Текст книги "Мгновения жизни"
Автор книги: Марика Коббольд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
– В общем, наши планы изменились. Привет, Грейс, привет, Стюарт, привет всем. – Леонора, выглядевшая так, словно спала в своем элегантном наряде хиппи, кивнула Джанет и Нейлу.
– Взгляните на это… – Тимоти подтолкнул по столу в сторону Леоноры листок бумаги. Это оказался рисунок, над которым он трудился большую часть обеда. На листе были нарисованы четверо маленьких мужчин в остроконечных шляпах и еще несколько человек с ружьями в руках. – А теперь, – продолжал Тимоти, которого буквально распирало от нетерпения, – представьте, что один из этих людей может предупредить остальных…
– Нарисуйте мне розу, – попросила Грейс, вырвав из блокнота Тимоти листок и положив его перед Стюартом. Она нащупала в кармане шариковую ручку и протянула ему. – Держите. – Из вазы в центре стола, в которой стояли увядшие и поникшие розы, она выдернула один цветок, отломила головку и вручила бутон Стюарту. – Когда мы закончим, я положу ее в блюдечко с водой, – поспешила успокоить она Робину. – Не волнуйтесь, она не пропадет.
Стюарт понюхал розу, которая ничем не пахла. Затем безымянным пальцем правой руки бережно коснулся каждого ее лепестка, погладил цветок. После этого он положил его рядом со своей тарелкой и принялся рисовать.
Малыш Рори, увидев маму, начал подпрыгивать от восторга на деревянном сиденье, которое выглядело очень неудобным по сравнению с мягкими стульчиками, снабженными набивными подушками, но Робина ненавидела вещи из пластика и безгранично доверяла только природным материалам.
– Мне, мне, мне. – Он протянул к столу свою коротенькую и пухлую ручку, требуя цветок. Грейс огляделась по сторонам, и на глаза ей попалась маргаритка, кивающая головкой возле открытой задней двери. Извинившись, она выскользнула из комнаты и сорвала цветок, а потом протянула его Рори, который незамедлительно попытался съесть его. Леонора отобрала маргаритку и взамен дала ему сухарик.
– Учтем на будущее, – заметила Грейс. – Ребенка нужно кормить сухариками, а не маргаритками.
– Не беспокойся, дорогая, – вмешалась Робина. – Материнские инстинкты в нужное время появятся у тебя сами. В сущности, я всегда говорила, что ребенок приносит с собой собственное мироощущение. И вот еще что, Грейс: у Стюарта неважно со зрением, не думаю, что ему так уж хочется играть в рисование.
Роза, нарисованная Стюартом, напоминала оскаленный рот, венчавший нечто вроде фиалки, установленной на V-образном основании. Как и всякая хорошая абстракция, рисунок передавал самую суть. Грейс так и подмывало попросить его нарисовать портрет Робины, но, поразмыслив, она решила отложить это мероприятие до следующего раза. Вместо этого она обезглавила второй стебель и протянула головку цветка Стюарту со словами:
– Скажите мне, что вы видите теперь.
Робина прочистила горло. Стюарт обследовал вторую розу. Эта уже раскрылась, если не считать маленького тугого бутона в самой сердцевине.
– Влага, – произнес Стюарт, нажимая указательным пальцем на твердый бутон. Он мечтательно улыбнулся. – Ярко-розовая.
– Это всего лишь слово, – упорствовала Грейс. – Почему вы решили, что она именно этого цвета?
Стюарт взял палец Грейс и заставил провести им по цветку, точно так же, как сделал сам несколько секунд назад. Грейс тоже заулыбалась. Почувствовав твердый бутон в сердце цветка, она громко рассмеялась. В ответ захохотал и Стюарт.
Робина, которая, подобно миссис Шилд, терпеть не могла, когда что-либо обходилось без ее участия, пожелала узнать причину столь бурного веселья. Тимоти приставал ко всем с вопросом, разгадал ли кто-нибудь его загадку.
– Если хотите знать мое мнение, эти маленькие засранцы могут перестрелять друг друга, и черт с ними, – высказалась Леонора, до этого момента, против обыкновения, не проронившая ни слова.
Остальные заговорили разом и, зная, что ее никто не услышит, Кейт обратилась к Грейс:
– Понимаете, мать ужасно достает меня своими бесконечными причитаниями о том, что я, дескать, такая умница, что все меня любят и что я – лидер. Она прекрасно знает, что это неправда. На самом деле я не пользуюсь популярностью. Просто некоторые люди меня боятся, вот и все. Но попробуйте только заикнуться ей об этом.
– Вы – ее дочь, – ответила Грейс. – Она гордится вами.
– Она стыдится меня, вот это больше похоже на правду.
– Да как вы можете так думать? Она всегда хвалит вас перед всеми, кто только готов слушать.
– Если бы она действительно гордилась мной, то видела бы меня такой, какая я есть на самом деле: невысокая коренастая девчонка с кудряшками, обладающая некоторым интеллектом, а вовсе не красавица с мозгами размером с дыню и безумным обаянием.
Грейс молча уставилась на нее. Потом рассмеялась.
– Вы смешная, честное слово, и очень умная. Ну и что, если в данный момент ваши волосы выглядят не очень… – Тут захохотали уже обе.
Кейт снова посерьезнела.
– Но это правда. Я права, не так ли? Если вы незаслуженно превозносите кого-либо, это вовсе не означает, что вы его любите, это проявление не гордости, а эгоизма. Они – и отец, и мать – каждый по-своему дают понять, что я не настолько хороша, чтобы соответствовать их представлениям, вот им и приходится приукрашивать действительность, то есть меня.
– Мне никогда не приходило в голову рассматривать хвастовство родителей с такой точки зрения, – призналась Грейс. – И я по-прежнему не уверена, что вы правы. Вы не пытались поговорить с ними?
– Отец предпочитает иметь дело с абстракцией, и, как только речь заходит о чем-то личном, он тут же удаляется в свой кабинет. А мать… Попробуйте сказать в ее присутствии, что мир несовершенен!
– Наверное, она расстраивается?
– Можно сказать и так. Она воспринимает это как личное оскорбление.
Грейс задумчиво покивала головой.
– Человечество любит обманываться. Я помню, когда миссис Шилд заявила мне, что Деда Мороза в действительности не существует, я ее ударила.
– Стюарт очень мил, – сообщила Грейс Робине немного погодя, когда они принялись убирать со стола и мыть посуду, а остальные отправились на прогулку.
– Он славный мальчик, – Робина протянула Грейс супницу, чтобы та ее вытерла, – а вовсе не дрессированный тюлень в цирке.
– Конечно же нет! – воскликнула Грейс. – Разве кто-то считает иначе?
– Во всяком случае, это не я заставляла бедного мальчика рисовать глупые картинки за обеденным столом.
– Картинки были вовсе не глупыми, а очаровательными, – запротестовала Грейс. Она почувствовала себя десятилетней девчонкой, которую взрослые поймали на том, что она рисовала чертиков в школьной тетради. – Он меня заинтересовал. Разве это плохо?
– А ты не подумала о том, что, может быть, ему хотелось поговорить о других вещах, а не о своем увечье? Может быть, ему хотелось, чтобы с ним обращались так же, как и со всеми остальными?
– Я и обращалась с ним так же, как со всеми остальными, в этом все дело, – заявила Грейс. – Я попросила его рассказать о себе. И я совсем не упоминала о его увечье. Я спросила у него, каким он видит мир.
– Ты вдаешься в ненужные тонкости, – решительно оборвала ее Робина. – Форму для выпечки положи вон туда. – Она показала на ящик рядом с огромной газовой плитой. – Лучше скажи мне, о чем ты разговаривала с Кейт?
– Да так, обо всем понемножку.
– А все-таки? – Мягкий голос, холодные глаза, в которых блеснула сталь. Внезапно Грейс поняла, почему Кейт предпочитает не ссориться с матерью. С одержимыми действительно невозможно иметь дело.
Грейс прислонилась к раковине, перебросила через плечо полотенце и посмотрела Робине прямо в глаза.
– Ей кажется, что вы с Тимоти хотите заставить ее выглядеть лучше, чем она есть на самом деле, потому что она недостаточно хороша для вас.
Робина испытующе смотрела на нее.
– Чушь, – изрекла наконец она. – Я поговорю с ней. Я не потерплю подобного в своем доме.
Они возвращались к своему коттеджу и гавани, и Эндрю обнял ее за талию.
– Я так горжусь тобой, – сказал он. – Только посмотри, как хорошо относится к тебе Кейт. В последнее время с ней было очень нелегко, а перед тобой она открылась. Да и вообще, ты умеешь заставить людей быть открытыми и отзывчивыми.
«Любовь, возможно, и не слепа, – подумала Грейс, – но уж точно близорука». Тем не менее она была рада, что он доволен ею. За прошедшие недели и месяцы своего замужества она успела усвоить, что если кто-то считает тебя славной, красивой и умной, то ты поневоле стараешься соответствовать этим представлениям и, таким образом, меняешься к лучшему. Эти незаметные на первый взгляд изменения происходят постепенно. Эндрю, например, считал, что у Грейс доброе сердце, о чем постоянно твердил ей. Что же, она начала выказывать благожелательность, даже если инстинкт подсказывал ей поступать ровно наоборот, ибо она не могла видеть, как в его глазах угасает восхищение ею. Эндрю считал, что она способна прощать, заботиться о других и быть великодушной. И она отправила поздравительную открытку бывшей подруге, которая однажды в своей статье назвала «извращением» участие Грейс в написании книги о типах внешности человека. Он говорил, что в душе она остается деревенской девчонкой и что она умеет обращаться с животными. Да, она, конечно, выросла в деревне, но сердцем она была дитя асфальта. Однако когда собаки Тимоти начинали тыкаться носом в ее филейную часть, она не отпихивала их ногами, как они того заслуживали, а улыбалась и гладила по мохнатым головам. А потом она поднимала голову и видела горячее одобрение в глазах мужа, подмечала взгляд, который, казалось, с гордостью говорил: «Смотрите, как ее любят все живые существа, смотрите, какая она милая и славная, смотрите, какая она необычная».
Она вспомнила, как когда-то, давным-давно, стояла в дверях кухни миссис Макгроу, ощущая себя незваной гостьей и страстно желая ощутить и на себе царившую там доброжелательность. Она вспомнила, как ей хотелось, чтобы мать Джефферсона улыбнулась ей так, как улыбалась Черри, – желанной и, по ее мнению, достойной подруге своего сына. Она взглянула на Эндрю и мысленно поблагодарила его.
Эндрю считал, что женское чутье в ней прекрасно сочеталось с редким даром логического мышления. Он заявил, что она правильно выбрала приоритеты, поставив их брак и дом выше своей карьеры. Впрочем, Грейс намеревалась поговорить с ним на эту тему. Конечно, первое время было так приятно не работать, но вскоре ей придется вернуться в строй и начать борьбу за новые заказы, иначе она рискует навсегда выпасть из обоймы.
Они ненадолго присели на мягкую траву на берегу реки. День был слишком хорош, чтобы наслаждаться им на бегу. Она прижалась к нему. У Эндрю были такие плечи, что можно было не сомневаться: он выдержит ее вес в прямом и переносном смысле.
– Я чувствовала себя такой уставшей, пока не встретила тебя, – негромко проговорила она. – Я говорила себе, что со мной все в порядке, но ведь никто не признается в том, что от одиночества устаешь, и очень сильно.
Грейс вспомнила, как несколько недель назад, когда они последний раз виделись с Анжеликой, та сказала:
– Тебе достался полный комплект, верно? Муж, большая, веселая и славная семья, утопающий в розах коттедж. Это похоже на то, когда входишь в магазин с намерением купить трусики, а выходишь из него с костюмом, блузкой и чулками в придачу.
– Ну, значит, я сделала правильное вложение капитала, – парировала Грейс. – Впрочем, то же самое можно сказать и о тебе.
– Во всяком случае, я старалась. Наверное, мне не хватило твоего чутья, чтобы понять, устраивает ли меня сделка.
– Анжелика. – Грейс мягко взяла ее за руку. – Что случилось?
– Небольшие разногласия, только и всего. Это неотъемлемая часть брака, расстановка и перестановка. Ничего серьезного. Нам просто нужно поговорить кое о чем, вот и все.
– Просто поговорить, значит? Ты хотя бы счастлива с ним?
– Все зависит от точки зрения. Как бы то ни было, я беременна. – И в первый раз за тот день Анжелика улыбнулась.
– Из нас получатся замечательные родители, – обронил вдруг Эндрю.
– Я знаю, – согласилась Грейс. – Я не умру молодой, а ты не отрешишься от всего сущего, с головой уйдя в свою научную работу. Ребенок будет спокойно расти, зная, что она…
– Он…
– …может носить такие платья, какие ей нравятся, потому что я буду фотографировать их, главным образом, на черно-белую пленку. Мы дадим ей несколько имен, чтобы она могла сама выбирать одно из них в зависимости от настроения. Например, девочку можно будет назвать Хестер Абигейл Теннеси, чтобы она смогла решить, какой ей хочется выглядеть: сильной и умелой, скромной и нежной или экстравагантной.
– Разве имя Теннеси не дают только мальчикам?
– И девочкам тоже, – уверила его Грейс.
– А мне по душе Аманда, – заявил Эндрю. – И Чарльз, если у нас будет мальчик.
– Договорились, – подвела итог Грейс. – Но сначала мне нужно забеременеть.
Эндрю вскочил на ноги и протянул ей руку, помогая подняться.
– Пойдем, – заявил он. Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. «Я покраснела, – подумала Грейс. – Я чувствую, как я, Грейс, краснею и глупо улыбаюсь своему мужу, наслаждаясь каждым мгновением».
В этот вечер в школе леди Кэтрин Эллен, где Эндрю преподавал, а Кейт училась, устраивали вечеринку. Грейс перерыла весь свой гардероб в поисках подходящего наряда, который не был бы серым или черным. Эндрю никогда не делал ей замечаний относительно выбора одежды, он просто говорил, что она замечательно выглядит, когда она надевала что-нибудь яркое. Брак – это сплошной компромисс. Эндрю безропотно смирился с тем, что Грейс неважно готовит, неохотно принимает гостей, сама же, отправляясь куда-нибудь, запросто может выпить лишнего, курит, предпочитает любоваться садом, а не копаться в нем, однажды пробовала конину (во Франции, когда была моложе, и ей очень понравилось), но ни за что в жизни не сядет на лошадь верхом. Самое малое, что она могла сделать, – это постараться доставить ему удовольствие своим выбором одежды.
В конце концов она надела прямую черную юбку до колен и белую блузку, а вокруг талии повязала красный шифоновый шарф, чтобы украсить свой наряд. Она сделала все, что было в ее силах, но при этом ощущала себя школьницей. Когда она училась в выпускном классе, монахиня, преподававшая музыку, решила оживить их обычную концертную форму, состоявшую из черной юбки и белой блузки. Она восторженно порекомендовала девочкам «добавить капельку цвета – любого цвета», повязав на шею цветной шарф. Грейс, которая играла на флейте, и играла плохо, нацепила табачного цвета галстук, позаимствованный у отца.
– Ты замечательно выглядишь, – отвесил ей комплимент Эндрю, когда они выходили из дома.
Вечеринка устраивалась в честь леди Руфи Рассел, которая долгое время жертвовала деньги на содержание школы, а когда-то давно даже училась в ней. Леди Рассел превзошла сама себя, профинансировав строительство отдельного художественного корпуса. Новое здание нарекли Бернард-Уитеринг-Холлом в честь ее отца, погибшего в Первую мировую войну. Ему исполнилось двадцать четыре года, и он только что получил звание лейтенанта, когда был ранен под Ипром и умер от ран три недели спустя. Он оставил молодую вдову, так никогда и не оправившуюся от утраты, и маленькую дочь, которая только что научилась говорить «папа», но так никогда и не увидела человека, скрывавшегося за этим словом. Ныне эта маленькая девочка превратилась в согбенную престарелую даму с морщинистым лицом. Детей у нее не было – пустая обветшалая оболочка, снабженная реактивным двигателем. Чтобы расслышать то, что говорит леди Рассел, приходилось низко склоняться к ней, но стоило взглянуть в ее выцветшие бледно-голубые, слегка навыкате глаза, живые и смеющиеся, и вы превращались в ее раба. Она жила с компаньоном, мужчиной средних лет, в большом каменном особняке в викторианском стиле на окраине города. Робина часто упоминала о леди Рассел, которую просто обожала. Во время заседаний всевозможных комитетов они всегда сидели рядом.
Робина мыла бокалы, сетуя на то, что подобные мероприятия всегда были недостаточно хорошо организованы, вот и сейчас она вынуждена помогать официантам, разносящим блюда с канапе[7] и желто-розовые глазированные пирожные, которые испекли ученицы. Грейс приняла у нее из рук тяжелую тарелку, заметив, что Робине хотя бы раз стоит побыть гостьей, отдохнуть и расслабиться. Робина едва не выхватила у нее тарелку обратно, но сдержалась, лишь плечи ее безвольно поникли. Позже Грейс заметила в разговоре с Эндрю, что она выглядела как мученица, которой объявили о всеобщей амнистии для христиан.
Леди Рассел сидела за столом, специально установленным для нее в передней части комнаты. С одного фланга ее прикрывал Колин, с другого – симпатичная молодая женщина в красном. Робина заявила, что хочет представить Грейс.
– Леди Рассел, позвольте представить вам мою новую невестку. – Она приблизилась к почтенной даме, подталкивая вперед Грейс, и на лице у нее появилось озабоченное выражение. – Вам не холодно, леди Рассел? – Грейс видела, как правой рукой Робина принялась суетливо поправлять шаль, укутывающую плечи старой женщины. «Не делай этого, – подумала Грейс. – Она не из тех женщин, которым нравится, когда посторонний человек позволяет себе поправлять им шаль». Может, телепатия все-таки существует, потому что рука Робины вдруг застыла. Перестав поправлять шаль, она льстиво заявила, что, по ее мнению, отец леди Рассел был бы очень, очень горд. Леди Рассел обернулась к молодой женщине в красном и театральным шепотом осведомилась:
– Джоанна, дорогая, мы знакомы с этой женщиной?
Робина предпочла удалиться.
– Не расстраивайтесь, – попыталась утешить ее Грейс, когда сумела догнать свекровь. – Она, наверное, не в своем уме.
– Не в своем уме, держи карман шире, – злобно сплюнула Робина, и в глубине души Грейс не могла с ней не согласиться. В поведении леди Рассел не чувствовалось ни капли слабоумия. Резким и обиженным тоном, какого Грейс еще не доводилось слышать, Робина прошипела:
– Нет, она просто злобный старый сноб, который обожает ставить других в неловкое положение. – Она сделала несколько глубоких вдохов и, похоже, немного успокоилась. – Подумать только, как милы мои старички в клубе «Эвергрин». Всегда так рады тебе, всегда так благодарны, за то что ты для них делаешь.
– Наверное, это ужасно – состариться, да еще и быть благодарным.
– Они не обязаны быть никем, Грейс.
К ним присоединился Леонард Браун, школьный священник и приятель Эбботов. Они с Грейс не очень ладили, с тех пор как Грейс высказала ему все, что думает о святом Павле, но сейчас он улыбнулся ей вполне доброжелательно. В этом состояла особенность духовенства: священникам платили за утешение, любовь и всепрощение.
– Мне только что сообщили, что вы неплохой фотограф, – заявил он.
– Можете даже назвать меня просто фотографом. – Грейс попыталась вежливо улыбнуться в ответ, но получилось это у нее плохо.
– Так серьезно относитесь к этому, да? Хорошо, очень хорошо. Как бы то ни было, я подумал, что вы могли бы помочь нам вдохнуть новую жизнь и придать новый вид нашему школьному журналу. В настоящее время у него удручающе мало читателей.
– Вы хотите, чтобы я сделала для вас несколько фотографий?
– Собственно говоря, это была идея вашей свекрови. Очень разумная леди.
Робина скромно улыбнулась.
– Вообще-то говорить особенно не о чем. Я просто подумала, что девочки есть девочки: несколько снимков последних мод, заметка о том, как подогнать по фигуре и украсить свою школьную форму, словом, штучки такого рода не прошли бы мимо их внимания. А разве не интересно было бы сделать что-то вроде репортажа из домов некоторых учениц, что-нибудь в стиле «Хаус энд гарденс»[8]? Ничего экстравагантного или назойливого, просто что-нибудь занимательное, чтобы привлечь читателей. Я уверена, ты была бы рада помочь, Грейс.
– Я бы с удовольствием, но мне надо свериться со своим графиком, – сказала Грейс. – У меня сейчас довольно напряженный период.
Робина недоуменно подняла брови.
– Слишком занята, чтобы помочь? – Тут Леонард Браун в очередной раз воздал должное Эндрю, назвав его неоценимым и лишенным всякого эгоизма «членом их команды».
– Я постараюсь, – пообещала Грейс, уголком глаза заметив Эндрю. Тот чувствовал себя как рыба в воде, разговаривал, улыбался, жестикулировал, окруженный группой учениц и их матерей. Грейс видела, как он изо всех сил старается, чтобы им было хорошо. Как обычно, он выкладывался весь, без остатка. Будет несправедливо, если она подведет его. Кто захочет водить дружбу с этим очаровательным парнем, у которого жена – злобная стерва?
В первые месяцы их брака беспредельное сочувствие и забота Эндрю о других заставляли ее ощущать себя человеком второго сорта. В последнее время она иногда чувствовала себя ни на что не способной. Когда Дорис Лейтон, самая занудная и скучная женщина во всей Англии, заперлась в своем коттедже, отказываясь впустить кого-то, Эндрю предложил пригласить ее на ужин как раз в тот момент, когда Грейс протянула руку к выключателю, чтобы погасить свет и сделать вид, что их нет дома. А когда Дженни Говард сообщила им, что ее дядя Джо из Штатов будет очень расстроен, поскольку она не сумела достать к его приезду билеты на «Призрак оперы», то не успела Грейс посоветовать ей попытать счастья с билетами на мюзикл «Кошки», как Эндрю протянул ей их билеты. Когда неожиданно нагрянули гости, Грейс спрятала бутылку своего любимого красного вина. Эндрю нашел и откупорил ее.
Но самое замечательное в человеке, как в разумном существе, заключалось в том, что, в отличие от животных, он может не принимать безропотно данные ему Господом таланты. Можно было измениться, попробовать преодолеть выдуманные ограничения, стать другим: можно было поступать вопреки своим инстинктам – в этом и состоял особый талант, дарованный человеку. Грейс решила поступить вопреки своим инстинктам и постараться быть милой с Леонардом Брауном.
– Я что-нибудь придумаю, – пообещала она с широкой улыбкой, которую многие, как она знала, находили обезоруживающей.
Леонард Браун, любезно улыбнувшись в ответ настоящей дружеской улыбкой, поспешил на своих не знающих усталости ножках к Гленде Шоукросс, директрисе, дабы сообщить ей приятную новость. «Грейс – такая приятная молодая дама, всегда готова помочь», – наверное, говорил он сейчас.
Поэтому Грейс вела себя хорошо, решив сделать добро кому-нибудь еще, кроме себя, даже заставить кого-то изменить мнение о себе, хотя в глубине души оставалась все той же эгоистичной женщиной. Что бы это значило? Означало ли это, что реальности не существует, а есть только ее восприятие? Но какое это имело значение, если дело будет сделано?
Когда они вечером лежали в постели, Эндрю сказал:
– Очень мило с твоей стороны было согласиться помочь с журналом. Леонард был удивлен, а я нет. Ты носишь защитную оболочку, а я первый разглядел под ней твою мягкую и добрую сущность.
Грейс мысленно улыбнулась: мальчишки всегда и во всем хотят быть первыми.
– Как ты думаешь, могут ли поступки управлять чувствами? – спросила она у него.
– Что ты имеешь в виду?
– Например, ты мил и заботлив, поэтому и ведешь себя мило, и всегда стараешься помочь. Но что, если в душе ты стерва и просто скрываешь это, стараясь поступать хорошо и делать только добро? Могут ли чувства сравняться с поступками, так чтобы в конце концов ты на самом деле стал милым и добрым?
– Любимая, уже поздно. – Он навалился на нее, поцеловал в шею, принялся ласкать грудь. Потом прошептал: – Наступило время показа шоу.
Шел дождь, мелкий и назойливый летний дождь, попав под который, можно было промокнуть и не заметить этого. Ной Блэкстафф открыл дверь на стук Грейс. Он выглядел так, словно жена застала его с любовницей: рубашка была застегнута не на те пуговицы, соломенные волосы торчали дыбом, в янтарных глазах застыло дикое выражение.
– У меня ничего не получается. Я умею разрушать репутацию людей, которых не знаю, а здесь совсем другое дело.
Грейс оставила свой зонтик на крыльце и вошла в дом.
– Я полагаю, ты имеешь в виду биографию. – Она достала из кармана пачку сигарет и выудила из нее две штуки.
– Возьми. – Она сунула сигарету ему в рот. – «Хорошо написанная жизнь встречается так же редко, как и хорошая прожитая». Это Томас Карлайл.
– Очень кстати; большое тебе спасибо.
Грейс ухмыльнулась и дала ему прикурить, потом закурила сама.
– Всегда пожалуйста. Как бы то ни было, ты не можешь не написать ее, об этом ты подумал? Бедным старик мертв. И, естественно, он будет являться тебе в ночных кошмарах до конца твоих дней. Твои сны будут полны неясного шепота и воспоминаний о совершенном предательстве, а все деньги, которые ты получишь за его картины, будут прокляты, но это ерунда – зато ты избавишься от дурацкой и надоедливой работы.
– Дело не в том, что она надоедливая и скучная. Все упирается в благопристойность и правду, и, как часто бывает, эти два понятия несовместимы. Как, спрашивается, могу я написать биографию деда, которая сделала бы честь и ему, и мне, пока Луиза еще жива? Мне пришлось бы писать о вещах, которые крайне оскорбительны для нее. Ты ведь наверняка слышала о Джейн Дейл. – С этими словами он двинулся в кухню.
– Нет.
– Он, старый черт, был бы только рад, если бы весь мир узнал о его любовных похождениях, но Луиза сделана из другого теста, ты же знаешь, насколько она скрытная.
Грейс пожала плечами.
– Могу себе представить.
– Именно. Но в их отношениях с дедом произошла резкая перемена, уж это мне известно. Между ними возникло взаимопонимание. В последние годы своего брака они стали очень близки. У меня так и стоит перед глазами картина, когда они вдвоем, рука об руку, прогуливаются по парку: он опирается на нее, и оба покачиваются, как тростинки на ветру или как дети, только что научившиеся ходить. Это был странный, но милый союз: он, художник, экстраверт, мужчина, который видел привидений и любил женщин, и она, такая отстраненная, не от мира сего, читающая длинные списки из прачечной, единственная женщина в мире ростом шесть футов, умевшая оставаться незаметной. Он полностью зависел от нее, следуя за ней подобно тени.
– Миссис Шилд утверждает, что в списке из прачечной можно почерпнуть много любопытного, особенно после того, как бедная Марджори обнаружила в нем пару женских бриджей цвета «брызги шампанского», занесенных в него вместе с рубашками ее собственного супруга. Тем не менее, почему бы тебе не попробовать поговорить об этом с Луизой? Может быть, она не станет так уж сильно возражать, и твои опасения окажутся напрасными? Большая часть того, о чем ты собираешься писать – по крайней мере то, что по-настоящему имеет значение, – дела давно минувших дней. Мне представляется, что Артур – один из тех людей, по поводу смерти которых не удивляются: «Как! Он умер?», а философски замечают: «Боже мой, а я и не знал, что он еще жив».
– Ладно, пришло время освежиться, – заявил Ной, наливая воду. – Сначала надо насыпать заварку, а только потом залить ее водой, причем кипящей. В этом и состоит секрет хорошего чая.
– Это всем известно. – Грейс поднялась с места и принесла мед, сняв баночку с полки над плитой. – По-моему, тебе все-таки стоит поговорить с ней.
Он улыбнулся ей:
– Конечно. И поэтому ты должна еще сильнее восхититься моими моральными принципами, которые не позволяют мне продать бабулю с потрохами… – Он оборвал себя на полуслове и уставился на нее. – В чем дело? Ты ведь понимаешь, что я шучу. Деньги, конечно, неплохие, но…
– Все нормально. Просто ты только что напомнил мне, почему я перестала заниматься фотографией.
– Собственно, я хотел спросить тебя, не сделаешь ли ты исключение.
– Нет.
– Мне пришло в голову, что стоит запечатлеть это поместье – дом, сады, все такое, – прежде чем оно будет продано, и одному Богу известно, что с ним станет. Если не считать старинных помещичьих имений, представляющих историческую ценность, осталось не так уж много домов, которые принадлежали бы одной семье на протяжении почти целой сотни лет. Мои прадедушка и прабабушка переехали сюда в 1903 году, и с тех пор здесь мало что изменилось. Прабабушка Лидия одной из первых в округе установила в доме центральное отопление, и оно работает до сих пор, – он шутливо содрогнулся, – временами. Я могу по-прежнему звонком вызвать прислугу из любой комнаты – естественно, никто не явится на мой зов, так что перемены все-таки присутствуют. Взгляни на штепсельные розетки, кухню, ванные комнаты… получится потрясающий документальный фильм или хотя бы альбом. Обрати внимание на эти обои… впрочем, если подумать, то лучше не стоит.
– Нет.
– Я не в состоянии оплатить услуги профессионального фотографа, поэтому ты подходишь просто идеально.
– Нет.
– Тогда с какой стати я должен помогать тебе искать твоего художника?
– Потому что если ты мне не поможешь, я тебя побью. Я всегда могла это сделать.
– В те времена у меня еще не было черного пояса.
– Зато у меня есть дробовик.
– Отлично. Ступай потолкуй с бабулей. Она наверху.
– Ты вообще разговариваешь с ней? Я имею в виду – по-настоящему?
– Я желаю ей доброго утра и интересуюсь, хорошо ли она спала. Она отвечает «да» или «нет», после чего мы решаем, что у нас будет на обед, а потом переходим к обсуждению последнего фильма сериала «Соседи». Она смотрит очередную серию и в обед, и после полудня. Так что примерно вот такая близость наблюдается у нас с бабулей: воображаемые события в жизни воображаемых семейных персонажей. Дело не только в том, что она очень старенькая. Мне просто всегда было трудно общаться с ней. Никак не могу понять, что общего было у нее с Артуром. Впрочем, я хорошо представляю себе, как могло так случиться: сначала кажется, что ты живешь в раю с веселым, нежным, всепрощающим и понимающим созданием, которое разделяет твои интересы и увлечения, но в один прекрасный день ты просыпаешься рядом с унтер-офицером, который живет по биологическим часам и питает нездоровое пристрастие к организации вечеринок.
Грейс бросила на него изумленный взгляд.
– Думаю, на этом нам стоит прекратить обсуждение твоих дедушки и бабушки. Как бы то ни было, это не наша вина, женщины слишком приспосабливаются, нередко во вред себе. Впрочем, мы должны быть такими, чтобы выжить. Женщина имеет неосторожность влюбиться и теряет голову: бедняжка, ей так нужна родственная душа! А поскольку их не так уж много, она начинает сама создавать – иногда придумывать мужчину, которого считает родственной душой. Она разделяет его вкусы и мнения, чтобы иметь возможность заявить всему миру: «Смотрите, как мы похожи, сколько у нас общего». Потом наступает суровая проза жизни, все возвращается к обычному состоянию «засучивай рукава и принимайся за дело». Начав с романтики, женщины превращаются в трезвых реалисток. Мужчины же, начав с романтики, заканчивают тем, что начинают спрашивать себя: «Что же, черт возьми, произошло?» Здесь тот же случай. Мне кажется, мужчины видят только то, что хотят видеть. Обычно – свое собственное отражение в глазах любящей женщины.
