Текст книги "Марина Цветаева. Письма 1905-1923"
Автор книги: Марина Цветаева
Жанр:
Эпистолярная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
И вот, Петя, мне хотелось бы и Вам передать свою сладкую способность вечно волноваться.
Мне хотелось бы, чтобы Вы, благодаря мне, пережили многое – и не забыли его.
Верьте и доверьтесь мне.
Я много перемучалась. Вспомните то, что я говорила о расплате за праздники.
Читайте, Понтик, Манна и д'Аннунцио и читая вспоминайте меня. Это мне будет большой радостью.
Ни один человек, встретившийся со мною, не должен уйти от меня с пустыми руками.
У меня так бесконечно много всего! Умейте только брать, выбирать. Я говорю: «ни один человек»…
Пожалуйста, не думайте, что я хочу сказать: «ни один первый встречный». Нет, я говорю только о тех, с кем у меня есть хоть немного общего.
Обижаться на мое письмо, если Вам и захочется, Понтик, не надо! К чему эта мелочность? Я пишу Вам в хорошую минуту. Сумейте увидать в этом письме настоящую меня и не обижаться на то, что Вам покажется обидным.
Я пишу Вам с горячим желанием передать Вам свое настроение. Возьмите его, если захотите… Вот и всё!
МЦ.
Впервые – Московский комсомолец. 1994. 22 нояб. (публ. Н. Дардыкиной; с неточностями). Новый мир. № 6. 1995. стр. 141–142 (публ. О.П. Юркевич. Опубл. по тексту, сверенному с оригиналом). СС-7. стр. 731–732. Печ. по тексту Нового мира.
5-10. В.И. Цветаевой
Милая Валерия, спасибо за твою открытку. Мы как раз вспоминали тебя с паршивкой [163] сегодня утром. Папа сегодня (28-го ст<арого> стиля) должен приехать в Берлин, Андрей в Нёшателе [164].
Семья, где мы живем, очень странная. За обедом почти исключительно картофель + разговоры о душе и <нем. неразб.> Нам эти блюда их по вкусу, т<а>к к<а>к приготовлены на немецкий лад. Сам пастор, – неудавшийся Beethoven или Wagner, мрачный и неприятный. Жена его д<о> с<их> п<ор> влюблена в него и всё время лезет с нежностями.
<Приписки на полях:>
Дети очень неразвитые, мальчик 14-ти л<ет> ростом с Андрея д<о> с<их> п<ор> приходит прощаться в рубашке, не стесняясь.
Все время дожди и мы уныло сидим в комнатах. Пиши еще. Наш адр<ес>
<Край открытки с адресом оторван>
Печ. впервые по оригиналу, хранящемуся в архиве Дома-музея Марины Цветаевой в Москве.
Написано на художественной открытке с видом на городок Вайсер-Хирш.
6-10. Эллису
Москва, 2-го декабря 1910 г.
Милый Эллис,
Вы вчера так внезапно исчезли, – почему? В Мусагете [165] было очень хорошо. Мне про него даже снились сны. У меня к Вам просьба: перемените, пожалуйста, в 2-х моих стихотворениях для альманаха [166] следующие места:
_____
Как я отвыкла от людей и разговоров! При малейшем разногласии с собеседником мне уже хочется уйти, становится так скверно! В Мусагете много милых и мне симпатичных людей. Я довольна, что там бываю, но… М<ожет> б<ыть> папа на несколько дней уедет в Петербург [167]. Если это будет, – известим Вас. Будет ли в воскресенье что-нибудь у Крахта? [168] И в к<отор>ом часу и что именно? Привет.
МЦ.
А мой сонет? [169]
Впервые – в кн: Цветаева А. Воспоминания (М.: Сов. писатель. 1971. стр. 342–343) с двумя пропущенными фразами. СС-6. стр. 34 (полный текст). Печ. по СС-6.
7-10. М.А. Волошину
Москва, 23-го декабря 1910 г.
Многоуважаемый Максимилиан Александрович,
Примите мою искреннюю благодарность за Ваши искренние слова о моей книге [170]. Вы подошли к ней к<а>к к жизни, и простили жизни то, чего не прощают литературе. Благодарю за стихи [171].
Если не боитесь замерзнуть, приходите в старый дом со ставнями [172]. Только предупредите, пожалуйста, заранее. Привет.
Марина Цветаева.
Впервые ― ЕРО. стр. 157 (публ. В.П. Купченко). СС-6. стр. 39. Печ. по НИСП. стр. 83. Все письма, публикующиеся в настоящем издании по НИСП, печатаются с исправлением неточностей в первых публикациях.
8-10. М.А. Волошину
Москва, 27-го декабря 1910 г. [173]
Многоуважаемый Максимилиан Александрович.
Благодарю Вас за письма.
В пятницу вечером я не свободна.
Будьте добры, выберите из остальных дней наиболее для Вас удобный и приходите, пожалуйста, часам к пяти, предупредив заранее о дне Вашего прихода.
Привет.
Марина Цветаева
Впервые – ЕРО. стр. 158 (публ. В.П. Купченко). СС-6. стр. 39–40. Печ. по НИСП. стр. 83.
9-10. М.А. Волошину
Многоуважаемый
Максимилиан Александрович,
Приходите, пожалуйста, в пятницу, часам к пяти.
Марина Цветаева
Москва, 29-го декабря 1910 г.
Впервые – СС-6. стр 40 (с указанием даты: 28 декабря). Публ. по НИСП. стр. 84.
10-10. М.А. Волошину
<30 декабря 1910 г., Москва>
Многоуважаемый Максимилиан Александрович,
Я в настоящее время т<а>к занята своим новым граммофоном (к<оторо>го у меня еще нет), что путаю все дни и числа [174].
Если Ваша взрослость действительно не безнадежна [175], Вы простите мне мою рассеянность и придете 4-го января 1911 г., в 5 час<ов>, к<а>к назначили. Т<а>к говорит – вежливо, длинно и прозой – мое великодушие.
А т<а>к скажет – менее вежливо, короче и стихами – моя справедливость:
Кто виноват? Ошиблись оба…
Прости и ты, к<а>к я простила!
Марина Цветаева.
Впервые – СС-6. стр. 40. Печ. по НИСП. стр. 85.
1911
1-11. М.А. Волошину
Москва, 5-го января 1911 г.
Я только что начала разрезать «La Canne de Jaspe» [176], когда мне передали Ваше письмо. Ваша книга всё, что мы любим, наше – очаровательна. Я буду читать ее сегодня целую ночь. Ни у Готье, ни у Вольфа [177] не оказалось Швоба [178]. Я даже рада этому: любить двух писателей зараз – невозможно. Будьте хорошим: достаньте Генриха Манна [179]. Если хотите блестящего, фантастического, волшебного Манна, – читайте «Богини», интимного и страшно мне близкого – «Голос крови», «Актриса», «Чудесное», «В погоне за любовью», «Флейты и кинжалы».
У Генриха Манна есть одна удивительно скучная вещь: я два раза начинала ее и оба раза откладывала на грядущие времена. Это «Маленький город».
Вся эта книга – насмешка над прежними, она даже скучнее Чехова [180].
Менее скучны, но т<а>к же нехарактерны для Манна «Страна лентяев» и «Смерть тирана».
Я в настоящую минуту перечитываю «В погоне за любовью». Она у меня есть по-русски, т.е. я могу ее достать.
В ней Вас должен заинтересовать образ Уты, героини.
Но если у Вас мало времени, читайте только Герцогиню и маленькие вещи: «Флейты и кинжалы», «Актрису», «Чудесное». Очень я Вам надоела со своим Манном?
У Бодлера есть строка, написанная о Вас, для Вас: «L'univers est égal à son vaste appétit» [181]. Вы – воплощенная жадность жизни.
Вы должны понять Герцогиню: она жадно жила. Но ее жадность была богаче жизни. Нельзя было начинать с Венеры!
До Венеры – Минерва, до Минервы – Диана! [182]
У Манна т<а>к: едет автомобиль, через дорогу бежит фавн. Всё невозможное ― возможно, просто и должно. Ничему не удивляешься: только люди проводят черту между мечтой и действительностью. Для Манна же (разве он человек?) всё в мечте – действительность, всё в действительности – мечта. Если фавн жив. отчего ему не перебежать дороги, когда едет автомобиль?
А если фавн только воображение, если фавна нет, то нет и автомобиля, нет и разряженных людей, нет дороги, ничего нет. Всё – мечта и всё возможно!
Герцогиня это знает. В ней всё, кроме веры. Она не мистик, она слишком жадно дышит апрельским и сентябрьским воздухом, слишком жадно любит черную землю. Небо для нее – звездная сетка или сеть со звездами. В таком небе разве есть место Богу?
Ее вера, беспредельная и непоколебимая, в герцогиню Виоланту фон Асси.
Себе она молится, себе она служит, она одновременно и жертвенник, и огонь, и жрица, и жертва.
Обратите внимание на мальчика Нино, единственного молившегося той же силе, к<а>к Герцогиня. Он понимал, он принимал ее всю, не смущался никакими ее поступками, зная, что всё, что она делает, нужно и должно для нее.
Общая вера в Герцогиню связала их до гроба, быть может и после гроба, если Христос позволил им жить еще и остаться теми же.
К<а>к смотрит Христос на Герцогиню? Она молилась себе в лицах Дианы, Минервы и Венеры. Она не знала Его, не понимала (не любила, значит – не понимала), не искала.
Что ей делать в Раю? За что ей Ад? Она – грешница перед чеховскими людьми, перед с<оциал->д<емократами>, земскими врачами, – и святая перед собой и всеми, ее любящими.
Неужели Вы дочитали д<о> с<их> п<ор>?
Если бы кто-н<и>б<удь> т<а>к много говорил мне о любимом им и нелюбимом мной писателе, я бы… нарочно прочла его, чтобы т<а>к же длинно разбить по всем пунктам.
Один мой знакомый семинарист (Вы чуть-чуть знаете его) [183] шлет Вам привет и просит Вас извинить его неумение вести себя по-взрослому во время разговора. Он не привык говорить с людьми, он слишком долго надеялся совсем не говорить с ними, он слишком дерзко смеялся над Реальностью.
Теперь Реальность смеется над ним! Его раздражают вечный шум за дверью, звуки шагов, невозможность видеть сердце собеседника, собственное раздражение – и собственное сердце.
Простите бедному семинаристу!
Марина Цветаева
Впервые – ЕРО. стр. 159–160 (публ. В.П. Купченко). СС-6. стр. 40–42. Печ. по НИСП. стр. 85–87.
2-11. М.А. Волошину
Какая бесконечная прелесть в словах:
«Помяни… того, кто, уходя, унес свой черный посох и оставил тебе эти золотистые листья» [184]. Разве не вся мудрость в этом: уносить черное и оставлять золотое?
И никто этого не понимает, и все, знающие, забывают это! Ведь вся горечь в остающемся черном посохе!
Не надо забвения, надо золотое воспоминание, золотые листья, к<о-тор>ые можно, разжав руку, развеять по ветру!
Но их не развеешь, их будешь хранить: в них будешь лелеять тоску о страннике с черным посохом. А черный посох, оставленный им, нельзя развеять по ветру, его сожжешь, и останется пепел – горечь, смерть!
Может быть, Ренье и не думал об этих словах, не подозревал всю их бездонную глубину, – не всё ли равно! Я очень благодарна Вам за эти стихи.
Марина Цветаева
Москва, 7-го января 1911 г.
Впервые – ЕРО. стр. 161 (публ. В.П. Купченко). СС-6. стр. 42. Печ. по НИСП. стр. 87–88.
3– 11. М.А. Волошину
Благодарю Вас за книги, картину, Ваши терпеливые ответы и жалею, что Вы т<а>к скоро ушли.
Благодарю еще за кусочек мирры [185], ― буду жечь его, несмотря на упрямство спички: у меня внизу топят печку.
Сейчас Вы идете по морозной улице, видите людей и совсем другой.
А я еще в прошлом мгновении.
М<ожет> б<ыть> и прав Вячеслав Иванов? [186]
Привет и благодарность.
Марина Цветаева
Москва, 10-го января 1911 г.
Впервые – СС-6. стр 42–43. Печ. по НИСП. стр. 88.
4-11. М.А. Волошину
После чтения «Les rencontres de M. de Bréot» Régnier {16} [187]
Облачко бело́ и мне в облака
Стыдно глядеть вечерами.
О, почему за дарами
К Вам потянулась рука?
Не выдает заколдованный лес
Ласковой тайны мне снова.
О, почему у земного
Я попросила чудес?
Чьи-то обиженно-строги черты
И укоряют в измене.
О, почему не у тени [188]
Я попросила мечты?
Вижу, опять улыбнулось слегка
Нежное личико в раме.
О, почему за дарами
К Вам потянулась рука?
МЦ
Москва, 14-го января 1911 г.
Впервые – ЕРО. стр. 162 (публ. В.П. Купченко). Печ. по НИСП. стр. 88–89.
5-11. М.А. Волошину
Москва, 28 января 1911 г.
Благодарю Вас, Максимилиан Александрович, за письмо и книги. Приходите.
Марина Цветаева
Впервые – СС-6. стр. 43. Печ. по НИСП. стр. 89.
6-11. М.А. Волошину
<Конец января 1911 г. Москва>
Милый Максимилиан Александрович,
Лидия Александровна [189] и мы все страшно огорчены происшедшим недоразумением [190].
Всё это произошло без меня, я только об этом узнала.
Шутливая форма обращения к Вам доказывает только ее хорошее отношение к вам.
Я сама ничего не понимаю.
МЦ
Впервые – НИСП. стр. 89. Печ. по тексту первой публикации.
7-11. М.А. Волошину
<Середина марта 1911 г., Москва>
Одному из кошачьей породы
Они приходят к нам, когда
У нас в глазах не видно боли,
Но боль пришла, – их нету боле. —
В кошачьем сердце нет стыда!
Смешно, не правда ли, поэт.
Их обучать домашней роли.
Они бегут от рабской доли, —
В кошачьем сердце рабства нет!
К<а>к ни мани́, к<а>к ни зови,
К<а>к ни балу́й в уютной холе,
Единый миг, – они на воле,
В кошачьем сердце нет любви! [191]
МЦ
Впервые в качестве письма – НИСП. стр. 89–90. Печ. по тексту первой публикации.
8-11. М.А. Волошину
Многоуважаемый
Максимилиан Александрович,
Только что получила от Л<идии> А<лександровны> [192] извещение, что она больна. Мне очень неловко перед Вами. Она просит Вас извиниться. Привет.
Марина Цветаева.
Москва. 21-го марта 1911 г.
Впервые – СС-6. стр. 43. Печ. по НИСП. стр. 90.
9-11. М.А. Волошину
Москва, 23-го марта 1911 г.
Многоуважаемый Максимилиан Александрович,
Вчера кончила Consuelo и Comtesse de Rudolstadt, – какая прелесть! Сейчас читаю Jacques [193].
Приходите: есть новости! Завтра уезжаю за город, вернусь в пятницу. Дракконочка [194] всё хворает, она шлет Вам свой привет. У нас теперь телефон (181-08), позвоните, если Вам хочется прийти, и вызовите Асю [195] или меня.
Лучше всего звонить от 3 – 4.
Всего лучшего.
За чудную Consuelo я готова простить Вам гнусного M. de Bréot.
Привет Вам и Елене Оттобальдовне [196].
Марина Цветаева
P.S. Можно ли утешаться фразой Бальмонта: «Дороги жизни богаты»? [197]
Можно ли верить ей? Должно ли?
Впервые – ЕРО. стр. 162–163 (публ. В.П. Купченко). СС-6. стр. 43 Печ по НИСП стр. 90–91.
10-11. М.А. Волошину
Многоуважаемый Максимилиан Александрович,
Я очень виновата перед Вами за телефон. Третьего дня и вчера я была дома от 3 до 4, сегодня не могла. Почему Вы не вызвали Асю? Это она с Вами говорила.
Напишите мне, пожалуйста, когда придете. Приходите, если хотите и можете, завтра или в среду или в четверг, – только сообщите заранее, когда? Вызовите…
Впрочем лучше напишите.
Если же Вы эти вечера и сумерки заняты, мне остается только пожелать Вам доброй весны. Привет.
Марина Цветаева
Москва, 28-го марта 1911 г.
Впервые – СС-6. стр. 43–44. Печ. по НИСП. стр. 91.
11-11. М.А. Волошину
Многоуважаемый Максимилиан Александрович,
Посылаю Вам Ваши книги. Travailleur de la mer [198] и Dumas [199] куплю завтра же, к<а>к обещала. Исполнится ли Ваше предсказание насчет благословения Вас за эти книги в течение целой жизни, – не знаю. Это можно будет проверить на моем смертном одре. Поклон Елене Оттобальдовне, руку подкинутым младенцем – Вам [200]. До свидания (с граммофоном) в Коктебеле [201].
Марина Цветаева
Москва, 1-го апреля 1911 г.
Впервые – СС-6. стр. 44. Печ. по НИСП. стр. 91.
12-11. М.А. Волошину
Гурзуф, 6 апреля 1911 г.
Многоуважаемый Максимилиан Александрович,
Я смотрю на море, – издалека и вблизи, опускаю в него руки, но все оно не мое, я не его [202]. Раствориться и слиться нельзя. Сделаться волной? Но буду ли я любить его тогда?
Оставаться человеком (или «получеловеком», все равно!) – вечно тосковать, вечно стоять на рубеже.
Должно, должно же существовать более тесное ineinander {17}. Но я его не знаю!
Цветет абрикосовое дерево, море синее, со мной книги…
Читаю сейчас Jean Paul'а «Flegeljahre», {18} [203] ― бесконечно-очаровательную, грустно-насмешливую, неподдельно-романтическую книгу.
Наша дача, – «моя» звучит слишком самоуверенно, – над самым морем, к к<оторо>му ведет бесчисленное множество лестниц без перил и почти без ступенек. Высота головокружительная. Приходится все время подбадривать себя строчкой из Бальмонта, заменяя слово «солнце» словом «море»:
– «Я видела море, сказала она,
Что дальше – не все ли равно?!» [204]
Пусть это эстетство, мне оно дороже и ближе чужого опрощения!
Здесь еще довольно холодно. Сейчас лежала на скале и читала милые «Flegeljahre». Эта скала называется крепостью [205], с нее чудный вид на море и Гурзуф.
В надписях на скалах есть что-то или очень пошлое или очень трогательное – я еще не решила. Когда решу, буду или очень нападать на них, или очень защищать. Если бы только они были немного поумнее!
Я очень сильно загорела – все время сижу без шапки.
Мечтаю о купанье, но оно начинается только в мае. М<ожет> б<ыть>, это и есть самое тесное сближение с морем? Предпоследнее, конечно! Непременно напишите, что Вы об этом знаете.
Общество, выражаясь скромно, не совсем то: господин с дамой (бывают «дама с господином», но здесь наоборот), дама с колясочкой, два неопределенных субъекта – смесь с<оциал>-д<емократа> с неучем – и всё. Есть еще несколько маленьких детей, но до того грязных, что вся моя нежность от этого пропадает.
Господин (с дамой) уже старался познакомиться. Рассказывает о дружбе с одним виноделом, к<отор>ый его угощает, о погоде, о тоске одиноких прогулок – даму он не считает, – о своих занятиях по торговой части… Я улыбалась, говорила: «Да, да… Неужели? Серьезно?», потом перестала улыбаться, перестала вскоре отвечать: «Неужели?» – а в конце концов сбежала.
Мне кажется, он не только никогда ничего не читал, но и вообще этого не умеет.
Дама (с колясочкой) занята только ею. Это, конечно, очень мило, но несколько однообразно. Есть еще одно маленькое женское существо, скучающее о муже и рассказывающее мне вот уже пять дней (от Москвы до Гурзуфа) свои радости и печали. Я улыбаюсь, говорю: «Да, да… Неужели? Серьезно?» – и, кажется, вскоре перестану улыбаться. Но восторг мой еще не прошел, не думайте!
Всего лучшего, иду гулять.
МЦ.
Адр<ес>: Гурзуф, Генуэзская крепость, дача Соловьевой, мне. P.S. Не были ли Вы в Мусагете [206] и у Крахта? [207] Что нового? Видели ли Дракконочку?
Впервые – Новый мир. 1977. № 2 (публ. И.В. Кудровой). СС-6. стр. 44–46. Печ. по НИСП. стр. 93–94.
13-11. М.А. Волошину
Гурзуф, 18-го апреля 1911 г.
Многоуважаемый Максимилиан Александрович,
Пишу Вам под музыку, – мое письмо, наверное, будет грустным.
Я думаю о книгах.
К<а>к я теперь понимаю «глупых взрослых», не дающих читать детям своих взрослых книг! Еще т<а>к недавно я возмущалась их самомнением: «дети не могут понять», «детям это рано», «вырастут – сами узнают».
Дети – не поймут? Дети слишком понимают! Семи лет «Мцыри» и «Евгений Онегин» гораздо верней и глубже понимаются, чем двадцати. Не в этом дело, не в недостаточном понимании, а в слишком глубоком, слишком чутком, болезненно-верном!
Каждая книга – кража у собственной жизни. Чем больше читаешь, тем меньше умеешь и хочешь жить сам.
Ведь это ужасно! Книги – гибель. Много читавший не может быть счастлив. Ведь счастье всегда бессознательно, счастье только бессознательность.
Читать все равно, что изучать медицину и до точности знать причину каждого вздоха, каждой улыбки, это звучит сентиментально – каждой слезы.
Доктор не может понять стихотворения! Или он будет плохим доктором, или он будет неискренним человеком. Естественное объяснение всего сверхъестественного должно напрашиваться ему само собой. Я сейчас чувствую себя таким доктором. Я смотрю на огни в горах и вспоминаю о керосине, я вижу грустное лицо и думаю о причине – естественной – его грусти, т.е. утомлении, голоде, дурной погоде; я слушаю музыку и вижу безразличные руки исполняющих ее, такую печальную и нездешнюю… И во всем т<а>к!
Виноваты книги и еще мое глубокое недоверие к настоящей, реальной жизни. Книга и жизнь, стихотворение и то, что его вызвало, – какие несоизмеримые величины! И я т<а>к заражена этим недоверием, что вижу – начинаю видеть ― одну материальную, естественную сторону всего. Ведь это прямая дорога к скептицизму, ненавистному мне, моему врагу!
Мне говорят о самозабвении. «Из цепи вынуто звено, нет вчера, нет завтра!»
Блажен, кто забывается!
Я забываюсь только одна, только в книге, над книгой!
Но к<а>к только человек начинает мне говорить о самозабвении, я чувствую к нему такое глубокое недоверие, я начинаю подозревать в нем такую гадость, что отшатываюсь от него в то же мгновение. И не только это! Я могу смотреть на облачко и вспомнить такое же облачко над Женевским озером и улыбнусь [208]. Человек рядом со мной тоже улыбнется. Сейчас фраза о самозабвении, о мгновении, о «ни завтра, ни вчера».
Хорошо самозабвение! Он на Генуэзской крепости, я у Женевского озера 11-ти лет, оба улыбаемся, – какое глубокое понимание, какое проникновение в чужую душу, какое слияние!
И это в лучшем случае.
То же самое, что с морем: одиночество, одиночество, одиночество.
Книги мне дали больше, чем люди. Воспоминание о человеке всегда бледнеет перед воспоминанием о книге, – я не говорю о детских воспоминаниях, нет, только о взрослых!
Я мысленно всё пережила, всё взяла. Мое воображение всегда бежит вперед. Я раскрываю еще нераспустившиеся цветы, я грубо касаюсь самого нежного и делаю это невольно, не могу не делать! Значит я не могу быть счастливой? Искусственно «забываться» я не хочу. У меня отвращение к таким экспериментам. Естественно – не могу из-за слишком острого взгляда вперед или назад.
Остается ощущение полного одиночества, к<оторо>му нет лечения. Тело другого человека – стена, она мешает видеть его душу. О, к<а>к я ненавижу эту стену!
И рая я не хочу, где всё блаженно и воздушно, – я т<а>к люблю лица, жесты, быт! И жизни я не хочу, где всё так ясно, просто и грубо-грубо! Мои глаза и руки к<а>к бы невольно срывают покровы – такие блестящие! – со всего.
Что позолочено – сотрется,
Свиная кожа остается! [209]
Хорош стих?
Жизнь – бабочка без пыли.
Мечта – пыль без бабочки.
Что же бабочка с пылью?
Ах, я не знаю.
Должно быть что-то иное, какая-то воплощенная мечта или жизнь, сделавшаяся мечтою. Но если это и существует, то не здесь, не на земле!
Все, что я сказала Вам, – правда. Я мучаюсь, и не нахожу себе места: со скалы к морю, с берега в комнату, из комнаты в магазин, из магазина в парк, из парка снова на Генуэзскую крепость ― т<а>к целый день.
Но чуть заиграет музыка, – Вы думаете – моя первая мысль о скучных лицах и тяжелых руках исполнителей?
Нет, первая мысль, даже не мысль – отплытие куда-то, растворение в чем-то…
А вторая мысль о музыкантах.
Т<а>к я живу.
То, что Вы пишете о море, меня обрадовало. Значит, мы – морские? [210]
У меня есть об этом даже стихи, – к<а>к хорошо совпало! [211] Курю больше, чем когда-либо, лежу на солнышке, загораю не по дням, а по часам, без конца читаю, – милые книги! Кончила «Joseph Balsamo» – какая волшебная книга! Больше всех я полюбила Lorenz'y, жившую двумя такими различными жизнями. Balsamo сам такой благородный и трогательный [212]. Благодарю Вас за эту книгу. Сейчас читаю M-me de Tencin, ее биографию [213].
Думаю остаться здесь до 5-го мая. Всё, что я написала, для меня очень серьезно. Только не будьте мудрецом, отвечая, – если ответите! Мудрость ведь тоже из книг, а мне нужно человеческого, не книжного ответа. Au revoir. Monsieur mon père spiritual {19}. Граммофона, м<ожет> б<ыть>, не будет [214].
Впервые – ЕРО. стр. 163–165 (публ. В.П. Купченко). СС-6. стр. 46–48. Печ. по НИСП. стр. 94–97.
14-11. М.А. Волошину
<Начало мая 1911 г., Коктебель>
В ответ на стихотворение [215]
Горько таить благодарность
И на чуткий призыв отозваться не сметь,
В приближении видеть коварность
И где правда, где ложь угадать не суметь.
Горько на милое слово
Принужденно шутить, одевая ответы в броню.
Было время, – я жаждала зова
И ждала, и звала. (Я того, кто не шел – не виню).
Горько и стыдно скрываться.
Не любя, но ценя и за ценного чувствуя боль.
На правдивый призыв не суметь отозваться, —
Тяжело мне играть эту первую женскую роль!
Впервые – ЕРО. стр. 177 (первоначально датировано В.П. Купченко: 1913–1914). CC–1 стр. 195. Печ. по НИСП. стр. 98.
Стихотворение написано на открытке с видом Феодосии.
15-11. М.А. Волошину
Феодосия, 8-го июля 1911 г.
Дорогой Макс,
Ты такой трогательный, такой хороший, такой медведюшка, что я никогда не буду ничьей приемной дочерью, кроме твоей.
В последний вечеру тебя была тоска, а я думала, что ты просто злишься, – теперь я раскаиваюсь в своей резкости. Нужно было подойти к тебе, погладить тебя по лохматой гриве и сказать: «Ма-акс! Ма-акс!» или: «Кись-кись, Кись-кись!», тогда ты сразу сделался бы хорошим, настоящим, тем, к<отор>ый на все случаи жизни знает только одно утешение – «Баю бай бай, Медведевы детки…»
Ты не должен меня забывать, я тебя т<а>к хорошо понимаю, особенно в случае с Верочкой [216]. Но и в других тоже! Это лето было лучшее из всех моих взрослых лет, и им я обязана тебе.
Прими мою благодарность, мое раскаянье и мою ничем не… заменимую нежность.
МЦ
<Рукой С. Эфрона:>
Ма-акс!
Привет и поцелуй от твоего дорогого Сережи.
P.S. Ха-ароший он был!!! Будь здоров. Твой до гроба
Сергей Эфрон
Потапенка [217] тебя целует.
Впервые – СС-6. стр. 48–49. Печ. по НИСП. стр. 99.
Написано на следующий день после отъезда М. Цветаевой и С. Эфрона из Коктебеля.
16-11. Е.О. Волошиной
Феодосия, 8-го июля 1911 г.
Дорогая Пра [218],
Хотя Вы не любите объяснения в любви, я все-таки объяснюсь. Уезжая из Коктебеля, мне т<а>к хотелось сказать Вам что-н<и>б<удь> хорошее, но ничего не вышло.
Если бы у меня было какое-н<и>б<удь> большое горе, я непременно пришла бы к Вам.
Ваша шкатулочка будет со мной в вагоне и до моей смерти не сойдет у меня с письменного стола.
Всего лучшего, крепко жму Вашу руку.
Марина Цветаева
P.S. Исполните одну мою просьбу: вспоминайте меня, когда будете доить дельфиниху [219].
И меня тоже!
Сергей Эфрон
Впервые – СС-6. стр. 80–81. Печ. по НИСП. стр. 99–100.
17-11. Е.Я. и В.Я. Эфрон
9/VII <19>11 г.
Вера и Лиля!
Сейчас мы в Мелитополе. Взяли кипятку и будем есть всё то, что вы нам приготовили. Привет.
Милая Лиля и милая Вера, здесь, т.е. в вагоне пахнет а́мфорой {20}, но мы не унываем. Всего лучшего.
МЦ
Впервые – НИСП. стр. 100. Печ. по тексту первой публикации.
Написано на видовой открытке: «Мелитополь. Александровская ул. и гостиница Кониди». Первые три строки – рукой С.Я. Эфрона, последние две – М.И. Цветаевой.
18-11. Е.Я. и В.Я. Эфрон
<9 июля 1911 г.>
Милая Вера и Лиля! Лозовая. Ем борщ. Почти всё, что дано на дорогу, съедено. Спасибо. Привет
Сережа
Милая Влюблезьяна [220], хочется сказать Вам что-н<и>б<удь> хорошее, но сейчас отходит поезд. До другого раза!
Марина
Впервые ― НИСП. стр. 100. Печ. по тексту первой публикации. Написано на видовой открытке: «Ст. Лозовая. № 1». Датировано по почтовому штемпелю.
19-11. Е.Я. и В.Я. Эфрон
10 июля 1911 г. Тула
Еще три-четыре часа и мы в Москве, ехали прекрасно.
Весь провиант уничтожен. Марина чувствует себя хорошо, я тоже. Спали часов 25. Пока до Москвы, прощайте.
Привет всем, особый Пра.
Милые Лиля и Вера! Сережа пока ведет себя хорошо – много спит и ест. Всего лучшего, скоро будем в Москве.
МЦ
Впервые – НИСП. С. 101. Печ. по тексту первой публикации.
Написано на открытке из серии в пользу общины Св. Евгении: «В. Зарубин. Маки». После названия картины «Маки» – рукой Цветаевой сделана приписка: «или „Макаки“ – каждый из этих маков был в прежней жизни тем, что Лиля в настоящей» (НИСП. стр. 455).
20-11. Е.Я. и В.Я. Эфрон
Самара, 15 июля 1911 г. [221]
Дорогая Лиленька,
Вот мы и в Самаре. Уезжая из Москвы, я забыла длинное письма к Вам. Если Андрей [222] перешлет, Вы его получите. Сережа здоров и ужасно хорош. Привет всем. Целую Вас и Веру.
МЦ
Милая Лилюк и Вера! Как у вас сейчас в Кокте<беле>. Я страшно счастлив. Целую.
Впервые – НИСП. стр. 102. Печ. по тексту первой публикации. Написано на открытке с цветным изображением «Дикой кошки». Последняя фраза – рукой С.Я. Эфрона.
21-11. М.А. Волошину
Самара, 15-го июля 1911 г.
Милый Макс,
Эта открытка напоминает мне тебя и Theophile Gautier [223]. Желаю тебе чувствовать себя т<а>к же хорошо, к<а>к я.
МЦ
<Рукой С. Эфрона:>
Милый Макс! Мы с Мариной часто вспоминаем твой Коктебель.
Целую Сережа.
Кланяйся от нас {21} Елене Оттобальдовне. Мы ей скоро напишем.
Впервые – СС-6. стр. 49. Печ. по НИСП. стр. 102.
Письмо написано на открытке, где изображены лев и львица в пустыне.
22-11. Е.Я. Эфрон
<Июль 1911 г. Усень-Ивановский завод>
Дорогая Лиленька,
За неимением шоколада посылаю Вам картинку [224].
Сереженька здоров, пьет две бутылки кумыса в день [225], ест яйца во всех видах, много сидит, но пока еще не потолстел. У нас настоящая русская осень. Здесь много берез и сосен, небольшое озеро, мельница, речка. Утром Сережа занимается геометрией, потом мы читаем с ним франц<узскую> книгу Daudet [226] для гимназии, в 12 завтрак, после завтрака гуляем, читаем, – милая Лиля, простите скучные описания, но при виде этого петуха ничего умного не приходит в голову [227].
Давно ли уехала Ася [228] и куда? Как вел себя И.С.? [229] Мой привет Вере [230]. Когда начинается тоска по Коктебелю, роемся в узле с камешками.
Пишите, милая Кончита [231] и не забывайте милой меня.
На днях мы с С<ережей> были в Белебее [232]. Это крошечный уездный городок совершенно гоголевского типа. Каторжники таскают воду, в будке сидит часовой, а главное – во всем городе нельзя достать лимонаду.
Я сегодня видела Вас во сне. Вы были в клетчатом платке и страшно хохотали. Я перекрестила Вас и Вы исчезли. Интересно? Простите за все эти глупости!
<На обороте рукой С.Я. Эфрона:>
По получении этого письма поезжай к Юнге [233], бери у него микроскоп и принимайся читать сие письмо.
Сережа
Впервые – Поэт и время. стр. 74–75. Печ. по НИСП. стр. 103.
23-11. Е.Я. Эфрон
Милая Лилька!
Страшно спешу черкнуть тебе два слова.
Сегодня отходит почта. Боюсь ее пропустить.
Бегу, бегу!
Положим, что не бежит, а идет, ну, дальше: дальше… {22}
Что дальше?
Целую тебя и Верку и Макса, конечно!
Сережа
«Ну?!» говорит Марина и я принужден кончить письмо с лишней ложью на совести, – я сидела в другой комнате и совсем не говорила «ну».
МЦ
Адр<ес>: Усень-Ивановский завод, Уфимской губ<ернии>, Белебеевского уезда, Волостное правление, мне.
25-го июля 1911 г.
<Далее следует рисунок МЦ, изображающий кисть руки с длинными и тонкими пальцами. >
P.S. Сережа находит здесь свою руку похожей на когти Вурдалака.
Впервые – НИСП. стр. 103–105. Печ. по тексту первой публикации.
24-11. М.А. Волошину
Усень-Ивановский завод
26-го июля 1911 г.
Дорогой Макс,
Если бы ты знал, к<а>к я хорошо к тебе отношусь!
Ты такой удивительно-милый, ласковый, осторожный, внимательный. Я так любовалась тобой на вечере в Старом Крыму [234], ― твоим участием к Олимпиаде Никитичне [235] – твоей вечной готовностью помогать людям.
Не принимай всё это за комплименты, – я вовсе не считаю тебя какой-н<и>б<удь> ходячей добродетелью из общества взаимопомощи, – ты просто Макс, чудный, сказочный Медведюшка. Я тебе страшно благодарна за Коктебель, – pays de rе́demption {23}, к<а>к называет его Аделаида Казимировна [236], и вообще за всё, что ты мне дал. Чем я тебе отплачу? Знай одно, Максинька: если тебе когда-н<и>б<удь> понадобится соучастник в какой-н<и>б<удь> мистификации [237], позови меня… Если она мне понравится, я соглашусь. Надеюсь, что другого конца ты не ожидал?
Я опять принялась за Jean Paul'а [238] ― у него чудные изречения, напр<и-мер>: Т<а>к же нелепо судить мужчину по его знакомым, к<а>к женщину по ее мужу.
