Текст книги "Год Черной Лошади"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 58 страниц)

Говоря, Тортила открыла маленький термос с шиповниковым отваром и налила темную теплую жидкость в алюминиевую кружку-«эсесовку», ради сохранности пальцев обернутую белым пластырем. У Тортилы был целый шкаф прекрасной жаростойкой посуды – но термос с алюминиевым колпачком служил ей чем-то вроде талисмана.

Калибан коснулся кружки губами. Сладковатая жидкость наполнила пересохший рот, приятно засаднили трещинки на губах, тепло и влага побежали вниз, смачивая горло…

Он глотнул и закашлялся. Тортила заботливо промокнула его губы бумажным платочком.

– Я вот думаю, что будет с Катькой, если меня посадят, – сказала с деланным спокойствием.

– Перестаньте, – морщась от боли, Калибан разминал ноги, похожие на два чулка с песком. – Никто вас не посадит. Не за что вас сажать… – и добавил секунду спустя: – К тому же у вас несовершеннолетняя внучка под опекой.

Тортила сокрушенно кивнула.

Дверь открылась (мужик в бронежилете скупо посторонился). Калибан, прищурившись, разглядел силуэты вошедших – один широкоплечий, другой почти двухметрового роста. Высокий потирал голову – осваивался с шишками.

– Проснулся, – сказал полковник, глядя на голого, синего, скрючившегося в кресле Калибана. – Ну-ну.

– Что происходит? – спросил Калибан. Оглянулся на Тортилу, будто ища поддержки. Нашел взгляд клиента Саши. Выпрямил спину: – Что происходит? На три часа затянули сеанс… Или на четыре? – он требовательно взглянул на Тортилу.

– На три с половиной, – скорбно признала старушка. – Я предупреждала, господа, что это опасно для здоровья.

– Как вы себя чувствуете? – Калибан обернулся к клиенту Саше. – Безобразие, нарушили всю технологию… Вы спокойно проснулись? Вас никто не тревожил, не пугал?

– Такого напугаешь, – полковник хмыкнул, его глаза-буравчики дырявили Калибану переносицу. – Что же, господин гипнотизер… Поговорим, что называется, воочию.

– Человеческий мозг таит в себе непознанные возможности. С помощью гипноза их можно разбудить, активизировать. Вы же сами знаете, что индийские йоги ходят по горячим углям и не получают ожогов. В повседневной жизни каждый из нас оказывается в ситуации, когда надо сделать решительное усилие. Когда от нашей убедительности, внутренней силы, удачливости, в конце концов, зависит вся дальнейшая судьба. Бывают ситуации психологически некомфортные, их надо не просто проглотить, как лекарство, но преодолеть, обратить себе на пользу… Я помню, как впервые в жизни извинился, ну, не формально – под нажимом взрослых, а по собственной воле. Это было довольно поздно, в пятом, кажется, классе… И это было крайне неприятно, зато потом…

– Очень хорошо, Банов. Вернитесь к делу, пожалуйста.

Калибан сидел в своем кабинете, в кресле для посетителей. Полковник смотрел ему в брови профессиональным взглядом снулой рыбины; Калибану никак не удавалось проникнуть за этот взгляд-заслонку, и отчаянные прыжки от темы к теме не приносили результата.

– На чем я остановился? Ах, да… Что мы делаем? Ну ладно, что я делаю, – вы ведь понимаете, женщины в нашей фирме имеют, так сказать, декоративно-прикладные функции… Я общаюсь с клиентом, актуализирую в его мозгу необходимую информацию, после чего погружаю в гипнотический сон с помощью совершенно безопасной методики. У нас, я помню, в пионерском лагере выступал однажды такой гастролер – он гипнотизировал всех желающих прямо на сцене и проделывал с ними забавные штучки: клал, например, человека на две опоры – щиколотки и голова… И человек лежал, как бревно… Вы понимаете – это, по сути, эстрадный номер… Вы такое когда-нибудь видели?

– Забавно наблюдать за вами, – полковник позволил себе ухмыльнуться. – Трудитесь, как пчелка… и напрасно, Банов. С компьютерами фирмы работают специалисты. Сотрудники не станут вас прикрывать – это отнюдь не молодогвардейцы, а всего лишь три перепуганные бабы. Вы видели оперативные съемки – никакое подсознание не заставит Грошеву цитировать книгу, которой она не читала!

Калибан уже открыл рот, чтобы сказать: «Откуда мы знаем, что читала и что не читала Грошева, подсознание может выдать слышанное мельком, но запавшее глубоко в душу…»

– А… – он запнулся. – К-какие съемки? Вы мне не показывали…

Глаза полковника сузились:

– Николай Антонович. Вы крепко влипли. Рассказать вам вашу будущую судьбу? Или пощадить нервы артиста, не рассказывать?

– Какой там я артист, – пробормотал Калибан. – Я бывший… когда-то был… а, простите, что именно мне вменяется в вину?

Полковник засопел. Ноздри его опасно раздувались; Калибан смотрел ему в глаза ясным взором князя Мышкина.

– У вас есть медицинское образование? – отрывисто спросил полковник.

– Нету. Но у меня есть сертификат народного университета нетрадиционной медицины.

– И знаете, куда вам можно засунуть этот сертификат?

– А вы знаете, сколько людей работают с таким сертификатом? Экстрасенсы, шептуны, переориентировщики сознания… заряжают воду, пиво, учат пить мочу, медитировать, летать во сне…

– Хватит! – крепкий кулак грянул по столешнице. Подпрыгнул письменный прибор; подпрыгнули аудиоколонки, клавиатура и стопка дисков – все, что осталось на месте изъятого компьютера.

– Кстати, а зачем изъяли монитор? – отрешенно спросил Калибан.

Глаза полковника, переместившие фокус с бровей собеседника на его глаза, налились кровью. Калибан потупился:

– Я не сделал ничего плохого. Я частный предприниматель. Специально окончил бухгалтерские курсы… И заплатил за них, между прочим, из своего кармана. У меня в порядке документы. Я плачу налоги. Если кто-то из клиентов подает жалобу – пожалуйста, мы готовы рассмотреть. То есть, конечно, вы можете разорить нашу фирму и разогнать сотрудников, а меня посадить. Но я не понимаю – зачем? Вы ведь серьезный человек… что вам за радость от погибели бедного гипнотизера?

– Где вы хотите ночевать – в камере или дома? – устало спросил полковник.

– Дома, – признался Калибан. – Я очень устал. Это на самом деле тяжелая работа – заставить клиента на пару часов стать лучше, чем он есть. Увереннее, умнее… решительнее… А потом они ничего не помнят. Это оговаривается в условиях – сознание клиента не участвует в операции, за исключением нескольких зон, актуальных для поставленной задачи. Сторожевые посты, так сказать. В договоре есть специальные пункты, защищающие интересы клиента. Например, полный запрет на проведение денежных операций. Запрет на интимный контакт с кем бы то ни было, хоть с родной женой. И конечно – исключены противоправные действия. Подсознание в этом смысле очень консервативно: человек под гипнозом не пойдет на преступление… если, конечно, он не законченный уголовник. То есть если бы вам, к примеру, надо было, чтобы загипнотизированный А пошел и убил неугодного Б, то это вероятно только в том случае, если и без гипноза А собирается убить этого Б, как только увидит… Но мы ведь с бандитами не работаем и Уголовный кодекс… чтим, – Калибан слабо улыбнулся, вспомнив Остапа Бендера.

– Тем не менее, – полковник ласково прищурился, – в принципе это возможно? Снарядить клиента на террористический акт, например? Внушить ему, чтобы он пошел туда-то и туда-то и в бессознательном состоянии дернул за веревочку на куртке? Или чужую сумку перенес?

– Нет! – Калибан молитвенно сложил руки. – Запишите мои слова: нет, нет и нет! Здоровая человеческая психика воспротивится…

– А больная человеческая психика? А если подключить химию? Вас послушать – так прямо лунатики по городу ходят и делают все, что вы им прикажете…

Калибан понял, что пропал навеки. До сих пор казалось – вывернется. А теперь вода сомкнулась над головой, и омут на этот раз не выпустит.

– У вас есть список наших клиентов, – сказал он, стараясь не выказывать затопившую его слабость. – Ни один из них…

– Официальных клиентов. Может, были еще и левые?

– Не было! Вы ничего не докажете, потому что их не было. Их не может быть, – Калибан тяжело дышал, – потому что технология неприменима… к психически больным, к наркоманам и…

– Не трепыхайтесь, – полковник смотрел с преувеличенным сочувствием. – Одно дело – если во всех операциях действовали вы. Тогда вы говорите с чистым сердцем: не склонен, не привлекался, не употребляю, и я вам верю… Кстати, чисто теоретически: если ваш клиент погибнет, вы останетесь в живых?

– Клиент не может погибнуть. Они под гипнозом особенно осторожны… если надо перейти дорогу или там за рулем…

– Вы понимаете, о чем я. Если клиент выполняет рискованное задание и гибнет – оператор, то есть вы, остается в живых?

– А как я могу погибнуть? – Калибан из последних сил изобразил удивление. – Я лежу в кресле… а он…

– Ладно. А если ваш клиент – в коме? Можно его поднять?

– Я не понимаю…

– Все вы понимаете! Если, к примеру, свидетеля взорвали и он лежит в коме – можете вы его поднять? Чтобы показать, кому надо… Можете?

– Нет, – Калибан чувствовал, что его мужество скоро кончится. – Если он в коме, у него поражены важнейшие… как я буду его гипнотизировать, если он в коме?!

Полковник демонстративно посмотрел на часы.

– Значит, вы по-прежнему утверждаете, что человек, который встает с вашего кресла и идет решать свои проблемы, – что этот человек находится под гипнозом?

– В какой-то мере да, хотя и не совсем так. Понимаете, я всего лишь помогаю клиенту осознать себя, актуализирую его возможности…

– Тогда почему, черт побери, он не помнит свою жену, ваш клиент?

– Потому что он помнит только то, что важно в данной ситуации, – Калибан чувствовал, что вот-вот расклеится. – Смирнов шел отбирать аванс, при чем тут его жена…

– Он что, зомби – жены не помнить?

– Я тоже свою жену не помню! – в отчаянии огрызнулся Калибан. – Если встречу сейчас – не узнаю… А мы все-таки два года вместе прожили…

Из глаз полковника исчезла насмешка. Они стали непроницаемыми, очень тяжелыми, как свинцовые грузила. На долю секунды что-то нарушилось в плотной ткани допроса – полковник ушел в себя, ускользнул, и Калибан подумал, что здесь есть болевая точка. Он вовсе не так прост, этот полковник. Семейные проблемы?

– Я напрасно женился, – сказал Калибан тихо. – В институте. Скоропостижно. И добро бы по залету – так нет, по любви…

– Хватит, Банов!

Калибан был уже совершенно уверен, что в личной жизни полковника совсем недавно произошли потрясения, а может быть, и сейчас еще происходят. Ушел из семьи? К другой женщине? Ох, не верится, не складывается, вряд ли…

Полковник сунул руку за пазуху. Воспаленному сознанию Калибана представилось на секунду, что тот решил застрелить несговорчивого фигуранта и тем самым решить все проблемы. Он даже зажмурился.

На стол мягко упала круглая нашлепка, снятая с груди бывшего клиента Саши, а на самом деле оперативника Смирнова.

– Это что такое?

– Это контакт, – Калибан перевел дыхание. – Передача биологических импульсов через компьютер. С помощью сенсоров.

– Очень хорошо. А зачем вам эта комедия с присосками и проводами?

– Ну, это же часть моей работы… Мало погрузить клиента в сон – надо еще и передать ему программу… дать установку… Раньше это делали просто голосом, типа, сработает будильник, и ты пойдешь в туалет… Так лечили недержание у детей, помните? А мой вклад – на современном этапе развития науки – передача установки посредством электронных средств… Это очень трудно. Я плохо себя чувствую… Зачем мы заговорили о женах, мне это психологически тяжело… Можно еще чаю?

Полковник не ответил. Калибан поднял глаза. Полковник сидел, откинувшись на спинку кресла, смотрел на Калибана внимательно, как юный натуралист на подопытную крысу.

– Можете сами попробовать, – Калибан проглотил слюну. – Давайте, я решу любую вашу проблему. Путем гипноза.

– Где я тебя видел? – негромко спросил полковник. – Давно.

– «Оперативники», был такой сериал…

– Это я помню… Почему ушли из профессии, Николай Антонович?

– Не мужская профессия.

– Вы ведь учились, столько времени работали в театре… О вас отзываются как о способном человеке, мягко говоря. Шекспировский репертуар… «Что был он как дикарь, который поднял собственной рукою – и выбросил жемчужину ценней, чем край его…»

Калибан подумал.

– Это из «Отелло», – сказал он наконец.

Полковник чуть усмехнулся:

– «Прибавьте к сказанному: как-то раз в Алеппо турок бил венецианца и поносил сенат… Я подошел…»

– Вы театрал? – быстро спросил Калибан.

Полковник внимательно его разглядывал. Разговор шел по кругу, временами уходил в сторону – и снова возвращался в протоптанную колею. Полковник не мог добиться признания – Калибан не мог отыскать лазейки для бегства, и так уже который час…

– Я очень устал. Я почти восемь часов провалялся в кресле…

– А почему вы не поднялись из кресла сразу, как дали, по вашим словам, «установку»? Ведь Смирнов ушел?

– Такая метода, – Калибан вздохнул. – Пока клиент под гипнозом – я должен находиться в едином с ним ментальном поле…

– Ну вы же чушь несете, – полковник чуть повысил голос. – Вы же ересь гоните, какое, хрен его знает, поле?!

– Ментальное, – тихо сказал Калибан. – Можно мне чаю?

– Юля, – сказал Калибан. – Если меня посадят – квартира за мной останется?

– Смотря с какой формулировкой посадят, – бесстрастная Юриспруда выдохнула струйку дыма. – Если с конфискацией – тогда привет…

И постучала сигаретой по краю пепельницы.

– Может, мне по-быстрому подарить ее кому-то? Сестре, племяннице?

– Чего вы шугаетесь, Николай Антонович, – Юриспруда зажала сигарету между средним и указательным пальцем. Сигарета дымилась, белая рука с яркими длинными ногтями являла собой живое произведение поп-арта. – Может, еще и без конфискации. В зависимости от того, что они вам навесят.

– А много можно навесить?

– Ну-у, – Юриспруда вздохнула. – При желании… ну, вы понимаете.

– Ага, – сказал Калибан.

Его тошнило от табачного дыма. Так много он в жизни еще не курил; железный закон «Парусной птицы» – курить только в туалете и только при открытой форточке – был забыт, и это, а вовсе не конфискованные компьютеры и документы означало неминуемый крах.

Сизый дым стелился над столами, застарелая вонь встречала сотрудников по утрам. Они собирались в опустевшем офисе – как бы на работу; Лиля готовила кофе и чай. Тортила молча доставала пирожки из сумки; Юриспруда приходила затем только, чтобы поглядеть на себя в зеркало, поправить фиолетовые кудри и поделиться с Лилей новым глянцевым журналом.

Калибану было страшно жаль их. В критической ситуации «три бабы» показали себя настоящими бойцами – хоть Лиля и плакала, хоть Тортила и хваталась за сердце и три раза вызывала «Скорую», хоть Юриспруда и прожгла сигаретой кожаный диван в приемной. Тортила, всю жизнь панически боявшаяся «органов», не сказала ни слова лишнего, за ней было надежно, как за бруствером. А Юриспруда показала себя настоящим танком, великолепной боевой машиной без единой щелочки в сверкающей броне. Калибан подумал, что, соберись он основать фирму по торговле человеческими головами, Юриспруда и тогда сумела бы подвести под нее законодательную базу…

Однако ни надежность Тортилы, ни преданность Лили, ни Юриспрудины выдающиеся умения не спасали «Птицу» от ликвидации, а Калибана – от очень вероятного суда.

– Юля, ты работу ищешь?

– Нас еще не прикрыли, – Юриспруда выпускала дым под потолок. – Вот когда официально все сделают и отдадут трудовые книжки – тогда будем думать.

Калибан вздыхал и склонялся над своим кроссвордом. Вопрос плечистого полковника не выходил у него из головы. Один-единственный вопрос: «Где я тебя видел?»

Он тоже видел полковника. И было это очень давно, до съемок фильма «Оперативники». Даже, кажется, до института. До первой неудачной женитьбы Калибана, продлившейся всего два года. У него была абсолютная память на лица, но полковник не желал вмонтироваться ни в одно из связных воспоминаний. Глаза-буравчики смотрели будто из тумана… или тогда у этих маленьких карих глаз было другое выражение?

– Коленька, я тут заварила бульон… Выпьете?

Губы Тортилы были ярко – четырехугольником – накрашены, будто вызов судьбе. Ей тоже было страшно жаль обреченного шефа. Она воображала, как его бросят в холодную камеру на потеху уголовникам. Там никто не принесет ему пузатую кружку с бульоном, там никто не поймет и не оценит его уникального таланта…

– Пейте, Коля…

В выпуклых стеклах ее знаменитых зеркальных очков Калибан видел свое унылое отражение.

– Вы представляете, Банов, сколько пользы вы могли бы принести людям?

– Я и так приношу пользу. Семейные неурядицы, вступительные экзамены в институте, речи, доклады, кастинги, иногда деловые встречи…

– Вы могли бы спасать жизни.

– Как?

– Перевоплотиться в преступника, имитировать побег, добыть информацию…

– Как перевоплотиться?! Это будет тот же преступник… только с провалами в памяти… Кроме того, я не могу работать с некоторыми типами личности, с вами, например, не взялся бы…

– Почему?

Полковник тоже устал и тоже был издерган. Глаза покраснели, веки опухли, на висках обозначились черные тени. Дело, еще недавно беременное триумфом, вот-вот должно было разрешиться мертворожденной мышью.

Команда экспертов, собранных и надерганных из очень компетентных научных организаций, досконально препарировала хозяйство «Парусной птицы». Тестировали, моделировали, пересеивали так и эдак. Наконец с чистым сердцем доложили начальству, что перед ними – всего лишь диагностическое устройство, слегка усовершенствованное, однако вовсе не пригодное для переселения сознания из одного тела в другое.

Это был первый удар.

Не смирившись с поражением, начальство потребовало эксперимента. Вызвали из строя добровольцев; запуск программы не дал результата. Посадили за дело лучших программистов, пригласили экстрасенсов и гипнотизеров, но не добились ровно ничего: оба подопытных, и тот, что был в роли клиента, и тот, что был в роли оператора, отключались и дрыхли в креслах, а проснувшись, ничего не помнили.

– …Почему вы не стали бы со мной работать?

– Вы не поддаетесь гипнозу, – кротко ответил Калибан. – Вы очень сильный, уверенный в себе человек, который не станет принимать помощь ни от кого…

Полковник глядел на него глазами-буравчиками. Калибану вдруг вспомнился рассказ институтского приятеля: у того отец был врач. Приятель рассказывал, что самоубийцы бывают в основном двух возрастов: юные, у которых не сложилась жизнь и любовь, и пятидесятилетние – особенно крепкие с виду мужчины. Одиночество, разочарование, крах семьи или пик карьеры, оказавшийся очень невысоким. Офицеры стреляются, когда им пятьдесят…

– И вы никогда не отмериваете семь раз, – тихо сказал Калибан. – Вы сразу режете. Иногда по живому. Трудно потом исправить… Но редко приходится исправлять – у вас хороший глазомер… Вы редко ошибаетесь…

Он ждал, что полковник его прервет, как это уже бывало не раз. Но полковник молчал.

– …Зато если уж ошибетесь… никогда не возвращаетесь назад. Еще можно исправить… но вы никогда не возвращаетесь. Из-за этого у вас неприятности.

– Это у вас неприятности, Банов, – тяжело сказал полковник.

– У меня тоже. Моя неприятность – это вы. И я догадываюсь, в чем ваша беда.

– Не о том думаешь, артист, – в голосе полковника был теперь лед. – Так будем сотрудничать? Нет?

Калибан открыл глаза и часто задышал. Проталкивал воздух в горло, хватал оскудевшими легкими, как тогда, в детстве, когда очухался в лодке у дачников, кашлял и извергал из себя воду, его положили на скамейку грудью и били, хлопали по мокрой спине, и было страшно холодно – ледяное солнце, подернутое изморозью лето… Потом приятель Васька, которому Калибан под большим секретом этот случай рассказал, авторитетно заверил его, что холод происходил от близкой могилы.

Рожденный быть повешенным – не утонет. Кажется, так.

– Впечатляет, – сказали неподалеку. – Да, Банов, в самом деле впечатляет…

Он потянулся и сел. Напротив, у клетки с канарейками, стоял полковник, буравил воскресшего глазами:

– Ну, Ромочка, как гипноз?

Калибан поднялся. Его новое тело было небольшим, мускулистым, облаченным в спортивный костюм.

– Ничего, Виктор Федорович, – сказал густым басом. – Только мозги, это, вроде как припорошенные. Что-то… это… А разве я Ромочка?

Полковник неприятно засмеялся.

Качок в спортивном костюме был седьмым, с кем Калибан работал в этот день. Перед ним были шестеро мужчин разного возраста и некрасивая девица. Ни об одном из подопытных Калибан не знал ничего; полковник будто издевался, ловя его на ляпах и несоответствиях. К счастью, качка он промучил недолго: убедившись, что тот хоть и не Ромочка (тут Калибан угадал), но имени своего не знает, он велел мускулистого разбудить.

– …Почему они у вас не помнят важнейших деталей? Своего имени почему не помнят под так называемым гипнозом, я вас спрашиваю?

– Они будут помнить только то, что сообщат о себе перед активацией. Именно для этого мы так подробно говорим с клиентами. Именно за этим нам нужны информационные базы. – Калибан устал, его тошнило, ему было уже все равно. – Ну что, что вы хотите доказать? Вас же засмеют коллеги, на смех подымут, если вы расскажете кому-то, что нашли человека, который переселяется в чужие тела! С помощью обыкновенного компа и пары проводочков! Ну идите, доложите начальству, посмотрим, что будет!

Полковник взглядом заставил его замолчать. На постаревшем за последние дни лице застыла брюзгливая гримаса: Калибан попал в точку, и с этим ничего нельзя было поделать. Полковник проигрывал на всех фронтах; чудесная методика была невоспроизводима. Чудесную методику не получалось использовать так, как хотелось полковнику. Дело «Парусной птицы» рассыпалось, из «икс-файла» превращаясь в доклад об очередном шарлатане. И даже неминуемое закрытие фирмы не прибавляло полковнику очков.

– Я с утра не ел, – тихо напомнил Калибан. – Они, подопытные, жрали в три глотки. А я – голодный.

Из соседнего ресторанчика принесли пиццу. Калибан ковырялся в тарелке пластиковым ножом и вилкой; полковник сидел напротив. Смотрел, как он ест.

– За что вы меня не любите? – спросил Калибан с полным ртом. – Я вам карьеру порчу? Так вы мне жизнь портите, это повесомее будет…

Полковник проигнорировал его дерзость. Отвернулся; с книжной полки, единственной в кабинете, взял маленький белый томик. Развернул.

Он держал книгу, как теннисист – ракетку, как оператор – любимую камеру; эта особенная хватка многое сказала жующему Калибану.

– А правда, – он поддел ломоть помидора, – что люди вашего круга после двадцати пяти читают только специальную литературу?

– Еще мемуары, – сказал полковник и захлопнул книгу. – Где же я тебя видел? Ты не помнишь?

– Помню, – признался Калибан. – Но не помню где.

– Ты по малолетке не проходил ни в каких делах?

Калибан поперхнулся:

– Я был отличником и активистом! Самодеятельностью руководил…

– Как же это бывает, – полковник раздумывал вслух. – Ты просыпаешься в чужом теле… Но это ты. То есть к памяти клиента, к жесткому диску, так сказать, ты доступа не имеешь… ох, если бы имел – ого… Тут бы такой для тебя полигон нашелся… Тут бы тебе не спастись…

– Я не понимаю, что вы говорите. – У Калибана пропал аппетит. – Вы на меня оказываете давление.

– Мы тут раскручивали одного экстрасенса, – признался полковник. – Чертовщина. Вроде бы работает… Сквозь стены цвета различает… А начнешь анализировать – ну ни хрена не понятно. Сняли с него томограмму… энцефалограмму… все как у людей. А сквозь стены видит. Иногда. Что это такое, а?

Калибан нанизал на вилку серый плоский силуэт гриба шампиньона. Без удовольствия проглотил.

– Я от жены ушел, а теперь жалею, – сказал полковник.

Калибан отодвинул тарелку. Осторожно, не веря себе, поднял глаза. Полковник смотрел в окно: взгляд был больной и обреченный. Он заново переживал что-то и мысленно спорил с кем-то, а Калибан считал секунды и пытался понять: почему? Была же причина? И ведь не баба увела его из семьи, не телка-блондинка, нет…

– Вам показалось, что вы мало значите, – тихо сказал Калибан. – Что вы ничего не решаете. Что вас не воспринимают всерьез. И при этом любят, да… Но не ценят. Так вам показалось.

Калибан слишком поздно понял, что сболтнул лишнее. У полковника вдруг раздулись ноздри, а глаза сделались круглыми и равнодушными, как у акулы-убийцы. Он смотрел на Калибана через стол, готовый раздавить взглядом, смешать с навозом наглеца, позволившего себе воспользоваться его минутной не слабостью даже – рассеянностью…

И опять что-то произошло.

Расширились зрачки маленьких карих глаз. Приоткрылся рот; эта новая перемена напугала Калибана даже больше, чем предыдущий взрыв гнева.

Полковник сплел пальцы. Между большим и указательным пальцем правой руки синела наколка – не криминальная. Служил на флоте; на юрфак пошел уже после службы… Скорее всего, на вечернее или заочное отделение. Работал… Да и не прошел бы на дневное – связей не было… Родители у него явно не из юристов-международников. Мать бухгалтер… Отец рано ушел из семьи…

Почему? Почему мать – бухгалтер, а не продавец, скажем?

Теперь уже не спросить.

Секунды проходили в молчании. Глаза-буравчики, потерявшие вдруг цепкость, смотрели на Калибана печально и серьезно, как со старой фотографии.

– Я тебя вспомнил, – сказал полковник.

Калибан занервничал:

– И… что?

– Когда вспомнишь сам, скажешь, – полковник поднялся. – Ты, это… Меня никакой гипноз не берет. Проверено. Давай напоследок… если хочешь… попытайся.

* * *

Он вдохнул. Выдохнул. Еще раз. Как тогда в детстве, когда его вытащили из омута, дачники плыли на лодке и вытащили его…

Он кашлял водой, а незнакомый дядька, который его вытащил, хлопал со звоном по мокрой спине и весело приговаривал, что жить, мол, будешь долго, скотина такая, кто тебя просил в этом месте через речку плыть, тут же омуты, все знают… В лодке была еще тетка в соломенной шляпе и девчонка в панаме, девчонка визжала не переставая, а мать твердила ей, вот что бывает, когда не слушаешься, если бы не папа, этот мальчик бы утонул… Он и папу чуть не утопил… Вот что бывает… О господи…

Калибан продышался. Сел; ослабил узел серого галстука на шее. С трудом поднялся, подошел к аквариуму, увидел свое отражение – из-за водорослей выглядывал полковник Виктор Федорович, его глаза растерянно мигали… Чуть колыхалась зеленая трава – в аквариуме работал компрессор…

Ну что же ты, пацан, говорил грубый с виду дядька, осторожно поглаживая его по трясущемуся мокрому плечу. Родителям хоть не рассказывай… Отец ремнем отлупит – за дело, но матери жалко, у нее же инфаркт случится…

Будто в подтверждение его слов тетка в соломенной шляпе судорожно прижимала к себе здоровенную щекастую девчонку.

Калибан прислонился лбом к холодному стеклу аквариума.

Он вспомнил.

…Дом был не плохой, но и не очень хороший. Кирпичная многоэтажка в зеленом районе, довольно далеко от центра.

Калибан нажал на кнопку звонка непривычно толстым пальцем.

– Кто там? – спросила из-за двери молодая женщина.

– Это я, – голос Калибана вдруг осип.

«Москва слезам не верит».

Но он пришел сюда не плакать.

Он, надежный, немногословный, суровый Мужчина, герой Алексея Баталова. Однажды оступившийся – и потерявший все. Ради смутных иллюзорных «принципов» предавший самых близких, самых верных и родных людей.

Он пришел просить прощения. Без надежды, что простят.

Прошла минута.

Дверь открылась.

Щекастая девчонка сильно выросла за прошедшие двадцать лет. Она следила за собой, боролась с полнотой и выглядела бы, наверное, мило, если бы не красные глаза под опухшими веками.

– Ну зачем ты пришел? – визгливые нотки, способные испоганить любой женский голос. – Чего тебе еще надо? Еще нас мучить, да?

Она вгляделась в его лицо – и осеклась. Усталый человек печально улыбнулся. Он даже вину свою нес с достоинством. Дочь кричала на него – за этим криком прятались боль и растерянность. Она не нападала – защищалась; ни разу в жизни она не повысила голос на отца, ей бы в голову не пришло…

– Лидочка, – сказал он тихо и ласково. – Мама дома?

– Не твое дело, – женщина шагнула вперед, оттесняя его мощной грудью. – Ты же ушел? Ты ушел? Ну так и уходи!

Мелькнула тень в соседском «глазке» – соседи прислушивались и удивлялись, наверное…

– А помнишь, как мы на лодке катались? – спросил он почти шепотом.

– Не помню! Уходи!

– Как мы мальчишку вытащили, помнишь?

– Не помню… Это ты его вытащил. Мы с мамой только визжали.

– А он вырос, – человек в дверях улыбнулся. – И живет себе… И я его недавно встретил.

– Слушай… – начала женщина тоном ниже. И замолчала.

Внизу, в подъезде, тявкала собака.

– Мне надо кое-что сказать. Тебе и маме.

Он снял туфли у двери. Ряд мельчайших примет показывал, что в этом доме обязательно снимают туфли.

Он безошибочно нашел в шкафчике свои тапочки. Хорошо, что их не успели еще спрятать или выбросить.

Он прислушался к молчанию квартиры.

Потянул носом воздух – пахло сердечными каплями.

Двинулся по коридору. Остановился на пороге комнаты.

Женщина, когда-то носившая соломенную шляпу, постарела. И выглядела плохо – тени под глазами, затравленный злобный взгляд.

– Зачем ты ему открыла? Ну зачем?!

Его глаза увлажнились, но Москва не верит слезам.

Он стоял в дверном проеме и смотрел, не говоря ни слова. Осознание вины, и горечь, и боль утраты, и преклонение перед женщиной, с которой прожил жизнь, осознание, что прощения – не будет.

Она постарела, но он помнил ее молодой. Его сознание раздвоилось – он действительно помнил эту женщину, желтый купальник, тень шляпы на глазах. Раздражение и чуть ли не злость – чуть не утопился, скотина малая, и ведь Витька, муж, из-за него мог утонуть… А потом вдруг просветление и почти нежность: ну что ты, малый, ну ребенок, что с тебя возьмешь… Бедняга…

Он любил ее. Несмотря на седые волосы, оплывшее лицо и сварливо опущенные уголки рта.

Ее злоба сменилась растерянностью. Происходило небывалое – ведь он ушел навсегда, кому, как не ей, знать его характер… И вот он – перед ней.

– Витя… Что случилось? Зачем ты пришел?

Он наклонил голову, будто уронил ей под ноги весь груз своего раскаяния.

– Лена, – сказал прерывающимся голосом. – Прости меня, старого дурака. Я не могу без тебя жить. Прости.

В половине девятого зазвонила мобилка на краю ванны. Калибан едва успел подхватить ее за секунду до падения.

– Доброе утречко, – сказала трубка бодрым старушечьим голосом. – Клиент у нас, на сегодня, на одиннадцать. И знаете кто? Ира Грошева!

– Понравилось, – Калибан сдернул с крючка полотенце. – А чего она хочет, не сказала?

– Представьте, Коля, сказала! – Тортила рассмеялась. С того времени, как «Парусная птица» возобновила работу в полном объеме, старушка смеялась вдвое чаще обычного. – Она хочет расстаться со своим Максимовым, но так, чтобы это было наиболее эффектно! Представляете?