Текст книги "Год Черной Лошади"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 58 страниц)

И теперь, когда триста раз пора бы заснуть, воспоминание о сгорбленной Женькиной спине не давало ему успокоиться. Муха невнятной тревоги, укусившая Диму во время малодушного подглядывания за сыном, в сумерках выросла до размеров если не слона, то хорошего крокодила.

Трус, трус…

Побоялся догнать. Побоялся перезвонить. А вдруг действительно что-то случилось? Вдруг сын ХОТЕЛ встретить его? Именно сегодня?

Очередная соломинка на спине двугорбого чувства вины.

Он понимает, что чувствует сейчас Женька. То же, что он, Дима, когда-то чувствовал по отношению к собственному отцу. Предатель. Алкоголик. Мама – в отличие от Ольги – никогда не настраивала маленького Диму против папы, но хватало недомолвок, переглядок, разговоров с соседками за фанерной стеночкой, когда Дима, как они думали, спал. Хватало фальшивого сочувствия, с которым эти соседки на следующее утро гладили Диму по голове; а через полгода отец умер, мама сразу вспомнила, каким он был честным, порядочным и талантливым, пока не сгубила его эта проклятая водка…

Теперь Женька.

Наверное, Женька тоже думает, что его папа алкоголик. Несколько раз сын действительно видел его пьяным – от этих воспоминаний у Димы стыдом закладывало уши… А Ольга добавила от себя. И про «нищету», и про «водку», и, вероятно, про многое другое…

Прохладная постель жгла. Тихо возились в клетке Малдер и Скалли.

Если мыши тебя достанут, полушутя-полусерьезно говорил Вовка, просто выпусти их во двор. Тут же полно котов, возражал Дима. Вот именно, говорил Вовка и радостно хохотал. Вот именно…

Наверное, он все-таки заснул. Иначе не вздрогнул бы так, не подскочил бы в холодном поту, подброшенный звуком дверного звонка. Звонок у Вовки был тот еще – играл четырнадцать мелодий, на этот раз пришла очередь «Неаполитанской песенки»: «Дарагая моя бапка, дай мне жареную рыпку, я за жареную рыпку попиликаю на скрипке»…

Сон отвалился, будто высохшая короста. На бегу натягивая халат, Дима выскочил в прихожую; звонок повторился, на этот раз песенкой крокодила Гены: «Пусть бегут неуклюже»…

Выключатель нашелся не сразу. Дверной глазок показал искаженное примитивной оптикой, но вполне узнаваемое Ольгино лицо.

«Предчувствия его не обманули…»

Диме на мгновение стало стыдно за свой линялый, весь в обвисших ниточках махровый халат.

– Что случилось?

Отодвинув его плечом, Ольга прошла в комнату. На какую-то секунду Диме представилось, что он стал героем мексиканского сериала и сейчас последуют поиски любовницы с последующим громким скандалом. Надо же, какая ерунда придет в голову среди ночи…

– Что с Женькой?!

– Включи свет…

Ольга мельком выглянула на балкон. Скользнула взглядом по развороченной постели; Дима поспешил накрыть белые потроха одеялом.

– Да в чем дело, в конце концов?!

Ольга посмотрела прямо ему в глаза; он увидел, что она не ложилась сегодня. И плохо спала вчера. И что она на грани истерики.

– Значит, он не у тебя?

Ответа не требовалось; Дима почувствовал, как немеет лицо.

Значит, не померещилось. Значит…

– Евгений Дмитриевич, – произнесла она раздельно и сухо, – изволили сбежать из дома. Причем в милиции мне предложили ждать, пока оне сами вернутся.

– Ты была в милиции?

– У меня оставалась призрачная надежда, что он у тебя… Но, конечно, к тебе он прийти не додумался.

Слово «конечно», в другом контексте безобидное, прошлось по Диминым нервам, как ржавая терка.

– Конечно, – подтвердил он сквозь зубы.

Ольга выудила из сумки сигарету, подчеркнуто спокойно закурила; огляделась, сбросила с кресла ворох газет, старых журналов, растрепанных нот, уселась прямо под Вовкиным любимым постером: лягушка, уже полупроглоченная цаплей, из последних сил душит свою убивицу… Подпись под постером гласила: «Никогда не сдавайся!»

– Что случилось? – услышал Дима свой до странности равнодушный голос.

– Он развернулся и ушел, – Ольга оглянулась в поисках чего-то, куда можно было бы стряхнуть пепел. Не нашла; вытащила из кармана пластиковую упаковку из-под какого-то лекарства, положила под язык две последние горошины, в опустевшей коробочке устроила пепельницу. – Сейчас я докурю… Возьмешь машину… И поедем его искать.

Спокойно, сказал себе Дима.

– Куда? Нет, подожди… Я спрашиваю – что у вас случилось?

– Поедем к одному его приятелю, – Ольга снова затянулась. – Из его команды. У него телефона нет, но адрес в записной книжке я нашла… Это частные дома на Эстонской… Всех, что с телефонами, я еще три часа назад обзвонила.

– Что это ты принимаешь? – с некоторым опозданием поинтересовался Дима.

– Неважно, – Ольга утопила окурок в импровизированной пепельнице, поднялась. – У тебя машина где?

– Машина на стоянке… Да подожди ты! Что значит «неважно»?!

– Нитроглицерин, – устало призналась Ольга. – Тебя это так интересует?

– Нет… То есть да… Я спрашиваю, что между вами… вы поссорились?

– Да, – Ольга шагнула к двери, давая понять, что разговор окончен. – Одевайся. Я обожду у подъезда.

* * *

Оказалось, что она очень надеялась на этот адрес. На этого Славика, полузащитника, «диспетчера», как уважительно называл его Жека. Она была уверена, что маленький мерзавец – ее сын – спрятался именно здесь. И уверяла себя, что совершенно не нервничает – только воображает сладостно, как отлупит, отхлещет по щекам эту дрянь. За весь этот вечер. За эту ночь. За то, что пришлось идти на поклон к Шубину…

Славик жил в частном секторе, то есть в такой себе деревне, уютно пристроившейся под боком у станции метро. Сперва Шубин петлял по темным улочкам, потом они долго трезвонили у калитки, вызывая пароксизмы ярости у беспородного, невероятных размеров пса, по случаю ночи спущенного с цепи. Потом приковылял с фонариком очень раздраженный, очень напуганный Славкин дедушка в полосатых пижамных штанах, трогательно выглядывающих из-под накинутого на плечи бушлата; оказалось, что никакого Жени Шубина он в глаза не видел, и внук его тоже…

В конце концов разбудили Славика. Он узнал Олю и, честно хлопая круглыми со сна глазами, сообщил, что видел Женю на тренировке. Нет, завтра тренировки нет, потому что завтра суббота, единственный на неделе выходной. А в воскресенье они играют с «Зенитом». Сбор у метро «Осокорки» в одиннадцать тридцать. Вот и все.

– По крайней мере в воскресенье он точно появится, – сказала Оля, когда калитку заперли и пса снова выпустили на пост. – Он пропустит что угодно, только не игру с «Зенитом».

Шубин молчал.

Оля вытащила последнюю сигарету третьей за сегодня пачки. Теперь, когда перспектива отхлестать сына по щекам отдалилась на неопределенное время, на место картинки возмездия стали наплывать совсем другие, куда как менее приятные фантазии.

Он ничего не знает, кроме своего футбола. Ему тринадцать лет, но он ничего не знает, кроме круглого мяча и таких же, как он, чокнутых пацанов. Дом, школа, футбол; его представления о прочем абстрактны и умозрительны. Мир для него – разросшаяся до чертиков динамовская база… Дурак, сопляк, ну куда он пойдет?!

– Успокойся, – сказал Шубин.

Оля подавила приступ раздражения:

– Я спокойна совершенно. Он взрослый мужик.

– Надо, наверное, ехать на вокзал? – неуверенно предположил Шубин. – Может быть, он решил… ну, там ночуют вообще-то…

– На вокзале милиция гоняет, – проговорила сквозь зубы Оля. И похолодела от собственных слов. «Заметут», изобьют без синяков, искалечат…

Ну не станут же они хватать ни в чем не повинного парня! На нем же куртка динамовская и фирменная сумка, видно, что не беспризорник…

Куртка хорошая, сумка заметная. Могут найтись… охотники… А так как Жека сам не отдаст – могут и по голове…

– Надо ехать домой, – сказала она хриплым, не своим голосом. – И позвонить… в больницы, что ли…

– В какие больницы?! – взвился Шубин. – Прекрати истерику! Еще скажи – в морг!

Оба замолчали.

«Частный сектор» тонул в темноте. Где-то в отдалении выла цепная собака.

* * *

Перед входом в зоопарк стоя спал металлический зубр. Поблескивали медью лев и львица, отполированные детскими седалищами… В славное дело полировки вложили свою лепту и Оля, и Жека, да и Шубин, наверное. Да найдется ли в городе хоть кто-то, не сидевший в детстве на этом самом льве?

Невозмутимый Щорс перед железнодорожными кассами указывал на звезды – всегда спокойный, монументально-величественный Щорс на столь же монументальной бронзовой лошади…

Они все-таки поехали на вокзал.

Чужая спешка, чужие проблемы вертелись шестеренками равнодушного механизма; едва переступив порог главного зала, Оля уже знала, что Жеку здесь не найти. Тем не менее она позволила Шубину пробежаться по залам, по переходам, по перронам – тот вернулся подавленный, запыхавшийся. В ответ на ее взгляд отвел глаза:

– Нет.

Ну, разумеется, нет, она и так знала… Сырой ветер перед рассветом бывает особенно промозглым. Хорошо хоть не мороз на улице, слава богу, не зима.

– Стоп. Останови здесь.

Она вышла, чтобы купить сигареты в ночном киоске. Шубин ждал ее в машине. Какой-то весь беспомощный, сгорбленный, жалкий; у Оли вдруг сжалось сердце: каким великаном казался этот человек пятнадцать лет назад! И как неистово ей хотелось завоевать его, покорить, красивого и талантливого, по которому сохли и которого добивались целые эскадроны девиц…

– Так, – она закурила снова, хотя ее мутило от сигарет. – Возвращаемся. Не удивлюсь, если этот лоботряс вернулся и ждет под дверью.

Она ни на йоту не верила в это. Сказано было для Шубина. Просто из христианского сострадания.

– Слышишь? Поехали!

Шубин не шелохнулся. Все так же смотрел перед собой; в давно не мытое ветровое стекло ударила капля дождя.

– Ты слишком много куришь, Оля. Успокойся.

Он еще ее успокаивает!

Дождь пошел смелее. Вымокнет, подумала Оля обреченно. Если у него нет крыши над головой… Хотя… лучше под дождем, чем… подвалы с бомжами, притоны, приюты, «обезьянники»…

– Деньги у него есть? – спросил Шубин.

Оля поняла, что не знает точно, есть ли у Жеки деньги и сколько. Он никогда не просил. То есть он просил, когда тренер собирал на аренду спортзала, на какую-нибудь поездку… Вот, она дала ему на бассейн. Позавчера. Если он не успел отдать деньги тренеру – у него может быть гривен пятьдесят…

Он мог сделать какую-нибудь глупость, подумала она в ужасе. Уехать на электричке. Снять проститутку… То есть нет, этого быть не может, это полный бред!

– Скажи мне, что случилось, – в который раз за эту ночь попросил Шубин. Ну точно дятел: долбит и долбит…

– Я сказала, – пробормотала она, превозмогая тошноту.

Шубин вздохнул:

– Хорошо… У него есть девочка?

– Нету, – отозвалась Оля после паузы. – Какая девочка, у него есть только этот дурацкий футбол…

– Может, секта или наркотики? Ты ничего не замечала?

Оля поморщилась. Ничего не сказала; дождь барабанил вовсю, машина стояла, но Шубин зачем-то включил «дворники». В потоках воды дробились, плыли огни фонарей – белые, желтые, оранжевые…

– Наркотики… – она хотела сказать «Тоже мне, папаша», но вовремя прикусила язык. – Когда ты его видел в последний раз?

Шубин долго молчал.

– Сегодня… То есть вчера.

Она вздрогнула.

– Вчера возле школы. После уроков.

– И что он сказал тебе?

Шубин пожал плечами:

– Мы не говорили… Ты же спросила, когда я его видел, а не когда разговаривал…

Оля промолчала.

– Ты знаешь, – пробормотал Шубин, – мне показалось, что он не в себе. Может быть, он… задолжал кому-то?

Оля снова поразилась, до чего слабо сидящий рядом мужчина представляет интересы и потребности собственного сына.

Они возмутительно похожи друг на друга. Только одному тринадцать, другому сорок с хвостиком. Оба одинаково беспомощны, когда заходит речь о серьезных вещах. Оба представляют жизнь по кино и книжкам. А Жека даже книжек не читает…

Ох, лучше бы объяснить все Шубину в другое время и в другой обстановке. Многое зависит от того, как он воспримет новость, сейчас не особенно удачный момент, но и оттягивать дальше нельзя – все, время пошло, секундомер запущен…

– Никому он не задолжал, не колется, клей не нюхает, девочек у него нет. А ушел он потому, что я ему врезала по морде.

Шубин посмотрел на нее, как похмельная сова. Такими же круглыми полоумными глазами.

– Да-да, – она нервно засмеялась. – Можешь не пялиться, это я зря, конечно, сделала, но очень уж он меня достал… Он упертый, как осел. Очень похожий на своего папу.

Шубин молчал, и это ее злило.

– Поехали, – она откинулась на спинку сиденья. – Поехали обратно.

Машина плыла сквозь дождь, будто батискаф. На площади Победы мигали желтым светофоры. Фонари отражались в зеркальном асфальте. И никого. Ни одной машины.

Выехали на проспект.

Оля любила эту дорогу, особенно вечером – когда красно-белые потоки огней сливаются в одну подвижную гирлянду. Но сейчас огней почти не было. Четыре часа утра… Темень. Дождь.

Ей показалось, что Шубин едет слишком осторожно и медленно. А потом, когда после ее раздраженной просьбы он поддал газу – наоборот, что слишком быстро, что для ночной скользкой улицы такая скорость неразумна…

Олина тайна была подобна горячему углю, спрятанному под одеждой. Не было больше сил – и необходимости – терпеть. Оле захотелось поразить Шубина прямо сейчас. Прервать полупрезрительное молчание, которое установилось в салоне после реплики про оплеуху.

– Дело в том, Шубин, – она вдохнула поглубже, так, что даже закружилась голова. – Дело в том, что мы едем в Америку. Я выиграла грин-карту в лотерею. И виза у нас уже почти в кармане.

Машина затормозила. Не удержавшись на скользкой трассе, развернулась юзом, едва не перевернулась; Оля успела крикнуть «Идиот!», прежде чем из-за дождя вынырнул полосатый светящийся жезл.

Менты? В половине пятого? В дождь?! Фантастика…

В глубине души Оля была даже рада. Потому что Шубин сейчас будет выяснять отношения не с ней, а с капитаном (или кто он там по званию?).

Протянув документы гаишнику, Шубин раз пять оглянулся на Олю. Мент о чем-то спросил, потом повторил громче, раздраженно:

– Ви щось пили?

– Hi, – Шубин снова оглянулся на Олю, для этого ему пришлось чуть наклониться.

– Що ви там дивитесь?!

– Он не пьяный, – Оля обворожительно улыбнулась. – Просто мы выиграли грин-карту и едем в Америку. – Я ему сказала – и вот…

Мент некоторое время смотрел на нее, пытаясь понять, не издеваются ли над ним. Блестящая от дождя накидка делала его похожим на малость обрюзгшего Робокопа.

– Подивимось…

Шубин покорно проследовал вслед за ментом к желтой машине – дышать в трубку. Оля вернулась на свое место и закусила губу.

Пожалуй, она не станет наказывать Женьку. Пожалуй, она даже простит ему эту идиотскую выходку. Только бы он поскорее объявился…

Она вспомнила последний выходной, который они провели вместе с сыном. Это было – господи! – в сентябре, больше чем полгода назад. Тогда они поехали в Гидропарк… Она не помнит, была то суббота или воскресенье. Воскресенье – вряд ли, потому что седьмой день недели – игровой день… Выходной во всех спортшколах – суббота… Кто-то еще шутил – как в Израиле… А у нее, Оли, субботы обычно заняты. А воскресенья заняты у Жеки…

А в Гидропарке было хорошо. Они играли в настольный теннис… Потом сидели в какой-то забегаловке… Она пыталась разговорить его. Но разговор сворачивал на футбол, все время на футбол, Жека совершенно разучился говорить о чем-либо другом…

Потом они нашли старую пристань…

Гидропарк.

Стадион.

Ее начало трясти.

Так, дрожа, она смотрела, как возвращаются мент и Шубин. У Шубина в руках документы – значит, отпускают… А мент почему-то сияет, как луна. Или Шубин хорошо ему «подмазал»?

– Щастить деяким, – и мент вдруг залихватски подмигнул. – Буває ж таке… Ну, з богом! Ремiнець тiльки пристiбнiть…

Оле показалось, что он собирался взять под козырек, но в последний момент здравый смысл пересилил.

– Под мостом развернешься, – сказала она тоном, не допускающим возражений. – Мы едем в Гидропарк.

* * *

Дождь прекратился. Светало – бледнели фонари, вода Днепра отражала морщинистое, серое небо, и цепь далеких огней казалась излишним, ненужным украшением.

Что такое грин-карта, Дима приблизительно знал. Эта штука давала зеленую улицу желающим жить и работать в Америке; правда, о том, что такие грин-карты разыгрываются в лотерею, Дима прежде не слышал.

– Ты пошутила? Насчет лотереи?

– Нет. Ежегодно разыгрывается пятьдесят пять тысяч виз. В порядке тимуровской помощи прочему миру. Всем, кто не Америка. Почему-то кроме Польши, Вьетнама и еще десятка стран… Я заполнила заявку… Выиграла первый пакет. Таких первых пакетов рассылают вдвое больше, чем виз. Потом надо быстро отправить еще три анкеты. Это гонка на скорость. Кто не успел, тот опоздал… Короче, я… мы с Симой успели. Сима мне это все помогала провернуть. Все. Выиграли. Вот так.

Ольга смотрела на дорогу и говорила отрывисто, будто вколачивая гвозди. Ни о какой шутке не могло быть и речи. Диме потребовались силы, чтобы преодолеть нарастающую панику.

Увозят! Женьку увозят!

Пусть он не общается с сыном. Пусть сын отгородился от него прозрачной стенкой плохо скрываемого презрения – но, по крайней мере, так он может видеть Женьку хоть каждый день. Благо вход в музыкальную школу находится в ста метрах от входа в общеобразовательную, где учится Женька… Где он, Дима, когда-то учился, а после него – Оля… Ольга, поправил он себя.

А теперь ее вечная истерическая готовность обернулась поступком. И каким… Что за чертово совпадение, что за несчастное везение… Выходит, миллионы людей играют с жирной Америкой в эту унизительную игру… Но надо же, чтобы именно Ольга выиграла…

Если это выигрыш.

…Мост Метро. Клепаная баба с воздетым в небо мечом.

Пологий левый берег.

Сосредоточиться.

Для выезда детей требуется согласие обоих родителей… кажется. Во всяком случае, в романе «Интердевочка» было именно так.

– Тебе нужен развод? – спросил он через силу.

Несколько минут в салоне царило молчание.

– Ты меня неправильно понял, – вероятно, Ольга многое прочитала по его лицу, во всяком случае голос ее звучал непривычно мягко. – Грин-карта на нас троих. То есть я могу вписать туда и Женьку, и тебя. Если захочешь… Сейчас направо.

– Ты точно знаешь? – спросил он хрипло.

– Совершенно точно. Это условие. Именно потому, что мы с тобой официально не в разводе…

– Я про другое. Ты точно знаешь, что направо?

– Да, – на этот раз в ее голосе было куда как меньше уверенности. – Знаешь, останови машину, я хочу тебе что-то сказать…

Дима притормозил, но выключать мотор не стал. Бледный фонарь над ветровым стеклом вдруг погас, как прогоревшая свечка.

– Женька… уперся. Из-за этого, прости господи, футбола. Уже почти взрослый парень, а ума нет… не соображает. Нам уже интервью назначено!

– Интервью? – переспросил Дима.

– Это собеседование с вице-консулом… Который, если все в порядке, визу дает… На интервью все документы надо… Медосмотр, справки из милиции, фотографии, все документы, с копиями, с переводами на английский, все ко дню собеседования должно быть готово! Остался месяц… Кто не успел – тот опоздал, и все усилия тогда к черту… А этот… этот…

И Ольга вдруг заплакала. Дима лет десять не видел, как она плачет. Ему стало неловко. Как бывает во сне, когда вдруг оказываешься посреди площади голый…

– Скотина такая, – говорила Ольга, давясь слезами. – Чего мне это стоило… А Симе… Если бы не Сима… Симку ты помнить должен, она теперь в Нью-Йорке… Работа уже ждет, понимаешь ты, работа, легальная, в Америке! По специальности! Ты не представляешь, что такое было эту работу получить… Квартиру уже присмотрели… А эта скотина мне нервы крутит! Футбол у него, «Динамо» у него, Лобановский у него, прости господи… Тут и так… как будто я вьючная лошадь, и на меня поставили пирамиду Хеопса…

Она затихла. Широким мужским движением вытерла слезы, с вызовом уставилась Диме в глаза:

– Ты… если хочешь, поезжай с нами. Там анкеты… я и за тебя заполнила. Мы тогда еще… Ну… Еще думали… Это было полгода назад… На всякий случай. Вдруг пригодится. Только ты мне помоги! В очередях стоять надо, у тебя время есть, а у меня нету. Переводы, копии, все это надо организовывать… И еще – Жека. Эту дурь из него… не знаю как. Выбить, или уговорить. Придумай. Ты отец – вот и придумай!

Она отвернулась. Отогнула клапан над ветровым стеклом, заглянула в зеркальце; помнит, подумал Дима. И уверена, что это я не снял это зеркало. И я действительно не снял…

Не глядя, он включил радио – и вздрогнул от звука банджо, весело и нагло затопившего салон.

* * *

Они нашли его.

Их сын стоял перед кирпичной стенкой, сосредоточенно колотя в нее мячом. На стенке были намалеваны размеченные ворота; в воротах стоял вратарь, тоже нарисованный, в белой футболке и черных шортах до колен, с младенчески-розовым полустертым лицом: Женька методично лупил вратарю по фейсу. От стены летели чешуйки облупившейся краски.

Вставало солнце.

Дима почувствовал, что ноги его больше не держат. Отошел и сел на обломок скамейки.

Женька уже заметил их. И, возможно, струхнул – его удары стали резче, сильнее; он по-прежнему целил вратарю в лицо, но все время промахивался.

Ольгиного лица Дима не видел. Она так и осталась стоять – не приближаясь к сыну, ничего не говоря.

Немая сцена длилась довольно долго; первым не выдержал Женька.

Отлетев от стены, мяч укатился в лопухи. Сын оглянулся; лицо было злое, но с явными следами слез. И губы обветрились и распухли.

– Чего вам надо?

Голос его выдал. Твердая корочка презрения лопнула, пропустив боль, обиду и страх.

Ольга развернулась и пошла туда, где осталась машина.

– Идем, – сказал Дима как можно спокойнее. – Пошли домой.

* * *

На Мосту Метро Диму посетило видение.

Будто вместо клепаной бабы над Днепром стоит, нахально воздев к небу факел, Статуя Свободы.

* * *

(…Я бегу сквозь чужие, опасные запахи. Справа дощатый забор – я чувствую… на расстоянии. Трава пахнет приятно… у меня нет времени, чтобы валяться в траве.

Я бегу.

В каждом дворе, – опасность, тупая, не острая, но я все равно вздрагиваю… Лай. Забор… Плоская крыша сарая… Мусорный бак – нет времени…

Бегу.)

* * *

Он был здесь впервые за полгода. Он очень соскучился за этим домом. И очень боялся переступить порог.

Как когда-то, вернувшись из армии, боялся увидеть маму – постаревшей.

Эта квартира была ЕГО. Он вырос здесь. Он спал и учил уроки в той комнате, где теперь спит и учит уроки Женька.

Он ревниво отмечал все изменения, произошедшие с того времени, когда он в последний раз переступал этот порог. Изменений было больше, чем он мог предположить: обои в передней переклеены, мебель переставлена и еще не прижилась на новых местах. Да и вряд ли приживется – раньше стол, шкафы и кресла стояли на естественных, годами выверенных позициях. А теперь их переставили просто затем, чтобы изменить обстановку.

Чтобы выветрить память о прошлой жизни. О нем, Диме, который здесь вырос…

Он пожалел, что вообще пришел сюда.

– Я пойду спать, – сказал Женька. – Мне в школу.

Это были первые его слова за весь последний час. До этого говорили Дима и Ольга – перебивая друг друга, поочередно, дуэтом.

Ольга вошла в комнату, не снимая ботинок. Обрушилась в кресло; сейчас ей, моложавой тридцатитрехлетней женщине, можно было дать все сорок пять. Дима даже испугался.

– Ты… – сквозь зубы сказал он, взяв сына за тощее плечо и с трудом удерживаясь, чтобы не сдавить сильнее. – Ты посмотри, до чего мать довел…

Глаза у Женьки были Ольгины – большие и серые. И холодные, как осень.

– Уж как ТЫ ее довел, мне за всю жизнь не довести.

Стряхнул враз ослабевшую отцову руку. Двинулся в спальню, но на пороге остановился. Обернулся к безучастно глядящей в окно Ольге:

– Все, ладно, убегать не буду. Договорились. Мир, дружба, жувачка.

Ольга молчала.

– А в Америку свою езжайте сами, если хотите, – сказал Женька куда менее уверенно.

– И поедем, – отозвалась Ольга, не оборачиваясь. – Мы с отцом поедем, а ты останешься здесь. В интернате или как хочешь.

Сын постоял еще – но Ольга так и не посмотрела на него. Женька ушел в спальню, очень аккуратно и очень плотно прикрыв за собой дверь.

* * *

В машине ей казалось – только доползти до квартиры, упасть хоть на коврик в прихожей и спать, спать, спать!

Теперь сна не было ни в одном глазу.

Жекины ботинки стояли у входной двери – два комка грязи. Оля взяла их, чтобы нести в ванную – они показались ей неподъемно тяжелыми; загадка скоро разъяснилась: вытаскивая стельки, она чуть не выронила себе на ноги две металлических пластинки – одну за другой.

– Бли-ин… Это что еще такое?

Ясно, что за два часа ботинки не высохнут, и Жеке придется идти в школу в кроссовках…

Шубин мешал ей. Мешал больше, чем неудобно стоящий шкаф; зря она пригласила бывшего мужа зайти в квартиру. Непонятно, что на нее нашло, что за благие намерения… Объяснить Шубину его задание она могла бы и на нейтральной территории.

И еще – ей было стыдно за ту истерику в машине. Развезло. Раскисла. Укатал ее этот маленький негодяй.

– Что ты стоишь на дороге? Сядь куда-нибудь, я сейчас кофе сварю…

Он сел на табуретку – но уместнее от этого не стал.

– Что ты расселся посреди кухни? Как я пройду?

Оле хотелось пересадить его куда-нибудь еще. А лучше – выставить в коридор. Сослаться на усталость и перенести встречу на завтра. А тут еще и брошенные бигуди валялись на стуле горкой каких-то доисторических костей…

Но Шубин нужен ей. Нет худа без добра – Женькин фортель естественным образом свел ее с бывшим мужем.

Собеседование – в Варшаве! – назначено на девятнадцатое мая. Осталось ровно тридцать девять дней, из которых нельзя терять ни одного. Предстоят очереди, очереди, беготня. Шубин возьмет на себя черновую часть работы… и еще квартира, будь она неладна. Квартиру придется оценивать и продавать, это ясно как божий день…

– У тебя кофе убежало, – сказал за ее спиной Шубин, и она с удивлением увидела, что размышляет, глядя в совершенно пустую джезву. Что белая плита стала коричневой, а горелка, залитая первоклассной «Арабикой», захлебывается и шипит.

– Убежал, – сказала Оля раздраженно. – Кофе – мужского рода. Убежал.

* * *

Он слушал монотонный Ольгин голос, разглядывая лист ватмана с нанесенной на него «сеткой» оставшихся до собеседования дней.

– У тебя как в новом паспорте написано – «Шубин» или «Шубiн»? А заграничный паспорт у тебя просрочен?! Немедленно продлевай! Да, еще сфотографироваться, вполоборота, чтобы левое ухо было полностью открыто и безо всяких украшений…

Дима механически потрогал собственное ухо. Какие, интересно, тут могут быть украшения…

– Говорят, что копии можно нотариально не заверять, – буднично продолжала Ольга, – но Сима советует все-таки заверить. Опять-таки переводы на английский – часть сама переведу, а часть Боря сделает за бутылку, я договорилась. Медосмотр стоит сто баксов, семьдесят за интервью, то есть собеседование с вице-консулом, еще тридцать – за визу. Может быть возня со справкой об отсутствии судимости… Копии сделаем сами на компьютере. Да, еще сфотографироваться… На квартиру приготовить документы, оценить на бирже, справку тоже скопировать и перевести… Маклера зовут Антонина Федоровна, она уже приводила двух покупателей смотреть квартиру… Пока просим двадцать тысяч, но, возможно, придется уступать, сейчас квартиры подешевели… Продавать будем сразу после девятнадцатого, как только получим визу…

– Квартиру? – механически спросил Дима. Сонная дымка лопнула, будто пробитый иголкой шарик.

Ольга вздохнула. Села напротив, вытирая полотенцем и без того сухие руки:

– С Симой договорено. Нас там ждут.

Дима смотрел на нее с таким ужасом, как будто ему предлагали продать собственный глаз.

– С квартирой так и так надо было бы что-то решать, – сказала Ольга мягко. – Ну… ты понимаешь.

Дима молчал.

Раньше он старался об этом не думать. О том, что будет, когда вернется из командировки Вовка, и ему, Диме, надо будет искать жилье. И что квартира, в которой он вырос, к которой привык, станет разменным товаром. И что обойтись без этого никак нельзя.

– Нам нужны деньги, – сказала Ольга жестче. – Оплатить интервью, медосмотр, билеты… Кстати, ищи покупателя на машину. Желательно поскорее, но не продешеви. И, кстати, сфотографироваться…

Дима молчал.

Оказывается, Ольга уже успела оценить квартиру.

Такая бешеная деятельность…

Если бы не этот Жекин финт – он узнал бы об их отъезде? Вообще – узнал бы?

Под его взглядом Ольга занервничала:

– Шубин… Я так и так собиралась тебе звонить. Если бы не этот Жекин финт – позвонила бы завтра или послезавтра. Понимаешь? Блин, сколько народу зубами выгрызают эту грин-карту, а ты смотришь на меня, как будто тебя мешком прибили!

Ольга поднялась, снова взялась за мытье плиты; плескалась вода в раковине.

– А если… – Дима запнулся.

Ольга обернулась от плиты. Медленно опустила выпачканные кофейной гущей руки:

– Шубин… Не надо, пожалуйста, усложнять. Ты поможешь мне здесь, я помогу тебе там. Все.

Дима узнал это «все». После такой точки в разговоре доказывать что-либо обычно бывало бесполезно.

Она уже все решила.

Триста раз решила. И не остановится на полпути. Кажется, именно это называется «целеустремленность».

Ему вдруг сделалось страшно.

– И ты не боишься…

– Боюсь, – Ольга снова вытерла руки, хотела закурить, но одумалась, отбросила сигарету. – Боюсь, что ЗДЕСЬ меня выкинут с работы и придется идти на базар торговать трусами. Боюсь, что Жека заболеет, а у меня не хватит бабок, чтобы его вылечить… Боюсь остаться старухой, больной и на тридцати гривнах пенсии… А ты не боишься?

– А там? – спросил Дима после паузы.

– ТАМ, – Ольга пощелкала зажигалкой, – там Симка, она уже все сделала. Мы договорились еще в прошлый мой приезд… Уже есть работа, квартиру снимем – легально… Через пару месяцев машину купим. А через пару лет вы мне оба – и ты и Жека – спасибо скажете. Так что не тормози, пожалуйста, Шубин…

Дима вдруг представил себе, как горят мосты над Днепром. Мост Метро, мост Патона, Пешеходный… Даже маленький парковый мостик возле стадиона «Динамо» – и тот горит, не оставляя дороги назад…

– Перепиши расписание приемных дней в нотариальной конторе. По поводу квартиры надо будет в ЖЭК, в ИТК, в опекунский совет… Опекунский – это когда на руках будет виза.

– Сжигаешь все мосты? – спросил Дима.

– Иначе нельзя. Надо решать. Надо делать. У нас есть возможность делать свою жизнь – и делать жизнь для Жеки… Если снова грохнет Чернобыль – какая цена будет этой квартире?

Дима опустил глаза. Давнее пугало. Жека родился в восемьдесят шестом – Дима помнит опустевший город, вереницы автобусов, увозящих детей, растерянную Олю с младенцем на руках… Они тогда уехали на целое лето и половину осени, снимали дом в селе где-то в Фастовской области, было ужасно трудно – без горячей воды, на чужом месте, без денег, и уж, конечно, без памперсов, о которых тогда они слыхом не слыхивали…