив его таким же для других гостей. Павел провел ее даже в гардеробную, и там обнаружилась вещь, принадлежавшая князю – сюртук.

– О, я совсем про него забыл, – сказал Павел. – Дмитрий оставил его потому, что он уже выходил из моды и забирать его в Петербург он не захотел. Но сказал, что в деревне он ему еще может послужить. Демьян спросил меня, что с ним делать. Я сказал оставить там, где он был. Ну вот он до сих пор здесь и висит.

– А ты в комнаты к Дмитрию Александровичу не заходишь?

– Очень редко да и то только в гостиную. Я ведь сказал тебе, что комнаты безликие. Если бы здесь было много вещей Дмитрия, которые мне бы напоминали о нем, может, и заходил бы чаще. Но, как видишь, здесь ничего нет. Кроме того, я бываю в его особняке в Петербурге, так что ностальгии относительно этих комнат у меня нет.

Они все еще стояли в гардеробной. Павел взял сюртук и прикинул к себе.

– Помнишь, я говорил тебе, что Дмитрий был меня чуть повыше? Видишь, рукава мне немного длинные?

Анна хотела помочь Павлу приложить сюртук получше, но, дотронувшись до него, на мгновение увидела дух князя в этом сюртуке, стоявший рядом с ними, и отпрянула назад.

– Аня, в чем дело? Я что-то сделал не так?

– Нет, нет. Это не ты… Я только что видела дух Дмитрия Александровича…

– Снова?

– Я не знаю, что со мной. То дух Лизы, то Дмитрия, то садовника… Ко мне столь часто духи не приходили с тех пор, как я их видела до исчезновения Якова… И приходят они сами по себе, я их не вызываю… – немного слукавила Анна. – А раньше, когда хотела, чтоб пришли, не знала, что из этого получится, – ей вспомнилось, как в Петербурге она видела князя Ливена и Платона Штольмана после смерти Кати, но в ее видении Штольман стоял к ней спиной, и, каков он внешне, она так и не узнала. Она решила спросить об этом Павла.

– Павел, а ты когда-нибудь видел Штольмана, отца Якова?

– Да, однажды. Мы с Дмитрием тогда ездили в имение соседей, где Катя жила с родственниками, и у них гостил этот Платон Павлович. Я запомнил, как его звали, так как у него отчество было как мое имя. Но фамилии его я тогда не знал, как и не знал того, что именно за него потом выдали Катеньку.

– И каков он был? Красивый?

– Аня, ну что я в девять-десять лет мог понимать в мужской красоте? Я и сейчас-то не знаток этого, – засмеялся Ливен и уже серьезно добавил, – помню, что он был высокого роста, почти как Дмитрий, значит, примерно моего, статный. Лицо очень приятное, я бы сказал красивое, красивее, чем у Дмитрия.

– Как у тебя?

Павел улыбнулся:

– Аня, ну нашла красавца… Хотя комплимент приму, знаю, что сделан от души… Во внешности Штольмана было что-то… интересное… Не знаю, каких кровей в нем было намешано, но почти с уверенностью могу сказать, что вряд ли он был чистокровным немцем. В его облике было что-то южное, возможно, средиземноморское или испанское… Так мне показалось. Просто тогда я читал одну приключенческую книгу, там был испанский граф, он был нарисован на многих картинках, так я почему-то подумал именно про него, когда увидел Штольмана. Поэтому я его и запомнил.

– То есть Яков на него совсем не похож?

– Ну все мы люди… Аня, если б Яков не был копией Дмитрия да еще с нашими ливенскими зелено-синими глазами, возможно, какое-то отдаленное сходство и можно было найти… при большом желании… Ну волосы вьющиеся у обоих… хоть и разного цвета – у Штольмана намного темнее… Мне действительно трудно сказать что-то определенное… Знаешь, та книга, где был граф – ни названия, ни автора я не помню, но она до сих пор в библиотеке в том имении в Лифляндии, что рядом с бывшим имением Катиных родственников. Если хочешь, я напишу управляющему, и мне пришлют ту книгу.

– Да, это было бы интересно. А каким человеком тебе показался Штольман?

– Я тогда об этом не думал. Что ж, попробую вспомнить, что было сорок лет назад… Впечатление он произвел положительное, спокойный, сдержанный человек… Хотя, подожди, я увидел, как он смотрел на Дмитрия, когда думал, что его не видят, не знаю, как лучше охарактеризовать его взгляд, в нем было что-то нехорошее…

– Как к сопернику? Ревность?

– Нет, не сказал бы… Быть может, злоба, ненависть…

– Из-за Кати? Из-за того что Дмитрий за ней ухаживал?

– Скорее всего. Конечно, в то время я об этом и не задумывался. Это я сейчас пытаюсь делать выводы. У Дмитрия была репутация повесы, видимо, Штольман думал, что никаких серьезных чувств у него к Кате быть не может. Что он завлечет в свои сети наивную невинную барышню, а затем бросит… Никто ведь точно не знал, как далеко у них зашло… Например, я сам пару раз видел, как они целовались, не в щечку, по-настоящему, страстно… А однажды видел, как они вместе выходили из покоев Дмитрия… а уж что там между ними было – можно только догадываться… Может, потом, когда Дмитрий расстался с ней из-за отца, Штольман решил, что князь, получив свое, просто бросил ее, и предложил Катиным родственникам брак с ней, считая, что спасает ее.

– Спасает?

– Спасает ее репутацию. Что после князя она вряд ли кому будет нужна… Да еще со скромным приданым…

– Но… у Кати с Дмитрием тогда не было того… из-за чего репутация барышни может быть безвозвратно погублена… В этом Дмитрий Александрович сам признался Штольману… после смерти Кати… когда тот сказал ему, что Яков – его сын… Что у них был всего один раз, после которого и родился Яков… У меня было такое видение…

– Аня, Штольман и сам, думаю, понял, что Катя досталась ему девицей. Не идиот же он был в сорок лет, чтоб не понять подобного. Но до свадьбы-то он этого знать не мог… Вот, возможно, и думал, что для Кати все же лучше брак с ним, чем вообще никакого…

– Он, похоже, Катю любил… а не просто так решил на ней жениться, из жалости…

– Ну насколько глубоки были его чувства к ней, я сказать не могу. Он знал Катю дольше, чем Дмитрий, это точно. Возможно, она ему нравилась, возможно, он и был в нее влюблен, но только держал свои чувства при себе. Наверное, думал, что в свои сорок лет он не пара такой молоденькой девочке. А когда у нее закрутилось с князем, а потом Его Сиятельство, как Штольману казалось, ее бросил, он посчитал себя не такой уж неподходящей партией для Кати. Наверное, надеялся, что Катя со временем забудет князя…

– А она не забыла…

– Нет, не забыла… И потом согрешила с ним… да еще и сына от князя родила… Знаешь, я в чем-то сочувствую Штольману. Что его благородные намерения пошли прахом. И не его вина, что так получилось. Думаю, ему было очень больно и горько.

– Павел, Яков говорил, что его отец был холоден с его матерью, а его и вовсе не замечал.

– Аня, а что ты хотела? Жена принесла ему в подоле ребенка от любовника. Какая в этом радость? И все же он поступил благородно, от мальчика не отказался, жену-прелюбодейку на улицу не выгнал. Да, жил с ней, по-видимому, как живут соседи – просто под одной крышей. Мальчика сердцем не принял, но и не обижал его. В подобной ситуации это еще не самый худший исход. Нельзя заставится себя полюбить ребенка от любовника жены или простить жену за измену, не формально, а от всего сердца, не все люди способны на такое, но не быть подонком можно. Так что Штольману я не только бы не предъявлял претензий, но и пожал ему руку за то, что он был порядочным человеком, – Ливен решил на затрагивать вопроса, что этот порядочный человек продал усадьбу и не оставил приемному сыну и полушки…

– Павел, я согласна с тобой, что Штольман не был плохим человеком. Просто мне очень жалко Якова, что у него было такое безрадостное детство, и что в его жизни, возможно, из-за этого не было близкого человека столько много лет…

– Аня, сейчас у него есть ты, это благословение Божие. И есть я. И Саша. И был настоящий отец, хоть он об этом и не знал… Я не буду закрывать комнаты Дмитрия. Если ты захочешь еще сюда прийти, не спрашивай больше у меня разрешения.

– Хорошо, спасибо.

– И ты все же подумай насчет ваших комнат, что бы ты хотела там изменить. Или у тебе уже сейчас есть пожелания?

Желание у Анны уже было. Но просить об этом Павла она не могла. О таком не просят.

– Аня? Ну так что?

– Я… подумаю…

– Подумаешь о том, как сказать мне, что хочешь кровать с пологом как у принцессы для вас с Яковом? – усмехнулся Павел.

– Павел! Откуда…

– Да по твоим глазам видно было… как тебя это впечатлило… Куплю я для вас такую кровать, только поменьше немного, ведь и спальня у вас не такая большая.

– Ты только Якову об этом не говори. А то засмеет меня…

– Засмеет? Что жена решила поставить в спальню шикарную кровать? Извини, не вижу в этом повода для насмешек…

– Ну что, как ты сказал, она как у принцессы…

– Ну так пусть тогда сначала надо мной посмеется. Что у меня кровать как у принца, как я в детстве хотел. Если ему смелости хватит мне такое сказать. Но ведь не скажет, даже если и подумает… Аня, ты мне только должна сказать, в каких цветах делать комнаты. Ведь если ставить такую кровать, и мебель в спальне нужно будет перетянуть или другую купить, и занавеси другие… Я знаю, что те коричневые оттенки, что сейчас, тебе не понравились. Это слишком уныло, да?

– Нет, бежевый цвет хороший, но там коричневого уж очень много… Может быть, разбавить его каким-нибудь другим? Бежевый с голубым? Как думаешь?

– Бежевый с голубым? Что ж, очень неплохо. Когда я буду в Петербурге, я посмотрю ткани. Если хочешь, потом пришлю тебе образцы, ты сама выберешь. Но если мне доверяешь, то я могу выбрать и сам.

– Лучше ты сам выбери. А то вдруг их Яков увидит. Что я ему тогда скажу? Что я занимаюсь переустройством комнат в твоем доме? Мне кажется, он такого не поймет.

– Хорошо, сделаю так, как ты скажешь. Аня, купить вам кровать, какая тебе нравится, и обустроить комнаты на ваш вкус – это самое малое, что я могу сделать для вас с Яковом. Я думаю, что стоит заодно сменить и мебель в гостиной, а не только в спальне. Какую бы ты хотела? Аня?

– Что-то вроде той, что у тебя… Мне у тебя очень понравилось, – честно сказала Анна.

– Хорошо, я поищу нечто похожее. А потом мы займемся вашей квартирой в Петербурге. Если там вас что-то не будет устраивать, только скажи мне. Все будет переделано по вашему вкусу.

– Павел, это очень щедро с твоей стороны. И все же это большие расходы…

– Аня, финансовая сторона тебя, точнее вас с Яковом вообще не должна беспокоить. Это мои заботы, мои и Саши, а не ваши. Анюшка, я сделаю все от меня зависящее, чтоб вы с Яковом были счастливы, – серьезно сказал Ливен, – а мебель и новые ковры со шторами – это такая мелочь, что о их стоимости не стоит даже упоминать. Поэтому, как я сказал, если вы захотите что-то поменять, только дай мне знать. И если уж на то пошло, не обязательно говорить об этом Якову, чтоб он не протестовал заранее.

– Как не говорить? Как это возможно?

– Ну скажем, что я решил сделать вам подарок… на годовщину свадьбы, например. От подарка ведь отказываться не принято. Трость же он все-таки взял… примет и другое… со временем…

– Как думаешь, Наталья Николаевна уже верулась? – Анна только сейчас вспомнила, что они так и не позавтракали.

– Сейчас узнаем.

Графиня уже была в столовой, но завтракать не начала, ожидая их. Матвей доложил Его Сиятельству, что пришла почта, в которой были письма от Якова Дмитриевича ему самому и Ее Милости. Анна хотела вскочить из-за стола и, забрав письмо, уйти к себе в комнату.

– Сядь и поешь! Никуда от тебя письмо не убежит! А если будешь плохо есть, вообще до вечера письмо не отдам.

– Пал Саныч, так нельзя!

– С тобой только так и можно!

Анна вздохнула, но съела пышный омлет с грибами и попила чая булочкой.

– Я могу идти?

– Матвей, отдай письмо Ее Милости, – распорядился князь.

Анна схватила письмо с подноса, который подал дворецкий, и побежала наверх.

– Все еще ребенок… – покачал головой князь. – Не так ли, cherie?

– Пусть подольше такой и остается, в этом и есть ее очарование… – ответила Наталья Николаевна.

========== Часть 22 ==========

Анна сидела в своем будуаре и перечитывала письмо от Якова. Как хорошо, что после визита Павла в Затонск, похоже, отношение к Штольману как к сыну князя Ливена стало меняться к лучшему… Это было настолько приятной новостью, что она читала об этом, наверное, уже раз в третий… Она снова подумала и про самого князя и решила пойти и посидеть в комнатах Дмитрия Александровича – просто так. Она зашла к нему, но не села на диван или в одно из кресел. Ей почему-то вдруг захотелось еще раз взглянуть на сюртук, который носил Дмитрий Александрович. Павел сказал, что Дмитрий был чуть выше его, а сам он был выше Якова. На снимке в кабинете Павла разница в росте между ним самим и Дмитрием Александровичем была мало заметной, а вот если поставить рядом Дмитрия Александровича и Якова, было бы сразу видно, что Яков значительно ниже отца, вершка на полтора-два. Это, пожалуй, было бы единственным отличием во внешности Якова от своего отца-князя. Анна посмотрела на сюртук, судя по его покрою, князь до старости имел хорошую фигуру – статную, не расплывшуюся, ей хотелось надеяться, что таким же в преклонные годы останется и Яков. Она дотронулась до сюртука – ткань была добротной, приятной на ощупь. Она провела пальцами по сюртуку еще раз… и ей показалось, что в комнатах князя она больше не одна.

Дух Дмитрия Александровича, одетый в тот самый сюртук, к которому она только что прикасалась, сидел перед секретером и что-то писал в тетради. Затем взял ее и еще какую-то вещь и поместил в секретер куда-то сбоку, куда именно ей не было видно из-за спины князя. Затем он развернулся и вышел из комнаты. Конечно, тетрадь и та, другая вещь не могли до сих пор находиться в секретере, ведь Павел сказал, что личных вещей его брат не оставлял. И все же она решилась заглянуть в ящики секретера. Все они были пустыми, правда, один из них, как ей показалось, застрял, и она, пытаясь помочь себе вытащить его побольше, вероятно, нажала на какую-то пружину, так как из стенки секретера выдвинулась панель. Анна потянула ее, это оказалась не часть стенки, а тайное отделение – плоский, толщиной с книгу ящичек, в котором что-то было. Это что-то плотно сидело в ящичке, и ей пришлось его потрясти. На пол выпал небольшой портрет и тетрадь, по-видимому, та, в которой писал князь.

На портрете была светловолосая женщина с совсем маленьким мальчиком, может быть, около года. В женщине Анна узнала Катю – мать Якова, она была похожа на ту Катю, что была на портрете, который сейчас стоял у них с Яковом дома в гостиной – где по просьбе князя изобразили его несостоявшуюся семью – его самого, его любимую женщину и их сына. Получается, что мальчик на этом портрете был маленький Яша. Она спросит у Павла разрешения забрать этот портрет для Якова. Анна положила портрет на сукно секретера и подняла с ковра тетрадь, которая раскрылась на одной из страниц. Не замечая того, она начала читать… и не могла остановиться…

«Какой сегодня неудачный день. Должен был быть таким радостным, а принес только боль и разочарование… Я очень расстроился. Так расстроился, что аж сердце прихватило… Ездил сегодня посмотреть на своего сына к Департаменту… Как всегда в таком случае своего экипажа не взял, а нанял извозчика. Остановились неподалеку, стали ждать. Ждали недолго, с час, может. И он вышел, мой… чиновник по особым поручениям… Как он на меня все-таки похож. А как выглядит – истинный Ливен, держится с достоинством, элегантный… Я им просто залюбовался, благо он стоял возле здания, никуда не торопился, не как обычно… И тут к нему подошла эта (короткое слово было вымарано) и по-свойски взяла его под руку. Даже не взяла, а прямо нависла на нем… Одно дело, знать про эту (снова слово жирно зачеркнуто, и даже бумага немного прорвана) в его жизни, и совершенно другое – видеть ее рядом с ним. Меня чуть удар не хватил, так мне стало плохо.

Амбициозная, расчетливая, алчная, эгоистичная стерва. Зачем ей мой мальчик? Он не может ей дать ничего, за чем она обычно охотится – ни новой должности при дворе, ни связей, ни денег. Чего от него хочет эта интриганка? Использовать как инструмент в своих грязных играх? Ох, как бы до греха какого его не довела. А то ведь и эполеты полетят, и Сибирью запахнет. В лучшем случае. А куда уж мне за ним в Сибирь-то ехать, не молод уж, да и здоровье в последнее время стало все больше подводить…

Где у Якова были глаза и мозги, когда он с ней связался? Неужели до сих пор не видит, что ей верить ни в чем нельзя? Что она вся насквозь фальшивая, жеманная, мордочка хитрая, лисья и повадки такие же… Может, она, конечно, в постели кудесница, но хоть бы не наградила его какой заразой, которую по всему дворцу насобирала… Неужели во всем Петербурге перевелись женщины, которые могут ублажить мужчину? Ведь были же у него красивые, приличные, достойные женщины. Нет, надо было связаться с этой потаскухой…

Смотреть на них я уже больше не мог. Попросил извозчика отвезти меня в ресторан. Он, видя мое горестное выражение, все же спросил:

– Тот господин – сынок Ваш, поди, барин? Похож на Вас шибко.

– Сынок, – согласился я.

– Из-за этой крали и не видитесь? Не по душе Вам, видно, сноха…

Сноха?? Да не дай Бог!! Если Яков по своей дурости еще и женится на этой бестии, ничего ему не оставлю! Ни гроша! Не хватало еще, чтоб через него она получила еще что-то от Ливенов! Она и так уже обобрала немало похотливых светских дураков… Позволит Яков себя окрутить, женится на ней, пусть всю жизнь живут на его чиновничье жалование, а не на княжеские доходы! Может, я и чересчур суров с сыном, но на капиталы князей Ливенов он с ней жить не будет! За глупость подобного рода надо платить. Хоть мне и жалко его, до слез жалко – сын, единственный, но с таким его выбором я никогда не смирюсь и не приму его… И даже, скорее всего, в этом случае не скажу ему, что я – его отец… Хоть я и хотел сделать это, да еще и обещал это Елизавете…»

Анна сидела потрясенная – получается, что из-за Нежинской Яков не только мог не получить ничего от князя Ливена, но и никогда не узнать, что тот являлся его настоящим отцом… Ей было жалко и Якова, и князя… Князю, вероятно, было действительно горько до слез – в нескольких местах чернила немного расплылись… Не такой женщины как Нежинская желал он своему единственному сыну… Даже как любовница она была неугодна, а уж как возможная жена и подавно… Князь Ливен писал по принципу бумага все стерпит и не жалел нелестных слов в отношении Нежинской, но два слова, видимо, наиболее непристойных, все же вымарал… Какие – можно было догадаться. Не из тех, что приняты в обществе… Но князь не только клял фрейлину на чем свет стоит, но и задал очень уместные вопросы. Зачем Штольман был нужен Нежинской? Для каких грязных дел? Дмитрий Александрович был умен и дальновиден – он даже предугадал, что с Якова полетят эполеты и что его куда-нибудь сошлют. Штольмана действительно понизили в чине, но вместо Сибири «сослали» в Затонск… где они встретились… И куда приезжала Нежинская, чтоб вернуть Штольмана в Петербург, а главное – себе… И в чем-то все же преуспела, как бы горько это ни было… Яков Платонович с ней в Петербург не уехал, но позволил себе… больше, чем Анне бы хотелось… Она понимала, что у мужчины возраста Штольмана да еще с репутацией дамского угодника не просто были женщины, а их было немало. Но видеть рядом с ним Нежинскую было… больно. И дело было не только в ревности, но и в том, что, как правильно написал князь, это была расчетливая, эгоистичная и насквозь фальшивая женщина, в искренние сердечные чувства которой к Штольману Анна не верила. Нет, какие-то чувства у нее к Штольману были, вот только шли они не от сердца. А он, похоже, поначалу Нежинской верил… Анна подумала о том, что никогда не относилась к Лизе с неприязнью, хотя она тоже была любовницей Якова. Да, это было очень давно, и с Лизой она, естественно, знакома не была. Но почему-то ей казалось, что если бы такое случилось, она бы ревновала Якова к ней, горевала, что он предпочел Лизу ей, но плохо бы про нее не думала. Эта добрая, приятная женщина была бы ее соперницей… но не врагом… Не врагом, от которого можно ожидать любой гадости и подлости как от Нежинской…

Анна понимала, что такая бесчестная, и к тому же, по словам князя, распутная женщина как Нежинская пришлась князю Ливену совершенно не по душе, даже если и имела высокое положение фрейлины Императрицы. Но была озадачена тем, что сама она, похоже, приглянулась Его Сиятельству. Она осозновала, что дочь провинциального адвоката с невеликим приданым была не самой лучшей партией для Штольмана, что если бы он надумал жениться, в Петербурге он мог бы найти себе супругу и породовитее, и побогаче. Но в своих письмах к сыну князь всячески подталкивал его жениться именно на ней, Анне, когда каким-то образом узнал, что Яков отдал ей свое сердце. Оставил ему квартиру, чтоб он жил там с ней, оставил перстень князей Ливенов, который был у нее сейчас на руке… Рассказал все своему брату, похоже, заранее зная, что Павел примет его незаконного сына… и его избранницу… Была ли симпатия князя Ливена к барышне Мироновой основана только на том, что Яков влюбился в нее, как ей хотелось думать ранее, или же что после Нежинской для Его Сиятельства любая порядочная барышня или дама уже была бы хороша для сына, она теперь затруднялась сказать…

Ливен поднялся в свои покои и увидел, что дверь в комнаты брата была открыта. Около секретера сидела Анна и смотрела в никуда.

– Аня, что случилось? Почему на тебе лица нет?

– Павел? Извини, я зашла в комнаты к Дмитрию Александровичу…

– Я же тебе говорил, что ты можешь заходить в них, когда захочешь, поэтому и оставил их открытыми.

– Я снова увидела дух Дмитрия Александровича, он сидел за этим секретером и что-то писал, а потом взял тетрадь и еще что-то и поместил куда-то сбоку. Я даже не поняла куда… А когда дух исчез, я решила попробовать поискать. Открыла несколько ящичков и в одном случайно на что-то нажала, оказалось, что внутри боковой стенки был тайник. И я вынула его. А в тайнике… вот, – она показала Павлу портрет Кати и Якова и тетрадь.

– Я не понимаю, из-за чего ты расстроилась. Думала, что я буду тебя ругать, что ты залезла в секретер? Нет, не буду. Ты ведь не среди вещей Дмитрия копалась, я же тебе сам сказал, что здесь никаких его вещей нет.

– Но Дмитрий Александрович-то мне показал… Точнее его дух…

– Ну так ты же случайно открыла. Если не знать точно, где механизм, тайник не открыть. Только если действительно случайно. В таких секретерах часто бывают потайные отделения, в совершенно разных местах – двойное дно в ящичке, выдвижная стенка как в этом… Дилетанту в этом не разобраться. Тебе просто, как говорят, подфартило. Я рад, что ты нашла портрет. Я и не знал, что такой есть.Теперь у Якова будет свой настоящий портрет с матерью. А не тот, где он с Дмитрием и Катей, про который мы не могли с точностью сказать, с кого он срисован, с изображения Якова, о котором мы не знали, или, возможно, даже с моего. Или ты не рада?

– Нет, конечно, я тоже очень рада, что нашелся этот портрет.

– Тогда в чем дело?

– Павел, тетрадь упала на ковер и открылась на одной странице, а я прочитала… вот здесь… больше я ничего не читала… честно…

Павел взял дневник брата. Быстро пробежал глазами по странице.

– Ты из-за Нежинской так расстроилась?

– Да… Ты ее знаешь?

– Как мне ее не знать, если мы оба при дворе? Дмитрий, на мой взгляд, дал ей очень точную характеристику… Тебе неприятно из-за того, что Яков связался с такой недостойной женщиной?

– Да… И что он… был с ней в Затонске… после того, как расстался с ней в Петербурге… и еще кое-что…

– Аня, мне кажется, он был с ней не только по той причине, что она была… доступной женщиной… Думаю, там было не все так просто… Но даже если и не это, мужчина может пойти с женщиной, даже с бывшей… если он не связан обязательствами с другой… Ведь будет ли у него когда-нибудь что-то с тобой, Яков не был уверен… мечтал – да, но вряд ли даже надеялся… Так что не суди его строго… за Затонск…

– Не судить его строго за Затонск?

– Да. А что касается, самой его связи с Нежинской, согласен, приятного тут мало… Но думаю, Дмитрий принял слова извозчика слишком близко к сердцу – он зря беспокоился, что Яков и Нежинская могли когда-то пожениться. Зная Нежинскую, я могу сказать, что она бы никогда опустилась до того, чтоб выйти за Штольмана – не за таким мужем она охотилась все годы. Штольман совершенно не из того круга, откуда мужчины, которых она пыталась захомутать. Но если бы Яков растерял последние крупицы разума и сделал ей предложение, а она приняла его – по неведомым мне причинам, то Дмитрий бы сделал правильно, если б ничего не оставил Якову… И я бы… тоже подумал, говорить ли Якову, что мы родственники… Извини, если это прозвучит для тебя предвзято, но я бы не стал искать… родства с человеком, который выбрал себе в жены подобную особу… Ливенам хватило позора иметь такого как Гришка, без Нежинской…

Ливен знал о Нежинской много, очень много. Положение фрейлины часто давало возможность найти достойную партию для брака в высшем свете. Но Нежинская, похоже, хотела слишком многого, у нее были чересчур большие амбиции. Как говорится, не по Сеньке шапка. Своих денег у нее не было, она могла рассчитывать только на приданое, которое должно было быть ей дано как фрейлине. Но ей был не нужен безденежный муж, которого бы интересовало ее собственное приданое, она хотела возвыситься, хотела мужа со средствами и желательно с титулом, ну или хотя бы из титулованной семьи (но уж точно не бастарда как Штольман!). Но такие мужчины искали в супруги кандидаток с безупречной репутацией. А Нежинская слишком уж рьяно пыталась пролезть наверх и урвать, где только можно, всеми возможными и невозможными способами, в том числе и теми, из-за которых потом бы шушукались за спиной мужа – это в лучшем случае. Завести с ней постельную интрижку – почему бы нет, если уж сама вешается на шею, взять на содержание – но только тех пор, пока не подвернется более подходящая любовница, вступить в законный брак – Боже упаси! Нежинской оставалось только надеяться на случай. Или на чью-то наивность и неискушенность. Тогда-то и случилась трагедия.