Текст книги "Год Черной Лошади"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 58 страниц)

– Первый грех наших предков, – говорил старик, кутаясь в холстину. – Мы не просто потомки стадных животных. Мы потомки тех, кто пошли за Лидером. И, стало быть, Лидеру доверили свою жизнь и судьбу. Передали ему ответственность…

Старика никто не слушал. Они сидели плечом к плечу – убежавшие от одиночества в своих пустых и просторных домах. Они не нуждались в ораторе, они не собирались похлопывать в такт чьей-то песне. Дым смотрел сквозь костер на Лану-Гаевую, державшую руку тощего мрачного Люка, и пытался представить, что бы ответили эти ребята его бывшей жене, если бы она (великий Лидер, он забыл ее имя!) вздумала рассказать им о любви и свободе. О дружных больших семьях, где любовь крепнет пропорционально числу супругов. И еще он думал о том, что статным животным не нужен, противопоказан разум. Потому что носитель разума – одинок. Потому что стадо обязательно вступит в поединок с желанием мыслить. И еще он радовался, что наконец-то не должен ежедневно, ежечасно выдергивать себя из стада, противопоставлять себя стаду; что наконец-то можно просто сидеть вместе со всеми и делать то же, что делают все. Смотреть в огонь.

Однажды утром он пошел побродить по промышленным районам – ему пришлось принудить себя. Он говорил себе, что там, среди высоких мертвых корпусов может найтись новый резерв продовольствия – но путешествие по заводским улочкам было для него сродни тягостной прогулке по кладбищу. Он так и не дошел до фабричного комплекса, до леса давно не дымивших труб. Бесцельно забрел в инженерную школу, заглянул последовательно в библиотеку, спортзал, классы, нигде не обнаружил ничего, кроме паутины и пыли запустения. Уже собравшись уходить, приоткрыл дверь большой лаборатории – и за ближайшим столиком увидел согбенную фигуру тощего угрюмого Люка.

– Привет, – сказал просто затем, что молча прикрыть дверь было бы глупо и невежливо. Люк глянул так, будто его застали за взломом сейфа. – Я тебе не помешаю, – не то спросил, не то заверил Дым.

– А выглядишь ты гораздо моложе, – заметил Дым.

– Да, я раньше пошел в армию, чтобы поскорее поступить в инженерную школу, – сказал Люк. – Когда служил на границе, был техником маячков. Поэтому сразу и приняли на защитные технологии. Жаль, не успел получить диплом, впрочем, тему мне еще перед нашествием зарубили.

В лаборатории пахло едко и неприятно, но почему-то этот скверный запах напоминал о жизни. О настоящей жизни. Которая кажется бесконечной.

– А я все о вас знаю, – сказал Люк, и Дым улыбнулся его самонадеянности.

– Так уж и все?

– Я знаю, что вы были у Хозяев, – прошептал Люк. – Что вас… остригли, и вы спаслись только случайно, из-за того значка. Я их ненавидел, эти значки. Когда замечал их на ком-то, прямо срывать готов был.

– Ревновал?

– Наверное, – сказал, подумав, Люк. – Все говорили, что я поклонник Ланы. А я ее уже тогда любил.

Люк ходил вдоль стеллажей с тряпкой. Тщательно вытирал пыль, которой здесь и без того было не так уж много.

– Я бы побоялся идти к Хозяевам, – сказал Люк, споласкивая тряпку в жестяном ведерке.

– Они вовсе не так страшны, – сказал Дым.

– Откуда вы знаете, страшны ли они? Вы ведь так и не сумели их понять?

– Да, – согласился Дым. – Мы говорим почти на одном языке и даже пользуемся одинаковыми буквами. Но понять друг друга мы не сможем. Никогда.

– Почему же вы велели всем идти туда, к ним? – спросил Люк с подозрением.

– Я никому ничего не велел. Я рассказал все, что знал. Они выбрали сами. Как когда-то выбрал Лидер.

– Вы верите этой истории о Лидере?

– Верю, – серьезно отозвался Дым. – Мне кажется, все было именно так.

Люк закончил уборку на рабочем столе. Вытер руки тряпочкой – обрывком когда-то белого халата:

– А почему вы не остались у Хозяев? Ведь там можно жить, и жить неплохо?

– Я не могу без стада, – произнес Дым с отвращением.

– Может быть, это не всегда плохо, – шепотом проговорил Люк. Руки его давно были сухие, но он все еще мял и мучил несчастную тряпочку. Летели белые ошметки.

– А что за тему диплома тебе зарубили? – спросил Дым.

Тряпочка треснула; Люк опомнился. Осторожно положил в ведро обе лохматые половинки:

– Да так… Я разрабатывал альтернативу… маячкам.

– Разработал? – быстро спросил Дым.

Люк помолчал. Отвел глаза:

– Нет. Когда стало ясно, что это нашествие… Я целыми днями сидел, думал: сейчас найду панацею – и прославлюсь. Я буду знаменитее, чем Дива Донна, он невесело усмехнулся. – И она меня полюбит.

– Не получилось? – спросил Дым, заранее зная ответ.

Люк мотнул опущенной головой:

– Не получилось. Знаете, среди исследователей холила такая байка: Арти-Полевой не выдумал маячки. Будто бы он спер идею в какой-то старой книге, а источник потом уничтожил. Ведь с нашим уровнем технологии невозможно додуматься до такого, о физиологии волка надо знать в десять раз больше, чем мог знать Арти. И тому подобное… И вот когда я сидел и была паника, полные улицы беженцев, еды ни травинки… А я сидел в лаборатории, и с каждой секундой все яснее понимал, что попытки мои смешны и правильно мне зарубили тему. Я отчаивался, и тогда мне казалось, что эти сплетни имели под собой основание.

Дым огляделся. Стены лаборатории вдруг нависли над ним, как нависали некогда безразмерные пространства Хозяев. Плотно завинченные сосуды с реактивами, громоздкие приборы с тусклыми дисплеями, переплетение проводов и горы лабораторной посуды – все это казалось фальшивым, муляжным, мертвым.

– Значит, не было никакой науки, – услышал Дым собственный голос. – Было подражание, робкое повторение давно сделанного, давно пройденного, игра в науку… Да?

– Нет, – яростно сказал Люк и отвернулся. – Идемте, я кое-что вам покажу.

– Эй, – негромко позвал Дым. Те трое, что лежали на куче тряпок, вяло шевельнули ушами. К Дыму обратились три пары равнодушных глаз – стеклянные пуговицы, блестящие и бессмысленные. Дым едва удержался, чтобы не попятиться.

– Да, – сказал Люк за его спиной. – Это те, которых стригут и едят Хозяева. Это наши предки, вернее, наши неудачливые двоюродные братья. Их сюда привезли еще детьми. Много лет назад. Было двадцать два. Остались трое…

– Зачем? – после паузы спросил Дым.

– А как иначе? Биология, медицина…

– Они здесь были все это время? Когда нечего есть…

– Я потрошил матрасы, – сказал Люк, с трудом выдерживая его взгляд. Старая солома… И я свое отдавал.

– Им?

Люк помолчал, будто решаясь. Наконец нервно потер руки:

– Это еще не все… Идемте.

Они долго шли узким, скверно пахнущим коридором; поднялись по крутой винтовой лестнице, и Дым увидел обнесенное железной сеткой сооружение. За сеткой, в ремнях, в переплетении шлангов… Дым не поверил своим глазам. В станке помещался плотно спеленатый трубками, прикованный к железной стойке плешивый волк.

– Была наука, – сказал Люк, как будто нездоровое животное в станке могло подтвердить или опровергнуть эту истину. – Материала накопили предостаточно. Вот только распорядиться…

Волк открыл желтые глаза. Дым невольно отшатнулся.

– Ей недолго осталось, – тихо сказал Люк. – Волчице… Она умирает.

На площадь они пришли позже всех. Кто-то уже разжег костер вместо Дыма. Лана, увидев Дыма и Люка вместе, удивилась и, кажется, повеселела.

– Может, ты споешь? – попросил ее Дым.

Она покачала головой:

– Нет. Теперь не надо.

Они уселись рядом, и Лана, прежде немногословная в присутствии Дыма, начала вдруг рассказывать, подробно и откровенно, хотя ее никто об этом не просил. Она рассказывала, как на нее внезапно упала слава, как огромные толпы аплодировали и подпевали и как она теряла голову от мгновенной власти над ними. Как значки с ее портретом носил каждый второй, а плакаты пестрели на всех афишных тумбах, и ради того, чтобы только коснуться ее, люди толкались чуть ли не насмерть. И как потом случилось нашествие, и слава ее растаяла, словно кусочек масла. И как ей приходилось драться в очереди за пайком. Как ее перестали узнавать и помнить, все о ней забыли, и как появился Люк.

– Все-таки зря ты перестала петь, – сказал Дым, когда Лана наконец охрипла и замолчала.

– Нет, все правильно, – вмешался молчавший до сих пор старик. – Разумные существа не должны ходить стадом, в том-то и дело. И Дым почувствовал, как внутри его закипает непонятное раздражение и протест против этой старой, неоспоримой, банальной истины.

Волки появились на окраинах. Собираться по вечерам на площади стало небезопасно; каждое утро и каждый вечер – в сумерках – Дым зажигал факел и поднимался на крышу. Сосед справа – их с Дымом разделяли три покинутых двора – подавал своим факелом сигнал «все в порядке». Приняв сигнал, Дым то же самое сообщал соседям слева, а те отвечали, передавая сигнал дальше.

Однажды холодным утром – на белой шерсти Дыма лежал толстый слой инея соседи слева не ответили. С рассветом Дым вышел на улицу – и сразу же увидел волчьи следы. Перед домом уже стояли двое парней из двора напротив. Топтались, втянув головы в плечи, не решались войти. Снег перед домом был утоптан волчьими лапами, и входить, собственно, было уже не нужно. Дым вошел.

– Я ничего не оставил после себя, – сказал старик. – Слышишь, Дымка, я мог бы написать что-то вроде мемуаров. Теперь мне кажется, я много знал, еще больше понимал и мог объяснить бы…

– Да, – сказал Дым.

Старик умирал, в этом не было сомнения. Дыму казалось, что надо помолчать, о чем-то подумать, но старик не замолкал ни на минуту.

– Дымка. Ты предал дело Лидера. И это правильно, ты молодчина. А может быть, никакого Лидера и не было? Теперь никто никогда не узнает…

Он вдруг притих. Глаза его странно изменились.

– Я понимаю тебя, мальчик, – не своим, дребезжащим, а низким и глубоким голосом сказал вдруг старик. – Тебе не хочется быть таким, как все. Но подумай, кроме того, что тебя исключат из школы, изгонят из города… кроме того, кем были бы мы, если бы каждый… Это были его последние слова.

Притаившись на крыше, Дым смотрел на волков. Волков было пять, и они давно не ели. Легкая добыча кончилась; волки протоптали круглую тропинку вокруг Дымового дома, но проникнуть внутрь не могли. Дым смотрел, подавляя дрожь. Ощущение было скверное – в последний раз Дыма знобило накануне стрижки. Он видел, как на пятки старому, с рваным ухом вожаку наступает молодой самоуверенный самец. Дым видел, что конфликт созрел; так получилось, что именно ему довелось стать свидетелем развязки. Они сцепились на старой клумбе, там, где давно – тысячу лет назад! – мама Дыма высаживала горькие душистые цветы.

На городской улице, в палисаднике, дрались насмерть серые людоеды. Старый вожак знал, что шансов у него немного, а молодой самец был силен, но слишком самонадеян. Три волчицы сидели на хвостах и смотрели, не подавая признаков волнения. Молодой самец издох с гримасой удивления на морде – ему, наверное, казалось, что так несправедливо. Что старость должна безропотно уступить место агрессивной молодости. Слюнявые желтые клыки, сомкнувшиеся у молодого на шее, наглядно доказывали превосходство мудрости и опыта. Вожак отступил на шаг от поверженного противника – и упал на снег, истекая кровью из рваного бока. Волчицы встали одновременно. Вероятно, они были голодны – сожрали обоих, не делая особых предпочтений ни молодому, ни опытному мясу.

– Дым! Дым!

В щель – темно. Неужели он проспал утро? Неужели кто-то осмелился пройтись по улицам в темноте?

– Дым! Отворите… Скорее…

Он отодвинул засов. Дверь открылась из темноты в темноту; в застоявшийся воздух комнаты хлынула ледяная и свежая ночь. Ворвавшись в дом, гость едва не сбил хозяина на землю. Дым догадался, что это был Люк, только по голосу и по запаху.

– Что-то с Ланой?!

– Нет, – выдохнул Люк. – Все в порядке… Дым, – и Люк заплакал.

Дым взял его за шиворот, встряхнул так, что в темноте щелкнули зубы.

– Что случилось, говори!

– Я понял, – прошептал Люк сквозь слезы. – Я знаю… Я знаю, как надо. Я догадался. Сам.

– Потом мы все восстановим, – пообещал Люк, будто извиняясь за разгром, царивший в лаборатории. – Потом… У нас будет много времени. Много времени, много еды… И ни одного волка. Представляешь, как мы заживем?

Лана улыбалась под многослойной марлевой повязкой. Дым одну за другой вскрывал темные ампулы, запачканные изнутри бледной зеленоватой пудрой. Осторожно высыпал содержимое в медный сосуд, похожий на колокольчик.

– Что это будет за жизнь! – упоенно говорил Люк, разминая желатиновые лепешки. – Я, наверное, буду профессором. Представляешь? Представляешь, что они запоют, когда узнают…

И он засмеялся сквозь марлю.

– А для нас… это точно безопасно? – негромко спросила Лана.

– Великий Лидер! Да я же тебе объяснял! Кроме того, я на себе сто раз проверил.

– Ты проверял на себе? – еще тише спросила Лана, и в ее голосе был такой ужас, что Люк смутился.

– Ну, на себе я окончательный состав проверил. А перед тем пробовал на этих, лабораторных… Лана стояла, будто перед волком – такой ужас, такая тоска стояли в ее глазах.

– И как? – спросил после паузы Дым. Люк вздохнул:

– Так ведь совсем без ошибок не получается. Путь познания – путь ошибок.

Он виновато обнял Лану, а та, грубо вырвавшись, сорвав с лица повязку, бросилась прочь. Люк опрометью кинулся за ней, а Дым, аккуратно подобрав с пола белый комочек ткани, понял, что улыбается, что в этой улыбке нет радости, но нет и злобы, и что чувство, владеющее им в эту минуту, можно назвать острой печальной завистью.

– Все, – крикнула с крыши Лана. – Уходите!

– Прости, – сказал Дым, глядя в растоптанный мокрый снег. Он не мог заставить себя посмотреть заложнику в глаза – своему неудачливому двоюродному брату, стадному животному, способному, однако, в полной мере ощутить ужас смерти. К чугунной ограде был привязан единственный оставшийся в живых узник лаборатории. Впервые за много недель наевшийся до отвала брикетной травы вперемешку с лишенными запаха гранулами.

– Уходите! – торопила Лана. – Уже время.

По ржавой железной лестнице они поднялись на крышу. Сумерки сгустились окончательно. Тот, привязанный, казался смутным белым пятном на темном снегу. Дым обернулся к Лане:

– Иди в дом! Люк, уходите оба. Быстро.

Лана не стала возражать. Люк помог ей пробраться по скользкой крыше к слуховому окошку. Дым слышал их дыхание да хлюпанье жидкой грязи под ногами того, кто пытался освободиться от спутавшей его веревки. Волки были близко, их присутствие ощущали и Дым, и тот, определенный на роль приманки. Дым приносил в жертву живое существо. Существо, похожее на него с точностью до волоска, до узора вен и сосудов, существо, чувствующее боль и приближение конца.

Лучше всего сейчас было уйти с крыши вслед за Люком и Ланой, но Дым остался. Далеко, в стороне промышленной зоны, завыли тонко и жалостливо, и от этой печали Дым сжался в дрожащий комок, а тот, привязанный, забился и закричал. Дым оглянулся – никого, кроме него, не было на крыше. Дым посмотрел вниз улицы казались заполненными черной стоячей водой. В какой-то момент ему показалось, что темнота шевелится, живет. Нет, только показалось.

«Идите сюда», – беззвучно сказал Дым. – «Идите. Мы ждем вас. И несчастная приманка, чья судьба предопределена. И я… И все мы, потомки Лидера. Идите, все готово». И снова послышался вой – на этот раз гораздо ближе; оголодавшие охотники не ошиблись в выборе маршрута.

– Идите, – сказал Дым шепотом. – Идите… Мы не звали вас в наш город. Но теперь чего уж там, идите. Здесь ждет сюрприз, который должен вам понравиться. Ну же…

Тот, назначенный на роль приманки, совсем обезумел. Он рвался и метался на привязи, он орал. Дым знал, что эти крики слышны и в доме. «Скорее», – взмолился Дым, обращаясь к волкам. – «Не тяните, давайте же…» Крик вдруг сменился хрипом. Дым перегнулся через край крыши, но ничего не мог разглядеть. Он готов был поклясться, что волки еще не пришли на площадь – но приманка уже молчала. Неподвижное белое пятно. Слабо хлюпнул талый снег. Тишина. Дым чиркнул спичкой. Руки тряслись. Он разжигал фонарь только в экстренных случаях – экономил масло. Но сейчас был именно экстренный. Под чугунной оградой лежало обмякшее, грязное, маленькое тело, обвитое веревкой, как мертвый плод пуповиной.

– Это очень важно – понять. Они не стали есть его, потому что их отпугнул препарат?

– Они не могли почуять препарат, – убежденно сказала Лана. – Они… побрезговали трупом, вот что!

– Тихо, – сказал Люк, серый, растрепанный и смертельно усталый. – Это я виноват. Надо было вторую очистку… Я спешил… Я идиот, волчья сыть!

– Успокойся, – сказала Лана. – Мы все равно это сделаем. Мы придумаем, как… Ты только успокойся. Может быть, поспишь?

– А если провести вторую очистку – они, ты думаешь, не почуют? – спросил Дым.

Люк помотал головой:

– Вторую… Если бы… Эх…

Свет едва пробивался сквозь занавешенные окна. Пол был гладким и чистым ни единой пылинки, ни единой соломинки. Солому давно съели, а пыль и песок ежечасно выметает Ланина мать. У нее прямо психоз какой-то – водит и водит тряпкой по чистому полу.

– Надо поспать, – повторила Лана. – Всем нам.

«Все мы», – подумал Дым. – «Мы – все…»

Чья-то ошибка. Чудесный дар – разум, – доставшийся жвачному стаду. Подпевающие на площади, копирующие одежду и прически, тупо ходящие друг за другом. Дорожащие мнением Лидера, одинаковые, обреченные… Они сидели у самодельного очага – плечом к плечу. Дым положил правую руку на плечи Люка, а левую – на плечи Ланы. Лана обняла мать, мать обняла сидящего рядом парня, и вот уже плотный круг молчаливых, полузнакомых, обнявшихся сидел перед самодельным очагом и смотрел в огонь.

Лидер говорил: так сложилось, что мы не можем выжить друг без друга; это не проклятье и не благословение. Лидер говорил: мы можем презирать друг друга. Мы не равны по отношению друг к другу и никогда не были равными. Нас привязывают друг к другу наш строй, наш голод, наша глупость и наша любовь. Мы – это то, что нас объединяет.

Сказание о Лидере.

Близилась весна. Кое-где на поле снег уже сошел, из проталин выползла, как солома из матраса, прошлогодняя бурая трава. А под ней, если разворошить – зеленые побеги. Бледно-изумрудная новорожденная травка.

Дым шел через поле. Отвыкший от неба над головой, притерпевшийся к низким закопченным потолкам, он шел, преодолевая головокружение, и дышал полной грудью. Ветер пропах волками. Дым мечтательно улыбался. Он вспоминал Хозяина, с его непроницаемыми щитками поверх пристальных глаз. «Ты не поймешь», – говорил Хозяин и сочувственно качал тяжелой головой. «Я-то все прекрасно понимаю», – молча отвечал Дым, продавливая пяткой оседающий серый снег. – «Я все понимаю, а если не умею сформулировать – что же… Может быть, я просто не считаю нужным. Зато ты-то, Хозяин, не поймешь меня наверняка. Вы не ходите стадом? Ваше счастье. Но зато вам никогда не понять одной вещи. Впрочем, я уже зарекся объяснять. Все равно вокруг никого нет, кроме сырой равнины, сладкой травы в проталинах и приближающегося волчьего запаха. А мне-то казалось – как только я выйду в поле, волки посыплются горохом. Их не так много, волков, им требуется время, чтобы найти добычу. Воистину – у страха глаза велики».

Облака были такие же серые, как снег. И в облаках тоже были проталины, только вместо робкой зелени из них проглядывала синь, а из одной дыры, разъехавшейся прямо посреди неба, вдруг брызнуло солнце.

Дым зажмурился.

«Вот так, Хозяин. Паси свои стада, стриги, собирай шерсть; через несколько поколений ты вполне можешь отправить их на бойню, они нисколько не огорчатся. Они пойдут покорно, чередой, как ходили всегда, и только за мгновение до смерти позволят себе испугаться. Нет!» – Дым тряхнул головой, отгоняя лишние мысли. – «Стадо обязано пастись? Под взглядом пастуха либо под взглядом волка? А это вы видели?»

И Дым, рассмеявшись, как подросток, показал серо-синему небу широкий непристойный жест. Небо не смутилось.

«Может, мы и скоты», – думал Дым, по щиколотку проваливаясь в талую воду. – «Может быть… Но нашу судьбу не тебе решать, Хозяин. И не волкам. Я понимаю, что тебе плевать на эти мои рассуждения, ты даже никогда о них не узнаешь. Я надеюсь только, что ты удивишься, узнав о возрождении цивилизации. Нашей цивилизации, потому что она возродится, Хозяин, ого, еще как…»

Дым прищурился; показалось ему или нет, что на близком и лысом, не прикрытом травой горизонте показались серые тени? Даже если сейчас показалось – волчий запах все ближе. Ветер северный, и Дым идет на север… Он остановился. Перевел дух; все-таки он отвык от долгих прогулок, от быстрого шага. Все-таки он постарел, как-то сразу, рывком, это тем более удивительно, что еще несколько месяцев назад ему приходило в голову ухаживать за девушкой. Сердце колотилось так, что прыгала грудь.

– Идите сюда, – сказал Дым. Набрал побольше воздуха и крикнул так громко, как только мог: – Эй, вы! Сюда!

Тишина. Шум ветра в ушах, да еще стук сердца.

– Эгей! Все сюда!

От напряжения перед глазами поплыли хвостатые искорки. Дым снова перевел дыхание. Опустился прямо на снег. Сердце колотилось, разнося по крови изобретение Люка. Его дипломную работу – трижды очищенный, недоступный самому тонкому чутью препарат.

С каждой секундой кровь Дыма все больше превращалась в смертоносный коктейль. Сытые волки, ничего не подозревая, вернутся в свои логова и принесут смерть с собой; уже через три дня появятся первые трупы. Болезнь пройдет по степи, невидимым пожаром ворвется в леса, и только те из серых зверей, кто завтра же кинется бежать со всех ног, – только те, возможно, сумеют спастись. Если они догадаются.

Проклятие стада на голову волка. Вот что это такое; проклятие смирных и мягких, не сумевших защитить себя ни самострелом, ни факелом.

– Так будет, – сказал Дым. Потому что он мог только верить. Верить дипломной работе Люка, верить тому, что Арти-Полевой не украл свое гениальное изобретение, ведь тот, кто расписывает стены дома цветами, способен и на собственную идею. И верить, что Лана и Люк останутся вместе. Не деталями простого механизма под названием «продолжение рода», не случайными знакомыми, не просто бредущими бок о бок…

Он прищурился. С пологого холма навстречу ему неслись… Он разглядел их сразу – и в мельчайших подробностях. Казалось, под брюхом самого крупного волка Дым мог бы пройти, не пригибаясь. Ноги, из-под которых взлетали лохмотья талого снега, похожи были на покрытые шерстью колонны. Смерть на смерть. Смерть неслась на Дыма, не подозревая, как близок ее собственный конец.

В последний момент он все-таки побежал – животный ужас взял свое. Он бежал, проваливаясь и спотыкаясь, и ему казалось, что он уходит. Что он все еще продолжает бежать.