Текст книги "Мгновения жизни"
Автор книги: Марика Коббольд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
– Добро пожаловать домой, дорогая.
Лиллиан позволяет обнять себя, прежде чем побежать играть со своим новым щенком. Джорджи отказывается подойти ко мне, цепляясь за руку Джейн Дейл. Она улыбается, но не ему, не мне, а себе. Я опускаюсь перед сыном на колени и протягиваю к нему руки, но он лишь устремляет на меня взгляд своих глаз, которые я так люблю, и отказывается отойти от Джейн. Я поднимаю голову, встречаюсь с ней взглядом и успеваю заметить выражение торжества в ее глазах, прежде чем она отворачивается, чтобы придать лицу более приличествующее выражение.
– Поцелуй свою мамочку, Джорджи, и скажи ей: «Добро пожаловать», – говорит она ему, но при этом не убирает руки с плеча мальчика.
Я поднимаюсь на ноги.
– Все в порядке, Джорджи, ты можешь поцеловать меня позже.
– Он думает, что я нарочно бросила его, – говорю я Артуру, как только мы остаемся с ним одни.
– Разумеется, он так не думает.
– Но ведь я не бросала его, я всегда наблюдала за ними.
Артур бросает на меня странный взгляд. Он и в самом деле считает меня сумасшедшей, но я не могу рассказать ни ему, ни своим детям о том, что приходила сюда, в сад, когда темнело. Я смотрела на их окна, видела промелькнувшую светловолосую или темную головку, видела маленькую ручку, отодвигающую занавеску, чтобы кто-нибудь из них выглянул в темноту много позже, после того как в доме погасят свет. Не могу рассказать я и о том, что эти ночные странствия и дежурства у окон, а также то, что я видела постоянное присутствие Джейн Дейл, настолько сводили меня с ума, что даже сэр Чарльз мог бы чувствовать себя удовлетворенным. Но я не хочу возвращаться в клинику. Я хочу быть рядом со своими детьми, а для этого мне нужны мой муж и мое здравомыслие.
– В первые недели твоего отсутствия с Джорджи было нелегко. Вдобавок он заболел лихорадкой. Мы не хотели беспокоить тебя, но нам самим пришлось поволноваться. Он все время повторял, что ему нужно выйти в сад, чтобы найти тебя. Но потом он поправился и успокоился. Нянюшка ничего не могла с ним поделать. К счастью, у нас была наша маленькая Джейн. В общем, сейчас мальчик рассержен, но он простит тебя.
– Ты говоришь, что он успокоился, но я подозреваю, что он просто сдался. – Я снимаю шляпку и провожу рукой по своей новой короткой прическе. – Виола вернулась?
– Виола по-прежнему путешествует. Пожалуйста, не давай мне повода для беспокойства в первые же минуты возвращения. – В его голосе я улавливаю предостережение.
Вместе со мной из клиники приезжает инструкция о том, что мне можно, а чего нельзя делать. Мне ни в коем случае нельзя нервничать. Я должна только отдыхать. Мне нужен свежий воздух. Мне не следует переутомляться или волноваться. Мне необходимо проводить время в таких мирных занятиях, как садоводство и цветоводство. Если я буду настаивать на том, чтобы взять в руки карандаш или кисть, мои творения требуют внимательного изучения, чтобы проследить, не обнаруживают ли они признаков нарушения у меня умственной деятельности. Мне разрешается принимать немногих избранных гостей и, если мое душевное состояние будет и дальше улучшаться, я могу совершать короткие прогулки сначала под наблюдением, а потом и самостоятельно. Детям, разумеется, разрешается видеть свою мать, но их следует удерживать от слишком тесной связи с ней, поскольку болезнь может вернуться в любую минуту.
Проходит целая неделя, прежде чем Джорджи решается подойти ко мне. Я терпеливо ждала его, давая ему возможность сделать первый шаг. Я сидела в своей гостиной, держа на коленях Лиллиан и читая ей сказки из красной книжки. Я знала, что он каждый вечер прячется за дверью, слушая мой голос, а вчера он даже осмелился подойти вплотную к самым дверям. И вот мое терпение вознаграждено. Я вижу, как он входит в комнату, сунув палец в рот, держась поближе к стенам, словно ему грозит опасность, если он рискнет пересечь комнату. В следующее мгновение он бросается ко мне, и вот он рядом, прижимается к моему боку.
– Ох, Джорджи, – говорю я ему, – я так тебя люблю!
Я работаю в саду, гуляю, играю со своими дорогими детьми, но пока мне разрешают лишь ненадолго видеться с ними перед завтраком и после полудня, во время вечернего чаепития. Артур уверяет меня, что если я и дальше буду поправляться такими же темпами, то смогу быть с ними столько, сколько захочу.
– Вот увидишь, ты еще будешь умолять Джейн, чтобы она забрала их у тебя, – улыбается он. Я смотрю на него и не могу провести знак равенства между этим любящим и нежным, хотя и чуточку отстраненным мужчиной и моим врагом, каким он был всего несколько месяцев назад. Я полагала, что мои душевные раны не заживут никогда, но теперь начинаю думать, что ошибалась.
Джорджи тайком пробирается ко мне в комнату. Осторожные взгляды, которые он то и дело бросает через плечо, и то, что он ходит на цыпочках, вызывают у меня смех. Но я перестаю смеяться, когда узнаю, что Джейн велела ему, прежде чем идти ко мне, обязательно известить ее об этом, иначе я снова могу заболеть и уехать. «Ты ведь не хочешь, чтобы из-за тебя твоя мамочка заболела, правда, Джорджи?» Он был озадачен: да-да, именно так он и сказал: озадачен. Как я могу заболеть только потому, что он рядом со мной? Особенно если учесть, что я всегда очень рада видеть его.
Я крепко прижимаю сына к себе и говорю, что, конечно, я не заболею, оттого что снова вижу своих любимых дорогих детей. Но когда за ним приходит Джейн, я не могу сдержать гнев. Я говорю ей, чтобы она прекратила кормить моих детей подобной ерундой.
– Я не потерплю того, что вы постоянно подрываете мои отношения с семьей. Собственно говоря, Джейн, я считаю вас главным разрушительным фактором в своей жизни. – Я сама удивляюсь своей откровенности, но голос мой остается ровным, вежливым, как если бы я вела светскую беседу. Я смотрю, как Джейн выбегает вон, вся в слезах, шумно протестуя.
Ко мне в комнату приходит Артур. Я ожидаю, что он станет упрекать меня, за то что я расстроила Джейн. Вместо этого он садится рядом со мной и берет за руку. Щеки у него горят, в глазах стоят слезы.
– Я делал то, что считал нужным.
– Что ты имеешь в виду? Когда?
– Клиника. Сэр Чарльз – один из лучших специалистов в своей области. Ты внушала мне страх, Луиза. Твои перепады настроения. Неделями ты ходила, словно лунатик, которого никто и ничто не может разбудить. Потом у тебя началась какая-то мания. А затем эта твоя картина, эта твоя фантазия… о тебе и бедной Виоле. Что мне оставалось делать? Надо было думать о детях.
– Что ты ждешь, чтобы я сказала?
Мой муж опускается передо мной на колени и утыкается лицом в мои колени. Я чувствую его слезы сквозь тонкий шелк платья. Я смотрю, как солнце садится за огромными дубами, и со вздохом поднимаю руку. На мгновение я задерживаю ее в воздухе, а потом опускаю на кудрявую голову Артура.
Джейн Дейл уехала. Теперь она работает секретарем у Дональда Аргилла и в своих письмах рассказывает нам о том, что очень счастлива на новом месте. По ее словам, Лондон представляется ей «веселым и возбуждающим».
На день рождения Артур дарит мне жемчужное ожерелье. И кое-что еще. На лице его неловкость, когда он протягивает мне коробочку.
– Она приходила сюда перед самым отъездом, чтобы навестить тебя. Я сказал ей, что посетители к тебе не допускаются. Она попросила меня передать тебе это. Боюсь, что я выжидал до сего момента… – Я поднимаюсь на ноги и иду к себе в комнату. Там я сажусь у окна и разворачиваю подарок. Это серебряный портсигар. Я читаю надпись: «Навеки Ваш Форбс».
Я возвращаюсь в гостиную. Но когда все в доме засыпают, я пробираюсь в студию мужа и беру то, что мне нужно. Я работаю и этой ночью, и каждую следующую на протяжении двух недель, удовлетворившись электрическим освещением. Каждое утро, перед рассветом, я мою кисти и прячу палитру, надеясь, что муж ничего не заметит. К счастью, Артур очень неаккуратный работник. Холст я храню в оружейной.
Когда я наконец заканчиваю работу и краска высыхает, я упаковываю свою картину и пишу на пакете адрес родителей Виолы в Нортбурн-мэнор. Я прошу Дженкинса, нашего садовника, доставить картину по назначению. До сего дня я не знаю, получила ли она ее.
НЕЛЛ ГОРДОН: В фотографии существует огромная серая область между легитимной документальностью и вуайеризмом, между искусством и спекуляцией. Именно сюда вторглась Грейс Шилд со своими фотографиями, запечатлевшими очень личные моменты умирания и смерти, и завоевавшими главный приз.
Когда следующим летом Грейс вернулась в домик на мысе Кейп, она ожидала, что он разочарует ее. Он должен был некрасиво уменьшиться в размерах, а его побеленные стены – утратить свой мягкий меловой цвет, сохранившийся в ее памяти, и приобрести неопределенно-грязный оттенок. И вид из спальни, как она предполагала, наверняка покажется ей обыденным, а не одухотворяющим. Но когда она открыла старым большим ключом заднюю дверь и вошла внутрь, все оказалось именно таким, как она помнила, вплоть до запаха воска и соли; не было только изгрызенной плетеной корзины Плутона из ивовых прутьев и его красно-белой вязаной подстилки. Она знала, что Плутона здесь тоже не будет. В середине зимы ей написал Дилан Леннокс и сообщил, что однажды холодным утром сердце старой собаки отказало, когда она бегала по пляжу. Он похоронил Плутона под кленом, завернув в его любимую подстилку, которую связала мать Дилана, искусная мастерица.
Грейс оставила чемоданы у двери и прошлась по дому. Через гостиную, выкрашенную в бледно-голубой и лунно-желтый цвета, она вышла на открытую деревянную веранду и поднялась по узкой деревянной лестнице в их спальню. Она опустилась на кровать и провела рукой по старому стеганому лоскутному одеялу. Потом прилегла на постель и, закрыв глаза, улыбнулась, представляя себе, что лежит здесь рядом с Джефферсоном.
Он позвонил вечером и вообще звонил каждый вечер, но пока не мог сказать точно, когда сумеет приехать к ней и на сколько. Следующие несколько недель она прожила в тревожном ожидании, ей не сиделось на месте, и на душе было неспокойно. Она внезапно просыпалась по утрам, вырываясь из цепких объятий сна, который толком не могла вспомнить, и быстро вскакивала с постели, сгорая от нетерпения начать новый день и приступить к работе. Она приехала сюда не для того, чтобы ожидать своей всеобъемлющей любви и возлюбленного на полставки, у нее были еще и другие планы. Но внутреннее беспокойство оказалось серьезной проблемой. Для того чтобы сделать нужные снимки, надо было сосредоточиться. Мысли ее были поверхностными, похожими на скользящих по воде водомерок, – слишком легкими, для того чтобы погрузиться в мрачные глубины, где только и можно было наткнуться на интересные сюжеты.
И еще что-то случилось с Джефферсоном. С прошлого лета они виделись всего три раза. У них были одна неделя в Лондоне, пара дней в Париже в самом начале года, а потом четыре дня в Нью-Йорке перед Пасхой. Он отменил свою поездку в Лондон, запланированную на май, ровно за две недели до приезда, и причина, на которую он сослался – много работы, – показалась ей неубедительной. Но она знала, что он по-прежнему любит ее, и безоговорочно верила ему.
– Ты не должна так вести себя, – заявила ей как-то Анжелика. Она заскочила к ней с бутылкой водки и пачкой салфеток «клинекс». – Ты, конечно, глупа, но не настолько же. – Анжелика в очередной раз осталась одна, и по тому, как она разговаривала, можно было заключить, что это единственный приемлемый для нее способ существования. Она налила им обеим по полстакана водки. – Перестань, Грейс, передо мной можешь не разыгрывать храбрость.
Грейс посмотрела на нее опухшими от слез глазами.
– Я не храбрюсь. У меня просто разрывается сердце. – Она вытерла лицо рукавом свитера. – Но не оттого, что я думаю, будто он меня не любит. Я ждала его слишком долго, чтобы терзаться бессмысленными подозрениями. Мне грустно, вот и все, грустно потому, что его нет рядом. И еще я беспокоюсь о нем. Последний раз, когда я видела его – это было в Нью-Йорке, – я пришла в ужас, такой он был худой. Я не могла отвести от него глаз, а потом мне стало еще хуже: он прикрылся, словно я заставила его устыдиться собственного тела. Тело его было таким же прекрасным, просто он очень исхудал. Он сказал, что всему виной стресс, только и всего. Слишком много работы, что-то в этом духе.
– Мужчины не должны быть чересчур худыми. В противном случае это лишний повод их не любить.
– Тебе не кажется, что подобные мужененавистнические суждения несколько устарели?
– Помяни мои слова, – заявила Анжелика, – любовь приходит и уходит, а мужененавистничество всегда останется в моде.
Грейс посмотрела на нее.
– Когда речь идет о работе, ты – образец для подражания, настоящий профессионал, который привык работать не покладая рук. Но в своей частной жизни ты руководствуешься логикой шизофреника.
В разговорах по телефону, в письмах по электронной и обычной почте Грейс донимала Джефферсона вопросами, все ли с ним в порядке. Не следует ли ему показаться врачу? Не набрал ли он вес? Когда он позвонил, чтобы отменить свой визит в Лондон, первое, о чем она спросила, не болен ли он. Ей пришлось отставить трубку от уха, в которую она вцепилась вспотевшими руками, потому что на другом конце провода он стал орать, что ее беспокойство по пустякам способно и здорового человека довести до больницы. Что случилось? Некоторые вещи были незыблемыми как данность: он никогда не повышал на нее голоса, она никогда не умоляла его остаться и не плакала в его присутствии.
После этого разговора она научилась держать свое беспокойство при себе, чувствуя, что отдалилась от него так далеко, как никогда раньше с момента их первой встречи шесть лет назад.
Миссис Шилд не могла взять в толк, зачем Грейс понадобилось уезжать второе лето подряд.
– Чем тебя не устраивает твоя собственная страна? Кроме того, могут приехать Финн с мальчиками. И тогда ты с ними не встретишься.
– Финн может приехать когда угодно, но почему-то никогда не приезжает. Как бы то ни было, я люблю Штаты. Я там родилась. Приятно поддерживать связь с родиной, со своими корнями.
– Корнями, как же, – проворчала миссис Шилд. – Ты что-то скрываешь.
– Свои корни.
– Не говори глупости, Грейс. В чем дело?
– Если бы я что-то скрывала, то рассказать тебе об этом – значило бы поставить в известность весь мир.
– Очень хорошо, Грейс. Поступай, как знаешь.
– Ох, Эви, как раз это я и стараюсь делать. – Выражение ее лица смягчилось. – Я обещаю писать и звонить как можно чаще.
Она прожила в коттедже на мысе Кейп уже две недели, но до сих пор не видела его.
– Так когда же приедет ваш муж? – в очередной раз поинтересовалась Мелисса, когда они пили кофе на заднем дворе Уолкеров, а под ногами у них вертелись их пышущие здоровьем малолетние отпрыски.
– Скоро, – ответила Грейс и подумала, что теперь понимает, как чувствовал себя Джефферсон, когда она надоедала ему своими вопросами.
По вечерам она часами бродила одна по пляжу, там, где они когда-то гуляли вдвоем. Она никогда не исключала возможности того, что их роман может закончиться, но до сих пор у нее не возникало и тени сомнения в том, что их любовь тем не менее будет длиться вечно.
Грейс как раз вернулась после одной из таких прогулок, когда перед домом остановился автомобиль-универсал. Сначала она решила, что это какой-то турист, которому понадобилось место для парковки, но, когда загремела передняя дверь (ею никто и никогда не пользовался), она встала и пошла посмотреть, кто бы это мог быть. К тому моменту незваный гость обошел дом, и Грейс услышала, как по деревянному полу зацокали каблуки.
– Я знаю, что ты здесь. Выходи и посмотри мне в лицо, ты, шлюха. – Голос был женский.
– Какого черта? – Грейс поспешила в сторону кухни.
– Это Черри Макгроу. Скольких людей ты знаешь, которые могут назвать тебя шлюхой?
– Черри. – Грейс столкнулась с ней в маленьком коридорчике. Сердце бешено колотилось, но голос звучал ровно. – Оказывается, это всего лишь ты. – Она решила, что Черри имеет право называть ее шлюхой, поскольку, очевидно, узнала о ее романе с Джефферсоном.
Они уставились друг на друга. Грейс не узнала бы ее, если бы встретила на улице. Когда они виделись последний раз, Черри была загорелой изящной маленькой штучкой – сплошные мягкие изгибы и пышущее здоровьем, живое лицо. Та Черри, которая злобно взирала сейчас на Грейс с противоположного конца кухни, загорела до черноты, ее тело, когда-то пикантно пухлое, стало рыхлым, а нежные черты расплылись, подобно акварели, которую изрядно разбавили водой. Но Грейс одернула себя, решив, что смотрит на соперницу глазами, затуманенными ревностью.
Она отшатнулась, когда Черри рассмеялась грубым смехом, запрокинув голову и уперев руки в бока, – тем самым смехом, которым прославилась Джоанна Кроуфорд во многих своих фильмах.
– Я никогда не могла понять, что он в тебе нашел тогда, а с тех пор ты не стала симпатичнее… Боже, ну и вид у тебя. – Черри снова откинула голову и захохотала.
– То же самое я могу сказать о тебе, – парировала Грейс, но при этом автоматически поправила рукой волосы. Они действительно были у нее в беспорядке, собранные на затылке и заколотые старой облезлой булавкой.
– Какая убогая дыра. – Черри с преувеличенным вниманием огляделась по сторонам. – Так вот, значит, как выглядит его маленькое любовное гнездышко. Свинарник, если быть точным.
– Я никого не ждала. Если бы я знала, что ты явишься в гости, то зажгла бы дюжину ароматических свечей, а у камина постелила бы медвежью шкуру. – «Зря я это сказала», – подумала Грейс. В конце концов, именно Черри была пострадавшей стороной и, соответственно, имела право на грубые замечания. Она обратила внимание на ухоженные ногти Черри безупречной овальной формы, выкрашенные в благородный розовый цвет. Грейс судорожно спрятала за спину свои руки, красные, в пятнах от проявителя. – Итак, что я могу для тебя сделать?
Последовал еще один смешок в духе Джоанны Кроуфорд. Так ей и надо, нечего задавать дурацкие вопросы.
– Так, давай посмотрим. – Черри маршировала взад и вперед между столом и задней дверью. – О да, для начала было бы неплохо, если бы ты не трахалась с моим мужем… обрати внимание, я говорю в прошедшем времени. Словом, можешь забирать его себе со всеми потрохами.
Грейс в изумлении уставилась на нее.
– Что ты имеешь в виду под словами «забрать его себе»? – Черри явно затеяла какую-то игру, это было очевидно. Грейс вдруг почувствовала, как кровь отлила от ее лица, и смертельный холод медленно пополз вниз, ото лба к губам, задержавшись в горле, скользнув по груди в желудок и свернувшись там тугим комком. – Прошу прощения. – Она опустилась на низенькую скамеечку у стены. Черри улыбалась ей с таким видом, словно собиралась осуществить ее самое глупое желание. Царь Мидас увидел такую улыбку за мгновение до того, как все вокруг него начало превращаться в холодное мертвое золото.
– Я имею в виду именно то, что сказала. – Черри успокоилась, кулаки ее разжались, и во всей фигуре ощущалась некая расслабленность. Когда она заговорила снова, голос ее звучал нормально, ровно, почти светски. – Ты можешь забрать его. Этот придурок умирает. – Черри оставила его в машине, подобно объемистой и обременительной посылке. – Все в порядке, дорогой, – промурлыкала она, помахав рукой фигуре, бессильно обмякшей на сиденье пассажира. – Ты можешь выйти, она согласилась забрать тебя.
Грейс издала негромкий отчаянный стон. Черри повернулась к ней с улыбкой, которую можно было бы назвать материнской.
– Не расстраивайся так. Я хочу сказать, ты ведь этого хотела все годы? Ты ведь хотела заполучить моего мужа? Отлично, правда, он – как бы это поточнее выразиться – уже не тот лакомый кусочек, каким был раньше. В больнице ему дали парик, но он отказывается носить его. Бывало и хуже. Но я согласна с тобой, белый ему не идет. – Она пожала плечами. – В общем, он твой, хотя я не могу отделаться от мысли, что все это выглядит несколько жалостливо и умилительно, не находишь? Взрослый мужчина, который позволяет спровадить себя, как… – глаза у нее сузились, но улыбка по-прежнему напоминала сладкое вино, которое перебродило и превратилось в уксус, – как… бесплатное приложение к основному заказу. Впрочем, не зря ведь говорят, что все мужчины похожи на детей. И прекрати распускать сопли.
– Извини. – Грейс вытерла глаза. – Не знаю, что на меня нашло.
Черри великолепным образом проигнорировала ее и продолжала как ни в чем не бывало.
– Разумеется, он пытался изображать из себя мужчину, отказываясь войти в дом. Он заявил, что не хочет причинять тебе лишних хлопот. – Улыбка на губах Черри странным образом противоречила плескавшейся в ее глазах жгучей ненависти, впрочем, она быстро увяла. – Похоже, он не верит в то, что ты бросишься подбирать обломки. И я не стала бы тебя винить, если бы отказалась взять его. Ему требуется постоянный уход. А потом будет еще хуже, уж столько-то мы знаем. – Она говорила отрывистым тоном, словно читала инструкцию по уходу за домашними животными. – Будет много… ну, ты понимаешь… стеснительных обстоятельств. А ты никогда не казалась мне способной на такие подвиги. Ты ведь в первую очередь думаешь о карьере, а, Грейс? – Грейс уловила исходящий от нее запах алкоголя. Она топталась сзади, пока Черри открывала дверцу автомобиля и сунула голову в салон, продолжая разглагольствовать сухим, безразличным тоном: – Ну вот, с тобой все в порядке. Разве я не говорила, что она согласится забрать тебя? – Черри попятилась от машины и покачнулась, угодив каблуком в ямку. Таких мест было полно на лужайке, это Плутон когда-то вырыл ямки, пряча в них свои сокровища, но до конца не засыпал.
– Добрая старая Грейс, – пропела Черри, раскачиваясь на каблуках, она вступила еще в одну ямку. – Всегда рядом, страстно жаждущая заполучить хотя бы крохи любви с чужого стола.
– По-моему, ты наступила на кость, – сказала Грейс, не сводя расширенных глаз с человека в машине, который был ее возлюбленным, который был Джефферсоном. Она смотрела на него так, словно никогда не надеялась увидеть его вновь.
Черри взглянула себе под ноги и передвинулась в сторону.
– О чем ты лепечешь? Какие кости? Черт, чем вы тут занимались, что по двору разбросаны кости? Вы что, изображали семейку Адамсов или как?
Грейс засмеялась. Прижавшись спиной к нагретой солнцем коре клена, она не могла остановиться. Потом Джефферсон вылез из автомобиля. Он двигался медленно, как человек, у которого страшно болит спина, но сумел самостоятельно подойти к Грейс, обнял ее, крепко прижал к себе и прошептал:
– Прости меня, любимая, прости меня.
– Как трогательно. – Черри буквально выплюнула последние слова. – А теперь, как бы мне ни хотелось посмотреть на своего супруга, обнимающегося с застенчивой брюнеткой, я вынуждена откланяться. Надеюсь, вы меня извините. – Она сделала паузу и окинула Джефферсона взглядом с ног до головы. – Видишь, жизнь-то есть у меня. – Она открыла багажник, вынула оттуда небольшой саквояж и швырнула на землю, после чего села за руль и с таким бешенством рванула с места, что из-под задних колес полетел гравий.
– Что происходит? Джефферсон, ради Бога, что происходит? – В голосе Грейс ощущались слезы и мольба – она сама слышала их, – словно она была восьмилетней малышкой и кто-то из взрослых сыграл с ней злую шутку.
– Давай войдем в дом, – предложил он и поднял саквояж.
– Это ведь неправда, скажи! – Теперь она умоляла. – Я знаю, что беспокоилась, но ведь ты повторял, что с тобой все в порядке. Ты ведь здоров, правда? – Она шла с ним рядом и без конца лепетала что-то, а войдя в кухню, разрыдалась.
Он опустился на стул и взял ее за руку, боясь посмотреть в глаза.
– Прости меня, Грейс, но сначала я действительно ничего не знал.
– Не знал чего? – Она затаила дыхание и закрыла глаза, словно надеялась избежать страшного признания.
– О том, что у меня рак. – Его вздох прозвучал так тяжело, что казалось: он в буквальном смысле со стуком упадет на пол, а не повиснет в воздухе. – А эта разновидность, бронхиальная карцинома, прогрессирует очень быстро. Мне делали химиотерапию. Она не помогла. Больше я не соглашусь. Я хочу, чтобы меня оставили в покое.
– Ты слишком молод, для того чтобы у тебя был рак легких. Должно быть, врачи ошиблись. Ты обращался к другому специалисту? У Анжелики есть приятель, он исследует раковые заболевания в Маунт-Верноне. Это одна из лучших исследовательских клиник. Я позвоню ей.
Он отрицательно покачал головой.
– Нет, Грейс. Я обращался и к другому специалисту, и к третьему. В моем возрасте рак легких действительно встречается очень редко, так что мне не повезло. – Он улыбнулся собственной сдержанности. – Всему виной курение и асбест. Помнишь то лето, когда я работал в скобяной лавке Грега? Мне все время приходилось иметь дело с асбестом. Помнишь, как я выходил из задней части лавки весь в пыли? Это был асбест. В те времена он использовался везде, особенно на фермах.
Грейс молча смотрела на него. В голове у нее сталкивались образы, и наконец она зажала уши руками и закричала:
– Нет, нет, нет, нет, нет! – Потом упала перед ним на колени и разрыдалась.
– Как ты мог не сказать мне? Это было жестоко. Я знала: что-то не так. Я умоляла тебя сказать мне, в чем дело. Неужели ты не видишь, как нечестно ты вел себя по отношению ко мне, скрывая правду? Ты даже отменил поездку. Я не понимаю, я тебе больше не нужна? – Из кармашка она достала салфетку и высморкалась. – Твоя жена знала, твоя семья, твои друзья. А я… неужели ты посчитал меня лишней?
– Грейс, пожалуйста.
– Не отделывайся от меня пустыми фразами. «Грейс, пожалуйста!» А если бы Черри не взяла дело в свои руки, что тогда?
Они сидели на веранде, бок о бок, двое влюбленных, и смотрели, как вокруг них продолжается жизнь, – прямо картинка из книжки, если не считать того, что один из них не доживет до конца года. Грейс оттолкнулась ногой от пола, отчего гамак закачался. Джефферсон пытался объясниться. Он болен уже некоторое время, но отказывался даже думать о том, что это может быть чем-то серьезным. Наконец один из его друзей на факультете взял его за руку и отвел к врачу. Последовали многочисленные осмотры и анализы, потянулись часы и дни ожидания, когда он, вопреки своему предчувствию, надеялся, что тревога окажется ложной. Его надеждам не суждено было сбыться.
– Однажды мне уже пришлось пережить нечто подобное, много лет назад, когда мне едва исполнилось тридцать. Меня направили на сканирование мозга. На территории больницы на клумбах вовсю цвели бледно-желтые нарциссы. Помню, глядя на них, я подумал, что, когда через час буду снова проходить мимо, мне уже может быть вынесен смертный приговор. Когда мне сказали, что все в порядке, я ожидал, что почувствую невыразимое облегчение, но не ощутил ничего. Я вышел на воздух, ярко светило солнце, цвели нарциссы, и вот тогда я понял, насколько счастлив. Я поступил так, как поступают все на моем месте: я сказал себе, что больше никогда не стану беспокоиться по пустякам, из-за повседневных мелочей, а буду обращать внимание только на действительно важные вещи, буду жить и наслаждаться жизнью. Естественно, достаточно быстро все вошло в привычную колею. – Он улыбнулся, и эта гримаса была таким жалким подобием его прежней широкой улыбки, что Грейс была вынуждена отвести глаза. Джефферсон, уже чуточку отрешенный, какими бывают люди, готовящиеся покинуть этот мир, рассеянно погладил ее по голове. – Мы чертовски неблагодарны, тебе не кажется? И глупы. Господь, должно быть, приходит в отчаяние. Еще бы. Он даровал нам проницательность – способность проникать в суть вещей, а мы держим ее в своих маленьких потных ладошках секунду-другую, потом роняем и забываем, что у нас вообще когда-либо был этот дар. Во всяком случае, я все время вспоминал свою прогулку среди нарциссов, пока сидел в ожидании то в одной приемной, то в другой, а потом, когда меня перевели в отдельное помещение, зарезервированное для тех, чье несчастье дает им особые привилегии, я вдруг снова пережил то волшебное мгновение, когда мне вернули жизнь, отчаянно надеясь, что история повторится. Увы, на этот раз чуда не произошло. Мне предложили пройти курс лечения, предупредив, что я все равно не вылечусь окончательно и что мне даже не станет намного лучше. У меня замечательная страховка, – он улыбнулся и покачал головой, – так что врачи не могли просто так отпустить меня, не испробовав всех средств из своего арсенала, самых последних и самых многообещающих, но в конце концов сдались и они.
– Ты все равно не объяснил, почему не сказал мне ничего. Ты вообще собирался это сделать? Когда, на своих похоронах? – Она ударила себя ладонью по губам. – Господи, Джефферсон, прости меня. Я не хотела…
Он взял ее руку и прижал к своей щеке, а потом с улыбкой взглянул на нее.
– Это не смешно, совсем не смешно, – взмолилась она.
– Самую чуточку.
Какое-то время они сидели молча. Но она не могла не спросить:
– Даже если ты не хотел лететь в Лондон, почему ты не попросил меня приехать к тебе? Мы могли бы встретиться в Бостоне, в другом месте, где угодно.
– Грейс, мне было стыдно. Только взгляни на меня. – Он повернулся к ней лицом и сердито постучал кулаком себе в грудь. Она отвернулась: вид его трясущейся и слабой руки надрывал ей сердце. – Я хотел рассказать тебе. Больше всего на свете мне хотелось рассказать тебе, но, Грейс, я видел, как смотрят на меня Черри и девочки… со смешанным чувством жалости… и отвращения. С каждым прошедшим днем болезнь словно бы уносила частичку меня. Все стали относиться ко мне по-другому. Люди больше не видели меня, они видели только мою болезнь, эту ужасающую, уродливую болезнь, которая пожирала меня заживо. – Он накрыл ее руку своей. – Я разговаривал с тобой по телефону, читал твои письма и отвечал на них, и это по-прежнему был я. – Он опустил глаза, и по губам его скользнула смущенная улыбка. – Я все еще оставался тем симпатичным, сексуальным парнем, который мог заботиться о тебе – хотя я никогда не делал этого.
– Но я все равно должна была узнать обо всем, рано или поздно. Когда бы это случилось, Джефферсон, если бы не вмешалась Черри? А когда она узнала о нас с тобой? – Обуреваемая эмоциями, она все-таки хотела получить ответ еще на один вопрос. Почему он привел Черри в коттедж, следуя за ней, как послушный ребенок, и позволил ей, кипевшей презрением и ненавистью, вторгнуться в их жилище? Но она ничего не спросила: время было неподходящее.
– Полагаю, это было что-то вроде признания на смертном одре. Мне вдруг захотелось облегчить душу. Не понимаю, как я мог быть таким наивным глупцом, но я почему-то вообразил, что она все поймет. Стыдно признаться, но я даже надеялся, что она будет мне благодарна, за то что я оставался с ней все эти годы. – Он покачал головой. – Это может показаться невероятным, но я рассчитывал, что она проявит обо мне какую-никакую заботу. Грейс, как я мог навязаться тебе сейчас, в таком-то положении? – Он отвел глаза. – Или ты думаешь, я не понимаю, что никогда не приходил тебе на помощь, когда ты нуждалась во мне?
