Текст книги "Отражение звезды"
Автор книги: Марина Преображенская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
– Я не могу, – Севка положил руку на лоб Леночки. – Давай «Скорую»? Я мигом!
– Не смей! Меня упрячут в психушку или еще куда-нибудь. Я прошу тебя, умоляю…
Севка нашел длинное вафельное полотенце. Перетянул Леночкины руки, ему показалось туго – он отпустил узлы.
– Туже! – закричала она, и лицо ее исказила гримаса боли. – Туже! И ноги, пожалуйста!
Он развел ее ноги в стороны и каждую тоже обмотал вокруг щиколоток полотенцем. Только Севка успел привязать ее ноги к деревянным подлокотникам дивана, как Леночка стала извиваться всем телом, словно попала под электрический разряд, корчиться, биться в истерике. На лицо ее было страшно смотреть. Мокрое от пота, в бело-лиловых пятнах, оно представляло собой нечто ужасное Таких глаз, распахнутых и чуть выкатившихся из орбит, в которых застыла мука, Севка еще никогда в своей жизни не видел.
«Это страшный сон, – думал он. – Это нужно прекратить! Немедленно прекратить! Она погибнет, как Раечка, о которой Лена только что рассказывала». Севка смотрел на Лену, слезы катились по его лицу, все перепуталось в его голове. Казалось, этому никогда не будет конца. Он сжал кулаки, упал в кресло, отвернулся, чтобы не видеть, как она страдает. Потом вскочил, принес влажное полотенце и положил Леночке на лоб.
Ее лицо немного разгладилось, она тяжело вздохнула, на несколько мгновений задержала дыхание и вместе с воздухом исторгла из груди стон облегчения.
Севка провел по ее лицу ладонью. Кажется, отпустило. Он уткнулся обессиленной от напряжения головой в ее мокрое плечо и хрипло торопливо прошептал:
– Я не переживу еще одного приступа. Что же это такое, а?
Леночка улыбнулась. Улыбка ее показалась Севке еще страшнее, чем недавние судороги, – она была измучена, обессилена еще не отпустившей ее до конца болью. Севка поразился мужеству Леночки. Он еще раз посмотрел в ее усталые, уставившиеся в потолок глаза, и понял: отступать ему некуда.
Еще ни к одному человеку в своей жизни Севка не испытывал такого колдовского, безумного, беспредельного чувства.
Приступы повторялись еще раза два. Леночка стонала, но стало заметно, что уже не такая жестокая боль скручивает ее и вынуждает дергаться каждый пальчик. Потом боль и вовсе ослабла. Леночка все еще прерывисто дышала, то и дело тишину комнаты нарушал едва слышный протяжный стон, лоб покрывала испарина, но она смежила веки, перестала беззвучно шевелить губами и ближе к утру, в сероватом отсвете наступающих предрассветных сумерек, когда день постепенно входит в свои права, наконец-то уснула.
Севка раздвинул кресло, нашел покрывальце, натянул его до самого подбородка и, вслушиваясь в неровное дыхание Леночки, тоже провалился в сон.
– Пожалуйста, пригласите к телефону Каратаева, – услышал он слабый голос Леночки и открыл глаза. – Не хотелось тебя тревожить, – сказала она Севке. – Да-да, Каратаева. Как нет? Он что, не работает уже у вас? А… где? Главным редактором? Спасибо. – Леночка протянула руку в сторону Севки, давая понять, что ей нужна ручка. – Спасибо, – еще раз произнесла она. – Да, я готова записать его телефон. Кто спрашивает? Да так, знакомая…
Леночка с облегчением вздохнула, повесила трубку на рычаг и посмотрела на листочек с записанным номером телефона брата Аганина. Выглядела она еще не совсем здоровой, но вчерашнего напряжения уже не было. На бледненьком, худеньком и заостренном к подбородку личике проступил слабый румянец.
Она с удовольствием выпила чаю, съела небольшой бутерброд с ветчиной и села перед выключенным телевизором, покусывая нижнюю губу. Внутри нее шла напряженная работа.
– Может, обратиться в милицию? – предложил Севка.
– Может, и в милицию, но не сейчас, – она стремительно повернулась к Севке. – Я ведь рассказывала тебе о папе Саше. У него есть брат – Каратаев. Когда-то Каратаев оказал огромную услугу Аганину, практически вытащив нас из подвала. Это очень порядочный и честный человек. Я-то ему никто. Он, наверное, уже и не помнит обо мне. А я помню, каким ненавидящим взглядом он одарил меня в день, когда Аганина отправили в морг. Конечно же, для него гибель папы Саши была страшным ударом… Он потерял единственного родного человека. Но ведь и я… тоже… понимаешь? Меня охватил ужас! И еще эта бывшая жена Аганина… Наверняка она получила квартиру своей свекрови…
– И из-за этого ты сбежала из дома? – Севка поднялся, собрал со стола тарелки и чашки. – Досадно… – он ухмыльнулся, – досадно, что ты поступила так глупо. Теперь, может быть, и поздно, ведь столько времени ты не давала знать о себе…
– Да… – Леночка махнула рукой. – Я уже не претендую ни на что. Единственное, чего бы мне хотелось, так это получить паспорт и попытаться начать новую жизнь… Я должна… отомстить этому подонку. Но как? Как?! Он скользкий, словно гад, он вывернется, он поставил все с ног на голову, и без чьей-либо поддержки я не одолею его. Вот теперь и пришло время идти на поклон к Каратаеву. Как ты думаешь, он вспомнит меня?
Леночка повертела в руках фото какого-то мужчины, сравнила его профиль с профилем Севки и сделала вывод – отец. Она поставила цветное фото на место, отодвинула для большей устойчивости ножку рамки и, придвинув к себе телефон, набрала номер, записанный на листочке. Она уже было приготовилась долго и нудно объяснять Каратаеву, кто она такая и по какому вопросу беспокоит столь занятого человека, как после первой же фразы услышала проникновенную тираду, состоящую из междометий, причитаний, выговоров, требований немедленно вернуться домой и радостных возгласов Григория Юрьевича.
– Ах, Леночка! Как же так можно, девочка?! Неужели ты не понимаешь, сколько бессонных ночей я провел, сколько инстанций обегал?! Леночка, это же невозможно! Бога ради, Леночка, ты немедленно должна приехать, где бы ты ни была!
Куски, казалось бы, разбитой вдребезги жизни Лены Григорьевой непостижимым образом стали склеиваться. Оказалось, Каратаев не только не забыл о ней, он обыскал все закоулки города. Он побывал в подвале, в котором когда-то Леночка жила с Аганиным, а потом с Раисой. Он находил повсюду ее следы и шел по ним, словно охотничий пес. Он даже знал, что Леночка искала работу на рынке. Что она была в фирме, предлагающей расклеивать объявления. Он слышал от знакомых, что Леночку видели в электричке, когда она продавала журналы, но, поскольку Леночка меняла вокзалы, направления, поезда, он не мог отловить ее и все это время сходил с ума от горя, боясь потерять ее в этой стране, идущей к разрухе.
– Леночка, я опознавал десятки трупов! Это же так страшно, и я очень, слышишь, очень рад, что ты объявилась. Мне хочется немедленно встретиться с тобой! Слышишь, девочка, немедленно!
Севка стоял рядом и отчетливо слышал голос Каратаева. Он тоже радовался, как и Лена, едва сдерживаясь, чтобы не запрыгать на месте и не завизжать от восторга. Он вовремя вспомнил девчонок с букетами. Тогда они казались ему немного смешными, похожими на маленьких щенков, глупеньких и несдержанных. Нет, он должен выглядеть взрослым, а потому он будет просто смотреть на сияющие от счастья глаза Леночки и, улыбаясь, осторожно сжимать ее запястье.
Леночка проглотила комок в горле.
– Да, конечно, – бормотала она. – Да-да, безусловно. Я сейчас же… Я мигом… Только вот… – Она оглянулась на Севку: как же она поедет в халате? – Я… перезвоню вам.
Севка удивленно поднял брови.
– О чем речь? У моей матери есть джинсы. Только они уже не новые, ты как?
– Это удобно? – Леночка прикинула на себя выстиранные и тщательно отглаженные брюки-бананы. – Я верну их сразу же, как только доеду до дома. Представляешь, оказывается, дочь Аганина не имеет права претендовать на наследство. Она была удочерена следующим мужем его… бывшей жены. Как сложно, кошмар! – Леночка уже натягивала предложенную одежду. – Севушка, я так благодарна тебе, так благодарна! Я навеки твоя должница, и будь уверен – долг свой отработаю. За мной сохранилась квартира, приходи в гости. Вот. – Она быстро подошла к столу и, оторвав от тетрадного листа половинку, написала свой адрес. – Придешь? Я хорошо готовлю, тебе обязательно понравится!
Заправив в джинсы Севкину рубашку и надев его же замшевую с широкой «молнией-трактор» куртку, она посмотрела на свои босые ноги и рассмеялась:
– Я совершенно обнаглела, но, может быть, ты одолжишь мне свои кроссовки. До вечера, а?
– Свои? – Севка тоже рассмеялся, представив, как будет Леночка выглядеть в его обуви сорок третьего размера. – Может, мамины? У тебя какая нога?
– Тридцать семь с половиной.
– Примерь, Золушка. Может быть, тебе подойдут эти хрустальные туфельки. – Он наклонился и стал надевать на Леночкину ногу мамин ботинок. Ботинок немного жал, косточки пальцев выпирали, но выбора не было.
– Пока. – Он чмокнул ее в щеку. – Больше всего мне хочется, чтобы ты была счастлива… Позвонишь?
– Конечно. Кроме того, у меня твои вещи. До вечера? Я жду тебя в гости.
3
У следователя был такой скучающий вид, будто он смотрел затянутую нудную американскую комедию. Следователь разве что не зевал.
– Присаживайтесь. – Он протянул руку Каратаеву. – Я вас слушаю. – Фамилия Каратаева, как, собственно, и сам он, была следователю, судя по всему, знакома. Он улыбнулся Григорию Юрьевичу, указал на Лену кончиком авторучки, как будто она была не живым человеком, а музейным экспонатом. – Это ваша племянница?
– Да, – Каратаев сел на пластиковый, очень неудобный стул и по-ученически положил руки на стол. Стол тоже был точно таким же, как парты у старшеклассников.
– Та самая, которая два года числилась в розыске? – Следователь цокнул языком, обнажая свои желтые от едкого табака зубы.
– Да, понимаете…
– Фамилия? Ваша-ваша. – Он посмотрел на растерявшуюся Леночку.
– Григорьева.
– Так-так, – произнес он, и Леночке вдруг вспомнился тот день, когда тетя Нана привела ее к заведующей детским домом. – Имя-отчество? Год рождения? Место рождения? Место проживания?..
– Я вам уже рассказывал, Пал Палыч… – начал Каратаев, поморщившись и разминая в пальцах сигарету, и Леночке показалось, что он сейчас расплачется. Ну точно, как тетя Нана перед заведующей.
– Да. Но это формальности. Я должен заполнить анкету. Ведь вы, как я понимаю, собираетесь все доводить до суда?
Каратаев пожал плечами.
– Вы видите иной выход?
– Пока я не вижу вообще никакого выхода. Понимаете ли… – следователь стал стучать ручкой по столу. Звук был неприятным, от него у Леночки по телу пробежала дрожь. «Нервишки лечить нужно», – подумала она и исподлобья взглянула на капитана. – Дело в том, что мы проверили ваши данные. Тот парень, которого вы называете мерзавцем, он, как бы вам сказать… не совсем… В общем, Ефим – сын известного у нас в Москве профессора. Он из очень порядочной семьи, недавно окончил МГУ. Образован, тактичен, хорошо воспитан. Да и к тому же я читал его характеристику. Совершенно никаких нареканий! Понимаете? Мы опросили соседей в доме, где живет его семья. Все хором говорят, что Ефим – просто чудесный мальчик…
– Но позвольте!..
– Погодите. Я сначала сообщу вам все, о чем мы успели узнать. Этим делом у нас занимается выпускник высшей школы милиции. Они ведь все, только что выпустившиеся, резвые, словно ищейки. Все вынюхают, выбегают, выслушают. Им можно доверять. Это уж потом жирком зарастают – и через пень-колоду… понимаете…
– Я не знаю, кто…
– Григорий Юрьевич, – снова перебил Каратаева следователь, – Ефим действительно знал вашу Леночку. Ни о какой Раисе он и слыхом не слыхивал. А Леночка, понимаете, – он брезгливо взглянул в сторону пламенеющей от стыда и переполнявшего ее гнева девушки, – подцепила как-то его на улице, притащила в какой-то подвал, выкрала… – Лена едва не подпрыгнула на месте. – Да-да! Выкрала, будем говорить прямо, бумажник, а потом стала периодически названивать к нему в дом и устраивать сцены по телефону…
– Но это ложь! Я никогда ничего ни у кого не крала! Я зарабатывала тем, что продавала журналы. Вы можете обратиться в редакцию, меня видели там каждый день. Каждое Божье утро! Ни свет ни заря!
– Позвольте закончить? – следователь снова ткнул в ее сторону авторучкой. – Разве продажа журналов и воровство – вещи взаимоисключающие? – спросил он Каратаева. – Нет, доложу я вам! Очень даже можно продавать журналы и… не только красть, но и… заниматься проституцией! Именно за этим Григорьева и завлекла Ефима в подвал. Ко всему прочему, она принимала наркотики…
– Это ложь! – Лена едва сдерживала слезы. – Это абсурд! Это он пытался посадить меня на иглу! Он насильно вкалывал мне эту гадость, он использовал меня! Господи, да неужели нет на этом свете справедливости?
– А что касается указанного вашей племянницей адреса, то наши люди там были. В квартире никого нет. Там даже нет мебели. Хозяин уже с год в Нидерландах, он тоже весьма благонадежный человек. Ни отец Ефима, ни мать и слыхом не слыхивали о товарище Сомове, хозяине, стало быть. Ефим также отрицает знакомство с ним.
Опросили соседей. Никто его по фотографии не узнал. Да и вообще рядом с квартирой, о которой сообщила Григорьева, живет старушка – Найденова Марфа Поликарповна. Она почти не выходит из дому и говорит, что никаких шумов из сорок первой не слышала. Вообще – ни-ка-ких, понимаете?
– Вы проверяли, хорошо ли слышит ваша Марфа Поликарповна? И что, кроме Найденовой, больше никто там не живет?
– Григорий Юрьевич, – следователь почесал затылок и продолжил назидательным тоном, – я знаю, у вашей, так сказать, племянницы было тяжелое детство. Правильно? – Каратаев кивнул. – Она почти все свое детство прожила в подвале, правильно? – Каратаев снова кивнул. – Не пробовали ли вы показать ее психиатру? И то, что она сбежала из детдома, и то, что она росла в весьма… необычных условиях, и то, что она, уже будучи взрослой девицей, снова вернулась в подвал… Ну скажите, чему хорошему можно научиться среди бандитов, беспризорников, воров – всей этой бомжующей гнилой братии? Кто может подтвердить, что Григорьева и, как она говорит, та вторая девица, как ее? Ну, Стоянова… – он посмотрел в исписанный листок, – да-да, Стоянова Раиса, вообще жили в пустой без мебели квартире?
А вот то, что Григорьева жила в подвале, промышляла воровством и проституцией, могут подтвердить многие свидетели. Ефим сам никогда не пользовался услугами Григорьевой, это было ниже его достоинства, но у Ефима был друг, а у друга еще друг и еще пара приятелей… Понимаете? Все они, как на подбор, в один голос…
– Сволочи! Вас купили! – Лена вскочила, ударила кулаком по столу, слезы брызнули из ее глаз, и она бросилась к двери. Уже стоя на пороге, она повернулась лицом к оторопевшим мужчинам и тихо произнесла: – Я вырою из-под земли этого вашего Фиму!
Дверь с грохотом захлопнулась. Каратаев поднялся с места, посмотрел в глаза следователю.
– Я тоже проведу независимое расследование. И не дай Бог, если все, что говорит она, – он кивнул в сторону двери, – окажется правдой.
– Следует ли это понимать как угрозу?
– Что вы, разве я такое говорил? Просто я склонен больше верить Леночке, чем…
– Чем фактам? Смотрите! – Пал Палыч выдвинул ящик стола и выложил пару снимков. – Узнаете? Нет, здесь не видно лица, вот этот? Не знаю, что там за голая задница еще. Может быть это и есть та самая пресловутая Стоянова Раиса, которую, кстати, так никто и не ищет. Но ее вы узнаете? Только ради вас, дорогой Григорий Юрьевич, только ради вас и по просьбе Ефима я не раскручиваю это дело, которое, осмелюсь думать, ни для вас, ни для семьи известного профессора не будет приятным… Вот вам телефончик доктора – попробуйте обследоваться, полечиться, и, пожалуйста, не спускайте с нее глаз. Может быть, это всего лишь затянувшийся переходный возраст. Такое бывает. И потом, все эти кошмары вокруг… Что в стране творится! Ах, куда мы с вами катимся?! Ну, будьте здоровы! Да, – он остановил выходящего Каратаева, – я слышал, она неплохо образована? Язык знает, с оргтехникой знакома? С вашими-то связями, Григорий Юрьевич, подыщите девушке работу. Повзрослеет, остепенится…
– Благодарю…
Удивительное дело, посещение ряда врачей дало неожиданные результаты. Леночке сказали, что она все еще девственница. Значит, ее не насиловали. То есть нет, ее, конечно же, использовали в своих гнусных целях приятели Фимы. Она это и сама помнит. Но, возможно, девственность ее берегли для того, чтобы с первого клиента содрать побольше денег. Но что же тогда случилось с Фимой? Ведь Лена, как только закроет глаза, сразу видит над собой его мерзкое самодовольное лицо и слышит голос: «А сейчас я буду тебя…»
Всякий раз, вспоминая этот момент, Леночка невольно притрагивается к круглой точечке шрама на животе – память о потушенной сигарете. Извращенец! Рана зажила, зарубцевалась, душа отмякла, и с каждым днем она чувствовала, как силы возвращаются к ней и она возрождается к жизни.
Невропатолог не нашел никаких отклонений. Психиатр выписал лечение слабыми транквилизаторами, покой, витамины и посоветовал не зацикливаться на прошлом.
– Вы должны смотреть вперед. Там столько прекрасного! У вас вся жизнь впереди.
Леночка слушала его рассказы об обездвиженных калеках, о больных раком и другими страшными неизлечимыми болезнями, о людях, которые, несмотря ни на что, продолжают жить, любить, творить. Такие люди преодолевают все, а она… Да, она перенесла – не дай Бог никому, – но – перенесла! Это глагол прошедшего времени.
Леночка стала посещать группу ролевого тренинга. И в этом тоже черпала силы. Конечно, не сразу она включилась в новую жизнь, не сразу стала успокаиваться и спать по ночам без кошмарных снов, не сразу смогла вернуть прежних друзей и перестать смотреть с ненавистью на мужчин, но все же однажды утром она обнаружила, что с нетерпением ждет, когда она сядет за стол и примется за работу. Пока Леночка работала у Каратаева в отделе писем. Каратаев прочит ей карьеру, повышение заработка, интересные поездки, но Леночке нравилась ее работа.
Отдел писем – это отдел судеб. В каждом письме – своя трагедия. Когда людям хорошо – они не пишут. Они никуда не пишут, даже родителям, друзьям, знакомым, сослуживцам и прочее, прочее. А вот когда судьба скручивает их, они берут ручку, и в каждой буковке сквозит людское страдание.
Такого начитаешься, что о своих бедах и думать перестаешь, никакой групповой терапии не надо.
Леночка ставит штамп на конверт, регистрирует его, открывает и прочитывает. Очень часто в конце письма люди просят помочь хоть чем-нибудь, хоть позвонить по телефону и побеседовать. Иногда попадаются письма, которые просто вопиют о необходимости журналистского расследования, письма, которые необходимо отдавать в прокуратуру, чтобы срочно приняли меры. Так уже было однажды, когда сын регулярно истязал мать, избивал ее, мучил, требовал несуществующие деньги.
Иногда удавалось помогать, иногда даже удавалось упекать мучителей за решетку или отправлять в психбольницу. Но множество, огромное множество писем откладывалось в сторону.
Леночка вписывала в стандартный бланк, на котором регистрировалось, как редакция отреагировала на письмо гражданина или гражданки, нужную фамилию, ставила подпись, относила в отдел регистрации, ставила печать и отправляла по обратному адресу. Получалось что-то вроде того: «Уважаемый тов. Далее фамилия, имя, отчество. Благодарим вас за внимание… К сожалению, выполнить вашу просьбу… Отправляем ваше письмо в органы социальной опеки, в отделение милиции, в горсовет, поссовет, директору завода, фабрики, школы и т. п. Надеемся на дальнейшее сотрудничество… С уважением…»
От этих отписок Леночку всегда коробило. Особенно неприятно было отправлять письмо тому, на кого жалуются, потому что чаще всего автору письма это приносило скорее вред, чем пользу. И Леночка старалась. Изо всех сил старалась вникнуть, обдумать ситуацию, помочь.
Она гнала от себя воспоминания о прошлом. Глагол прошедшего времени – пережила. Но ведь не пережила! Не пережила! Она всю жизнь будет переживать то, что произошло с ее Райкой. Да Бог с ним, с детством, так уж случилось. У каждого своя судьба, и если рассуждать здраво, несмотря на подвал, грязь, неустроенность, она все же была по-своему счастлива. Там она больше узнала о жизни, чем могла бы узнать где-нибудь в другом месте. Но Фима! Этот подонок натворит еще много бед!
Как-то Леночка набрала номер телефона его родителей. Тот самый номер, по которому звонила в последний раз.
– Позовите Ефима, – попросила она официальным, уже наработанным голосом. Вряд ли его мать сможет сопоставить его – даже если и помнит тот истеричный ночной вопль – с этим ровным и вежливым тоном.
– А… простите… кто его спрашивает? – откликнулся чей-то чужой ворчливый, похоже, старушечий голос.
– Это… – Леночка замялась, – однокурсница. Бывшая. Я бы хотела собрать у себя нашу группу. У меня юбилей… свадьбы. – Она даже вспотела от такого количества лжи.
– Вы знаете, они здесь уже не живут, – старушечий голос стал еще ворчливей. – Все звонят, звонят… Они уехали и даже телефона не оставили.
– Давно?
– Да с полгода как, – старушке разговор уже начинал надоедать. Она тяжело дышала, как человек, у которого больные бронхи. Леночка слышала свист, вырывающийся из ее груди, и ей представилась тучная, еле передвигающаяся, гладколицая от полноты и отеков женщина.
– Простите, еще один вопросик, – произнесла Леночка, но с той стороны уже положили трубку.
Конечно, сбежали. Но куда? И почему? Неужели история с нею и Раей так напугала их? Профессорская семейка! Леночка состроила презрительную гримасу.
– Что с тобой? Ты так выглядишь, как будто тебе в рот положили паука, – Каратаев вошел в кабинет, присел на стул и посмотрел Леночке в глаза. – Послушай, забудь ты обо всем. Я ведь чувствую, о чем ты думаешь. – Он отодвинул стопку проштемпелеванных конвертов. – Ну ладно… – После минутного молчания он поднялся, оперся согнутыми в ладонях пальцами о край стола, и над Леночкой нависла седая шевелюра. – Тебе задание: ты должна будешь съездить в детский дом. Там организуется аудиторская проверка, а ты поприсутствуешь. Говорят, обворовывают детишек. Давай, Лен. Вернее, теперь ведь ты у нас Елена Сергеевна, и никак иначе.
Он направился к выходу, замер на полпути, оказавшись как раз напротив висящего у двери прямоугольного зеркала, посмотрел в него, но не на себя, а на сидящую за его спиной Лену, и добавил:
– Леночка, я нанял сыщика. – Он усмехнулся. – Я попросил друга, чтобы он разобрался во всем. И по последним данным, семья профессора уехала из города.
– Для этого не нужен был сыщик, – Леночка подняла глаза. – Я сама это узнала. – Леночка смотрела на Каратаева, словно бы и не видя его, но на лице ее все же играло некоторое подобие вежливой улыбки.
– А ты не перебивай. – Он развернулся к ней и снова приблизился к столу, но теперь облокотился на него, и лица их оказались напротив. – Я знаю, где его семья. Мать и отец переехали в Ленинград. Мой друг побывал там.
В Леночкиных глазах блеснул интерес – они как будто подбадривали: ну-ну!
– Профессорская голова нужна везде. Они объяснили свой переезд тем, что их пригласили в НИИ, предложили более выгодные условия. Ко всему прочему, жена его – из старой дворянской питерской семьи, и она, собственно, просто вернулась в дом, где жила до замужества. Так что найти их было несложно. А вот насчет приглашения… Тут они, прямо скажем, слукавили. Никто никуда их не звал, правда, устроились они действительно не хуже, а, может, даже лучше, чем в Москве. Только вот дело в том, что переезд – исключительно их инициатива.
– Фима с ними?
Каратаев опустил взгляд, глаза Леночки, казалось, прожигали его насквозь.
– Вот в этом и вся загвоздка! Леночка, милая, доверься мне. – Он погладил ее по голове. – Понимаешь, ты мало что сможешь здесь сделать. А мой друг – сыщик-профессионал. Могу тебе сообщить еще кое-что. Фима не родной их сын. А проще говоря, его взяли в семью из дома младенца. Но это абсолютно ничего не значит. Его растили, как родного сына, его любили, как родного, баловали. Может быть, потому он и вырос таким, что в их семье не могло быть собственных… В общем, что тут говорить: избыток, как и недостаток, одинаково вредны… – Каратаев откашлялся, и Леночка поняла, что он готовится к заключительному залпу, но неожиданно их взгляды пересеклись, и он стушевался. Нет, не скажет он того, что хотел сказать. – Ефим остался в Москве, – проговорил он, пряча глаза. – Судя по всему, он действительно занимается нечистыми делишками, но его трудно поймать с поличным…
– Не нужно… – Леночке стало неудобно. – Простите, что доставляю вам столько хлопот.
– Все нормально. Это мой долг: и человеческий, и гражданский. – Конец беседы получился смятым. Каратаев ушел, и, посидев некоторое время в задумчивости, Леночка снова погрузилась в дела.
Весь день она крутилась как белка в колесе. Написала очерк для программы «Дети и мы», смоталась по письму к престарелому ветерану. Встретилась на бегу с Севкой. Между двумя представлениями у него было окошко, и Леночка пришла извиниться за долгое отсутствие.
Севка был огорчен, но в то же время обрадован. Глаза его лучились. С улыбкой он смотрел на румяное, красивое от волнения лицо Леночки. У нее появились дела, ее заботят чужие беды, она думает о других людях – значит, сама она живет полноценно.
В какой-то момент у Севки учащенно забилось сердце. Ах, как хотелось ему при каждой встрече обнять ее, прижать к себе, поцеловать, но стояло между ними что-то неодолимое. Она засмеялась, по-дружески чмокнула его в подбородок и во искупление вины за пропущенное свидание обещала все воскресенье провести с ним в цирке. Все равно Севка чувствовал: что-нибудь, да помешает этому состояться. Так уж у них получается.
Закончился рабочий день. Леночка задвинула ящик стола, разложила аккуратными стопками письма, пустые конверты, бумагу. Убрала ручки и заточила пару тупых карандашей. Пора было идти домой. Ее аккуратность и педантичность, как в былые школьные времена, поражала всех сослуживцев. Люди творческие, как правило, несобранные и разгильдяйские натуры. У них не столы, а черт знает что, и все это обычно называется художественным беспорядком.
Но домой идти не хотелось. Можно было бы съездить в цирк и встретиться с Севкой. Леночка представила, как он обрадуется. Она догадывалась, что Севка относится к ней много лучше, чем если бы она была просто его случайной знакомой. Глаза его всегда лучились нежностью и любовью. Это было приятно, но и тревожно. Потому что она к нему ничего подобного не испытывала. «Свинья неблагодарная», – ругала себя Леночка. Нет, не пойдет она к Севке, для чего лишний раз травмировать человека?
Вдруг она почувствовала, как голодна. В животе заурчало и засосало под ложечкой. Наверное, она слопала бы целого быка. «Робин-Бобин кое-как подкрепился натощак…» Папа Саша читал ей эти стихи в тот вечер, когда приволок домой целую охапку списанных в библиотеке книг. Простенькие детские стишки, и Леночка тогда была уже совсем не маленькой девочкой. Десять лет – это уже возраст. Но с каким наслаждением, с каким внутренним волнением, со слезами на глазах она вслушивалась в мягкий голос папы Саши!
«Съел корову утром рано, двух овечек и барана», – бормотала она, надевая пиджак и переобуваясь. На работе Леночка носила простенькие на прямой танкетке, удобные, как домашние тапочки, туфли. Ведь ей приходилось много бегать. «Волка ноги кормят», – не раз слышала она от Каратаева. В уме Леночка перебирала все знакомые ей места, где можно было бы вкусно и не очень дорого поесть.
А почему недорого? Сегодня она получила приличный гонорар и могла бы себе позволить поужинать, ну… например, ах да! В «Арагви». Однажды она уже была в этом ресторане, и ей показалось, что там совсем не дурно.
Леночка повесила через плечо сумочку. Она поедет домой, быстренько переоденется… Правда, она подумала, что идти ужинать в ресторан без спутника не совсем удобно. А плевать! Она что, обязана отчитываться перед кем-нибудь?
Настроение сразу улучшилось. Осталось поехать домой и переодеться.
Леночка уже шла по Тверской в сторону ресторана, как вдруг что-то сжалось в ее груди. Боже мой! Неужели она так и не сможет думать ни о чем другом, а все время будет снова и снова переживать свое прошлое?
Леночка посмотрела по сторонам. Эта улица так о многом ей напоминала. Вот он, памятник, обращенный рукою к Моссовету. Вон там, в глубине двора, подъезд. Тот самый подъезд, в котором Леночка провела несколько месяцев с Раисой. Как не хотелось переезжать к ней из своего привычного подвала, как будто предчувствовала, чем это может закончиться! А вот здесь, на этом самом углу, она столкнулась с мужчиной. Леночка ощутила, как вспыхнули ее щеки. Вот кто, быть может, вспомнит ее! Он ведь живет в соседнем подъезде, на том же этаже, где жил хозяин квартиры, уехавший в Нидерланды.
Сердце забилось часто-часто. Леночка поймала на себе чей-то удивленный взгляд и сжала кулаки. Нет, ни к чему ей ходить туда. Что она скажет? Что спросит? Не помните ли вы, дорогой товарищ, ноябрьский вечер прошлого года? Число? Ах, число… Да-да, дайте мозгами пораскинуть… Дура! Да она и сама не помнит числа! Чего же она хочет от мужчины, который и видел-то ее раза два! Один раз в лифте пару секунд, пока не повернулся к ней спиной.
Леночка вспомнила пушинку на плече незнакомца. Как ей хотелось снять тогда эту пушинку, аж руки чесались. Просто не могла совладать с собой. Разом нахлынули тягостные воспоминания. Как она ударила Раечку по щеке, как та пылающими негодованием глазами проводила ее, как она столкнулась у лифта с выходящим из него…
Леночка остановилась, закрыла глаза и прислонилась к какой-то витрине. Всплыло и число – 17 ноября.
– Вы бледны как мел. Вам что-нибудь нужно?
– Нет, спасибо, – Леночка оторвалась от витрины и медленно побрела мимо памятника. Молодой человек участливо посмотрел ей вслед и продолжил свой путь. Наверное, она действительно выглядит как ненормальная, потому что все чаще и чаще ловит на себе внимательные взгляды прохожих.
Решение созрело мгновенно – сразу после того, как Леночка вспомнила пластиковый прямоугольничек с цветным фото и фамилией незнакомца. Выголев Андрей Евтеевич. Интересно, какую еще информацию может выдать на-гора ее мозг, если потребуется? Леночка повернулась и пошла в ту сторону, откуда бежала под защиту Севки ночью семнадцатого ноября.
Самообладание начало возвращаться к ней. Разве она совершает что-то противоправное или предосудительное? Отчего же тогда так пламенеет ее лицо, взволнованно бьется сердце и скребут на душе беспокойные кошки?
