355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марика Коббольд » Мгновения жизни » Текст книги (страница 2)
Мгновения жизни
  • Текст добавлен: 8 ноября 2017, 17:00

Текст книги "Мгновения жизни"


Автор книги: Марика Коббольд



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Она всхлипнула в отчаянии и крепче прижала Патера к груди. Вот каким будет ее наказание! Они отберут у нее Патера. Она лежала совершенно неподвижно, словно надеялась, что, если не будет шевелиться и не издаст ни звука, их с Патером не найдут. Она услышала приближающиеся к двери шаги, потом они стихли вдали. Но ее красные часики безостановочно отсчитывали минуты, и она больше не могла вынести этого. Что, если самой наказать себя? Может, тогда они ей ничего не сделают и оставят в покое? Теперь она чувствовала себя спокойнее и увереннее. Когда мысль о том, как именно следует наказать себя, первый раз пришла ей в голову, она испугалась, но в то же время уже знала, что так будет правильно. Она встала с кровати, держа в руках Патера, и пошлепала вниз, прислушиваясь к голосам или шагам, но все было тихо. В полной темноте она отыскала нужную комнату. Войдя в нее, осмелилась даже включить свет. Коробка очень длинных спичек лежала на каминной полке. Она положила Патера на пол на безопасном расстоянии, потом подтащила стул и с ногами взобралась на него. С третьей попытки она зажгла спичку и, мгновение поколебавшись, поднесла пламя к щеке.

Ее крики разбудили весь дом.

В детском саду сестра Фрэнсис, самая молодая и самая красивая из монахинь, сочувственно посмотрела на нее добрыми глазами.

– Бедняжка, она похожа на ангелочка, который неудачно приземлился.

– Ангелочек, – презрительно фыркнула сестра Джозефа. – Ты видела ее брата? Нет, она больше похожа на дьяволенка.

– Нам не нравится сестра Джозефа, правда? – прошептала Грейс в мягкое вислое вельветовое ухо Патера.

НЕЛЛ ГОРДОН: Семейные неурядицы омрачили в общем безоблачное детство в Нью-Гемпшире.

Когда-то в незапамятные времена на аккуратной подъездной дорожке стоял обшитый доской белый домик, крытый дранкой, с выкрашенными в голубой цвет дверью и оконными рамами. Домик располагался на улице Брук-стрит, а Брук-стрит находилась в Кендалле. Кендалл – маленький городок в Америке, городок белой обшивочной доски, красного кирпича и плюща, городок, где зимой можно было кататься на коньках на замерзшем пруду, а летом купаться в медленной речке, где в гостиных было принято подавать газировку и где все знали друг друга, а каждая мать шила своему ребенку новый наряд на Хэллоуин.

В белом доме на Брук-стрит жили мамочка и папочка с большим сыном и маленькой дочкой. Мамочка была красива, как русалка, а папочка – сильным и привлекательным. Мальчик был страшным занудой, а его маленькая сестричка – хорошенькой, как принцесса, и такая же счастливая, ведь у нее еще имелись собственные качели во дворе и чудесная бело-желтая комнатка. Мамочка и папочка очень любили друг друга. Они сами всегда так говорили. И они любили своих детей и хотели для них самого лучшего. Маму звали Мойра, а папу – Габриэль. Брата окрестили Финнианом, но его маленькая сестра Грейс – такое подходящее имя для принцессы – звала его Пятачком. Когда Пятачок хотел привлечь к себе ее внимание, он кричал:

– Эй, глухая тетеря!

Пятачок учился в Англии в школе-интернате и приезжал домой только на каникулы, что было очень хорошо, хотя по какой-то причине Грейс и мама плакали перед началом каждого нового семестра.

– Женщины, – многозначительно заявлял при этом папа Пятачку, и они оба отправлялись в многоместном легковом автомобиле в аэропорт.

Грейс бежала за ними до самого конца улицы, махала рукой вслед удаляющемуся автомобилю, и Пятачок всегда махал ей в ответ. При этом у него было такое выражение, словно ему не очень-то и хотелось уезжать.

Но сейчас наступили каникулы. Грейс готовилась к своему грядущему дню рождения. Ей нравилось слово «грядущий»: с ним и без того важное событие казалось еще более значительным. Она часто употребляла это слово, растягивая гласный «у». Грейс уже решила, какую пижаму наденет, чтобы проснуться в ней в столь торжественный день. Позже на ней, естественно, будет самое лучшее ее платье: белое в красную крапинку с юбкой в складочку и красным поясом, завязывающимся на спине.

Тетя Кэтлин и дядя Лесли жили в том же самом городе, но они не могли прийти на торжество, потому что уехали. Однако же Роберта О’Рейли находилась на месте. Она была бабушкой Финна и Грейс, мамой Мойры. Детям с трудом верилось в то, что Роберта О’Рейли – их бабушка, а уж согласиться с тем, что она еще и чья-то мать, было практически невозможно. Она проводила в доме не больше двух дней, но успевала причинить неприятности.

– Ты балуешь ее, Мойра, – заявляла она, бросая злобный взгляд в сторону Грейс. – Когда ребенка балуешь, ничего хорошего ждать не приходится.

– Папа говорит, что ты считаешь, будто солнце сияет только над головой дяди Майкла, – парировала Грейс, в свою очередь одаряя бабушку тяжелым взглядом. – Это значит, что ты его избаловала.

У Роберты О’Рейли все было крупным, за исключением ног, – маленьких, но таких толстых, что они нависали над краями ее выходных туфель-лодочек цвета морской волны. Ее обесцвеченные светлые волосы были в жестких кудряшках «перманент», которые приходилось убирать со лба. Глазки Роберты светились злобой, а щеки были такими жирными, что, казалось, готовы в любую минуту соскользнуть с лица. После слов Грейс эти самые щеки порозовели и затряслись, она посмотрела сначала на отца Грейс, а потом перевела взгляд на Мойру, мать этого ребенка. Затем они все вместе уставились на Грейс – Грейс, которая могла отчаянно мчаться на велосипеде с горы, зная, что добром это не кончится и она неминуемо врежется в изгородь; которой приходилось крепко прижимать ладошку ко рту в церкви, чтобы не закричать: «Негодник, негодник, негодник маленький Иисус и Святой Дух» и которая всегда старалась пройти по самому краю обрыва над рекой, там, где река была глубже всего, а течение – самым сильным.

– Грейс. – Ее родители заговорили одновременно.

Но Грейс зашла уже слишком далеко, чтобы внять этому недвусмысленному предупреждению.

– И вообще очень смешно думать, будто солнце сияет только над головой дяди Майкла, потому что, как говорит папа, дядя Майкл – напыщенный дурак, который в темноте двумя руками не найдет свою задницу. Задница, – мстительно добавила она, – это противоположная часть головы.

Грейс, обидчицу, дрянную девчонку, ребенка-стрекозу, у которой только и было что глаза, зубы и коленки, отправили в детскую, что вполне ее устраивало, поскольку у нее была куча дел. Для начала она намеревалась сменить плакат на своей двери. В данный момент он гласил: «Нарушители будут преследоваться». «“Будут нести ответственность”, – вот как надо, тетеря», – заметил тогда Пятачок. Но Грейс заявила ему, что ее нарушители будут именно преследоваться (она как раз читала о Кровавой Мэри в школьной книжке Финна). Но для завтрашнего дня, дня ее рождения, плакат следовало сменить. Когда все было закончено, на двери появилась надпись: «Добро пожаловать, нарушители!»

В дверь постучали. Это был ее отец. Он всегда стучал, прежде чем войти к своим детям, даже если сердился на них. Это было весьма благоразумно, поскольку давало им время припрятать кое-что или потушить сигареты. Финн показал Грейс, как надо курить, во время своих последних каникул. Он рассказал ей, что младшая сестра его приятеля Натана уже умеет пускать дым колечками. Но сейчас Грейс не занималась ничем предосудительным, если не считать возни с плакатом.

Отец присел на краешек ее кровати.

– Грейс, ты же знаешь: то, о чем мы говорим между собой, никогда нельзя повторять в другом месте и другим людям. Даже если это дедушка или бабушка. Собственно говоря, особенно если это дедушка или бабушка. Мы должны быть уверены друг в друге, в том, что сумеем проявить благоразумие и промолчать. Ты понимаешь, что значит «проявить благоразумие», Грейс?

Грейс поспешно кивнула.

– А завтра все еще мой день рождения? – нервно поинтересовалась она.

– Да, конечно. Но больше никаких разговоров без спроса, Грейс. Я могу на тебя положиться? Если мы не верим друг другу, то кому же тогда доверять?

– Господу, – ответила Грейс.

– О да, – растягивая слова, согласился ее отец. – Конечно, мы должны верить Господу, но сейчас я говорю о наших, земных делах. Поэтому постарайся быть хорошей девочкой, Грейс, особенно когда к нам приезжает твоя бабушка.

Грейс покаянно опустила голову. Она хотела быть хорошей. Просто иногда не могла удержаться, чтобы не нашалить, вот и все. Как в тот раз, когда разворошила муравейник, сунув в него слизняка. Она тогда была совсем маленькой, ей только-только сравнялось пять, и с тех пор она жалела о своем поступке, ей даже снились кошмары по ночам. Но в тот момент она видела только слизняка, толстого и липкого, и муравейник, кишащий голодными и суетящимися муравьями. Одно повлекло за собой другое. Слизняк аккуратно лег на самый верх муравейника. Грейс вытерла липкие пальцы о платье и присела на корточки, чтобы лучше видеть. Глаза у нее округлились. Ей вдруг захотелось спасти слизняка, но, протянув руку, чтобы взять его, она не смогла заставить себя коснуться личинки. Она выглядела так отвратительно, сочащаяся слизью, покрытая шевелящейся корочкой злых и голодных муравьев, что Грейс не выдержала, вскочила и бросилась прочь. Позже она пыталась убедить себя в том, что ничего этого на самом деле не было. Но, как любила говорить бабушка Роберта О’Рейли, изрекая торжественным голосом прописные истины: «Заметая что-нибудь под ковер, будь готов споткнуться об это». Отец Грейс объяснил, что выражение «заметать под ковер» – это фигура речи, означающая, что человек не готов примириться с чем-либо или принять что-либо.

Грейс не желала принять инцидент со слизняком, поэтому он сам принялся за нее, являясь в ночных кошмарах, заставляя вспоминать об этом, когда она сидела в церкви, слушая о совершенных другими людьми добрых поступках. То, что она положила бедного слизняка в муравейник, чтобы его съели живьем, – это был совсем не добрый поступок. Детям, однако, полагалось быть добрыми и невинными. А Грейс, как ни крути, была именно ребенком. Но Грейс сделала плохую вещь, значит, она была плохой. Поразмыслив над этим кажущимся противоречием, она пошла к отцу и заявила:

– Для тебя я ребенок, но ты должен знать: я способна причинить великое зло. – Она прочла книгу, в которой главный герой, мальчуган немногим старше Грейс, произносит почти в точности такую же фразу, только речь шла о подвигах – «способен на великие подвиги», – а не о зле. Но ей очень понравилось это выражение, и она постаралась запомнить его, чтобы произнести в подходящий момент.

Ее отец только покачал головой и рассмеялся. Грейс смотрела на него несколько мгновений, потом повернулась и пошла прочь. A ведь только вчера он отшлепал ее за грубость. А теперь, когда она сказала ему о том, что в ней живет зло, он только засмеялся. Смысл происходящего порой становился ей абсолютно непонятным.

– А теперь постарайся быть хорошей девочкой. Ведь ты хорошая, я знаю, – заключил отец, поднимаясь с ее кровати. Он вышел из комнаты, немного сутулясь, словно ему на плечи давила тяжелая ноша, которая была его дочерью. Сегодня он напоминал Кларка Кента: его темные волосы были аккуратно расчесаны на косой пробор, а ярко-синие глаза прятались за дымчатыми стеклами очков. Но когда он исполнял главную роль в «Мальчиках и девочках», постановке труппы «Кендалл плэйерз», отец отшвыривал очки, а растрепавшиеся темные волосы падали ему на лоб, отчего он становился похожим на Супермена. Если не считать миндалевидных сине-зеленых глаз, которые Грейс унаследовала от матери, она была вылитой копией своей второй, умершей, бабушки. Вот так они и жили, мать Грейс, похожая на русалку, отец, похожий на Кларка Кента и немножко на Супермена, Грейс, похожая на умершую бабушку, и ее братец, смахивающий на пьяницу и подонка.

Предполагалось, что вечер накануне ее дня рождения должен пройти просто замечательно, когда готовят ей маленькие сюрпризы и ведут себя очень мило в предвкушении праздника. Но в этом году что-то было не так. Подобно ее проигрывателю, тянущему запись с отставанием на полтона, мелодия была узнаваемой, но все-таки фальшивой.

– Расскажи мне о том, как вы впервые встретились с мамочкой, – попросила она отца, когда они остались вдвоем в гостиной после ужина. Но папа все время сбивался, путался, и Грейс пришлось подсказывать ему. – Итак, ты, молодой человек, только что приехал в Бостон и встретил ее, самую красивую девушку, стоявшую у самых красивых дверей в городе.

– Да-да, – подтвердил Габриэль, – двери. Твой дедушка заказал их в самом Дублине, хотя в то время он даже арендную плату за дом не мог заплатить.

– Ты решил, что она похожа на русалку… – Грейс снова пришлось направить его на нужный путь.

– Грейс, я не помню.

– Но раньше ты всегда помнил. – От волнения голос Грейс сделался резким и высоким. – Ты решил, что она похожа на русалку, поэтому…

– Если твоя мать похожа на русалку, тогда, боюсь, она из тех русалок, которым мало плескаться в бассейне с золотыми рыбками, пластмассовыми водорослями и тщательно сделанными пластмассовыми обломками, оставшимися после кораблекрушения.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь. – Грейс готова была расплакаться. – Ты влюбился в мамочку, как только увидел ее, потому что она была настоящей русалкой, а девушки, которых ты знал в Англии, старались походить на тупую Имоджен Джонс, а уж сама она была похожа на лошадь.

– Если память мне не изменяет, Имоджен была славной, веселой девушкой. Она все время смеялась. С ней было очень легко. Не припоминаю, чтобы я когда-либо считал, будто с ней что-то не в порядке.

– Она не была русалкой, – во весь голос закричала Грейс. – Вот что было с ней не в порядке. А тебе была нужна русалка!

Она выскочила из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь, и помчалась искать мать.

– В общем, тебе надоело жить с Робертой О’Рейли…

– С бабушкой, милая. Ты должна называть ее бабушкой.

– … потому что она все время кричала, била китайские сервизы – правда, это была дешевая подделка. А еще потому, что дедушка О’Рейли, упокой Господь его душу, вечно рассказывал всякие истории, которые были сплошной выдумкой, и все время сокрушался о прежней стране, а тебя прекрасно устраивала новая. Поэтому, когда ты увидела этого симпатичного молодого человека из Англии…

Мойра взглянула на свою маленькую дочурку, которая, кипя от возмущения, стояла перед ней в праздничной пижамке, и вздохнула:

– Грейс, по-моему, тебе пора идти в кроватку.

Грейс резко повернулась и стала подниматься по лестнице. Вечер был испорчен.

Но ее день рождения все-таки наступил вовремя, в семь часов на следующее утро. Блу, рыжий сеттер, первым ворвался в комнату, размахивая тощим хвостом, и на его лисьей мордочке цвета улыбка; собаки всегда врываются в двери первыми. Следом вошел Габриэль, держа поднос, на котором стояли праздничная чашка сладкого чая с молоком и ваза с одной красной розой. За ним плелся Финн, мрачный и невыспавшийся. У него были каникулы, и он никак не мог взять в толк, чего ради должен подниматься ни свет ни заря только потому, что сегодня, видите ли, день рождения Грейс. Но Грейс только облегченно вздохнула и одарила их ослепительной улыбкой. Мир снова стал таким, как прежде, и все вернулось на круги своя, ну, почти все, но где же все-таки Мойра?

– А где мамочка?

Габриэль поставил поднос в изножье кровати и исчез, появившись через мгновение с кучей подарочных коробочек.

– У нее немного болит голова, только и всего. Она будет здесь через минуту, – ответил он. – И, по-моему, я забыл разбудить бабушку. Впрочем, – подмигнул он, подняв вверх небольшую коробочку, завернутую в креповую бумагу с нарисованными северными оленями, чтобы Грейс могла получше рассмотреть ее, – у меня есть для тебя подарок. – Грейс радостно зажмурилась, предвкушая сюрприз.

Сначала она открыла подарок Финна. Это оказался красный воздушный змей. Грейс пришла в восторг.

– Когда мы пойдем запускать его?

– Подожди минутку, – сказал Габриэль. – Сначала открой остальные подарки. И еще тебе нужно одеться.

Грейс взяла с подноса праздничную чашку и сделала маленький глоток. – А когда придет мамочка?

– Я же говорил тебе…

– А вот и я, милая. – Мойра надела платье, которое очень шло к ее глазам и очень нравилось Грейс. Губы у нее были слегка подкрашены розовой помадой, а волосы собраны в золотистый пучок на затылке. Вот только глаза были такие же припухшие, как у Финна.

– У тебя больше не болит голова?

– Голова? Она у меня и не болела, милая. Я просто разговаривала по телефону, вот и все.

Грейс, открыв от удивления рот, повернулась к отцу, но тот опередил ее, сунув ей в руки очередную коробочку.

Роберта О’Рейли подарила внучке фотоаппарат.

– Фотоаппарат для семилетнего ребенка, – пробормотала Мойра. – И она придет в ярость, оттого что мы не разбудили ее.

– Она получила его бесплатно вместе с электрическим одеялом, – заявил Финн. – Она сама мне сказала. И, если на то пошло, семь лет – это совсем не мало, чтобы иметь фотоаппарат. Я уверен, что в семь лет я уже умел с ним управляться.

– Но Грейс не разбирается в технике. – Мойра заметила в зеркале свое отражение и сморщила носик – восхитительный маленький курносый носик, как у всех героинь книг, которые прочла Грейс, чудесный носик, который Мойра не передала дочери. Она помассировала кожу под подбородком. – Ну, и какой в этом смысл, позвольте спросить? Вы увлажняете ее, увлажняете, увлажняете, а потом все равно приходит смерть.

Грейс вертела в руках квадратную коробочку, восторгаясь выпуклым стеклышком, которое, по словам Финна, было встроенной вспышкой. Она поднесла фотоаппарат к правому глазу и прищурилась, глядя в объектив на отца, который в этот момент говорил:

– Давай сначала посмотрим подарки, которые получила Грейс, Мойра… дорогая. – Последнее слово не соответствовало выражению его лица. Грейс опустила фотоаппарат ниже, и теперь, когда она посмотрела на родителей, они улыбались.

– А то, что видно в фотоаппарат…

– В объектив, – поправил ее Финн. – Это окошко называется объектив, глухая тетеря.

– Сама знаю. То, что видно в объектив, – Грейс, нахмурившись, смотрела на Финна, – это то же самое, что видно снаружи?

– Господи, какая же ты тупая.

– Не поминай имя Господне всуе, Финн, – раздался строгий голос матери. Подняв фотоаппарат, Грейс увидела, что Мойра улыбается. Очень странно, подумала Грейс, но и очень интересно.

Сколько Грейс себя помнила, родители всегда перебрасывались словами. Иногда эти слова звучали очень тихо, произнесенные сквозь стиснутые зубы, иногда, наоборот, очень громко, вылетая из раскрытых в крике ртов. Но Грейс ничуточки не беспокоилась по этому поводу, потому что ее родители очень любили друг друга. Во всяком случае, так они говорили всякий раз, перебросившись словом. «Грейс, не нужно так расстраиваться, милая. Нет ничего дурного в том, что мы иногда расходимся во мнениях, ты же знаешь, что мамочка и папочка очень любят друг друга».

Однако сегодня они не перебрасывались словами. Сначала все было просто великолепно, но потом Грейс стало не по себе. В самом деле, сегодня был день ее рождения, и предполагалось, что все будут довольны и счастливы, совсем как на Рождество, но ведь раньше их не смущали разные мелочи. Что-то было не так. Грейс втягивала в себя воздух, как собака, и чувствовала, что он буквально насыщен невысказанными словами. Даже Финн вел себя нормально. (Когда он был вежлив с ней последний раз, оказалось, что он сбросил ее черепашку из чердачного окна на самодельном парашюте. Лишь через несколько месяцев они обнаружили в ветвях клена, который рос рядом с крыльцом, ее высохшие останки и панцирь.) Только Роберта О’Рейли осталась неизменной. Она восседала во главе стола, на месте, которое обычно занимал ее зять, запретив всем завтракать во дворе, на августовском солнце, ибо солнце означало солнечный удар, лениво жужжавшие насекомые означали укусы, теплая погода означала, что крем прокиснет и масло растает, прежде чем они успеют намазать его на лепешки, а легкий ветерок грозил принести с собой сажу и золу от шашлыков, которые жарили соседи. Уголки рта Роберты О’Рейли неодобрительно опустились, когда она обвела маленькими злыми глазками свое семейство.

– Надеюсь, что ты не сломаешь фотоаппарат, Грейс, – заявила она. Ей пришлось поднапрячься, чтобы придумать нечто новое и неприятное, что она могла бы изречь за столом. – Многие дети отдали бы все на свете, чтобы получить такой замечательный подарок. Маленькой Патриции исполнилось уже десять, когда ей подарили фотоаппарат.

– Надеюсь, что вы заплатили за него, – пробормотал Габриэль. Его теща резко повернула к нему свою большую голову.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что маленькая Патриция очень мила, – невинно проговорил Габриэль, и они с Мойрой обменялись понимающими взглядами. Грейс очень нравилось, когда ее родители думали об одном и том же, даже если это одно и то же означало, что Грейс пора ложиться спать или что она лишается денег на карманные расходы. Она посмотрела на них влюбленными глазами поверх высокого стакана с розовой газировкой.

Маленькая Патриция была дочерью дяди Майкла, то есть приходилась двоюродной сестрой Финну и Грейс. Совершенно очевидно, что она была милой и послушной, а также красивой, умненькой и доброй, с открытым лицом, обрамленным светлыми вьющимися волосами. Вьющиеся от природы волосы – это Божий дар, достающийся только самым достойным. Волосы Грейс – темные и прямые, как палки, без единого локона или завитка. Она никогда не видела свою двоюродную сестру, которая жила в далекой Ирландии, но была уверена, что, если когда-нибудь увидит ее, то возненавидит всем сердцем.

– Финн, – резко бросила Роберта О’Рейли, – как ты себя ведешь? Разве тебе никто не говорил, что тянуться через стол неприлично?

Но Роберта О’Рейли в конце концов смягчилась, сделав Мойре комплимент по поводу испеченных ею прямо-таки тающих во рту воздушных лепешек и притворившись, что не заметила, как Финн отрыгивает после второго стакана кока-колы. Родители Грейс продолжали мило улыбаться друг другу с противоположных концов залитого солнцем стола и дружески болтали, ни разу не перебросившись словом. И тут Грейс пришло в голову, что она, должно быть, умирает. Это было единственно возможным объяснением. Она слишком хорошо представляла себе эту картину по книжкам: умирающий ребенок лежит на смертном одре, озаренный небесным светом, а вокруг него сгрудились взрослые с мужественными улыбками на лицах. Она вспомнила, как по ночам иногда ей сводило судорогой ноги, и это были вовсе не те боли, которые возникают порой у растущего ребенка, а симптомы какой-то ужасной болезни. Родители знали об этом, знали с самого начала, а вот Грейс поняла только сейчас. Конечно, они просто не могли заставить себя выложить ей всю правду. Она не винила их за это. Как можно сказать ребенку, что он должен умереть? Никто не заметил, как с пушистых ресниц Грейс сорвалась слезинка и упала прямо в пудинг. Наверное, совсем скоро она умрет, а пока родители изо всех сил старались сделать так, чтобы ее последний день рождения прошел радостно и весело, совсем так, как было написано в поздравительной открытке от Роберты О’Рейли. «Пусть этот особый для тебя день будет ярким, праздничным и наполненным радостью».

Зазвонил телефон, и Финн соскользнул со своего стула и помчался в коридор, чтобы ответить. Он вернулся спустя несколько секунд.

– Там повесили трубку, едва услышали мой голос, – сообщил он. – Ненавижу, когда люди ведут себя так. Сегодня это уже второй раз.

Мойра напряженно выпрямилась на стуле.

– Такое бывало и раньше?

– Угу. – По дороге Финн прихватил с тарелки шоколадное печенье. – И один раз вчера.

– Так-так, – протянула Мойра, улыбаясь Габриэлю. Ее улыбка очень не понравилась Грейс. Не успели они допить чай, как телефон зазвонил снова. Ее отец взглянул на мать. Глаза у нее расширились, но голос не дрогнул, когда она спокойно произнесла:

– Почему бы тебе самому не взять трубку? Я уверена, это тебя. – И тогда отец Грейс двинулся в коридор, но так медленно, словно его вынуждали ответить. Вернувшись, он, ни на кого не глядя, обронил:

– Ошиблись номером. – Глаза матери Грейс были полны слез, но она встала из-за стола и жизнерадостным голосом отпустила какое-то замечание насчет «глупых игр». Грейс подумала, что все они ведут себя очень мужественно.

Когда подошло время ложиться спать, она стала думать, что, пожалуй, они даже чуточку слишком мужественные. Лежа в постели, она планировала свои грядущие похороны. Ей еще никогда не приходилось бывать на такой печальной церемонии. Когда умер дедушка О’Рейли, родители взяли с собой только Финна, решив, что Грейс слишком маленькая. «Ну-ка, попробуйте сказать мне об этом теперь, когда я сама умру», – с некоторым удовлетворением подумала она. Она вычитала о похоронах в старых детских книжках с картинками, которые нашла в сундуке на чердаке. В этих книжках всегда кто-нибудь умирал. Грейс чувствовала, что знает, какими торжественными и замечательными бывают похороны. Во-первых, там будет ее маленький гробик. Чем меньше гроб, тем сильнее плачут люди. Грейс пришло в голову даже попросить родителей, чтобы ее сложили пополам. Тогда гроб станет таким крошечным, что даже Роберта О’Рейли должна рыдать в три ручья. И еще он должен быть белым, с латунными ручками. Обязательны венки из белых и розовых цветов и разговоры о том, что Господь готовится принять в раю нового маленького ангела. Она закрыла в темноте глаза и живо представила себе, как все будет происходить. Через несколько минут ее подушка стала влажной от слез. Ей было очень грустно от печальной картины, которую она себе вообразила. Внезапно Грейс испугалась: она вовсе не желала лежать одна в гробу – все равно, сложенная пополам или нет. Ей не хотелось становиться новым маленьким ангелом в раю. Она будет скучать о своих маме и папе, даже о Финне. А как же ее кролики? Интересно, в раю есть кролики?

В комнате Финна стояла вонь от пуканья и грязных носков. Он спал лицом вниз, одеяло и простыня сбились в ногах постели. Она подошла к нему и сильно потрясла.

– Пятачок, просыпайся.

– Что? – Волосы на голове у Финна торчали в разные стороны, он судорожно тер глаза. – Что тебе нужно?

– Пятачок, я умру?

Он включил ночник у кровати.

– Да.

Грейс зарыдала навзрыд.

– Не будь дурой. Все умрут, – заявил Финн.

– Но я умру прямо сейчас, – сквозь слезы простонала Грейс.

– Не умрешь.

– А вот и умру.

– Нет.

Грейс широко открыла глаза, кулачком вытирая слезы.

– Нет?

– Какая же ты дура. С чего бы тебе умирать? С тобой все в порядке.

– Правда?

– Правда. Если не считать того, что ты типичное надоедливое отродье, но это не смертельно.

– Что?

– В общем, ты не умираешь. А теперь проваливай к себе и ложись спать.

– Поклянись, что со мной все в порядке!

– Дай мне на весь завтрашний день свой фотоаппарат, тогда поклянусь.

– Нет.

– Тогда и я не буду клясться.

– Нет, будешь. Поклянись, что я не умираю.

– А ты дашь мне завтра фотоаппарат.

– Ладно, дам.

– Ты не умираешь, глухая тетеря. Клянусь.

Грейс вернулась к себе в комнату, но заснуть не могла и лежала с открытыми глазами. Она не доверяла Финну. Его собственный фотоаппарат сломался, едва только начались каникулы, и весь день он приставал к ней с просьбами дать ему фотокамеру для какого-то эксперимента. Так что он мог сказать, что она не умирает, только ради того, чтобы завладеть ее собственностью. Она вытащила фотоаппарат из картонной коробки и повертела в руках. Она сделала целых два снимка праздничного пирога, правда, ей помогали. Бабушка не преминула заметить, что маленькая Патриция, получившая фотоаппарат только в десять лет, уже делала замечательные снимки в совсем еще юном возрасте.

Грейс сидела на кровати, включив свет в комнате, и возилась с заряженным фотоаппаратом, когда снизу до нее донеслись рассерженные голоса. Вместо того чтобы сунуть голову под подушку и приглушить шум, она вышла из комнаты и спустилась вниз, привлеченная успокаивающими звуками: ее родители перебрасывались словами.

Она стояла в дверях, одетая в праздничную пижаму, по-прежнему держа в руках фотоаппарат. Родители не заметили ее присутствия.

– Я же сказал тебе, что это ничего не значит, – говорил отец. Он произнес эти слова тем самым усталым голосом, который появлялся у него, когда его вынуждали снова и снова повторять одно и то же. – А ты сказала, что простила меня. Мы начнем все сначала, вот что ты сказала. Но тебя хватило всего на один день.

– Я старалась, ты… ты, свинья. – Голос Мойры звучал негромко и спокойно. – Господь свидетель, я старалась. – На ней по-прежнему было то самое красивое платье.

Темные волосы падали Габриэлю на лоб. Грейс испытала прилив гордости, такими красивыми они выглядели. Больше ни у кого из детей не было таких молодых и таких красивых родителей. Но они не плакали, не скорбели, не планировали похороны, они были сердитыми и раздраженными. Грейс ощутила, как ее охватывает теплое чувство. Она подняла фотоаппарат на уровень глаз и нажала на спуск в тот самый миг, когда мать замахнулась на отца. Сработала вспышка, и они оба изумленно повернулись к дверям.

– Грейс, ты почему не спишь? – взорвалась Мойра. – Немедленно марш в постель. И убери свой фотоаппарат.

Грейс, довольная и счастливая, поплелась обратно в спальню. Пятачок не солгал. В награду он до конца отщелкал остававшуюся в камере пленку, и Габриэль отнес ее на проявку. Все три снимка, сделанные Грейс, оказались очень удачными. Она подняла фотографию родителей над головой, чтобы все могли ее увидеть. Она так гордилась собой.

– Смотрите, – сказала она, – я справилась без посторонней помощи.

НЕЛЛ ГОРДОН: После того как ее мать погибла в автокатастрофе, Шилд вместе со своей семьей вернулась в Англию. Когда ей исполнилось десять, отец женился второй раз, и семейство обосновалось в деревушке Хоум Каунтиз, неподалеку от Нортбурна.

Грейс и Ной Блэкстафф сидели, поджав ноги по-турецки, на коврике перед камином в доме дедушки и бабушки Ноя и играли в «монополию». Ной был «банкиром». Вообще-то Грейс должна была находиться дома, но, возвращаясь из школы, она приостановилась перед своим домом и посмотрела через окно на миссис Шилд, которая как раз доставала из духовки противень с печеньем. На ней были длинные до локтей рукавички, поскольку она так часто обжигалась, что это уже начинало всех немного раздражать. В гостиной расселись дамы, ожидая угощения. Грейс заметила бедняжку Марджори, миссис Дели и еще двоих. Все подруги миссис Шилд были очень добры к Грейс.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю