Текст книги "Год Черной Лошади"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 58 страниц)

– Прошу вас, любезная, э-э-э, – церемониймейстер справился с реестром, – благородная дева Онита, прошу вас, подойдите к королю и скажите ему подобающую случаю дерзость.

Слегка подталкиваемая в спину, благородная дева обогнула весы. Остановилась перед Темраном, растерянно переводя взгляд с короля на пустую бронзовую чашу.

– Ваше время ограничено, – ласково сказал Темран, и стоящий рядом лакей поднял и показал всем песочные часы.

Невеста затравленно молчала. Церемониймейстер подал знак, слуга перевернул часы, песок посыпался.

– Прошу вас, – король подбросил на ладони тяжелую монетку. – Итак?

– Я боготворю вас, – пролепетала благородная дева.

– Это не дерзость, это признание… Время течет, говорите скорее какую-нибудь низость или грубость. За особо утонченное оскорбление я буду бросать по две монетки, даже по три… Ну же?

– Я не могу, – прошептала благородная дева, стремительно зеленея лицом. – Я… я сейчас лишусь чувств.

– Держитесь, – по-дружески посоветовал Темран.

– Я люблю вас! – выкрикнула несчастная жертва.

– Когда же вы успели меня полюбить? Вдруг я вовсе не такой, каким кажусь, каким все вы меня видели, когда писали сто строк о любви?

– Н-нет…

– О любви писать легко, а сказать дерзость в глаза, во так, запросто – не можете?

– Вы жестокий, – прошептала неудачница.

Король пожал плечами и бросил на весы единственную монетку. Рычаг даже не дрогнул.

– Время истекло, – объявил церемониймейстер.

Темран поклонился аристократке, а та, не отвечая на поклон, опустилась на пол, будто увядший цветок. Лакеи подхватили ее и вынесли прочь – так быстро и деловито, будто всю жизнь только и делали, что приводили в чувство упавших в обморок дам.

Темран поглядел на оставшихся в зале претенденток – в глазах его прыгали давно знакомые мне искры. Такие веселые, кусачие чертики.

В полной тишине церемониймейстер заново запустил вертушку. Следующей к королю отправилась Ремма, и Темран встретил ее насмешливым поклоном.

Хотя, может быть, только мне эта насмешка и была видна?

Слуга перевернул часы.

– Вы жестокий, – начала Ремма, сразу же используя опыт предшественницы.

– Повтор, – улыбнулся Темран. – Не считается.

Ремма судорожно сжала кулаки. Разжала их снова. Сцепила пальцы перед грудью:

– Вы… нехороший.

Одна маленькая монетка упала на чашу весов. Темран покачал головой:

– Беззубо. Засчитаю для начала. Еще?

Ремма взглянула сквозь весы на нас, будто ожидая, что ей подскажут.

– Посмотрите на венец, – мягко сказал Темран. – Разве он не стоит того, чтобы сказать несколько слов? Пусть даже таких, которых вы прежде не произносили?

Ремма посмотрела на венец. На глазах ее были слезы.

– Дурак, – она задрожала, как осина.

Вторая монетка улеглась рядом с первой. Весы дрогнули.

– Еще?

– Придурок, – шепнула Ремма, губы ее тряслись.

– Неуверенная какая-то дерзость, неостроумная… Время идет. Еще минута – и нам придется расстаться навсегда.

– Дрянь! – крикнула Ремма сквозь слезы. – Мерзавец! Негодяй! Мошенник! Ой!

Темран улыбнулся и бросил на весы пригоршню монет. Рычаг покачнулся, венец пошел вверх, монеты – вниз, однако чаши еще не сравнялись.

– Осталось несколько секунд, – предупредил Темран.

Ремма сделалась красной, как мясо на прилавке.

– Какашка, – прошептала она еле слышно. И закрыла лицо ладонями.

Темран бросил на весы еще две монеты. Чаши сравнялись.

– Благородная дева Ремма прошла испытание! – провозгласил церемониймейстер.

Крестьянка, стоявшая рядом со мной – белокосая здоровая девушка с толстой, как сноп, шеей – тяжело дышала и облизывала губы.

Эта скажет, подумала я почти злорадно.

* * *

«…И вдруг слезы ринулись из моих глаз, вот как будто смола из дерева. Я зарыдала; вдруг впереди внезапно показалась прекрасная шлюпка, которая в то же мгновение спустилась от большого корабля, который вдруг выплыл из прекрасной дали, которая сияла передо мной. В эту же секунду я бросилась вперед, желая навеки погибнуть в этой пучине. Однако вдруг в ту же секунду сильные руки подхватили меня. Умирая, я вдруг увидела над собой прекрасное лицо моего короля – и залилась слезами, возвращаясь к жизни».

* * *

Вот так же стучало мое сердце, когда я сторожила за дверью, а Темран водворял крысу в ночной горшок иноземного посла, прибывшего во дворец с долговременным дружественным визитом… Визит превратился в кратковременный и почти неприятельский. Темран объяснил отцу (и заодно Ригодаму), что крыса сама забралась в горшок. Да, и закрыла за собой крышку. С крысами это случается…

Прошла вечность, прежде чем проклятый волчок указал наконец на меня. Я обогнула весы и остановилась перед Темраном.

Он смотрел на меня прочувственно и серьезно. У его величества, подумала я, прямо-таки железное самообладание – выслушать все, что наговорили здесь благородные барышни, и не умереть со смеху!

…Одна аристократка долго мялась, прежде чем выдать чудовищное в своей гнусности ругательство; у меня захватило дух. Даже Темран растерялся на секунду и щедро сыпанул монеты на чашу весов; правда, потом, когда от бледной в красных пятнах претендентки потребовали объяснить, что же данное словосочетание означает – оказалось, что пройти испытание она смогла по причине крайнего целомудрия. Бедняжка была так невинна, что смысл сказанного остался для нее тайной; сам король объяснил ей на ушко, что именно она сказала, тогда девушка грохнулась в обморок и была с почетом вынесена на свежий воздух.

У девственниц, говорящих дерзости, были такие выразительные лица, что даже лакеи не могли сдержать смеха – король же оставался серьезным. Несвоевременное хихиканье, как учил меня когда-то его высочество Темран, легко может испортить дело…

Лакей перевернул песочные часы.

– Ваше величество, вы слепы как крот, – сказала я, ловя кусачих чертиков во взрослых глазах моего друга-мальчишки. – Надо быть полным олухом, чтобы до сих пор не заметить то, что вам суют прямо-таки под нос. Надо быть глухим, чтобы не услышать подсказки. Разуйте глаза, не будьте остолопом!

Он смотрел. В лице его ничего не менялось. Три монетки упали в бронзовую чашу, три и не более того.

– Эй, ваше величество, – забормотала я с беспокойством, – неужели вы поглупели с годами? Неужели вы были наблюдательнее, когда ходили пешком под стол?

Глаза его были будто затянуты пленкой: наверное, он видел мои губы, брови, лоб и волосы, оценил, вероятно, белизну зубов – но меня он не видел, это было так неожиданно и странно, что я растерялась.

– Да посмотрите на меня! И перестаньте скалиться, когда вы улыбаетесь так глупо, как сейчас, мне хочется отвесить вам пощечину…

Еще три монетки. Весы заколебались, но до равновесия было далеко.

Я запнулась, не зная, что ему говорить; Темран смотрел на меня в упор, по-прежнему улыбался и по-прежнему не видел.

Песок вытекал скорее, чем нарождалось мое смятение.

– Ах ты урод, – сказала я в сердцах. – Да как ты смел втравить меня в свое идиотское игрище? Ну ладно, эти дуры хотят стать королевами, как будто кто-то им позволит… Но я-то, мне то чего здесь надо?! Спрячьте зубы, бессовестный обманщик…

Песок истек, и уравновесились – в последнюю секунду – чаши. Темран потер руки, будто от удовольствия, и кивнул церемониймейстеру.

– Девица Санна испытание прошла, – проскрипел тот.

Понурив голову, я пошла прочь – в парк, где утирали слезы подобные мне счастливицы.

* * *

Его бдительность выдвинул ящик стола и вытащил оттуда пачку писем, перевязанную ленточкой.

– Что это?

– Те самые сто слов… Признания, которые красавицы всего королевства сочиняли для его величества. Всего сто девять. Среди них ваше… Хотите, угадаю, не глядя на подпись?

– Я пошутила, – сказала я. – Это игра.

Ригодам надел очки и вытащил из пачки одно письмо – наугад. Развернул.

– «Кровь прилипла к моей голове, и с криком «Умираю!» я молча упала к ногам моего короля без чувств… Он смотрел на меня своими глазами».

– Вы хотите сказать, что девушки, которых свезли сюда со всего королевства, вполне заслуживают насмешки? Она им полезна, вроде как своевременный клистир?

Ригодам посмотрел на меня поверх очков:

– Вам пора спать, принцесса. Время, украденное у сна, безжалостно к девичьим лицам.

* * *

Мы сидели на краю пристани, позади были порт, город и дворец, впереди – море и все, что ждало меня впереди.

Вода покачивалась под причалом. Чмокала, будто целуя поросшие водорослями сваи.

– Я вернусь, – говорила я в сотый раз.

– Через десять лет? – горько спрашивал Темран.

– Может быть, я окажусь бездарная в учебе, и они меня отпустят через семь лет, – предполагала я.

Мне было жаль уезжать, но в то же время я хотела ехать. Я болтала босыми ногами над водой, внутри меня было тепло и пусто, Темран сидел рядом, весь какой-то маленький и жалкий.

– Когда человек приезжает через десять лет, это все равно, что уехать навсегда, – сказал он наконец.

Тогда мне показалось, что он говорит глупости.

* * *

Испытания делались все абсурднее: нас заставляли прыгать в мешках, кусать яблоко, привязанное на веревочке, поедать жареного цыпленка без помощи рук, стоять на голове; после каждого такого конкурса претенденток в королевы делалось все меньше. Чтобы понять, по какому все-таки принципу Темран отбирает девушек (ведь не пожирательницы цыплят его, в самом деле, интересуют!), я присматривалась к тем, кто остался, а они присматривались ко мне.

Все они были в чем-то милы, а в чем-то неприятны. Все они любили его величество, и всем казалось, что всерьез. Страх потерять надежду превращал сентиментальных барышень в тигриц и крокодилиц: здесь приколачивали шлейфы к полу гвоздями, прятали лучшие платья соперниц, говорили гадости в глаза и за глаза, врали, клеветали, кололи исподтишка булавками – короче говоря, пролагали дорогу к сердцу любимейшего короля, а Темран – я не сомневалась в этом – развлекался в полной мере.

Другие невесты молча сносили тычки и насмешки, глядели на Темрана влажными преданными глазами и, поднеси им король чашу с ядом, – без единого слова, с блаженной улыбкой, осушили бы ее до дна. Глядя в кроткие глаза Темрановых девственниц, я ощущала, как раздражение мое оборачивается злостью.

Он не узнавал меня. А я все меньше узнавала его.

* * *

– А знаешь, я не возьму тебя фрейлиной, – задумчиво сказала Ремма.

– Что? – не поняла я.

– Мне только что передали волю короля… Конкурс завершен для всех, кроме меня и еще одной девушки. Если я пройду последнее испытание – завтра стану королевой.

– Что? – повторила я механически.

– У дятла в жопе долото, – скромно улыбаясь, сообщила Ремма.

Я потеряла дар речи.

Она надела лучшее платье и горделиво удалилась.

* * *

«…Атласный свод неба подернулся первым солнечным лучом. Я стояла на балконе, вся овеваемая Зефиром, и слушала дивные звуки прекрасной лютни. И слезы восхищения заливали мне глаза. И трепет, овладевший мной, и неземное чувство блаженства, что я вот-вот упаду мертвая. И я зарыдала!»

* * *

Приближался рассвет, за окном едва-едва наметилось небо, я проснулась от того, что кто-то шарил в комнате.

Я села на постели. Тот, кто шарил, всхлипнул сквозь зубы, и этого звука хватило мне, чтобы узнать Ремму; сперва я подумала, что она собирает вещи – но она зачем-то встала на кровать ногами и искала что-то сверху, под потолком. Я чиркнула спичкой: Ремма стояла, держа в руках шелковый поясок от халата, и один конец его уже был привязан к карнизу.

– Эй, да ты что?!

Ремма посмотрела на меня сверху вниз. Красивые губы ее распухли, будто кусочки дрожжевого теста, глаза казались стеклянными.

– Ремма?!

Она выпустила конец пояса. Рухнула на свою перину и беззвучно затряслась, закрыв руками голову.

Я сходила за водой.

– Дура я, дура, – глухо простонала Ремма, когда мои попытки вывести ее из истерики увенчались успехом. – Все равно теперь не жить… В воду с моста… Ы-ы-ы…

– Проиграла конкурс? – спросила я, уже приблизительно обо всем догадываясь.

– Выиграла! – истерически выкрикнула Ремма. – Они меня… Они, сволочи… Придворные… Корону примерили! Мантию! Дура я, дура…

Ремма заскулила. Я дала ей еще воды.

– Выбрать самую страстную, – рыдала Ремма. – Испытание такое, на страстность! Я не хотела… Я же… а они говорят… Я говорю: а король?! А они говорят: так надо, король все знает… Я говорю: я не буду. А они говорят: тогда иди. А корону уже примерили… Я говорю: короля позовите! А они говорят: король примет победительницу. Всех невест, мол, велено отправить по домам, а из лучших двух девушек выбрать самую страстную… А потом свет погасили, хочешь, спрашивают, королевой быть? Я говорю: хочу… Кто же не хочет…

Ремма не удержалась и завыла в голос.

– И ты поверила? – спросила я. Ремма, по счастью, не слышала вопроса. Это я маху дала: у рыдающей девушки такие глупости спрашивать.

– …А потом и говорят: не прошла ты испытания. А за дверью я ту вторую дуру встретила, которая со мной вместе корону… Она тоже не прошла. Нас обеих еще вчера было велено по домам отправить… Они нам наврали все… Я королю скажу, я скажу, пусть знает, что у него во дворце делается…

И Ремма снова заревела – теперь уже безо всякой надежды на продолжение разговора.

Я вспомнила губы Ригодама, строгие, запечатанные как конверт.

* * *

– Я мерзко себя чувствую, ваша бдительность. Как человек, который шел в на бал, а попал в приют для умалишенных.

– А я предупреждал вас.

– Я понимаю, пришить ослиный хвост к штанам оберцеремониймейстера, засунуть пищалку в трубу глашатая… Это я понимаю…

– А девушек никто не принуждает. Никакого насилия. Невинные девы бранятся, как извозчики, недотроги скачут в мешках, а целомудренные невесты ложатся хоть под полк солдат… Послушайте доброго совета, Алиссандра. Я ведь всегда симпатизировал вам. Даже когда вы приклеили муху ко дну моего бокала.

* * *

Помню мороз.

В сумерках мы с Темраном сидели у обметанного узорами окна моей маленькой комнаты, грели монетки на пламени свечи и протапливали в изморози круглые дырочки.

Помню колючие звезды, внезапно заглядывающие в прогретую монеткой полынью, будто чужие белые глаза. Помню профиль Темранового отца на серебре и меди.

Помню, как Темран дышал на стекло, пытаясь прогреть окошко побольше. А потом, когда он устал, дышала я.

Помню, как во влажном круге обнажившегося стекла мы увидели наше отражение – мальчик и девочка, и две свечи. И как черное зеркало на глазах мутнело, покрывалось будто белыми перьями.

Мои пальцы покраснели и скрючились. Темран отогревал их у себя во рту.

* * *

Почему я не послушала Ригодама?

Сел играть, гласили неписанные правила – играй до конца, даже если положение безнадежно. Твой противник давно сорвал финишную ленточку – дойди до финиша хоть пешком. Этому учил меня когда-то Темран, но то же ценилось и в Белой Башне; оставить по своей воле игру или состязание было позорнее, чем проиграть. Хоть ползи, хоть плачь, но дойди до финиша; я не преуспела в искусстве, однако наставницы всегда уважали меня за упорство и здоровую созидательную ярость.

Итак, нас осталось пятеро. Пятеро счастливиц, и я в том числе.

Накануне решающего испытания – последнего, наконец, – «милым гостьям» предложили отдохнуть и помыться в купальне. Мы обрадовались передышке.

Поверх мраморного пола лежали теплые деревянные мостки. Комната была плотно застлана паром, так что светильники казались белыми матовыми солнцами; неслышно сновали полуобнаженные банщицы, мы видели только их силуэты, мы и себя почти не видели, пар одевал каждую из нас в зыбкое подобие подвенечного платья.

Из отрывочных реплик сложилась тихая товарищеская беседа. Моими конкурентками были горожанки Мира и Мона, пятнадцатилетняя аристократка Аурора и крестьянка Лисабет; удивительно, что ни одна из них ни разу не пыталась вступить в борьбу за короля средствами «тигриц» и «крокодилиц». Все четверо поражали кротостью, только Мира была робкой и молчаливой, как осенний листок, Мона изрядно играла на лютне, Аурора сочиняла стихи (я слышала несколько раз – вполне пристойно и ничуть не слезливо), а Лисабет была воспитана в такой строгости, что лишний раз боялась поднять глаза от пола. Просто удивительно, как им удалось пройти все установленные королем рогатки!

А может быть, в том был особый умысел?

Вымывшись как следует, мы по тем же деревянным мосткам перебрались в большой круглый бассейн. Огромный зал купальни – впору проводить балы – погружен был в темноту, такую густую, что мы не стеснялись друг друга. Вода в бассейне доходила мне до подбородка, можно было плавать, а можно просто стоять, глядя на бликующую воду; девушки развеселились, Мона брызгала водой на Миру, та ныряла, прячась от брызг. Аурора напевала, бродя по шею в колышущихся бликах, а Лисабет рассказывала мне, как любит купаться в пруду, что рядом с их деревней: «Вот такой точно здоровый, только без мрамора, и коровы на берегу гадят, а так – точно».

Вода была теплая. Вылезать не хотелось.

Я вспомнила, как в жаркий, очень жаркий день мы с Темраном купались в бухте. Не усидели на берегу; он ужасно стеснялся меня и, залезая в воду, снял только туфли…

Далеко – в глубине дворца, заиграла труба. Я прислушалась – звук был официальный, так трубят, призывая ко вниманию либо оповещая визитеров о приближении короля; время было позднее. Я успела удивиться.

Звук послышался снова, уже близко, и девушки – кроме Лисабет, которая увлеклась рассказом – тоже прислушались.

– Что… – испуганно начала Мона.

Двери купальни – высокие, как в парадном зале – распахнулись, и в проем хлынули светильники. Свечи, гроздья свечей, фонари, фонарики; в зале сделалось светлым-светло, я зажмурилась, а когда открыла глаза – вокруг бассейна было полно народу. Лакеи в парадном облачении накрывали столы, музыканты в париках настраивали инструменты, вокруг пустого кресла, невесть откуда взявшегося, выстроились офицеры с обнаженными саблями «на караул», во всем была привычная уверенная суета накануне большого праздника – если не считать бассейна, в котором обмерли нагие Мира, Мора, Аурора, Лисабет и я.

Труба протрубила в третий раз, и в купальню – бывшую купальню, а теперь бальный зал – вошел король Темран при полном официальном облачении, в короне и мантии, в окружении свиты. Остановился у кресла; строго обвел взглядом величавые лица придворных, бесстрастные – офицеров и потрясенные – мокрых невест.

– Приветствую вас, милые гостьи! – сказал он точно таким же тоном, как если бы стоял на полукруглом балконе, а невесты, разнаряженные в пух и прах, клялись бы ему в верности с парковой дорожки у фонтана. – Милые мои, все вы прекрасны, но я женюсь на одной из вас, на лучшей из вас, и день свадьбы уже назначен!

За моей спиной кто-то закашлялся. Я оглянулась; робкая Мира либо пыталась спрятаться под водой, забыв, что не умеет дышать жабрами, либо просто собралась утопиться. Я видела ее – всю: в бассейне, оказывается, был зеркальный пол, и многочисленные огни подсвечивали пловчих, как очаг подсвечивает кролика на вертеле.

Лисабет, затравленно озираясь, жалась к Моне. Аурора, как и следует истинной аристократке, пыталась сделать вид, будто ничего не произошло. Мира, откашлявшись, начала икать.

А я оглядывала тех, кто собрался у бассейна. Я искала Ригодама, но его здесь не было, во всяком случае, он не показывался.

Знал ли его бдительность о новой шутке Темрана? Если знал, почему не предупредил?!

…А предупредил ведь. В моей воле было услышать его – либо оставаться столь же глухой, сколь слеп Темран.

«Я всегда симпатизировал вам»…

Недаром в голосе его бдительности звучало тогда сожаление.

Я ушла в воду по ноздри; Темран воссел на импровизированный трон. Музыканты заиграли негромко, проникновенно, лирично.

– Одну из вас я назову своей женой, – начал его величество, и голос его мягко вплетался в музыку. – Мой выбор еще не сделан. Каждая из вас держит в руках собственную судьбу. Каждая из вас может стать королевой. Кто же из вас?

Король со значением замолк, и музыка стихла. Его величество держал паузу, нарушаемую только иканием насмерть перепуганной девушки.

– Милые девушки, – с нежной улыбкой сказал король. – Прошу вас, займите места за столом. Я жду!

Десяток лакеев легко приподняли уже накрытый стол, развернули и установили так, что Темран оказался во главе его.

Я разглядывала придворных. Ни на одном лице не дрогнул ни единый мускул. Все вели себя так, будто традиция приглашать на праздник нагих и мокрых дам существовала в этом дворце лет триста, не меньше.

Лисабет, плача, пряталась за моей спиной. Мона тряслась и прикрывалась Ауророй. Мира стояла в воде, как цапля, на одной ноге – колено другой, подтянутой к подбородку, служило королевской невесте ненадежным щитом.

Придворные глядели на нас. Кто-то зааплодировал, звук хлопков – насмешливых и поощрительных – заметался над нашими головами, отражаясь от мраморных стен.

– Неужели ваши слова о любви были ложью? – удивился Темран. – Неужели вы не хотите воссесть рядом со мной за праздничный стол, выпить вина, предаться веселью? Мое общество совсем ничего не значит для вас, милые лицемерки?

Слезы Лисабет беззвучно падали в бассейн. Мира нырнула и вынырнула снова. Аурора высоко подняла подбородок; пятнадцатилетняя, она казалась сейчас гораздо старше своих лет.

– Что значит одежда? – легко продолжал Темран. – Разве наряды делают нас теми, кто мы есть? И что сильнее – любовь или предрассудок?

Я видела, как дернулось Аурорино горло.

– Ну что же, – провозгласил Темран после короткой паузы. – Я поднимаю этот бокал за ту, что станет королевой… За ту, что сможет доказать свою любовь. Господа, я пью за лучшую девушку королевства!

И все, кто собрался за столами вокруг бассейна, подняли бокалы и выпили. Зазвенела посуда; начался пир.

Вода, казалось, остыла. Прятаться нам было негде, бежать – некуда. В центре бассейна стояли, прикрываясь друг другом, Мира, Мона, и Лисабет. Аурора, как и подобает аристократке, даже здесь держалась особняком.

Я, впрочем, тоже.

Темран оставил свое кресло и подошел к бассейну – к тому месту, где начиналась мраморная лесенка. Остановился на краю; вода почти касалась блестящих королевских сапог.

– Дай руку, – тихо сказал Темран, так тихо и вкрадчиво, что я вздрогнула. Мне показалось, что он узнал меня. Что он пришел меня выручать…

Аурорин вздернутый подбородок рассекал воду, будто нос морского корабля. Черные волосы стелились по воде; синюшная от холода (или просвечивает голубая кровь?) аристократка царственным жестом протянула Темрану тонкую мокрую руку.

Я не поверила своим глазам.

Темран уже вел Аурору к столу, придворные перемигивались и разбивали в восторге ладони, а девушка ступала так, будто на ней уже было белое платье невесты. Темран усадил ее в высокое кресло, налил вина, Аурора, бледная как кукла, отхлебнула и закашлялась, красные капли упали на мокрую, в пупырышках, грудь, а Темран заботливо шлепал Аурору по мокрой спине, и звон от этих ударов был слышен мне даже сквозь одобрительный гул придворных…

– Бесстыдница, – еле слышно проплакала Лисабет.

– Хоть бы какую тряпку бросили, – тоскливо пробормотала Мона. Мира снова попыталась прикрыться собственным коленом.

Я смотрела на Темрана.

Кусачие чертики в его глазах скакали, вырастая в ненасытных свирепых чертей.

* * *

Игра продолжалась. Я осталась в бассейне одна.

Зеркала на дне красиво бликовали, и, собственно, терять мне было нечего – вода была иллюзорной защитой.

Мира, Мона и даже Лисабет уже сидели за столом рядом с Ауророй. Каждая из них вышла из бассейна добровольно; каждая вознаграждена была ласковым обращением его величества, бокалом вина и почетным местом за столом невест.

Лисабет – я видела – одеревенела от стыда и сидела, не поднимая глаз от скатерти.

Мона пьянела со скоростью несущейся лавины. Глаза ее отражали свет наравне с хрустальными подвесками люстры – во всяком случае, столь же осмысленно. Она порывалась петь; ее милостиво выслушивали и даже поощряли аплодисментами.

Мира прикрывалась горстями и жалобно хихикала. К плечу ее прилепился одинокий лавровый листок.

Аурора сидела, будто шахматная фигура, только в глазах ее нарастала, приближаясь к апофеозу, тихая истерика.

Пирующие бросали в бассейн объедки, кости и корки апельсинов, и они плавали около бортиков, а я стояла в центре этой огромной помойной ямы, будто гипсовая русалка в городском фонтане.

Наконец Темран встал со своего места и направился к бассейну. Я поняла, что сейчас он узнает меня, и мне захотелось нырнуть на зеркальное дно и никогда больше не подниматься на поверхность.

Он остановился на краю, на самой кромке. Усмехнулся; я встретилась с ним взглядом.

– Чего же ты ждешь, Аллисандра? – спросил он кротко. – Вылезай. Повеселимся.

* * *

…И тогда игра окончилась.

Наверное, она слишком уж истончилась, игра. Я и заметить не успела, как она лопнула, будто мыльная пленка, и вместе с ней лопнуло что-то еще, чему я не знала названия и о чем не успела даже пожалеть.

Чужой человек стоял на краю бассейна. С таким я не села бы играть даже в крестики-нолики.

Было ли мне стыдно? Было ли мне обидно?

Нет, я испытала, скорее, облегчение. Все-таки она слишком затянулась, эта бестолковая мистификация.

Я никогда не была хорошей ученицей. Но кое-чему меня сумели научить.

Капли воды с шипением испарились с моих ладоней. И по выражению Темрановых глаз я поняла, что до сих пор он понятия не имел, где и чему я училась. Слышал ли он когда-нибудь, что у Белой Башни есть скрытый факультет?

А, вот оно. Теперь Темран меня по-настоящему узнал.

Он стоял, сверкая наготой, щуплый, с волосатыми ногами, с животом бледным и впалым, с мужскими принадлежностями, выставленными на всеобщее обозрение. Тишина расползалась по залу, как узор по стеклу в морозный день, и те, кто вслед за другими оборачивались к бассейну, замирали, будто схваченные за язык.

Темран смотрел на меня, я глядела на него, а все, кто был в зале, меня не замечали. Голый король стоял под сотней взглядов; вот он выпрямил спину. Развернул плечи, всем своим видом показывая, что монарх и в наготе своей величественен. Что короля нельзя унизить. Что веселый розыгрыш идет своим чередом.

Поглядел на своих придворных, кивнул музыкантам, предлагая играть…

В эту секунду предмет его мужской гордости зримо съежился, будто от холода. И, не удержав инстинктивного движения, король прикрылся горстями, будто крестьянин в бане.

– Привет, Темран, – сказала я. – Я вернулась.

Он смотрел на меня. С глаз его будто содрали пленку, ту самую, что так бесила меня, ту самую, сквозь которую я виделась ему одной из многих сентиментальных дурочек, пожелавших стать королевами. Глаза сделались настоящие и живые; будто там, за пыльным стеклом, на мгновение появился прежний Темран…

* * *

Решающее испытание, ожидавшее невест на следующий день – а кто знает, какой была бы эта шутка? – не состоялось. Его величество король Темран изволили отменить испытание – и заодно свадьбу; последние невесты были осыпаны подарками и распущены по домам.

Хорошо, что Темрану хватило ума не предлагать подарков мне.

( – Я непроходимая тупица. Можно выучить магии, но нельзя добавить ума… Скажите, ваша бдительность, когда он все-таки меня узнал? Сразу? Или потом?

Ригодам усмехнулся. Не ответил).

Шлюпка прыгала, потираясь бортом о причал. Я уселась под тентом. Последнее, что связывало меня с этим берегом – толстый просоленный канат – оказался в руках матроса.

(– Не надо жить иллюзиями, Аллисандра. Они хрустят, когда на них наступают, – складки вокруг Ригодамовых губ собрались печально и поучительно.

– Вы знали, что так будет?)

Шлюпка ныряла носом и заваливалась на корму. Корабль приближался. Тяжелее всего было поднять на борт мои сундуки, хорошо, что их всего два…

(– Приключение пойдет ему на пользу, – сказал Ригодам. – Ребенок, привыкший отрывать крылышки мухам, однажды может накрыть ладошкой осу…

– Значит, вы все-таки знали заранее, – сказала я.

Его бдительность улыбнулся; складки вокруг его рта образовали незнакомый мне мягкий узор).

* * *

Я стояла у борта. Внутри меня было пусто – как на причале, который отодвигался все дальше и дальше, и чем шире делалась полоска воды между мной и берегом, тем глубже становилась эта пустота.

Нагло кричали, преследуя корабль, большие желтоглазые чайки. Облака то прикрывали солнце, то выпускали его на свободу.

Над морем высился, утопая в зеленых кронах, дворец; по мере того как корабль отходил, крыши и стены его прятались в зарослях, будто тело улитки в раковине. Только башня оставалась на виду, ветшающая башня с высоким пустым балконом.

Что-то скрипело, палуба раскачивалась, я знала, что никогда не вернусь к этому берегу. Во всяком случае, в ближайшие двадцать лет.

Переговаривались за моей спиной матросы; отставали чайки. Возвращались к берегу.

Я повернулась, чтобы идти в каюту, но не удержалась – глянула через плечо.

Фигурка на балконе была почти неразличима. Все, что я могла рассмотреть – что человек был в белой рубашке.

Облака разошлись, и солнечный луч лег мне на голову, как золотая корона.

КОНЕЦ