Текст книги "Год Черной Лошади"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 58 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

После зыбкого пространства, в котором обитали Хозяева, мир под солнцем показался Дыму очень маленьким, зато надежным и ярким. Он вышел рано утром и до заката брел по зеленому, сытному пастбищу. Шел, не подобрав с земли ни травинки, только изредка задерживаясь возле круглых рукотворных озер, чтобы утолить жажду. Несколько раз на горизонте показывались стада – те стада, спокойно пасущиеся и радующиеся жизни; Дыму приходилось преодолевать почти физиологическое стремление оказаться среди себе подобных. Он понимал, что, затерявшись среди жующих, отдыхающих, спаривающихся, сможет наконец вздохнуть с облегчением, расслабиться, забыться ненадолго – и хотя Дым прекрасно знал цену такому отдыху, искушение все-таки было велико.

«Вот как рыбу выбросили на берег», – думал Дым, бредя между метелочками цветущих трав. – «Чешуя сохнет, рыба не может без воды… она согласна на любую лужу – лишь бы плыть. Мы в своем стаде, как рыба в воде…» «А Хозяева либо родились на суше, либо давно вышли из воды», – думал Дым. – «Нам никогда не понять друг друга».

То, что называлось миром Хозяев, сперва представлялось ему чем-то вроде огромной, окутанной туманом кухни, где почти ничего не видно, только слышен стук ножа о разделочную доску, треск огня в печи, да время от времени вынырнет из-за мутной завесы чье-то плечо, чей-то одинокий глаз или полуголый, покрытый редкими волосками подбородок. Тогда он горько пожалел, что пустился в путешествие. Он пожалел, что решился на встречу с Хозяевами; он понял, как прав был безымянный сородич с его паническим шепотом: «Не ходи на запад!»

При встрече с волком человека порабощает страх неминуемой смерти. Долгое время Дым считал, что хуже ничего не может быть. Но при встрече с Хозяином приходит ватная, пробирающая до костей покорность. Желание вытянуть шею – чтобы длинной, с очень подвижными пальцами хозяйской руке было удобнее полоснуть мясницким ножом. И это оказалось хуже любого страха.

Теперь Дым шел по степи. На разной высоте покачивались соцветия – белые зонтики, пахнущие медом, желтые метелочки, пахнущие медом, синие шарики, пахнущие так, что хоть с ума сойди. Он шел туда, где живут его соплеменники – его непостижимые родичи, решившиеся поставить поселок под самым боком у Хозяев. Принимающие от Хозяев защиту и корма.

Он шел туда, куда шел в свое время Лес-Лановой. И куда он так и не добрался. Он шел под солнцем; теперь ему казалось, что в обиталище Хозяев всегда стоит полумрак. Так ли это? Или виной тому шок, лишивший его способности трезво оценивать окружающее?

Действительно ли Хозяева отличаются от людей до предела, за которым наступает полное непонимание? Но ведь что-то он все-таки понял. Потому-то и идет сейчас по степи, идет к тем, к соплеменникам… К тем, что нашли с Хозяевами общий язык.

Наступил полдень. Дым лег в траву – передохнуть. На минуточку. Только послушать, как звенит полуденное поле. Только посмотреть, как колышутся стебли. После всего, что довелось увидеть у Хозяев… надо почаще смотреть на облака. Чтобы убедиться наконец – это не рукотворный голубой купол, это не еще один фокус прирученного пространства, это просто небо…

Хозяин, остригший Дыма, передал его другому Хозяину. А тот – следующему. Ни с кем из них Дым не мог обменяться более чем парой связных реплик. Первый Хозяин, с которым у Дыма получился наконец разговор, был высок и узок в плечах. Голая кожа на его лице была белой, как седина, а глаза прикрывались специальными темными щитками – и слава Лидеру, потому что прямой взгляд Хозяина оставался для Дыма непереносимым испытанием.

– Волки, – твердил Дым. – Волки, помощь… Мы гибнем, потому что не можем противостоять волкам. Помогите нам. Защитите.

Хозяин не понимал. Жест непонимания у него был странный – казалось, тонкая шея вот-вот переломится под грузом огромной головы.

– Они убивают, – твердил Дым. – Существует же ответственность? Вы же создали нас, вы создали Лидера и его стадо… Помогите нам! Дайте оружие против волков или придите сами и прогоните их!

Хозяин долго думал. Потом заговорил, в голосе не было приказа, но сам звук его пронимал Дыма до костей.

– Мы не ходим стадом, – сказал Хозяин. – Ты оперируешь понятными тебе категориями. Мы не можем быть «мы». Мы каждый – вне других. Мы отдельные. Мы постигаем.

– Я думал, что мы можем договориться, – сказал Дым. – Как разумные с разумными. Как цивилизация с цивилизацией.

Хозяин отбросил голову назад – она почти повисла за его спиной, а к Дыму обратилась большая белая шея. И эта шея дергалась, издавая странные звуки. Хозяину было смешно, Хозяин смеялся. Наверное, Дым переменился в лице. Наверное, он что-то сказал или что-то сделал – но Хозяин оборвал смех, снял свои щитки, и от его взгляда Дыму сделалось тоскливо и сладко – почти как от далекого волчьего воя.

– Когда несколько людей объединяют усилия для достижения цели, выходит скверно. Разумное стадо – самый невинный из таких вот прорывов в неведомое. Самый легкий. Да, эти люди добились успеха… Они добились. Не вы. Я разочарую тебя. Они, те, кто выпускал твоих предков за стены, на волю, были совершенно уверены, что уже в третьем поколении это будет обыкновенное, не мыслящее, не производящее орудия стадо. Вы оказались хорошими учениками, вы, потомки маленькой Молли, но природа все равно сильнее. Нормальное состояние для стада – ходить по пастбищу. Под взглядом пастуха, если это домашнее стало. Под взглядом волка, если это стадо одичавшее. Я понятно выразился?

– Совершенно понятно. Скажи, почему вы едите нас?

– Мы не едим разумных, – ответил Хозяин.

– Эти, похожие на нас – чем они хуже? – спросил Дым. – Вы можете все… Почему вы стрижете стада? Почему вы режете их на мясо? Разве нет другого пути, разве вам больше негде добыть еду и одежду?

Хозяин снова рассмеялся.

– На моих землях живет мыслящее стадо, – сказал он наконец. – Стадо из ваших, из перебежчиков. Им хорошо. Хочешь к ним присоединиться?

Дым шел весь день. Уже на закате он поднялся на холм – и внизу увидел ровные ряды домов с привычными огородами на плоских крышах.

Молодежь смеялась. Молодежь слушала девушку, поющую на опрокинутой бочке. Девушка притоптывала, и толпа прихлопывала в такт; девушка выдавала чередующиеся «ля-ля-ля», «ша-бу-да» и «тири-ра», и толпа подпевала. Дым стоял в самой гуще толпы, смотрел в звездное небо поверх девушкиной головы и ни о чем не думал. В его сторону старались не смотреть – из деликатности; несмотря на то, что Дым с ног до головы был завернут в темный полотняный балахон, несмотря на то, что шерсть успела немного отрасти, его увечье не осталось тайной ни для кого. Они сталкивались с таким увечьем не раз и не два. Наверное, они сочувствовали Дыму, наверное, они не совсем безуспешно боролись с отвращением. Дым разглядывал их из-под капюшона.

Внешне они ничем не отличались от молодежи, которую он встречал каждый день – в столице, в поселках… Кажется, ничем не отличались. Или все-таки?.. Некое общее выражение. Тень пугающей безмятежности, которую он когда-то (когда? сто лет назад?) видел в глазах девушки-самки, той самой, которая внимательно выслушала его историю, но не поняла ни слова. Или показалось? Показалось, нормальные ребята…

– А теперь, – звонкий девушкин голос накрыл площадь без видимого напряжения, – песня в честь нашего гостя! В честь новоприбывшего человека со старой родины, Дыма-Лугового, песня о покинутом доме!

На площади стало тихо. Вокруг Дыма образовался целый лес обнявшихся парочек, троиц и даже четверок; вероятно, нравы здесь царили простые и незамысловатые. Как говорила когда-то его бывшая жена – против биологии не попрешь; вот пятеро – две девушки и три парня – замысловато сплелись, покачиваются в такт песне, мелодичной и трогательной. Ритмично покачивалась вся площадь, и только Дым стоял неподвижно, да еще сын старосты по имени Жель-Мостовой, угрюмый парнишка, приставленный к гостю сопровождающим. Девушка пела.

 
– Я оставил свой дом и нашел другой,
песню о доме спой ты мне, спой…
 

Слова были незамысловаты, как капустный лист, но в голосе звучала настоящая грусть. Вряд ли девушку так волновала судьба оставленного дома – она, скорее всего, не помнила его. Но музыка была печальна, а девушка обладала врожденным чувством гармонии. И не сфальшивила ни разу.

Концерт закончился неожиданно. Певица слезла с бочки, все вдруг распрощались и разошлись. Дым догнал провожатого, тронул за рукав:

– Жель…

Парень отшатнулся. Дым, смутившись, отдернул руку:

– Жель, ты, это… читать умеешь?

Парень посмотрел непонимающе. Пожал плечами. В доме старосты Дыма ждали ужин, постель из чистой соломы – и, разумеется, продолжение разговора.

– Ну как, повеселимся? Наша Лика вашей Диве Донне сто очков вперед даст.

– Не сомневаюсь, – сказал Дым.

Дом был совсем небольшой и не очень опрятный. Вся семья старосты – две жены, шестеро сыновей и две беременные невестки – обитали под одной крышей; Дыму выделили почетный угол, хотя и жены и невестки – он заметил – были против. Они старались не прикасаться к предметам, которые трогал Дым, как будто тот был заразным больным. Сейчас все в доме спали – или притворялись спящими; мерно подымались бока, тихо посапывали носы. Староста сидел напротив Дыма, маленький светильник подсвечивал половину его лица, отчего оно походило на печальную немолодую луну.

– Так и что ты собираешься делать? – спросил он наконец. – Вернешься? Если захочешь остаться, наши заволнуются. У нас с Хозяином уговор – никого лишнего.

– Сколько детей рожать – тоже с Хозяином договариваетесь?

Староста насупился:

– Ты язык придержи! Легко говорить, легко обвинять.

– Легко, – согласился Дым. – Ты знаешь, что сейчас… там? Что такое волки?

– Знаю ли я, – ворчливо отозвался староста. – Я, считай, из-за волков сюда и попал. Детей спасал. Вон, – махнул рукой в сторону спящих. – Шестеро родились, шестеро выжили, выросли, целы.

– Мне повезло меньше, – сухо признался Дым.

Староста долго, испытующе смотрел ему в глаза.

– Сперва страшно было, – наконец признался староста. – Теперь – легче. Волков нет. Жратвы навалом. Летом – подножная, зимой Хозяин брикетную дает, да не такую, как мы привыкли, а куда как посочнее. Правда, ты, наверное, брикетной не пробовал? Ты же чиновник.

– Пробовал, – сказал Дым.

Староста, кажется, слегка смутился:

– Ну вот… Вот так. Живем понемножку.

– Не скучно? – спросил Дым.

Староста хмыкнул:

– С волками оно, конечно, веселее.

– Детей учите?

Староста неопределенно развел руками:

– Которые хотят, тех учим. Но многие не хотят. Не все молодые читать умеют. А что делать? Такая жизнь… Не надо им читать. Не нравится.

Дым прикрыл глаза:

– Представь себе, что ты в Высоком доме. Что тебя пригласили как консультанта, что говорят о переселении к Хозяевам. И что некто, противник такого переселения, говорит: там мы выродимся, превратимся в обыкновенное стадо. Окончательно растратим знания и опыт, которыми владели предки. Ты сможешь возразить?

– Сроду я не был в Высоком доме, – с неприязнью сказал староста. – Я и в столице всего раз был.

– Что ты возразишь?

– Что им милее власть, – староста насупился. – Пока они сидят в Высоком доме, пока решают, кому сколько брикетов на зиму, – вроде как при власти. А когда окажутся под Хозяевами – тогда и Высокий дом не нужен. Никто не нужен. А кто хочет учиться – пусть учится, пожалуйста. Я и своим говорю учитесь.

– А книг много? – спросил Дым.

Староста пожал плечами:

– Штук шесть. Учебники по математике, по инженерному делу…

Дым помолчал. Староста смотрел настороженно – ждал подвоха.

– Ты доволен жизнью? – спросил наконец Дым.

– Въедливый ты, – проворчал староста. – Чувствуется, что чиновник. А простой человек не спрашивает себя, доволен он жизнью или нет. Он просто живет. Детей растит…

– Тех, которые не лишние, – заметил Дым.

– Идиот! – рявкнул хозяин так, что сопение в комнате разом оборвалось. Язык укороти, надзиратель стриженый! Я же вижу, как ты смотришь, мы-де свободу предали, под Хозяином живем, как скоты. А вот и нет! Свободные мы, посвободней некоторых. Живем мирно, никому не мешаем, всем довольны!

Дым молчал.

На другой день он вернулся к Хозяевам. Тот, с темными щитками на глазах, удивился его возвращению.

– Ты войдешь, – спросил Хозяин, – или останешься снаружи?

– Войду, – сказал Дым. Ему до странности хотелось простора и пустоты хозяйского жилища. Наверное, давали о себе знать двое суток в тесном доме старосты. Странно. Прежде Дыму никогда бы не пришло в голову называть такой дом – тесным.

– Я думал, ты останешься с ними, – сказал Хозяин. – Все ваши, те, кто приходит, хотят такой жизни. Хотят туда.

Дым молчал. Он порывался сказать, что Лес-Лановой расписывал стены своего дома цветами, а Дива Донна замечательно поет. Что цивилизация – не сборище разумных животных, что не все, живущие стадом, видят смысл жизни в одной только жвачке. Жить вместе – не обязательно быть безмозглой скотиной. Ему хотелось говорить и говорить, изливать свою обиду, непонимание и злость но он молчал, потому что Хозяин все равно не понял бы его. Да и он, Дым, никак не мог понять Хозяина. И ведь были волки. Время шло, а волки никуда не девались.

– Арти-Полевой изобрел специальные маячки, чтобы отпугивать волков, – сказал Дым, когда молчание затянулось. – Но волки смогли адаптироваться.

– Вряд ли он придумал их сам, – сказал Хозяин. – Похожие технологии когда-то существовали у нас, вероятно, он вычитал в каком-нибудь старом источнике.

– Нет, он их изобрел, – упрямо повторил Дым. Хозяин не поверил ему. Высокие острые плечи поднялись и опустились: этот жест означал, что Дым может сколько угодно тешить себя иллюзиями, мнение же Хозяина не переменится ни на стебель.

– Я хочу спросить тебя, – сказал Дым. – Первое. Ты согласился бы принять на своих землях еще несколько общин; много, очень много, миллион… людей? Таких, как я.

Хозяин понял, и Хозяин умел считать.

– А второе? – спросил он.

Дым огляделся; на стене напротив – для удобства Дым определил эту плоскость как стену – лежала проекция огромного пастбища. Медленно, по широкому кругу двигались стада – неправильной формы, светлые, и видом своим, и манерой передвигаться похожие на белые облака в полуденном небе. Справа ровной линией стояли хлева; слева красными огоньками подмигивали «огневые точки» автоматические убийцы волков. (Дым вспомнил: свист над головой. Волк с дырой в груди, такой огромной, что Дым мог бы просунуть туда кулак, если осмелился бы.) И в стороне, неподалеку от огневых точек – стоящие рядышком дома. Осколок цивилизации, разумная община; целую степь можно было бы заставить такими вот маленькими поселками.

– Второе… – проговорил он медленно. – Что ты за это попросишь? На каких условиях?

Хозяин смотрел на Дыма без щитков, прямо. И Дым впервые выдержал этот взгляд.

– Я буду говорить с тобой откровенно, – сказал Хозяин. И Дым обрадовался.

Лидер говорил: мы получили в готовом виде то, на что цивилизация Хозяев потратила тысячелетия своей истории. Если мы не сделаем своими хотя бы толику этих умений и знаний – мы обречены. Мы растратим богатое наследство и вернемся туда, откуда вышли – к полю, к хлеву, к траве. Мы снова станем беспомощными перед волками; цивилизация погибнет. Но если каждый из нас ежечасно будет бороться за цивилизацию в себе – мы выживем, мы выиграем и преумножим наследство Хозяев. И настанет день, когда наши собственные умения и добытые нами знания превзойдут умения и знания Хозяев.

Сказание о Лидере.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Поселение было обнесено частоколом, и на заостренных верхушках высоких кольев сидело послеполуденное солнце. Вместо одной стены стоял погрязший в земле, облепленный грязью тяжелый тягач. На дне ковша поблескивала дождевая вода. Дым постучал. Ему долго не отпирали – разглядывали пришельца в щель и шептались. Потом скрипнули петли, и тяжелая дверь отворилась; за частоколом было темно и душно.

– Тю, – сказал молодой парень с самострелом на плече. – Ты кто такой, дядя?

– Дым-Луговой, – отозвался Дым. – Отбился от стада.

– Все мы тут отбились, – сказал парень. – Хочешь остаться? Давай, места хватит, двоих с утра волки задрали…

Дым огляделся. Глаза его привыкали к полумраку. Пространство внутри частокола было укрыто огромным куском брезента. Ни на что не обращая внимания, возились в соломе дети. Поодаль стояли женщины – изможденные, тощие, усталые. Настороженно смотрели на Дыма. Мужчин не было видно.

– Все в поле, – сказал парень. – Тут у нас просто: успел сжать – твое счастье. Не успел – голодай. С факелами ходим – одной рукой огонь держишь, другой траву загребаешь. Только им наши факелы не больно-то страшны.

– При волках живете? – спросил Дым.

Женщины переглянулись.

– Высокий дом, – Кари-Гаевой выругался, как плюнул. – Высокий дом, чтоб его… собрали людей – укрепления строить. Голодуха… Беженцев набралось на каждую крышу по лишних пять десятков. Ни травинки… Какие укрепления? Для чего? Кого укреплять, когда жратва вся под волком осталась? Огни палили… К северу отсюда один умник полстепи выжег. Волков пугал. Великий Лидер! Дети оголодали – ребра торчат. Ну я и послал к черту Высокий дом, всю эту хреновую цивилизацию… Три семьи собрал – и сюда. На тягаче бревна подтягивали, за день частокол поставили, детей спрятали…

– Тягач на ходу? – спросил Дым.

– Где там! – Кари махнул рукой. – Топливо вышло. Откуда топливо? Масла нет. Вот, вместо стенки поставили. Хоть какая буря, а устоит. Все польза.

– Как же тут жить? – спросил Дым.

– Молча, – сказал Кари. – Детей кормим. На зиму запасли уже кой-чего. Вода есть. Перезимуем. Зимой волки голодные будут, но частокола им не взять.

– Тут еще кто-то живет? – поинтересовался Дым.

– На бывшей заставе, – помолчав, сообщил Кари. – Тоже три семьи. Это сегодня день плохой – волки двоих завалили. А так – дежурных ставим на вышке, детей выпускаем попастись, размяться. Волка, его ведь издали видать, если глаз тренированный.

Дым посмотрел на небо; серый треугольник его помешался прямо над головой. В прорехе брезентовой крыши.

– Вот, – Дым стянул с плеч свой видавший виды балахон. Кари сперва прищурился, потом отшатнулся: – Где это тебя? Чего это, не заразно, а?!

– Это стрижка, – объяснил Дым. – Я был у Хозяев.

Неожиданностей не предвиделось. То, что еще недавно было страной, цивилизацией, распалось теперь на очаги, островки. На кормных полях хозяйничали волки. Там же, защищаясь по мере возможности или просто положившись на судьбу, маленькими стадами жили переселенцы, которые предпочли полную опасностей жизнь медленной смерти от голода. Старая линия укреплений еще держалась – во многом благодаря тому, что волкам хватало поживы в степи. Дым пробрался за укрепления на рассвете – ополоумевший от недосыпа молодой солдат долго глядел на него, будто на привидение, потом вяло махнул рукой в сторону города:

– Если талонов на брикет у тебя нету, так лучше и не соваться…

Дым не внял предупреждению.

Спустя два дня он сидел в знакомом доме с колокольчиком над окном. В доме было пусто; ширмы, аккуратно сложенные, стояли у стены.

– Извини, – пробормотал старик. – Угостить тебя нечем. Вот, пригоршня трухи из брикета…

– Дай воды, – сказал Дым.

Старик сидел напротив; Дым отхлебывал из железной кружки глоток за глотком; старик глядел на него, и в этом взгляде был ужас.

– Ничего страшного, – сказал Дым, поставив на стол пустую кружку. – Ты видишь – я не попал на бойню. И шерсть почти полностью отросла.

– Расскажи, – жадно попросил старик, и Дым начал рассказывать. Старик слушал. – Они живут… как тебе объяснить? У них такое пространство, как… как малина. Много отдельных пупырышек… но ягода одна. Каждый живет в своем круге пространства. Каждый занят собой. Никто никого ни в чем не убеждает. Я видел одну женщину, Хозяйку, которая не ест мяса из принципа. Представляешь? Но ей не приходит в голову сказать еще кому-то, что мясо есть нельзя, что оно живое. Они продолжают стричь шерсть и резать стада. Я не понимаю, почему. Они могли бы избежать этого. Но они не понимают. Им не приходит в голову задуматься, что чувствует не то что стадо – сородич, сосед. Их эта устраивает. Они свободны, совершенно. Космически. Им не страшно в одиночестве, им не бывает скучно, они творят, самореализуются. Рисуют – ни для кого, для себя. Сочиняют музыку, которую никто не услышит… Изобретают…

– А власть? – спросил старик.

– Насколько я понял, нет никакой власти. Никто никому не нужен. Каждый имеет все, что пожелает, сам по себе. Такая светящаяся стена, они пальцем указывают предметы, которые нужны, и через минуту уже получают все, что хотят.

– Откуда?

– Не знаю, – в голосе Дыма проскользнуло раздражение. – Не важно.

– Еще как важно, – возразил старик.

– Нам не дотянуться, – безнадежно бросил Дым. – До той бездонной корзинки, из которой они берут свои блага. Они, наверное, заслужили это. Они их сами сделали, изобрели, как изобрели нас, например. Только мы для них бесполезны. Нас неудобно резать, нас неприятно есть.

– Но ты сказал, что остается надежда, – сказал старик после паузы.

– Да, – отозвался Дым. И надолго замолчал.

– А дети? – снова спросил старик. – У них есть дети? Как они размножаются?

– Не знаю, – ответил Дым. – Не бывает такого, чтобы мужчина и женщина жили вместе. Кажется, детей им привозят… оттуда же, откуда и все остальное.

– Из бездонной корзинки? – усмехнулся старик.

– Да.

– А мои все убежали в степь, – помедлив, произнес старик, и в голосе его обнаружились остатки горечи. – Говорят, лучше волки, чем голод.

Дым посмотрел на бурые крошки. Высыпал на ладонь, аккуратно слизнул.

– Есть надежда – для жизни. Для цивилизации – нет надежды.

– Что? – одними губами спросил старик.

– Ты оказался прав, ты, а не я. Лидер был властолюбцем и дураком. Вся эта затея изначально обречена… Ты не знаешь, Дива Донна жива еще?

– Лана-Гаевая зовут ее, – помедлив, сказал старик. – Дива Донна – кличка, псевдоним. Она еще в городе, кажется… но почему нет надежды?

Дым опустил глаза:

– Что в Высоком доме?

– Ничего, – отозвался старик. – Если не считать персональных пайков, очень тощих. Мне вот выдали, по старой памяти. После того, как ты ушел, тебя сперва лишили должности. Потом представили к награде. Посмертно. Впрочем, уже все равно. Но почему нет надежды?

– Все равно, – повторил Дым. – Видишь ли…

– Слушай и не перебивай, – сказал тогда Хозяин. – Дым, твои предки домашние животные. Разумное стадо – нонсенс, ошибка. Ваша цивилизация неправильна, недееспособна. Закат ее может быть более или менее трагичным. Более болезненный выход – волки и одичавшие, понемногу вырождающиеся стада. Менее болезненный выход – договор между нами… между мной и тобой. Пусть они приходят – хоть миллион, хоть два, хоть десять, пространство для них я сумею организовать. Корма… еду – нет. Значит, стада, желающие не знать ничего о волках, должны подвергаться стрижке… молчи и слушай. Стрижка приводит к шоку, только если взрослую сформировавшуюся особь остричь впервые. Если второй раз – шок будет меньше, на третий его не будет совсем. А если начинать стричь молодых – они перенесут это без малейшего напряжения. Это войдет в привычку, из трагедии превратится в обыденность. Только на таких условиях я могу принимать у себя разумные стада. Это своего рода договор – или шерсть, или безопасность. Никакого принуждения. Справедливо?

– Справедливо, – сказал тогда Дым. – А мясо?

Хозяин долго смотрел на него, и Дым выдерживал его взгляд – на равных.

– Вообрази, Дым, сколько в степи появится полукровок. Четвертькровок. Дальних потомков. Сменится несколько поколений, и все. От этого чуда, разума, зародившегося в результате чьей-то гениальной насмешки, шутки, ничего не останется. Тогда придет очередь мяса. Но ты не доживешь, Дым. Ты не успеешь этим огорчиться.

– Спасибо, – сказал Дым после паузы. – Спасибо, что ты говоришь со мной откровенно.

– Не за что, – помедлив, сказал Хозяин. – Наверное, ты этого заслуживаешь.

– Проклятие Лидера! – в ужасе воскликнул старик. – Кто будет острижен…

– Я острижен, и ничего не случилось, – отозвался Дым с кривой усмешкой. – Я жив, как видишь. Я даже вернулся обратно – через территорию волков, которые никого не стригут, зато едят разумных безо всякой рефлексии. И у меня есть главное дело. Оно противно мне, как гнилая трава, но это мое дело.

– Ты думаешь, кто-то согласится на это?

– Все, – сказал Дым. – У всех дети, все хотят жить.

Это было все, что они могли сделать. Отряды солдат, с факелами и при самострелах, конвоировали колонны беженцев. Они шли по дороге, уже проторенной для них, по картам, размноженным на печатных станках; они шли почти налегке – еды в степи хватало, и всю поклажу уходящих составляли немногочисленные книги. Они шли – инженеры и учителя, строители, рабочие, их дети и внуки. Те из них, кто ради спокойной сытой жизни – не своей, а их, малышей! потомков! решился на неслыханное унижение. На стрижку. Впрочем, среди уходящих активно жили слухи о том, что ничего страшного в стрижке нет. Что шерсть отрастает снова. А если стричь сызмальства – дети вообще ничего не заметят. Во всяком случае, не поймут.

Когда беженцы ушли почти все и город опустел, Дым почувствовал странную пустоту. Его миссия была выполнена, но если имя авантюриста-Лидера пережило века и надолго застряло в человеческой памяти, о Дыме-Луговом люди постараются поскорее забыть. Во всяком случае, он надеялся, что забудут. Имя и ту роль, которую он сыграл, возможно, против своей воли. Каждое утро Дым смотрел на себя в круглое металлическое зеркальце – и видел длинное, немолодое, в седых волосах лицо.

Однажды утром, часов в десять, он вышел на улицу – безлюдную, как в мире Хозяев, но куда более узкую и кривую – и отправился по адресу, записанному на клочке прошлогодней газеты. Крыши чернели, выщипанные, вытоптанные до последней травинки. Ветер развевал чьи-то белые занавески – окно было, будто старуха с растрепанными длинными космами. Дым остановился. Сверился с адресом. Постучал, готовый к тому, что никто не ответит. Через несколько минут дверь открылась. На пороге стояла немолодая истощенная женщина.

– Здесь еще живет Лана-Гаевая? – спросил Дым.

– Лана, – слабо крикнула женщина в недра дома. И кивнула Дыму: – Входите.

Он вошел. Дом был маленький, когда-то удобный, но сейчас заброшенный, запущенный. Грязная солома на полу; из дальнего угла, из-за ширмы, вышла девушка. Дым не сразу узнал ее. Все-таки портрет на круглом значке не мог передать черт живого лица, одновременно приукрасив и исказив его.

– Меня зовут Дым-Луговой, – сказал Дым.

Она вздрогнула. В последние недели имя его стало более чем знаменитым.

– Вот, – он протянул ей круглый значок с почти стершимся изображением. Она посмотрела – опасливо, не касаясь значка. Подняла на Дыма карие, круглые, очень растерянные глаза:

– Да… Но почему… – Он спас мне жизнь, – объяснил Дым. – Жизнь, рассудок.

– Я рада, – пробормотала она. – Но в этом нет моей заслуги.

Некоторое время они молчали. Он разглядывал ее, а она откровенно маялась. Не знала, что ему сказать, и стеснялась выгнать его.

– Почему вы не уходите со всеми? – спросил наконец Дым.

– Потому что я не хочу, – шепотом ответила девушка.

Помолчали снова.

– Вы, наверное, хорошая певица, – сказал Дым. – Жаль, что я никогда не слышал, как вы поете.

– Теперь уже и не услышите, – произнесла девушка, отводя глаза. – Я больше не пою.

– Записок Арти-Полевого не сохранилось, – сказала сухонькая старушка, вдова великого изобретателя. – То, что говорите вы, с моей точки зрения – великое кощунство. Арти был честнейшим человеком и замечательным ученым. Теперь таких нет. Я уверена, что Арти сам изобрел маячки, а не откопал идею в старых источниках. Но у меня нет доказательств.

– Спасибо, – кивнул Дым. – Прошу прощения.

Старушка осталась одна в огромном, на сто человек, доме. Некогда семейство Полевых было многочисленным и славным; теперь старушка осталась одна. Кто погиб, кто бежал в степи, кто ушел с караваном к Хозяевам. Дым вышел на улицу и долго смотрел в желтоватое, затянутое гарью небо. Где-то горела степь: не то случайно оброненный факел, не то жест отчаяния погибать, так всем… Он ушел, незаметно оставив на старушкином столе полпайка брикетной травы.

Глубокой осенью на крышах, в палисадниках и под заборами поднялась бледная, удивленная, сильно опоздавшая трава. Каждый стебель срывали губами и долго катали на языке. На ободранных афишных тумбах кое-где сохранились плакаты с географическими картами. Дорога через степь, дорога через лес, трижды рассекреченная дорога к Хозяевам. Дым пережил два покушения – один раз ему на голову бросили кирпич. Другой раз подсыпали яду в бочку с дождевой водой. Хранимый не то чертом, не то призраком проклятого Лидера, Дым оба раза успешно выжил. В том, что оба покушения уходят корнями в опустевший теперь Высокий дом, Дым не сомневался ни на стебель. «Им милее власть» – так, кажется, говорил некто Гаевой, староста свободного поселка.

Волки иногда забредали на улицы, но скоро уходили прочь. Пока не время. Придет зима – вот тогда за упрямцев, не пожелавших встать на путь спасения, возьмутся и стужа, и голод, и волки…

Умерла вдова Арти-Полевого. Дым помогал ее хоронить. Несколько раз он наведывался к Лане-Гаевой, бывшей Диве Донне, носил еду ей и ее матери. Ему все больше казалось, что Лана радуется его приходу, и вовсе не из-за гостинцев. Шерсть его отросла полностью – совершенно белая, без дымчатого оттенка, за который он получил свое имя. Он завел привычку ежедневно расчесываться, отыскал в шкафу комок ароматической смолы и подолгу жевал ее перед каждым визитом к Лане. Однажды, нажевавшись смолы, он пришел без предупреждения и застал в доме Гаевых молодого парня, почти подростка – тощего, угрюмого, смущенного и настороженного одновременно.

– Познакомьтесь, – пробормотала Лана, – это Люк.

Дым извинился и почти сразу ушел.

Теперь у него было занятие – он искал клады. Оказалось, многие жители еще в первые дни нашествия припрятали кое-что про запас, а потом в суматохе бегства позабыли. Дым наведывался в брошенные дворы и очень внимательно, шаг за шагом, изучал землю и пол в поисках тайников. Попадались ящики с консервами, засыпанные погреба с овощами, мешки с зерном и мукой. Всякий раз Дым делил добычу на равные части и методично, дом за домом, навещал новых и старых знакомых. К его стуку в дверь – два медленных, два быстрых – привыкли. Заслышав его шаги, вскакивали среди ночи.

У Дыма завелось множество закадычных друзей, больше, чем за всю его жизнь. Он не обольщался относительно этой дружбы. Многие, последовав его примеру, занялись кладоискательством, и скоро Дым стал натыкаться на следы кем-то разграбленных тайников. Запасы опустевшего города подходили к концу. Теперь ели солому из матрасов. С каждым днем холодало. Вечерами Дым разжигал на площади костер, благо топлива – деревянного хлама – хватало. И они тянулись к костру, как ночные бабочки – последние горожане, не пожелавшие жить свободным стадом в степи, не захотевшие перебраться под защиту Хозяев.