Текст книги "Марина Цветаева. Письма 1905-1923"

Автор книги: Марина Цветаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Не позволяйте Груше водить Алю без шляпы. Пожалуйста!

Целую. Пишите.

МЭ

Андрюша – совсем большой и очень милый. Совсем другой, чем Аля.

Впервые – НИСП. стр. 156. Печ. по тексту первой публикации.

11-13. Е.Я. Эфрон

Москва, 22 августа 1913 г., четверг

Милая Лиля,

Кто-то поет в граммофоне: «Ты придешь, моя заря, – последняя заря…» ^[371]

Женщина или небо в последний раз? Вчера был унылый день. Я с утра бродила по комнатам, рылась в старых дневниках и письмах, сопровождаемая маленьким собачьим скелетом. Потом лежала в спальне на кушетке с тем же черно-желтым скелетом. А вечером! Что было вечером! Я пошла к Л<идии> А<лександровне> ^[372]. Она встретила меня очень мило (за день до этого она была у меня с Шурой ^[373]), но скоро ее вызвали, и я осталась одна с Володей ^[374] (за столом).

После 3-ех или более минутного молчания он начал изрекать такие фразы: «Все люди – пошляки. Они показывают свои козыри, а когда с ними знакомишься ближе, то видишь одну пошлость, самую низкую»… «Вы думаете, что Вы живете праздником? Вы очень ошибаетесь! Вы живете самыми пошлыми буднями. У каждого мастерового есть свой праздник, один в неделю, а у Вас нет»… «Да, все люди – пошлые. Я не знаю ни одного человека без пошлой подкладки. И эта подкладка – главное. И Вы ее увидите»…

И так далее!

Пришла Л<идия> А<лександровна> и разговор прекратился. Потом, уже в передней, пошел дальше.

– «Да, вот я Вам скажу, Мар<ина> Ив<ановна>, у Вас нет ничего человеческого. У Вас внутри пустота. Вы одна инструментальность. И все Ваши стихи – одна инструментальность».

(Так как приходил мой бывший директор гимназии, мне, чтобы не видеться с ним, пришлось зайти к Володе в комнату, где разговор продолжался).

– «Вы еще не дошли до человеческого. Я ведь прекрасно знаю Вашу жизнь.»

– «Вы знаете?»

– «Да, я. Вы можете не соглашаться, но это так. Даже если Вы мне расскажете целый ряд фактов, я останусь при своем мнении. Вы не знаете человеческой души, вообще – Вы не человек.»

– «Что же такое эта человечность?»

– «Это невозможно объяснить.»

– «Ну, жалость? Любовь?»

– «Да, пожалуй, – вообще этого нельзя объяснить. Вы вот говорите, что у Вас есть друзья. Но они дружны с Вами только из выгоды. Все люди таковы! И Вы лично для них совершенно не интересны. Вы в жизни не пережили еще ни одного глубокого чувства и м<ожет> б<ыть> никогда не переживете. Вообще, у Вас нет ничего общего с Вашими стихами.»

– «Слушайте, я не хочу продолжать этого разговора. Мы чужие. Такой разговор для меня оскорбителен, с другими я давно бы его прекратила. И вообще я бы больше не хотела с Вами разговаривать.»

– «И я вышел к Вам только по настоянию Лидии Алекс<андровны> и вообще не хотели бы Вас видеть в своем доме.»

– «То есть где?»

Он делает жест вокруг себя. Я поняла – кабинет.

– «Квартира Лидии Алекс<андровны> – это мой дом.»

– «Я прихожу не в Ваш дом, я прихожу к Л<идии> А<лександровне>.»

– «Дом Л<идии> А<лександровны> – мой дом. И я Вас попрошу никогда больше сюда не являться.»

– «А я очень жалею, что здесь нет со мной моего мужа, чтобы дать Вам по Вашей маленькой хамской физиономии.»

– «Смотрите, как бы Вы сами не получили!»

Он отворяет мне дверь.

– «Позвольте мне Вам открыть дверь.»

– «А мне позвольте последний раз сказать Вам „хам“!»

– «До свидания!»

_____

Вот!

Сереже я, конечно, ничего не пишу об этом.

Интересно, что я в течение всего разговора была на редкость мягка из-за Л<идии> А<лександровны>, всё больше молчала.

Насчет Али: она должна кушать через 3 часа: сначала кашу, а потом кормиться (за раз), – только перед сном не надо каши. Спать ей надо между семью и восемью и днем, когда захочет. С Грушей будьте построже, ничего не спускайте. Я сегодня ей написала с приказанием Вас беспрекословно слушаться. Делайте всё по своему усмотрению, посылайте Грушу с Алей на море, когда тепло, – всё, к<а>к найдете нужным. Только непременно купайте Алю по 10 мин<ут>. Часы у Петра Николаевича ^[375].

<На полях:>

Когда у Али нет кашля, ни жара, ее всегда можно купать, несмотря на расстройство желудка. Т<емпературу>, когда понадобится, надо мерять под мышкой 15 мин<ут>. Груша знает, к<а>к. Всего лучшего, привет всем.

МЭ

Не позволяйте Груше уходить с Алей, не спросив у Вас.

Спасибо за письмо.

Впервые – НИСП. стр. 157–159. Печ. по тексту первой публикации.

12-13. Е.Я. Эфрон

<Телеграмма>

Принята: 31 августа 1913 <Москва>

Вчера 30-го час три четверти дня папа скончался разрыв сердца завтра похороны целую – Марина ^[376]

Впервые – НИСП. стр. 159. Печ. по тексту первой публикации.

13-13. Е.Я. Эфрон

Москва, 3-го сент<ября> 1913 г., вторник

Милая Лиля,

Спасибо за письма и открытки. Могу Вас (и себя) обрадовать: везу une bonne, très gentile. Elle a 22 ans et sert depuis 3 ans comme femme de chambre, cuisinière et bonne de 5 enfants. Et tout cela pour 8 roubles! ^{39} У нее хорошая рекомендация. Думаю, что она нам подойдет. За нее ручается Андреина ^[377] прислуга, очень хорошая, живущая у него 2 года. Очень тороплюсь кончить все дела, их уже мало. Выезжаю 6-го. По приезде в Ялту дам Вам телеграмму о выезде. Спросите, пож<алуйста>, Пра, сколько мы ей должны. Очень радуюсь Вам и Але. Где Вера? Я всё звоню, думая, что она уже в Москве.

У меня в голове тупая пустота и в сердце одно желание – скорей уезжать.

Всего лучшего. Ne dites rien а la nourrice ^{40}.

МЭ

Сейчас иду покупать Але башмачки и чулки. Ася сшила ей теплое платьице и шьет ей пальто.

Впервые – НИСП. стр. 159–160. Печ. по тексту первой публикации.

14-13. В.Я. Эфрон

Орел, 9 ч. утра 7 сент<ября> 1913 г.

Милая Вера,

Еду без паспорта – где ночевать в Севастополе? Послала телеграмму Петру Николаевичу ^[378] с тем же вопросом и просьбой ответить Севастополь вокзал телеграф до востребования. На вокзале, кажется, ночевать не позволяют, а в гостиницу не пустят. Вспомнила о паспорте в самый момент отхода поезда, но не успела сказать. Попросите Леню ^[379] сказать по телефону 198-06 в лечебницу, что паспорт дворника у него. Тогда Чичеровы ^[380] пришлют за ним.

Еду хорошо, «публики» меньше.

Всего лучшего Вам… и мне!

МЭ

P.S. Узнайте, пож<алуйста>, 198-06, отнес ли Владимир ^[381] Пете ^[382] книги и нашлась ли одна квитанция?

Впервые – НИСП. стр. 160. Печ. по тексту первой публикации.

15-13. Э.А. Фельдштейн

Курск, 7-го сент<ября> 1913 г., 1 ч<ас> дня ^[383]

Дорогая Эва Адольфовна.

Отъезжая, я вдруг вспомнила, что еду без паспорта и, следовательно, не могу ночевать в гостинице. Послала телеграмму Петру Николаевичу ^[384], – м<ожет> б<ыть>, у него есть кто-н<и>б<удь> знакомый в Севастополе. Жду его ответа на Севаст<опольском> вокзале. Если и он ничего не найдет – придется всю ночь гулять по Севастополю. Безумная жара. Всю ночь подо мной происходили бешеные столкновения человеческих душ: женские выгоняли мужские. Пока всего лучшего, спасибо за проводы. Привет всем Вашим. Еду.

МЭ

Впервые – De Visu. M. 1993. № 9. стр. 18–19 (публ. Д.А. Беляева). СС-6. стр. 116–117. Печ. по тексту НИСП. стр. 160.

16-13. М.П. Кювилье

Ялта, 14-го сент<ября> 1913 г. Воздвижение, день рождения Аси (19 лет)

Милая Майя,

Читаю Ваши стихи – сверхъестественно, великолепно! ^[385] Ваши стихи единственны, это какая-то detresse musicale! ^{41} – Нет слов – у меня нет слов – чтобы сказать Вам, как они прекрасны. В них все: пламя, тонкость, ирония, волшебство. Ваши стихи – высшая музыка.

Майя, именно про Вас можно сказать:

Et vous avez à tout jamais – dix-huit ans! ^{42}

Я сейчас лежала на своем пушистом золотистом пледе (последний подарок папы, почти перед смертью) и задыхалась от восторга, читая Вашу зеленую с золотом тетрадь.

Ваши стихи о любви – единственны, как и Ваше отношение к любви. Ах, вся Ваша жизнь будет галереей прелестных юношеских лиц с синими, серыми и зелеными глазами под светлым или темным шелком прямых иль вьющихся волос. Ах, весь Ваш путь – от острова к острову, от волшебства к волшебству! Майя, вы – Sonntags-Kind ^{43}, дитя, родившееся в воскресенье и знающее язык деревьев, птиц, зверей и волн.

Вам все открыто, Вы видите на версту под землей и на миллиарды верст над самой маленькой, последней видимой нам звездой. Вы родились волшебницей, Вы – златокудрая внучка какого-нибудь седого мага, передавшего Вам, умирая, всю мудрость свою и ложь. Мне Вы бесконечно близки и ценны, как солнечный луч на старинном портрете, как облачко, как весна.

Пишите больше и присылайте мне свои стихи, потом Вы мне их перепишете.

Ваши стихи для меня счастье.

Майя, у меня план: когда уедет Лиля ^[386], приезжайте ко мне недели на две, или на месяц, – на сколько времени Вас отпустит мама. Мы будем жить в одной комнате. Вам нужно только деньги на билеты и еду, квартира у меня уже есть ^[387].

Впервые – Саакянц А. стр. 51–52. СС-6. стр. 117–118. Печ. по тексту СС-6.

17-13. В.Я. Эфрон

Ялта, санатория Александра III

день Ваших именин 1913 г.

<17 сентября>

Милая Вера

«Я не съела ни листа,

К<а>к могла я быть сыта?»

Эта Сидоровая ^[388] поздравляет Вас с именинами. Пишу у Лёвы во время ужина. Сегодня Лёва был у д<окто>ра, к<отор>ый советует ему делать операцию аппендицита и ехать в Москву, – ему совершенно не нужна санатория. Это слова главного врача санатории. Соколу он не сказал ничего определенного, предлагает ему лечиться туберкулином, на что С<окол>, конечно, не соглашается. Оба и Лев и Пудель ^[389] – очаровательны и ведут себя великолепно. Лиля принимает углекислые ванны и целыми днями спит. Аля невероятно похудела и побледнела, но здорова, хотя очень капризна. Через 10 дней будут готовы ее карточки с Грушей, к<отор>ую – Вы еще не знаете? – мгновенно выпроводили из Ялты через день после моего приезда. Причина – паспорт. Новая няня несколько тупа, но очень старательна. Лиля безрезультатно воспитывает ее и Алю. Аля говорит: куда, туда, кукла, «ко» (кот), мама, папа, тетя, няня, гулять. У нее невыносимый характер. Хозяйка дома в ужасе и чуть-чуть не попросила нас съехать. В Севастополе я ночевала в купальне, – было чудно: холод, шум моря, луна и солнце: утром стало хуже – полосатые дамы.

Всего лучшего!

Наш адр<ес>: Общинный пер<еулок> дом Кирьякова.

МЭ

Впервые – НИСП. стр. 161. Печ. по тексту первой публикации.

18-13. М.С. Фельдштейну

Ялта, 20-го сентября 1913 <г.>, суббота ^[390]

Дорогой друг,

Мне пришла идея – очаровательная и непреодолимая – написать Вам по-французски. Мы вступили в новую эпоху наших отношений – спокойную и прелестную, когда две души расстаются без печали и встречаются с удовольствием.

Надо было начать вот с чего! У меня к Вам есть одно предложение, которое Вы вольны отклонить, и которым я же первая, может быть, не воспользуюсь, – предложение безо всякого обязательства. Поскольку Вы любитель человеческих душ и поскольку моя душа, как мне кажется, прямо-таки создана для таких любителей, – я предлагаю Вам стать моим исповедником, – очаровательным и очарованным исповедником, но таким же верным, как если бы ему были доверены государственные тайны.

Начнем с того, что прекрасные глаза, недуг и недружелюбие Петра Эфрона два дня не давали мне покоя и продолжают быть моей мечтой еще и теперь – раз в неделю, в течение пяти минут перед тем, как заснуть.

Его худое лицо – совсем не красивое, его истомленные глаза – прекрасные (он как бы не имеет сил открыть их полностью) могли бы стать моей истинной болью, если бы моя душа так гибко не уклонялась бы от всякого страдания, сама же летя в его распростертые объятия.

Что еще сказать Вам?

Знаете ли Вы историю другого молодого человека, проснувшегося в одно прекрасное утро увенчанным лаврами и лучами? Этим молодым человеком был Байрон, и его история, говорят, будет и моей ^[391]. Я этому верила и я в это больше не верю.

– Не та ли это мудрость, которая приходит с годами? Я только знаю, что ничего не сделаю ни для своей славы, ни для своего счастья. Это должно явиться само, как солнце.

– Примите, сударь, уверение в моем глубоком доверии, которое Вы, возможно, не оправдаете?

Марина Эфрон

Впервые – De Visu. M. 1993. № 9. стр. 18–19 (публ. Д.А. Беляева). СС-6. стр. 111–112. Печ. по тексту НИСП. стр. 162–163.

Письмо написано по-французски (перевод Е.Б. Коркиной).

19-13. В.Я. Эфрон

Ялта, 25-го сент<ября> 1913 г., среда

Милая Вера,

Сережа с Соколом остаются здесь еще на один месяц – до 1-го ноября. Мы решили взять комнаты Макса и Пра, предупредите квартирантов за 2 недели до нашего приезда ^[392].

Звериные здоровья – ничего, слегка прибавляют. Завтра она будут у нас праздновать наши дни рождения ^[393]. Сейчас в Ялте цирк Дурова, Лиля каждое утро решает пойти и каждый вечер перерешает. Сегодня она с ужасом рассказывала мне, что в программе помечен поезд из 70-ти крыс.

Аля здорова, но очень капризна. На днях пришлю Вам ее карточку. Она, кроме прежних слов, говорит еще «Лиля», – это не без упорного Лилиного воспитания.

Пока всего лучшего, сейчас будем с Лёвой проявлять.

Напишите мне, пож<алуйста>, адрес Майи ^[394], не забудьте!

Я ей пишу бесконечное письмо.

Привет всем знакомым и поцелуй Вам.

МЭ

Впервые – НИСП. стр. 163. Печ. по тексту первой публикации.

20-13. В.Я. Эфрон

Ялта, 8-го октября 1913 г., вторник

Милая Вера,

Когда я не знаю дня недели, я ставлю наугад, – иногда выходит верно. От Вас 100 лет – ни строчки. Мы с Лилей ведем идиллическую жизнь, нарушаемую только ее изучением непонятных ей научных предметов и терминов. Ее робкая надежда все-таки сдать экзамены – умилительна. Сокол скучает, молчит, вяло волочит ноги и… прибавляет. Лёва в восторге от моря, тумана, близости или дальности гор, облаков и солнца и за последнюю неделю немного сбавил. Но в общем он чувствует себя лучше, чем до санатории. Он в упоении от «Войны и Мира». Я сейчас читаю Balzac'a «Cousine Bette» ^[395] – историю злостной старой девы, к<о-тор>ую Лиля находит похожей на себя. – Всё еще зелено, солнце еще греет. Мы много снимаем стереоскопом.

Аля говорит несколько новых полуслов и определенно называет всех по именам. Она стала дольше спать и меньше капризничать. Хорошеет с каждым днем. Получили ли Вы ее карточку? Лиля привезет еще лучшую.

Пока до свидания, до 1-го – 3-го ноября наш адр<ес> – прежний. Привет Майе и Фельдштейнам, если их увидите. Я им тоже послала Алину карточку.

МЭ

Впервые – НИСП. стр. 164. Печ. по тексту первой публикации.

21-13. В.Я. Эфрон

Ялта, 14-го октября 1913 г., понед<ельник>

Милая Вера,

Спасибо за письмо. Послезавтра я с Алей и няней еду в Феодосию устраиваться. Сегодня к нам приходят Лёвы ^[396], второй раз за всё время. Лиля волнуется уже с 4-ех ч<асов> утра (первое пробуждение Али), стараясь изобразить на тарелке нечто вроде сбитых сливок. У нее 2 пары великолепных соколиных башмаков: одни – ярко (даже слишком) рыжие, другие – ослепительно-белые. Она «обеспечена» на 2 года и в восторге.

Лёва вчера прибавил около трех ф<унтов> (за неделю); Сокол тоже около этого. Лёва сейчас весит 4 ½ пуда, Сокол – 4 без двух ф<унтов>. Но Лёвин нормальный вес должен быть никак не менее 5 п<удов> по его росту! Все-таки он поправляется.

Насчет Феодосии мы решили к<а>к-то сразу, не сговариваясь. С<ереже> хочется спокойствия и отсутствия соблазнов для экз<аменов>, мне же сейчас совершенно безразлично, где жить. К тому же в Феодосии будет Ася ^[397]. Не видали ли Вы ее? Я уже около трех недель не имею от нее ни строчки. Пишите мне уже в Феодосию на Петра Николаевича ^[398].

Напишите мне, пож<алуйста>, адр<ес> Аделаиды Казимировны ^[399] и передайте ей это письмо возможно скорей, в нем Алина карточка.

Аля очень быстро развивается. Говорит: «ко», мама, Лиля, няня, «па» (упала), «ка» (каша, – причем указывает рукой на кастрюльку), куда, «кука» (кукла); понимает «нельзя», «иди», «вставай», узнает в книге кота и тигра, к<оторо>го тоже называет «ко». Ходит она быстро и гораздо уверенней, чем месяц назад. Волосы и брови темнеют. Да, Вы правы! Лиля и не думает учить ее «тетя Вера», – ничего подобного.

Привет Фельдштейнам и Майе. Пра собирается в Москву 15-го ноября. Маргарита Васильевна ^[400] всё еще в Коктебеле, я ее наверное застану.

Всего лучшего.

МЭ

Впервые – НИСП. стр. 164–165. Печ. по тексту первой публикации.

22-13. Е.Я. Эфрон

Феодосия, 19-го октября 1913 г., пятница ^[401]

Милая Лилися,

Сегодня я ночевала одна с Алей, – идеальная няня ушла домой. Аля была мила и спала до семи, я до десяти (!!!) Сегодня чудный летний синий день: на столе играют солнечные пятна, в окне качается красно-желтый виноград. Сейчас Аля спит и всхлипывает во сне, она т<а>к и рвется ко мне с рук идеальной няни. Умилитесь надо мной: я несколько раз заставляла ее говорить «Лиля». В 2 ч. пойдем с П<етром> Николаевичем ^[402] искать квартиру ^[403].

К<а>к Вы доехали? К<а>к вели себя Ваши соседи по палубе – восточные люди? К<а>к Вы встретились с Лёвами? ^[404]

Пока до свидания, всего лучшего. Не забудьте ответить Н<юте> ^[405] на письма. Целую.

МЭ

Всё это написано тушью дяди в феске ^[406]. Пишите на П<етра> Николаевичах

Впервые – по копии из архива A.A. Саакянц. СС-6. стр. 85–86. Печ. по тексту НИСП. стр. 165–166.

23–13. М.С. Фельдштейну

Феодосия, 11-го декабря 1913 г., четверг

Милый Михаил Соломонович, Сереже лучше, – вчера ему дали пить ^[407]. Около трех суток он ничего не пил и говорил только о воде. Ужасно было сидеть с ним рядом и слушать, а потом идти домой и пить чай. Подробности операции пишу Лиле.

Вы меня очень тронули телеграммой. Приходится вспомнить слова Goethe: «Wie ist doch die Welt so klein! Und wie muss man die Menschen lieben, die wenigen Menschen, die einen Lieb haben» ^{44}.

Впрочем, Goethe сказал много, но мне больше нравится по-своему.

Вот мои последние стихи:

Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверстую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,

Сияло и рвалось.

И зелень глаз моих, и нежный голос,

И золото волос.

И будет жизнь с ее насущным хлебом,

С забывчивостью дня,

И будет все, к<а>к будто бы под небом

И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине

И так недолго злой,

Любившей час, когда дрова в камине

Становятся золой.

Виолончель и кавалькады в чаще,

И колокол в селе…

Меня, такой живой и настоящей

На ласковой земле!

К вам всем (что мне, ни в чем не знавшей меры,

Чужие и свои?!)

Я обращаюсь с требованьем веры

И с просьбой о любви.

И день и ночь, и письменно и устно, —

За правду «да» и «нет»,

За то, что мне так часто слишком грустно

И только двадцать лет.

За то, что мне – прямая неизбежность

Прощение обид,

За всю мою безудержную нежность

И слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий,

За правду, за игру…

Послушайте! Еще меня любите

За то, что я умру.

Всего лучшего. Буду рада Вашему письму и тогда напишу еще. Привет Эве Адольфовне.

МЭ

Впервые – De Visu. M. 1993. № 9. стр. 19–20 (публ. Д.А. Беляева). СС-6. стр. 112–113. Печ. по тексту НИСП. стр. 166–167.

24-13. В.Я. Эфрон

Феодосия, 14-го дек<абря> 1913 г., суббота

Милая Вера,

Спасибо за письмо. Третьего дня только я отправила Вам и Лиле открытку с новостями об Але. К ним могу прибавить пока только одну: она начала «читать» все окружающие предметы: гребенку, стул и т.д. На карточках она гораздо хуже, чем в натуре: пропадает цвет глаз, нежность кожи. К тому <же> ее лицо очень подвижное, и многие выражения являются случайными.

Сереже много лучше. Ему дают кашу, и сегодня – котлеты. Он оброс и похож на оранга.

В письме к Пра Вы найдете описание моей текущей жизни. Стихов пишу мало, но написанными довольна. Есть длинные стихи Але, начинающиеся т<а>к:

«Аля! Маленькая тень

На огромном горизонте»… ^[408]

Если Вам интересно, – пришлю.

Последние дни вижусь с Максом. Он очарователен, к<а>к в лучшие дни и я вполне забыла летние недоразумения.

О книгах в магазинах ничего не знаю. Прошлой весной мы их давали на комиссию, – проданы, или нет – я не знаю. У Кожебаткина ^[409] жульническим образ<ом> кроме 180–200 (м<ожет> б<ыть> больше) руб<лей> за продажу наших книг осталось еще больше 50 (м<оже>т б<ыть> 100!) экз<емпляров> «Волшебного фонаря» без расписки. А м<ожет> б<ыть> и 200, сейчас не знаю.

У меня есть здесь около 10-ти – 15-ти экз<емпляров> «В<олшебного> ф<онаря>», но к<а>к их переслать? М<ожет> б<ыть> через Редлихов ^[410], если они поедут в Москву.

Стихи Мчеделову ^[411] перепишу с удовольствием какие хочет, – его любимые. Передайте мой привет Асе Жуковской ^[412]. Видитесь ли с Майей и Адел<аидой> Казимировной? ^[413] Напишите мне большое письмо о себе!

МЭ

Крепко целую Вас и Лилю. Асин Андрюша прекрасно ходит, Аля еще неуверенно, – она гораздо крупнее. У нее 13 зубов.

Впервые – НИСП. стр. 167–168. Печ. по тексту первой публикации.

25-13. М.С. Фельдштейну

Феодосия, 23-го декабря 1913 г., понедельник

Дорогой Михаил Соломонович,

Пишу Вам в каком-то тревожном состоянии. Сейчас я у Аси одна во всем доме ^[414], если не считать спящего Андрюши.

– В такие минуты особенно хочется писать письма.

Сейчас вся Феодосия в луне. Я бежала вниз со своей горы и смотрела на свою длинную, черную-черную тень, галопировавшую передо мною. Рядом бежала собака Волчек – вроде Волка. (Не примите за намек!) – Ах, я только сейчас заметила, что написала с большой буквы! Вот, что значит навязчивая боязнь не т<а>к быть понятой! – (Это, кажется, сказала Сидоровая ^[415], – вся прелесть в «я»!)

Сколько скобок! Восклицательных знаков! Тирэ!

Завтра будет готово мое новое платье – страшно праздничное: ослепительно-синий атлас с ослепительно-красными маленькими розами. Не ужасайтесь! Оно совсем старинное и волшебное. Господи, к чему эти унылые английские кофточки, когда т<а>к мало жить! Я сейчас под очарованием костюмов. Прекрасно – прекрасно одеваться вообще, а особенно – где-н<и>б<удь> на необитаемом острове, – только для себя!

В Феодосии – ослепительные сверкающие дни. Сегодня был дикий ветер, сегодня я видала женщину, родившуюся в 1808 г., сегодня лунная ночь, а завтра будет готово мое новое платье!

– Видели ли Вы Сережу и к<а>к нашли его? ^[416] Если можете, постарайтесь оставить его в Москве до 28-го. Я боюсь, что он тотчас же захочет в Феодосию и не успеет отдохнуть от дороги.

Пишите, где и к<а>к провели Сочельник и Новый Год. Пришлите мне какую-н<и>б<удь> хорошую карточку Тани ^[417].

Это пока все мои просьбы. М<ожет> б<ыть>, когда-н<и>б<удь> будет одна – большая.

Всего лучшего Вам обоим. Вам троим.

МЭ

Впервые – De Visu. M. 1993. № 9. стр. 20–21 (публ. Д.А. Беляева). СС-6. стр. 111–112. Печ. по тексту НИСП. стр. 168–169.

26-13. М.А. Волошину

Феодосия, 27-го декабря 1913 г.

Милый Макс,

Спасибо за письмо и книжечку Эренбурга ^[418]. О Сережиной болезни: присутствие туберкулеза на вырезанном отростке дало нам повод предположить его вообще в кишечнике. – Вот все данные, – 20-го С<ережа> уехал в Москву. Сегодня получила от него письмо: Лиля в Петербурге, все остальные в Москве, кроме Аси Жуковской ^[419]. Завтра, или после-завтра С<ережа> приезжает, 30-го мы с Асей говорим стихи на каком-то вечере «pour les noyes» ^{45} [420] (к<а>к я объяснила Blennard'y ^[421]). А 31-го думаем приехать к тебе встречать Новый год, если только С<ережа> не слишком устанет с дороги ^[422].

П<етр> Н<иколаевич> ^[423] уехал куда-то на три дня. Макс, напиши мне, пожалуйста, адр<ес> Эренбурга, – надо поблагодарить его за книгу.

Всего лучшего, – не уезжаешь ли ты куда-н<и>б<удь> на Новый год?

МЭ.

Впервые – СС-6. стр. 59. Печ. по НИСП. стр. 169–170.

1914

1-14. Е.Я. и В.Я. Эфрон

Феодосия, 9-го февраля 1914 г., понедельник

Милая Лиля и Вера,

У нас весна, – вчера ходили без пальто. Чудный теплый ветер, ослепительное море, ослепительные стены домов.

С<ережа> недавно начал заниматься с гимназическим французом ^[424], к<отор>ый живет за городом. Целый ряд довольно безобразных и громадных вилл почти на самом берегу, отделенном от улицы узкой полоской железной дороги. Мы с Асей почти каждый раз ходим провожать С<ережу> и каждый раз не знаем, что делать с этой непередаваемой красотой вечернего моря и вечернего неба над ним.

Ася с апреля думает ехать в Коктебель, нам с С<ережей> придется из-за экзаменов оставаться здесь до первых чисел июля. Где вы обе, вернее каждая из вас, думаете быть летом? Лиля, Вы ненавидите планы и от таких вопросов делаете зловредное лицо, – поэтому я и спрашиваю.

Посылаю две карточки Али, – одну вам обеим, другую Пра. Это было месяц назад, с тех пор Аля выросла на сантиметр, а волосы – на два.

В среду будет готова ее новая шубка, вернее осеннее пальто из кудрявого желто-розового плюша с капором и муфтой. Я отчасти живу этой перспективой, – о, misère! ^{46}

За этот месяц Аля окончательно научилась ходить – почти не падает и почти бегает. Сейчас она простужена и не выходит. Недавно к ней поступила новая няня – 19-ти лет. высокая, худая, очень тихая и ласковая, кроме того, – «наклонная к штунде», к<а>к выразилась дама, дававшая о ней рекомендацию.

Уж не знаю, считать ли это плюсом, или минусом.

Аннету (Лиля, плачьте!) я рассчитала из-за ее постоянного отсутствия в детской и хождения в гости на 12 часов и больше, – последний раз на 16!

У Аси няни меняются с подавляющей быстротой: московская няня уехала из-за «наклонности к эпилепсии», другую муж-солдат снял с места под предлогом смерти матери, третью в настоящее время сбивает мать.

У Андрюши с кормилицами было 10 нянь (за 1 ½ г.) у Али за 1 г. 5 мес. – 9!

И сколько еще будет!

Лиля, Аля от внутренней подлости разучилась произносить Ваше имя, что с Вашей точки зрения делает ее глупее, чем 4 месяца назад. Вместо прежнего ясного и отчетливого: «Лиля» она говорит «Лля» или к<а>к-то еще хуже. Виновата в этом не я, – я часто напоминаю ей о Вас.

Лиля, громадное спасибо за чудную материю на переплет, – лучшую из всех моих. Свисток Андрюша принял восторженно.

– Дядя и тетя адски поглупели, – оба ^[425].

Он лепечет что-то непонятное, странно поблескивая своими стеклянными глазами. Сюжет его последней картины: ряд кипарисов на темно-синем небе, под кипарисами каменный старик, держащий в руках череп и две кости ^{47}. Рядом со стариком голова девушки, величиной с четырех таких стариков (одна голова!). Белокурые волосы, синие глаза и ярко-розовые щеки. На голове густой креп, а в руке вместо костей – букет из необычайно пронзительных цветов. Всё это называется: «Продавщица цветов на кладбище». А<лиса> Ф<едоровна> тоже глупа, несмотря на всю свою симпатичность. Напр<имер> она готова часами плакать из-за того, что дядя не съел – вернее не доел – огромной миски с разбухшим в теплой воде крыжовником.

Лиля, сочувствуйте!

Кроме того она невероятно-суетлива и вся дрожит… несмотря на всю свою симпатичность.

О П<етре> Н<иколаевиче> ^[426] уже не говорю: он окончательно пропах чесноком и записался.

Когда входишь с весенней улицы в его квартиру, сразу качаешься от этого оглушительного запаха чесноку и вечно-закрытых окон. Приходится вспоминать изречение какого-то француза: «Pourquoi l'air est-il bon à la campagne? – Parce que les paysans n'ouvrent pas les fenêtres» ^{48}.

– Но сама Феодосия очаровательна, и я никогда не пожалею, что осталась здесь на зиму.

Всего лучшего. Поцелуйте за меня Пра и передайте ей Алину карточку.

Какие новости в Москве? Кто у Вас бывает? Всё хочу знать.

До свидания.

МЭ

Впервые – НИСП. стр. 170. Печ. по тексту первой публикации.

2-14. Е.Я. и В.Я. Эфрон

Феодосия, 28-го февраля 1914 г., пятница

Милая Лиля и Вера,

Вчера получила окружное свидетельство ^[427], м<ожет> б<ыть> оно зачтется Сереже, если кто-н<и>будь похлопочет. Но влиятельных лиц здесь очень мало и хлопочут они неохотно, – противно обращаться, тем более, что это всё незнакомые.

С<ережа> занимается с 7-ми часов утра до 12-ти ночи, – что-то невероятное. Очень худ и слаб, выглядит отвратительно. Шансы выдержать очень гадательны: директор ^[428], знавший папу и очень мило отнесшийся к С<ереже>, и инспектор – по всем отзывам грубый и властный – в контрах. Кроме того учителя, выбранные С<ережей>, никакого отношения к гимназии не имеют. Всё это не предвещает ничего хорошего, и во всем этом виноват П<етр> Н<иколаевич> ^[429], наобещавший Бог весть каких связей и удач. – Enfin! ^{49} —

У нас весенние бури. Ветер сшибает с ног и чуть ли не срывает крышу. Последние дни мы по утрам гуляем с Максом – Ася и я. Макс очень мил, приветлив и весел, без конца рассказывает разные истории, держа нас по 1 ½ часа у входных дверей. – «А вот я еще вспомнил»…

Але скоро 1 ½ года. Посылаю Пра ее карточку. Она говорит около 70-ти слов, почти верно и понимает почти все повелительные наклонения. Недавно водила ее к д<окто<ру. Сердце и легкие отличные, но есть малокровие. Д<окто>р прописал железо. Пока до свидания! Всего лучшего, пишите.

МЭ

Впервые – Саакянц А. стр. 58. СС-6. стр. 104–105. Печ. по НИСП. стр. 172.

3-14. В.В. Розанову

Феодосия, 7-го марта 1914 г., пятница

Милый, милый Василий Васильевич,

Сейчас во всем моем существе какое-то ликование, я сделалась доброй, всем говорю приятное, хочется не ходить, а бегать, не бегать, а лететь, – все из-за Вашего письма к Асе – чудного, настоящего – «как надо!».

Сейчас мы с Асей шли по главной улице Феодосии – Итальянской – и возмущались, почему Вы не с нами. Было бы так просто и так чудно идти втроем и говорить, говорить без конца.

Слушайте, как странно: это мои первые, самые первые слова Вам, Вы еще ничего не знаете обо мне, но верьте всему! Клянусь, что каждое мое слово – правда, самая точная.

Я ничего не читала из Ваших книг, кроме «Уединенного», но смело скажу, что Вы – гениальны. Вы все понимаете и все поймете, и так радостно Вам это говорить, идти к Вам навстречу, быть щедрой, ничего не объяснять, не скрывать, не бояться.

Ах, как я Вас люблю и как дрожу от восторга, думая о нашей первой встрече в жизни – может быть неловкой, может быть нелепой, но настоящей. Какое счастье, что Вы не родились 20-тью годами раньше, а я – не 20-тью позже!

Послушайте, Вы сказали о Марии Башкирцевой то, чего не сказал никто ^[430]. А Марию Башкирцеву я люблю безумно, с безумной болью. Я целые два года жила тоской о ней. Она для меня так же жива, как я сама.

О чем Вам писать. Хочется все сказать сразу. Ведь мы не виделись 21 год – мой возраст. А я помню себя с двух!

Посылаю Вам книжку моих любимых стихов из двух моих первых книг: «Вечернего альбома» (1910 г., 18 лет) и «Волшебного фонаря» (1911 г.) ^[431]. Не знаю, любите ли Вы стихи? Если нет – читайте только содержание.

С 1911 г. я ничего не печатала нового. Осенью думаю издать книгу стихов о Марии Башкирцевой и другую, со стихами двух последних лет ^[432].

Да, о себе: я замужем, у меня дочка 1 ½ года – Ариадна (Аля), моему мужу 20 лет. Он необычайно и благородно красив, он прекрасен внешне и внутренно. Прадед его с отцовской стороны был раввином, дед с материнской – великолепным гвардейцем Николая I ^[433].