355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марика Коббольд » Мгновения жизни » Текст книги (страница 20)
Мгновения жизни
  • Текст добавлен: 8 ноября 2017, 17:00

Текст книги "Мгновения жизни"


Автор книги: Марика Коббольд



сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– Ах, мой милый, – сказала она, перегнувшись через стол и погладив Джефферсона по щеке. – Ты даже нагрел стетоскоп перед осмотром. Он всегда так делает, знаете ли. Конечно, у собак есть шерсть и все такое, но прикосновение холодного металла им не нравится, так же как вам или мне; ты ведь так говоришь, дорогой, правильно?

Он улыбнулся ей в ответ, но в улыбке ощущалось напряжение. «С тобой все в порядке?» – одними губами спросила она. Иногда, подумалось ей, бывает очень утомительно, когда все твое счастье зависит от одного-единственного человека.

– Я обожаю ваш акцент, Грейс, – заявила Мелисса. – Сколько, вы говорите, вы уже пробыли здесь?

Грейс решила сменить тему.

– Правда ли, что Кларисса Джеймс выходит замуж за Алека Фитц Уильяма? Я хочу сказать, ведь он, кажется, только в прошлом году закончил школу? – Кларисса была коллегой Роба, преподавателем в средней школе. Она также была заядлым фотографом-любителем, так что они с Грейс совершили несколько совместных экскурсий за те несколько недель, пока Грейс ждала приезда Джефферсона. Но стоило ему появиться, и у нее практически не осталось времени для Клариссы. Это была одна из тех сторон любви, которые приводили Грейс в смущение. Предполагается, что любовь способна сделать вас намного лучше – более терпимым, мягким, склонным проявлять заботу обо всем мире, – иногда такое действительно случается. Но зачастую вы превращаетесь в настоящего эгоиста, забывшего о друзьях и обо всем на свете, что не имеет отношения к крошечному мирку двух влюбленных.

Как и надеялась Грейс, Мелисса перенесла все внимание на зарождающийся скандал, вместо того чтобы раздумывать над загадкой двух людей, которые, прожив двадцать лет в браке, все еще вели себя, как влюбленные.

– Я слышала, его родители в ярости, – сообщила она. – И разве не ей придется поддерживать его во время учебы в колледже? У нее нет другого выхода. Родители Алека грозятся лишить его доли в доверительном фонде, а ведь это очень состоятельное семейство.

– Я пытаюсь убедить их, семейство то есть, отказать долю мальчика в дар местному кроличьему заповеднику, – сказал Джефферсон. – Я имею в виду: если они действительно лишат его доли, то деньги с равным успехом могут пойти на доброе дело. – Грейс воспользовалась случаем, когда Роб встал из-за стола, чтобы принести еще вина, а Мелисса засуетилась у плиты, и прошептала Джефферсону: «Милый, ты заходишь слишком далеко». Он бережно убрал у нее со лба выбившуюся прядку волос, поддразнивая ее и улыбаясь. – Перестань, дай мне шанс. Я всего лишь маленький ветеринар. Некоторые из моих лучших друзей – кролики.

Мелисса и Роб вернулись в гостиную.

– Знаете, – заявила Мелисса, уперев руки в бока, склонив голову и с улыбкой глядя на них. – Вы двое даже похожи друг на друга. Вам никто этого не говорил раньше? Одинаковый цвет волос, одинаковый разрез глаз, одинаковые твердые подбородки. У вас даже ямочка на одном месте, – показала она на подбородок Грейс, – хотя у него она глубже. Только взгляни на них, Роб. Тебе не кажется, что я права?

Позже, когда они пили кофе – без кофеина, другого в доме не держали, – Мелисса поинтересовалась:

– Вам никогда не приходила в голову мысль объединить вашу работу? Я тут подумала, что было бы здорово, если бы вы делали снимки маленьких зверюшек до и после операции.

– Том с яйцами и Том без них, – заметил Джефферсон. – Воспоминание о прошлом, что-то в этом роде.

Грейс пристально уставилась на него. Он устал, это было очевидно, хотя она не могла понять, почему, ведь после обеда он спал почти до самого вечера. Может быть, он подцепил какую-нибудь простуду?

– Мысль неплохая, – сказала она. – Но я не уверена, что большинство владельцев животных будут рады таким фотографиям, ведь они напомнят им о нелегких временах.

– Нет-нет, я имела в виду нечто вроде портфолио. Как у пластических хирургов. Знаете, для рекламы ваших услуг, что-нибудь в этом роде. Я хочу сказать, что вдвоем вы не только прекрасно выглядите вместе, но и так же прекрасно можете работать.

– Даже не знаю, Мелисса, – протянула Грейс. – Мы оба собственники, когда речь заходит о работе. Мы предпочитаем не смешивать полезное с приятным.

Еще не было и половины десятого, когда Грейс поднялась и потянула за собой Джефферсона.

– Все, у меня больше нет сил, – объяснила она. – Но мы чудесно провели время. Теперь вы должны прийти к нам в ближайшее время.

Несколько ступенек, разделявшие их дома, они преодолели рука об руку. Вечер был теплым и тихим, хотя небо было затянуто тучами.

Джефферсон рухнул в постель, как марафонец, пробежавший утомительную дистанцию, и через несколько секунд уже спал. Грейс лежала без сна, прислушиваясь к его негромкому дыханию и пыхтению Плутона, пытаясь понять, что изменилось. Кое-что действительно изменилось, и она наконец поняла, что именно: океан. Он вел себя непривычно тихо, неумолчный рокот волн, разбивающихся о волноломы, стих до едва слышного шепота, и она едва различала его. И это отсутствие звука не давало ей покоя.

Обычно Грейс с тяжелым сердцем наблюдала за тем, как Джефферсон возвращается к своей семье, смирившись с этим как с неизбежным. Ее ожидали первые, самые тяжелые часы после его ухода, когда душа разрывалась от боли на части и она чувствовала себя опустошенной, словно сердце ее оставило тело и ушло вместе с ним. И еще ее постоянно грыз страх, что с ним могло что-то произойти, пока они находились в разлуке: несчастный случай, о котором она ничего не узнает, пока не станет слишком поздно, ибо у нее не было никакого права знать даже о том, жив ли он. Но постепенно боль и страх ослабеют. Она напоминает себе, что и живя одна не чувствовала себя несчастливой и что бывали времена, когда она и представить себе не могла, что будет жить с кем-то, пусть даже если это Джефферсон. В голову ей приходят кощунственные мысли о том, что совсем не болезнь Черри мешает им постоянно быть вместе, что втайне оба подозревают: их любовь следует оберегать от повседневности и вот такая близость в полусемейных отношениях – это самое большее, на что они могут рассчитывать. Но постепенно ее эмоции стихают, подобно морю в ночную пору. Она возвращалась к некоему равновесию: влюбленная, занятая, иногда страшно одинокая, но вполне справляющаяся с собой до их следующей встречи.

Но на этот раз все было иначе. На сей раз, закрыв чемодан, он повернулся к ней, и в глазах у него появилось умоляющее выражение. Когда-то она видела похожее выражение в глазах Майкла, когда Анжелика взяла его с собой на вечеринку, устроенную по поводу дня рождения. Мальчуган остановился с ними в дверях, обозревая большой шумный зал, где толкались, визжали и хихикали маленькие мальчики и девочки, потом обернулся и посмотрел на свою мать с таким выражением, словно хотел сказать: «Не заставляй меня делать это». Но он был храбрым и гордым маленьким мужчиной, поэтому, взглянув один-единственный раз на мать, расправил плечи и присоединился к веселью.

Джефферсон, держа чемодан в руке, тоже выпрямился, расправил плечи и вышел из спальни. Она последовала за ним, с гулко бьющимся сердцем, крепко сжав губы и изобразив какое-то подобие улыбки. Она знала, что не сможет схватить его за руку, припасть к груди и расплакаться, умоляя не уходить, остаться с ней и дать им еще один шанс.

«Чушь собачья!» Вспоминая прошлое, Грейс услышала эти слова столь отчетливо, как если бы Нелл Гордон присутствовала в комнате собственной персоной. Нелл Гордон, культурный ассенизатор общества, взявшая на себя труд предвосхищать события и домысливать жизни других людей, самодовольная особа, льстящая себе тем, что понимает все, потому что знает «правду»! Правду, тогда как любому здравомыслящему человеку известно, что такой вещи попросту не существует, что есть лишь расхожий набор представлений, таких похожих и таких разных, вечных и постоянно ускользающих, как облака в небе.

«Чушь, чушь, чушь». Она снова и снова возвращалась к этим словам. «И ты говоришь мне, что это я искажаю картину? Эта маленькая домашняя идиллия была лишь одной грандиозной ложью, не так ли?»

Грейс устала, но сон не шел к ней. И у нее промелькнула мысль о том, что если такая вещь, как телепатия, действительно существует, то сейчас Нелл Гордон должна была тоже беспокойно метаться в собственной постели.

Интересно, какой у тебя выдался день, когда ты решила обнаружить противоречия моей жизни? Нелегкий, готова поспорить. Острая нехватка интересных материалов, а сроки наверняка поджимают, к тому же надо организовать вечеринку по случаю дня рождения и побывать как минимум еще на трех таких же. Интересно, есть ли у тебя файл с пометкой «На крайний случай» – на тот самый случай, который бывает в жизни каждого журналиста, когда на тебя смотрят несколько пустых газетных колонок, а заполнять их решительно нечем? Ты знаешь, я сочувствую тебе, да-да. Ты ведь не какая-то там гиена, пишущая для жалкого таблоида. Ты – серьезная писательница, ведущая художественную рубрику в известной национальной газете, не в твоем стиле выдумывать дешевую пикантную историйку о викарии и секретарше из гольф-клуба. Но почему я, Нелл? Почему я, которая после произведенного фурора и бурных аплодисментов, после стремительного взлета и столь же стремительного падения, просто тихо и мирно удалилась в безвестность, говоря языком моего отца? Почему ты выбрала именно меня?

Ну, ладно, то первое лето, которое они провели вместе на мысе Кейп, действительно было игрой. Они с Джефферсоном решили разыграть то, что вполне могло стать реальностью, если бы тогда, давным-давно, он остановил свой выбор на Грейс. Они решили вывести свою любовь, несчастную и грешную, из тени на яркий свет. Им хотелось, чтобы посторонние люди, увидев их, говорили: «Вот идут Грейс и Джефферсон», как если бы такая пара действительно имела право на жизнь. Потому-то они и устроили целое представление для своих соседей. Поэтому пошли на обман. Они играли в дом, хозяйство, семью, поливая цветы на крылечке маленького коттеджа, стоящего в нескольких шагах от пляжа, так что можно было слышать шум океана. Каждое утро они давали Плутону миску теплой пшенной каши с молоком, как если бы всегда так ухаживали за своей собакой. Ну и что? Они никогда не лгали себе или друг другу, все, что они сделали, это позволили себе окунуться в свою сокровенную мечту.

Четыре недели в арендованном коттедже на мысе Кейп были самым длительным временем, которое они провели вместе за те шесть лет, что уже продолжался их роман.

Годом ранее Джефферсон оставил свою фирму на Манхэттене и принял должность преподавателя юриспруденции в колледже Редфилд, в Нью-Гемпшире. Черри переживала особенно трудный период, и он решил, что переезд в небольшой городок в Новой Англии может помочь ей. И действительно, на какое-то время она прекратила пить. Джефферсон возил ее в соседний городок на встречи членов общества «Анонимных алкоголиков», который находился довольно близко, чтобы туда можно было добраться за полчаса, и достаточно далеко, чтобы избежать сплетен соседей. Но пришел февраль, и она стала завсегдатаем местного караоке-бара. Как-то вечером позвонил мужчина по фамилии Дуайт и попросил забрать ее оттуда, поскольку она снова выплясывала у микрофона, и другие посетители уже начали жаловаться.

Он позвонил Грейс в Лондон.

– Что я делаю? – страдальчески воскликнул он. – Что я делаю со своей жизнью? – Пробил ее час: он поддался слабости, и она могла убедить его приехать к ней и остаться навсегда. – Грейс, Грейс, ты здесь? Ты меня слышишь? Я говорил, что…

– Я здесь, и я тебя слышу. Джефферсон, любимый, ты делаешь так, как должно. Ты остаешься там, потому что твоя жена больна, потому что ей плохо и потому что ей было бы еще хуже, если бы тебя не было рядом. Ты остаешься там, потому что, если ты уйдешь, твои дети потеряют не только тебя, но и, скорее всего, ее тоже. Однако не спрашивай моего мнения так часто, поскольку я не всегда могу быть такой здравомыслящей.

– Не знаю, можно ли кого-нибудь из вас назвать хорошим, – глубокомысленно заявила Анжелика. – Я хочу сказать, что вы оба совершаете прелюбодеяние.

Грейс, сидевшая за кухонным столом, обхватив голову руками, устало взглянула на нее.

– Я знаю, Анжелика, я прекрасно знаю это. Но чего ты от меня хочешь: чтобы я стала добропорядочной дамой?

– А ты, ты сама, хочешь ею быть?

– Не задавай глупых вопросов. Конечно, как и большинство людей, я хочу быть хорошей и добропорядочной, но еще я хочу быть счастливой.

Поэтому когда ее приятель, тоже фотограф, американец по имени Дилан Леннокс, предложил ей на время обменяться домами, Грейс тут же перезвонила Джефферсону и сообщила, что у нее появился шанс провести лето в двух часах езды от него. Весь год она работала не покладая рук, так что деньги на первое время были. Кроме того, на мысе Кейп уединенно жили два знаменитых писателя-затворника, за портреты которых издатели были готовы выложить кругленькую сумму. К настоящему времени им уже наверняка надоело находиться в тени, и они охотно пошли бы навстречу тому, кто сумеет их разыскать.

Изначально план заключался в следующем. Грейс проведет лето в доме на мысе Кейп, а Джефферсон будет приезжать к ней так часто, как только сможет: возможно, на какой-нибудь уик-энд или даже на неделю, которую он обычно ежегодно проводил с друзьями в пеших прогулках. И тут на них свалилась удача: Черри заявила, что намерена навестить своих родителей во Флориде и взять девочек с собой. По ее словам, она устала от дождей и плохой погоды, ее раздражали взгляды, которые украдкой бросали на нее люди. Джефферсон был счастлив. Девочки отдохнут у дедушки с бабушкой, которые с радостью присмотрят за ними. Они с нетерпением предвкушали поездку, тем более что мать пообещала показать им Диснейленд. Джефферсон тут же выдумал какую-то историю о том, что в этом году он предпочел бы побродить пешком подольше, раз уж ему выпал такой случай. Он заявил Черри, что предпочитает побыть наедине с природой, чтобы вновь обрести характер и индивидуальность. Черри частенько обвиняла его в том, что у него нет ни того, ни другого, а если они и есть, то скрываются так глубоко, что их и не заметишь. Джефферсон пожаловался Грейс, что это несправедливо по отношению к нему: просто в присутствии Черри его индивидуальность предпочитала прятаться.

Черри, естественно, и не подумала пригласить его с собой. Без него она вновь превращалась в принцессу для своих родителей, свободную от каких бы то ни было обязательств взрослого человека.

– Ты вечно следишь за мной, как будто ждешь, что вот сейчас я сделаю что-то плохое. Иногда мне кажется, что именно поэтому со мной и случаются все эти несчастья, оттого что ты следишь за мной и ожидаешь самого худшего. – С этими словами она отбыла на каникулы.

Вот таким образом Грейс и Джефферсон оказались вместе в небольшом коттедже на мысе Кейп.

Луиза

Виолу отправили куда-то с глаз долой, путешествовать. Артур с каменным выражением лица говорит мне, что в ее изгнании только моя вина. Я плачу и умоляю его сказать мне, куда она направилась, но он отказывается.

– Наверное, тебе следовало бы подумать о том, какие последствия будет иметь твой поступок для подруги, до того как решишься выставить свою извращенность напоказ.

Я закрываю лицо руками, пытаясь отгородиться от его слов. Но он не умолкает. «Предательство. Безнравственность. Моральное разложение. Дурное семя. Плохая наследственность». После чего он уходит, а я остаюсь рыдать на полу.

Я умоляю его разрешить мне повидаться с детьми, но он отказывает.

Сэр Чарльз посоветовал ему держать их от меня подальше. Артур показывает мой рисунок врачу. «Не понимаю, зачем он это делает, – говорю я себе. – Он ему не понравится».

– Ты, конечно, можешь полагать случившееся забавным, Луиза, но уверяю тебя, в создавшемся положении нет ничего забавного. Мне приходится прикладывать все усилия к тому, чтобы, когда все закончится, у тебя еще оставались друзья.

– У тебя есть известия от Виолы?

– Нет, и я не ожидаю их получить.

– Ты уверен, что она не оставила для меня никакого сообщения?

После небольшой заминки он отвечает:

– Уверен.

– Я не верю тебе, слышишь? Ты лжешь. – Я вдруг понимаю, что кричу, но уже не могу остановиться. – Ты лжешь, слышишь? Она не могла уехать, не оставив мне хотя бы коротенькой записки.

* * *

Мне лучше. Внутри у меня уже не бушует пламя. Но сэр Чарльз по-прежнему неудовлетворен.

– Миссис Блэкстафф, – произносит он, и выражение его лица сурово и мрачно, – вы отдавали себе отчет в тот момент, какой эффект произведет ваша… демонстрация, – последнее слово заключено в скобки между вопросительно изогнутыми бровями, – на вашего супруга и на вашу подругу, мисс Гластонбери?

– Дочь вашей приятельницы леди Гластонбери.

– Осознавали ли вы, миссис Блэкстафф, какой вред причиняете?

Я слишком утомлена, чтобы объяснять что-либо или пытаться сделать ему приятное. Насколько мне было бы легче, обладай я даром вводить людей в заблуждение. Если бы я могла уронить несколько слезинок на рукав твидового пиджака сего достопочтенного сельского джентльмена, беспомощно всплеснуть руками и пробормотать приличествующие случаю выражения печали и раскаяния, меня оставили бы в покое.

Я хочу увидеть своих детей, поэтому к следующему его визиту стараюсь придумать объяснение, которое могло бы удовлетворить его. Время, когда я смогу поведать ему всю правду, никогда не наступит, равно как и он никогда не сможет принять тот факт, что я несмотря ни на что по-прежнему горжусь своей работой.

– Я оплакивала своего ребенка. Понимаете, я убила его (в своей маленькой записной книжке сэр Чарльз пишет: «Вероятно, бредовые явления»). Нет, вы не понимаете. – Я протягиваю руку и легонько касаюсь его плеча. Он отшатывается. Вот уже неделя, как никто не прикасается ко мне и никто не позволяет мне прикоснуться к ним. Полное отсутствие ласки со стороны Артура, и никаких липких поцелуев от моих детей. Я готова отдать полжизни за обычное прикосновение.

– Голоса говорят вам, что вы убили своего ребенка?

– Да. Нет, не голоса, не в том смысле, что вы думаете. Я говорю о внутреннем голосе. Вы ведь тоже слышите внутренний голос, не правда ли, сэр Чарльз? Внутренний голос, который говорит вам правду?

– Сейчас речь не обо мне, миссис Блэкстафф. – Он что-то пишет в своей записной книжке, его рука, бледная, с толстыми квадратными пальцами, поросшими блестящими черными волосками, быстро движется по странице.

Он способен вывести меня из равновесия, как никто другой. Я чувствую, как кровь приливает к щекам, а сердце начинает биться все быстрее и все сильнее, пока наконец меня не охватывает страх, что сейчас оно вырвется из заточения в моей грудной клетке. Моя левая рука немеет до плеча. Я пытаюсь подняться на ноги.

– Прекратите писать, – кричу я.

– Не стоит проявлять агрессию, миссис Блэкстафф.

Я опускаюсь в кресло и пытаюсь обратить свои мысли внутрь себя, к образам более приятным, чем сэр Чарльз с его длинным лошадиным лицом, каждая черточка которого, кажется, опущена вниз, но я понимаю, что происходит что-то ужасное. Я слышу то, что говорю, а вот он, похоже, слышит нечто совсем другое.

– Для меня это был единственный способ испытать облегчение. Когда я рисую, мне кажется, что сама работа служит ответом на все вопросы. Обвиняющие голоса умолкают. – Я смотрю на него, стараясь найти в его глазах хотя бы проблеск понимания, но ничего не вижу. – Мой муж отвернулся от меня, когда я нуждалась в нем сильнее всего. Раньше я всегда находила оправдание его поступкам, но теперь с этим покончено. Для него я всегда остаюсь неправой и во всем виноватой. Я никогда не могла понять, в чем тут дело, сэр Чарльз. Что во мне такого, отчего я все делаю неправильно? Я думала, что сойду с ума, без конца задавая и задавая себе этот вопрос. – Сэр Чарльз нацарапал в своей записной книжке: «Субъект демонстрирует признаки паранойи, утверждая, что пребывает в конфликте с остальным миром, который, в свою очередь, ополчился на нее». Я в отчаянии пытаюсь сделать так, чтобы он меня понял. – Потом появилась Виола. – Я чувствую, как расслабляются мои лицевые мускулы, на губах возникает улыбка, взор смягчается, когда я говорю о ней. – В ней мне явилась сама судьба. Она услышала меня. Она растопила лед в моем сердце. – Я наклоняюсь к сэру Чарльзу, мне хочется, чтобы он посмотрел мне в глаза, но взгляд его ускользает от меня. – Я признаю, что совершила дурной поступок, выставив свою работу на обозрение в тот вечер, когда должен был состояться торжественный показ великого полотна моего супруга, но, боюсь, в тот момент мне было все равно. – Я замечаю, что снова разговариваю на повышенных тонах, поэтому понижаю голос. – Я не часто выхожу из себя, сэр Чарльз. И я вовсе не горжусь тем, что натворила. Но я должна была сделать хоть что-то! Вам надо понять меня, сэр Чарльз, что я находилась в заточении, и что я обязана была вырваться из клетки. Мне было все равно, встает ли солнце по утрам или садится по вечерам. У меня не было ни малейшего желания есть, одеваться, умываться. И хуже всего то, что, когда я потеряла Джона, я лишилась и остальных. Во всяком случае, именно так я себя чувствовала. Даже когда они находились со мной в одной комнате, их голоса доносились до меня словно издалека. Я хотела обнять их, прижать к себе, но между нами как будто выросла невидимая стена. А потом вдруг эта стена исчезла. Я говорила и не могла наговориться, я ходила, бегала, летала, обнимала своих детей. О, мне казалось, что наконец-то я сполна живу той жизнью, которая так долго ускользала от меня. – Я взглянула на него. – Но теперь, сэр Чарльз, я вполне пришла в себя.

– Понимаю, – отвечает он.

Но Артуру он говорит много чего другого. Они стоят почти в шаге от моих дверей, разговаривая так, словно им в высшей степени безразлично, слышу я их или нет. Сэр Чарльз оперирует такими выражениями, как мания преследования, подавленная скорбь, истерический склад характера и моральное умопомешательство.

Я знаю, что причинила Артуру нешуточные страдания, но все равно ожидаю, что он заступится за меня.

– Вы не сказали мне, когда я приступил к лечению миссис Блэкстафф, что ее родители покончили жизнь самоубийством. – Это все еще сэр Чарльз, его слова.

– У нее дурная наследственность. Мне следовало раньше понять это. Но я был молод. Она была дьявольски красивой женщиной, сэр Чарльз. Хотя нет большего дурака, чем влюбленный дурак, не так ли? – Голоса их удаляются, они двинулись по коридору.

Я встаю с кресла и иду за ними. В прошлом я жаловалась на то, что чувствую себя невидимкой, но сейчас я только рада этому, поскольку могу слушать их, стоя незамеченной на верхней площадке лестницы.

– Я никогда не допускал даже мысли о том, что она может быть серьезно больна. Неужели я сделал что-то не так? Вы должны сказать мне правду. Я сумею жить с этим. Вынужден буду жить с этим. Я не из тех людей, которые пытаются снять с себя ответственность.

– Мой дорогой друг, разумеется, вы ни в чем не виноваты. И вы должны помнить, что вам решительно не в чем упрекнуть себя. С сожалением должен заметить, совершенно очевидно, что мы имеем дело с наследственной слабостью, равно как и с моральной. Смерть вашего младшего сына в значительной степени усугубила проблемы, которые уже имели место. Ваша жена сейчас несколько успокоилась. Мания отступила, как и тяжелая меланхолия, которой она была вызвана. Однако же я считаю, что ей необходимы лечение и присмотр. Разумеется, я мог бы попытаться провести лечение у вас дома, но, учитывая присутствие двух впечатлительных и легко ранимых маленьких детей, я настоятельно рекомендую поместить миссис Блэкстафф в клинику Харви. Мы недавно начали использовать лечебную методику, разработанную выдающимся венгерским врачом, доктором Ласло Медуна. Он полагает, что между серьезным физическим заболеванием и психозом существует биологический антагонизм. Я же обнаружил, что его метод наиболее эффективен при лечении пациентов, подобных вашей супруге. – Последовала пауза. В наступившей тишине я слышу, как бьется мое сердце, бьется так часто и так сильно, что я боюсь, как бы они не услышали этого и не увидели меня, но они даже не поворачивают головы.

– Вы правы, – вздыхает Артур. – На первом месте должно стоять благополучие детей, ни о чем ином не может быть и речи. Я не могу допустить, чтобы они и дальше подвергались… извращенному влиянию своей матери, но клиника… – Со своего места сверху я вижу, как он ерошит волосы сильными пальцами, – пальцами, которые не так давно странствовали по моему телу, не пропуская ни одного самого потаенного уголка, когда он шептал: «Позволь мне помолиться у твоего алтаря».

Как комично звучат сейчас его слова, ну просто очень смешно, и я ничего не могу с собой поделать, я начинаю хохотать, и, хотя я быстро прикрываю рот ладошкой, уже слишком поздно: они меня увидели.

Лицо моего мужа похоже на перевернутую тарелку.

– Боже мой, Луиза, что ты там делаешь?

Я смеюсь и не могу остановиться.

– Боюсь, у тебя нет выбора, – говорит мне Артур. – Ты можешь согласиться поехать туда добровольно, или мы можем поместить тебя в клинику насильно. Мне очень неприятно говорить тебе такие вещи, но, понимаешь ты это или нет, все мы действуем исключительно в твоих интересах.

– Дети. Я не могу уехать, я нужна им. Я не больна, Артур. Признаю, что поступала несвойственным мне образом, и мне очень жаль, что я поставила тебя в затруднительное положение, и…

– Луиза, речь не о том, что ты сожалеешь. Ты нездорова, вот почему тебя никто и ни в чем не обвиняет. Но тебе нужен уход, которого здесь мы обеспечить не можем, кроме того, говоря откровенно, я не думаю, что в твоем нынешнем состоянии ты сможешь присматривать за нашими детьми.

– Артур, не говори так. Я – их мать, я люблю их.

– Ты сама призналась, что за прошедшие месяцы неоднократно задавала себе вопрос: не лучше ли им будет без тебя? Сэр Чарльз сообщил мне, что ты сама выразила сомнение в своей способности нести ответственность за их юные умы.

– Я не это имела в виду, совсем не это. Пожалуйста, Артур, ты не должен использовать против меня мои же признания. Я испытываю сомнения, но ведь они есть у всех, разве не так?

Артур печально качает головой, как актер в древнегреческой трагедии.

– Умоляю тебя, Луиза, не усложняй ситуацию еще больше. Это не наказание. Ты будешь находиться под присмотром людей, которые понимают твои проблемы, и, как только тебе станет лучше, ты сразу же вернешься домой. Вот тогда ты сможешь проводить с нашими детьми столько времени, сколько захочешь, – как только ты станешь такой, какой была раньше.

– Я не хочу вновь становиться такой, как раньше, Артур. Я умру, если это случится.

– Луиза, только послушай себя. У тебя истерика, ты говоришь и ведешь себя нелогично и неразумно. Нет, в самом деле, я больше не могу этого выносить. – Он поднимается со стула. У дверей он останавливается, бросает на меня полный упрека взгляд и выходит из комнаты.

– Твоей мамочке нужен отдых, – говорит Джейн моему сыну, который плачет у нее на руках. Голос ее звучит звонко и радостно. – Она очень устала от непослушных маленьких мальчиков и девочек, и ей нужно немножко побыть одной. А ты, молодой человек, не должен быть эгоистом и заставлять ее оставаться здесь.

Я сижу в машине. Мне хочется крикнуть ей, чтобы она не смела говорить подобные вещи моему мальчику, но я молча сижу, не говоря ни слова, и не шевелюсь, когда автомобиль отъезжает. Я вижу, как мой маленький сын машет мне рукой, и слезы текут по его щекам. Лиллиан вполне счастлива со своей новой куклой, и ей не нужны утешения или объяснения. Почему именно сейчас? Я уверена, что она задает себе этот вопрос. Почему это я должна понимать их именно сейчас?

Запах камфары предупреждает меня о том, что подошло время очередного сеанса, и я стискиваю зубы, готовясь к тому, что сейчас произойдет. Нет никакого смысла умолять их остановиться и оставить меня в покое. Они утверждают, что лечение идет мне на пользу. А место здесь совсем неплохое. Замки есть, но ими почти не пользуются. Разрешается даже свободно гулять по территории, хотя если нас застанут за пределами клиники, то запрут в палате.

Чувство паники и ужаса, которое вызывает камфара, перед тем как на меня снисходит благословенное спокойствие, вынести очень трудно, особенно когда знаешь, что за этим последует. А я знаю. Я здесь уже три месяца. И за все это время мне ни разу не позволили увидеться с детьми. Я говорю Артуру и сэру Чарльзу – я говорю всем, врачам и сестрам, – что если только мне позволят повидаться с детьми, возможно, мне и не понадобится дальнейшее лечение, но, разумеется, меня никто не слушает. Когда ты здорова, тебя никто не замечает, а когда ты больна, тебя никто не слушает.

Дверь в мою комнату открывается, и входит сэр Чарльз в сопровождении двух сиделок.

– Полно, полно, миссис Блэкстафф, отпустите кровать и позвольте нам начать. Вы знаете, что мы делаем свое дело.

– Это для вашего же блага, – уверяет меня молодая медсестра, но выглядит она несчастной. В большинстве своем персонал хорошо относится к пациентам.

Я погружаюсь в полудрему, и в этом полусонном состоянии думаю о них, о Джорджи и Лиллиан, о том, что они выглядят как на картинке, удобно расположившись с чашкой чая в обществе Джейн Дейл у камина. Занавески еще не задернуты, всего только четыре часа пополудни, но уже темнеет. Раньше я боялась темных вечеров, но в последнее время они стали моими друзьями. Врачи удивляются моей силе и выносливости. Но как же иначе, когда за одну ночь нужно пройти двадцать миль.

Я еду домой. А вот и они – ждут меня у дверей, – мой муж и мои дети: моя семья. Я плачу, выходя из машины, мне помогает шофер. На ступеньках позади них появляется Джейн Дейл. Она выглядит очень молодо, хотя мы с ней почти ровесники. Зеленое платье облегает ее маленькую фигурку. Среди встречающих нет Лидии, как нет и нянюшки. Моя теща покинула этот мир, пока меня не было. Артур приехал навестить меня в клинике, чтобы лично сообщить эту новость. Он не часто приезжал ко мне; это не пошло бы мне на пользу, заявил он. Но он все-таки приехал, чтобы рассказать о том, что Лидия умерла, а нянюшка ушла от нас. Когда я заплакала, он решил, что скорблю о его матери, и мягким голосом, которого я очень давно от него не слышала, заявил, что мне не следует так расстраиваться, Лидия «прожила счастливую жизнь». Но на самом деле я плачу о нянюшке. Она была моей союзницей.

Мой муж целует меня в щеку, осторожно, словно боясь обжечься.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю