Текст книги "Мгновения жизни"
Автор книги: Марика Коббольд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
Ной взъерошил пальцами волосы, уныло созерцая груду бумаг и записных книжек.
– Ты похож на тролля с такими растрепанными волосами и диким выражением глаз, – сообщила ему Грейс. – На милого тролля, но все-таки тролля.
– Благодарю, – обронил он. Голова его была занята другими вещами. – Понимаешь, я не знаю. Все дело в том, что она моя бабушка, а я не знаю ее. Просто она всегда была здесь, вот как эти обои.
– Должно быть, ей пришлось нелегко. Когда восходит солнце, луну увидеть трудно.
– Во всяком случае, она ждет твоего прихода. Сегодня утром она выглядела очень оживленной.
– Большинство людей положительно реагируют на проявленное к ним внимание. Не понимаю, почему твоя бабушка должна вести себя иначе.
Ной нахмурился.
– Тебя послушать, так она похожа на комнатное растение.
Луиза
Я так и не смогла полюбить свою свекровь, но иногда вспоминаю ее слова и не могу с ними не согласиться.
– Всегда сохраняй про запас то, что им нужно, только так можно не остаться одной на старости лет, – заявила она мне, когда ей было столько же лет, сколько мне сейчас.
Грейс Шилд хочет получить ответы. Она уже была здесь не так давно – оказывается, вчера, как она говорит сейчас.
– Я понимаю, что надоедаю вам, – говорит она, – но я подумала, что мне стоит все-таки спросить вас, может, вы вспомнили что-нибудь… о Форбсе. – И она ждет, как примерная девочка, сложив руки на коленях. Крупные руки, как у меня. Подобно большинству молодых людей, у нее совсем нет терпения. – Нарисовав такую замечательную картину, он останавливается и больше ничего не пишет. О нем никто не слышал. О нем не сохранилось никаких записей. Вообще никакого упоминания, нет даже фан-клуба А. Л. Форбса на каком-нибудь крохотном островке у побережья Ньюфаундленда. Так не бывает. Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь в своей правоте.
Мне хочется сказать ей, чтобы она дала мне время. С возрастом на все требуется больше времени. Это несправедливо, ведь времени-то как раз остается очень мало. Я знаю, что ей нужно от меня, но я так долго старалась не вспоминать, а теперь, когда природа на моей стороне, она хочет все разворошить снова. В любом случае, мне тоже нужны ответы.
– Как попала к тебе эта картина? Откуда? Ты знаешь, кто был ее последним владельцем?
– Собственно говоря, ее купили для меня в антикварном магазине. Человек, которого я очень любила. Он умер до того, как успел подарить ее мне, но в конце концов я получила ее через два года после его смерти, в свой день рождения, хотя человек, приславший ее мне, не знал об этом.
– Ты знаешь этот магазин? – спрашиваю я.
Она качает головой.
– Он сказал, что это где-то в Челси, так что, сами понимаете, место указано довольно неопределенно. Как только я вернусь в Лондон, обязательно отправлюсь в тот район и постараюсь что-нибудь разузнать.
Какое-то время мы сидим молча. Давно умершие чувства оживают и рвутся на волю. Я уже столько лет ощущаю внутри один только холод, что уже привыкла к этому.
Потом Грейс спрашивает меня:
– Вы видели воскресные газеты?
Я отвечаю ей, что предпочитаю телевизор.
– Там есть один мужчина, который мне нравится. Такой забавный. Веселил всю Англию.
– В газетах была статья обо мне. Очень глупая статья. А вчера напечатали еще одну. На этот раз они расспрашивали обо мне мою бывшую свекровь. Это называется «предоставить всем равные шансы».
– Если бы мою свекровь попросили охарактеризовать меня, – говорю я, – скорее всего, она ограничилась бы двумя словом: сплошное разочарование.
Это было семьдесят лет назад, и эти годы промелькнули и исчезли, как мелкие разменные монеты. И вот она, Лидия, лежит такая маленькая в такой огромной кровати. «Луиза, запомни, что отныне ты – важная персона». Невероятно, подумала я, впервые увидев ее, что она может быть матерью Артура, который обладал ростом и силой викинга. Но вскоре я поняла, что она компенсирует хрупкое телосложение железной волей, так что мне представляется, что она просто приказала своему тщедушному телу родить здорового, жизнерадостного мальчугана, который вырос и стал моим мужем. Она сполна воспользовалась предоставленными ей девятью месяцами, выжав из них максимум возможного. Она ненавидела расточительство, даже если речь шла всего лишь о словах. «Я буду звать тебя Луиза, – заявила она мне при первой нашей встрече. – Терпеть не могу эти вычурные двуствольные имена».
И теперь я должна помнить, что я – важная персона. Новая мысль, надо сказать. Ошибка. Непонятно кто. Никто – к таким выражениям я привыкла; но важная персона… Есть люди, которые обращают на себя внимание с такой же легкостью, как окно притягивает к себе дневной свет. Эти люди имеют право считать себя важными персонами. Но я всегда сравнивала себя со стаканом воды в жаркий полдень: меня замечали, только когда я не оказывалась рядом в нужный момент.
Но, возможно, все переменилось после того, как я встретила Артура. Он разглядел меня в битком набитой людьми комнате и в тот вечер уже не отходил от меня ни на шаг. Самое странное – по крайней мере столь же странное, как и то, что этот замечательный мужчина обратил на меня внимание – заключалось в том, что внезапно меня заметили: люди, которые в коридорах, аудиториях и на вечеринках проходили мимо меня, как если бы я была пустым местом, вдруг нашли меня заслуживающей внимания.
Я знаю людей, способных во время разговора заставить собеседника рассмеяться два, а то и три раза, и мне всегда хотелось обладать таким даром. Даром, который заставляет людей расцветать от радости, когда морщинки разбегаются от уголков глаз к скулам, подобно лучам солнца, а люди откидывают голову, не в силах удержаться от смеха. Я сказала об этом Артуру, и он взял меня за руки и посмотрел столь многозначительно, что щеки мои порозовели, словно я слишком близко села к огню.
– Вы моя смешная серьезная девочка, – заявил он мне. – Не пытайтесь быть похожей на остальных. Всегда оставайтесь собой. – Он улыбнулся, отчего, невзирая на свою бороду, стал похож на мальчишку. – В любом случае, у меня имеется запас шуток, достаточный для двоих, разве не так, мой прекрасный, мой серьезный и восхитительный молодой друг? – Тут он рассмеялся, и все люди вокруг обернулись и увидели меня.
И вот она я, миссис Артур Блэкстафф: важная персона.
– Не сутулься, девочка. Ты высокая, и перестань делать вид, что это не так. Вся округа сгорает от желания познакомиться с тобой. Покажи себя в самом лучшем свете. Не надо выглядеть перепуганным кроликом.
Прошло еще слишком мало времени, чтобы я могла с уверенностью сказать, относится ли ко мне свекровь с откровенным недоброжелательством или за ее грубоватыми манерами скрывается доброе сердце. То же самое относилось и к дому, Нортбурн-хаусу, который стал для меня приютом и кровом. Этим вечером, спускаясь по широкой дубовой лестнице, я решила, что он великодушен и доброжелателен. Я чувствовала, как меня приветствуют стены, оклеенные обоями цвета темно-красного вина, обнимает дубовая панельная обшивка, влекут к себе многочисленные окна со свинцовыми переплетами. В иные дни, когда внутрь дома проникал яркий свет с юга и запада, я начинала дрожать в тепле и чувствовать себя щепкой в бушующем океане. Может быть, дом до сих пор не решил, как ему относиться ко мне. Интересно, как вели себя предыдущие новобрачные, чтобы умиротворить его? Наверное, приносили в жертву своего сына и наследника этим несоответствиям и противоречиям, этому свету и этой темноте.
Артур зовет меня. Начали съезжаться гости. Я подозреваю, что, несмотря на страх перед моей свекровью из-за ее острого язычка, большинство гостей почтило нас сегодня своим визитом исключительно по той причине, что по округе пополз слух, будто новобрачная невообразимо простовата и некрасива!
Артур говорит мне, что у него нюх на спрятанные сокровища.
У меня необычайно тонкий слух. Я слышу их – матрон со всей округи, с их мучнисто-белыми щеками и неприятными, резкими голосами. Как бы они ни старались, разговаривать нормальным человеческим тоном противно их натуре. Это было у них в крови, они родились с сознанием собственной значимости, чтобы занять отведенные им в доме жизни лучшие места.
– Но кто она такая?
– Одна из этих «синих чулок». Очевидно, он откопал ее в каком-то запыленном лекционном зале Кембриджа. Родители умерли. Какой скандал. Полагаю, она – из этих умных девиц.
– Неужели наконец случилось чудо? – У женщины мягкий голос, в котором слышны смешинки, и я хочу посмотреть, кому он принадлежит. До сих пор гости не замечали меня, не видели, что я стою совсем рядом с ними, поэтому, когда я выхожу из тени, на их лицах появляется чрезвычайно комичное выражение – с таким же успехом я могла бы материализоваться среди них, пройдя сквозь толстые стены или сойдя с рисунка на обоях, подобно привидению. Меня представляют, и я наблюдаю, как женщины поджимают губы, выдавливая напряженные улыбки. Так делают все, кроме той дамы с мягким голосом, сказавшей добрые слова. Она намного моложе остальных, ниже меня ростом – впрочем, как и большинство женщин, – и у нее темно-каштановые волосы, разделенные на прямой пробор, короткая челка и темно-карие, почти черные глаза. Она протягивает руку, чтобы обменяться со мной рукопожатиями.
– Меня зовут Виола Гластонбери. – Я улыбаюсь в ответ и пожимаю ее руку.
К нам присоединяется моя свекровь.
– Итак, девочки, вы уже познакомились? Я очень рада. Мне хочется, чтобы вы с Виолой стали подругами, Луиза. Виола рисует. Небольшие премиленькие картины.
Но сейчас я смотрю в сторону окна, у которого стоит Джейн Дейл. Она не отрывает глаз от высокой фигуры моего мужа, находящегося в некотором отдалении от нее.
– Состояние. Хорошая семья. Невезение. Стесненные обстоятельства, – поведала мне свекровь еще при первой нашей встрече. – Очень помогает Артуру. Я хочу, чтобы ты была добра к ней.
Мой муж раздевается передо мной, и я не свожу с него глаз.
– Ты пользовалась большим успехом, дорогая, – говорит он.
На губах у меня играет довольная улыбка: не так давно я могла только мечтать о нем, а сейчас он стоит передо мной, из плоти и крови, обнаженный, его грудь и ноги покрыты мягким золотистым пушком, а его пенис смотрит на меня из кудрявых зарослей более темного оттенка.
– Я встретила кое-кого, кто пришелся мне по душе.
– Потом, – говорит он, обнимая и прижимая меня к себе. – Все потом.
Когда Грейс вернулась в кухню, Ной поднял голову от стола, на котором разбирал пачку писем.
– Однако ты не торопилась. Что ты там делала?
Грейс встала возле стула, задумчиво прижав палец к подбородку.
– Ну, хорошо, давай подумаем, чем мы могли там заниматься. Запускали бумажного змея? Загадывали друг другу загадки, может быть, играли в прятки? Разумеется, все это имело место, но по большей части мы занимались тем, что мы, женщины, называем словом беседовать.
– Ты всегда отличалась остроумием. Ну, она вспомнила твоего Форбса?
Грейс отрицательно покачала головой.
– Нет.
– Я же говорил тебе. И не потому, будто я считаю, что она выжила из ума от старости. Полагаю, все к тому идет, но, готов держать пари, ты добилась бы точно такого же результата, если бы задала ей этот вопрос лет десять назад. Скорее всего, она никогда не встречала этого малого, а если и встречала, то не обратила на него внимания.
Грейс закурила сигарету и выпустила через ноздри облачко дыма, подобно огнедышащему дракону.
– Почему ты так придирчив и недоброжелателен к ней?
– Не знаю, не могу сказать. Вероятно, все дело в том, что я никогда не давал ей шанса. Это говорила моя нечистая совесть. Наверное, я ревную ее к деду. Это выглядит мелко, я знаю, но он был душка.
– Может быть, теперь, когда его нет, она воспрянет духом?
– А за что ты его не любишь?
– Назовем это женской солидарностью.
– Видишь ли, никто не заставлял Луизу выглядеть так, как она выглядела.
Грейс поднялась на ноги.
– Мне пора идти. Я должны быть примерной невесткой. Спасибо за все.
Когда она поцеловала его в макушку, Ной поднял голову.
– Ничего, если я не буду провожать тебя?
– Все нормально.
Уже наступил восхитительный полдень, и солнце начинало склоняться к горизонту. Сильный северный ветер сменился легким ветерком, и она остановилась на мгновение, чтобы вдохнуть запах цветов табака. На верхнем этаже был виден силуэт пожилой леди, сидящей в кресле с высокой прямой спинкой. Шагая по направлению к Нортбурн-Гарденс, Грейс думала о том обожании, с каким новобрачная Луиза относилась к своему мужу. Божественный: кажется, она использовала именно это слово? Грейс улыбнулась своим мыслям. В этом и состоял секрет счастливого брака – жена должна обожать своего супруга. Неудивительно, что брак самой Грейс закончился, не начавшись.
НЕЛЛ ГОРДОН: Несчастье с детьми положило конец семейной идиллии.
– О, я бы порекомендовала брак всем желающим, – сказала Грейс. – Обычно он начинается так хорошо!
На выходные в гости к ней приехала Анжелика, находящаяся на седьмом месяце беременности. Том, ее супруг, отправился кататься на лыжах.
Грейс потянулась за леденцом на палочке.
– Знаешь что? Я ведь тоже беременна, уже двенадцать недель. – Анжелика придвинулась к ней настолько близко, насколько позволял ей огромный живот, и крепко обняла подругу. На глаза у нее навернулись слезы.
Грейс обняла ее в ответ. Она широко улыбнулась и помахала леденцом в воздухе.
– Посмотри на меня, я – воплощенная добродетель. Не курю, почти не пью спиртного, что же касается прелюбодеяний, то мне сказали, что это исключительно полезно.
– Я рада, что ты счастлива, – сказала Анжелика.
Неделю спустя Грейс потеряла ребенка. Эндрю был разочарован, но справился с этим лучше, чем она ожидала.
В выходные к ней снова приехала Анжелика, она едва втиснулась за руль.
– Я чувствую себя так, словно наношу тебе публичное оскорбление, – заявила она, обнимая Грейс, и та ощутила прикосновение крохотной ножки ребенка подруги к своему опустевшему лону.
Грейс бережно высвободилась из ее объятий.
– Не говори глупостей.
Позже, когда они заканчивали обедать в кухне, она спросила:
– Анжелика, как ему удается так хорошо справляться с этим?
– Потому что он – мужчина, – ответила подруга.
– Я думаю, он испытывает те же чувства, что и я, только не знает, как их выразить.
– Не в этом дело. Ты сама не любишь открыто выражать свои чувства, но даже постороннему человеку видно, что тебе сейчас нелегко.
Грейс не стала дальше распространяться на эту тему. Вместо этого она сказала:
– Он – моя скала.
– Точнее, каменная стена, – поправила ее Анжелика.
Они сошлись во мнении, что все это очень грустно, но так, наверное, даже лучше: природа сама дала ей понять, что с ребенком было что-то не так, очевидно, он просто не готов был увидеть свет. Но Грейс сознавала только то, что в мире возникло очередное пустое место там, где должен был расти и развиваться ее ребенок, и что наступит очередной несостоявшийся день рождения, отмечать который будет она одна. Она отчаянно хотела верить в то, что реинкарнация действительно существует и ее неродившиеся малыши сумели вернуться к основе всего сущего, где кто-то улыбнется им, похлопает по попке и пожелает удачи в следующий раз.
Анжелика попросила ее стать крестной матерью маленького Майкла. Церемония крещения состоялась весной в Лондоне, и Грейс во все глаза смотрела на Анжелику, стоявшую у купели в юбке и пальто кремового цвета, с младенцем на руках. Меру собственной порядочности, думала она, можно узнать, только когда у твоей лучшей подруги уже есть то, чего тебе не хватает больше всего на свете.
– Я так рада за тебя, – тихонько, чтобы никто не услышал, прошептала она. И снова и снова повторяла про себя: Я так рада за тебя.
Грейс потеряла и другого ребенка, на этот раз после шестнадцати недель беременности. В тот день она отправилась на прогулку и присела ненадолго отдохнуть под плакучей ивой в нижней части сада. Она смотрела, как солнце опускается за горизонт, и рассказывала своему ребенку, как выглядят закат и рассвет.
– Аврора, если ты – девочка, мне хотелось бы назвать тебя Авророй, но, наверное, я в конце концов передумаю, потому что не хочу, чтобы это выглядело претенциозно, как не хочу и того, чтобы люди думали, будто ты – троюродная сестра какого-нибудь графа или полузабытой поп-звезды.
Для середины октября вечер выдался на удивление теплым и мягким. Вот уже несколько дней дул южный ветер, и все только и говорили, что о втором бабьем лете. Листья на деревьях еще не опали, однако были такими пыльными и как будто усталыми, что поневоле хотелось, чтобы это случилось побыстрее и они могли бы спокойно опуститься на землю и наконец отдохнуть.
И вот пока она сидела и разговаривала с ребенком, ее вдруг охватило беспокойство и смутное предчувствие беды. Она постаралась не обращать внимания и осталась на месте, слушая птиц и наслаждаясь свежим воздухом. Внезапно ей стало холодно, и сердце забилось с перебоями. Грейс поняла, что происходит нечто ужасное. Она схватилась обеими руками за живот, плача и молясь, потом поднялась и поспешила к дому.
Бытует мнение, что люди, подобные Грейс – не выставляющие свою жизнерадостность напоказ, склонные видеть происходящее в несколько более черном цвете, чем другие, – не питают никаких надежд на лучшее, что они пессимисты по натуре. Это заблуждение. Грейс продолжала лелеять надежды и верить в будущее, просто об этом никто не знал и не догадывался. Это единственное, что ей оставалось, чтобы не сойти с ума, когда случилось самое худшее и на нее обрушился новый страшный удар, а она стояла, улыбаясь, как дурочка, падающему на нее с небес кулаку и протянув руку, как будто рассчитывая на рукопожатие. Поэтому, после того как ей сказали в больнице, что сканирование, скорее всего, покажет прерывание беременности, она только кивнула и сказала, что все понимает. Но мысленно настраивалась на совсем другой сценарий – Грейс втайне надеялась, что сканирование засвидетельствует: крохотный человечек внутри нее по-прежнему жив, он растет и развивается. «Вы не поверите, – скажет ей техник-ассистент, распрямляясь и сияя. – Прослушивается сердцебиение».
К тому моменту, когда в больницу приехал Эндрю, все было кончено. Врач только что очень мягко сказал ей:
– Боюсь, что все обстоит именно так, как мы и опасались, и вы потеряли ребенка.
Грейс, изо всех сил стараясь не закрыть глаза, проговорила:
– Мы знали об этом с самого начала.
Однако, вернувшись домой, она отправилась к плакучей иве и долго ходила вокруг нее, как будто искала что-то.
Эндрю изменился. Но он утверждал, что изменилась как раз Грейс, хотя это было естественно, учитывая то, что ей пришлось пережить.
– Что нам пришлось пережить, ты хотел сказать, – поправила она его.
Он был очень добр – само внимание, всегда готовый подставить плечо, на котором она могла бы выплакаться, друг для многих, мужчина, на которого можно было положиться, зная что он отдаст себя, свое время и свои силы в ваше распоряжение. Но, по какому-то странному стечению обстоятельств, его не было рядом с ней в самые первые недели, после того как она потеряла второго ребенка. Он допоздна задерживался в школе. Он отправился повидать своего старого приятеля Эда, который только что лишился работы и ему не с кем было поговорить. Почти все выходные он проводил на репетициях молодежного драматического кружка.
– Эти девочки из кожи вон лезли, чтобы постановка рождественских праздников получилась, ты ведь не хочешь сказать, что я могу подвести их в такой момент?
– Еще как хочу. Мне наплевать с высокой башни на эту постановку маленьких девочек и вообще на все их идиотские старания.
Он смотрел на нее, не веря своим ушам.
– Я постараюсь забыть о том, что ты только что сказала. – Он повернулся и ушел. Даже в звуке его шагов слышалась обида.
Грейс бросилась за ним, размахивая руками и крича, не в состоянии больше сдерживать свою ярость и боль.
– Не надо забывать ни о чем. Ты нужен мне, Эндрю. Мне, Грейс, твоей жене. Мне больно, и ты нужен мне! Почему ты не можешь остаться со мной?
Эндрю отправился в Лондон, чтобы провести уик-энд с Леонорой и Арчи. Их брак дал трещину. Главным образом потому, что, как оказалось, они не были официально женаты. Грейс только теперь узнала об этом.
– Передай им от меня, – выкрикнула она в спину удаляющемуся Эндрю, – что, если брак распался, пусть они не пытаются его склеить.
Перед тем как отправиться в Лондон, Эндрю заявил Грейс, что у нее очень странный и узкий взгляд на мир. Существуют ведь и другие люди, которые заслуживают внимания, как она этого не понимает? А Грейс, похоже, волнуют только собственные проблемы, тогда как он придерживается более широких взглядов, и ей придется смириться с этим.
Анжелика приехала к ней в гости вот уже второй уик-энд. Она постаралась не касаться в разговоре того, что Грейс потеряла и второго ребенка, она просто оставалась верной подругой, хранила молчание или болтала без умолку, в зависимости от обстоятельств. Анжелика оставила собственного сына на попечение матери Тома, сказав, что, дескать, «старая калоша требует свиданий с внуком, которые положены ей по закону, а кроме того, в машине мальчика укачивает». Грейс не возражала: ей подумалось, что, увидев своего маленького крестника, она может возненавидеть его или убежать с ним куда-нибудь подальше. Естественно, ни то ни другое было недопустимо.
– Ну и что, если сейчас ты ведешь себя как эгоистка и собственница? – заявила Анжелика. – Тебе пришлось пройти через такое! Ты имеешь на это полное право. Но это так типично для мужчин: всегда толкаться рядом, когда они не нужны, а когда в них возникает надобность, их днем с огнем не сыщешь. Гораздо легче решать проблемы находясь на безопасном расстоянии, чем когда они рядом с тобой, ты просыпаешься с ними утром и засыпаешь вечером. Дальние родственники или совсем чужие люди оказываются более благодарными, и, когда тебе надоедает оказывать им благодеяния, их можно просто оставить и отправиться домой. А ты, Грейс, ты дома, ты не благодаришь его, и тебя больше некуда девать.
Грейс взглянула на Анжелику и рассмеялась смехом, в котором не было ни капли веселья.
– Ты говоришь то, о чем я пытаюсь не думать.
Анжелика перегнулась к ней через стол и взяла за руку.
– Для чего тогда нужны друзья?
– Я думала, что он и есть та самая тихая гавань. Какого же дурака я сваляла! Любой моряк знает, что с началом шторма лучше отправиться в открытое море, подальше от берега.
– Как насчет работы? Нам не помешали бы новые снимки в галерее. Мама думала, что нашла что-то вроде Джорджии О’Кифи от фотографии, но, как я ей объяснила, проблема в том, что люди вроде О’Кифи обычно встречаются в единственном экземпляре.
– Не знаю, что тебе сказать, Анжелика, впервые на моей памяти работа кажется мне сейчас чем-то малозначительным.
– У меня тоже были такие моменты, когда я впервые встретила Тома, когда забеременела и в первые пять месяцев после рождения Майкла. Может быть, это проявление нашей женской натуры, но у меня всегда возникает ощущение, словно меня окутал туман, или умиротворение, или отчаяние, а все остальное скрылось из виду. Но туман рассеется, Грейс, поверь мне, и тогда тебе понадобится твоя работа. – Анжелика нежно погладила руку Грейс. – Я не говорю, что работа позволит вернуть то, что ты потеряла, но только она даст тебе шанс вновь вернуться к жизни.
Перед отъездом Анжелики Грейс попросила ее в следующий раз привезти с собой Майкла.
– Я должна свыкнуться с этим. Так не может продолжаться до бесконечности. Нельзя вечно прятать своего отпрыска, словно он – что-то незаконное.
Тем не менее, ее подруги продолжали быть настороже. Стоило Грейс появиться на горизонте, как они переставали обмениваться мнениями о первых словах, произнесенных их малышами, о том, что лучше – кормить грудью или искусственными смесями, что приглашать актеров, изображающих сказочных персонажей, становится все дороже, и переводили разговор на другие, более безопасные, не касающиеся детей темы. Они прекращали рассуждать о преимуществах сельской школы перед частным детским садом (тогда дети учатся общаться со всеми) или, наоборот, частного детского сада перед сельской школой (в этом случае детям не приходится общаться со всеми подряд). Вместо этого они заводили речь о режущихся зубках, о ворохе пеленок, который приходится стирать, и о запредельной стоимости обуви для малышей, только начинающих ходить. Они не желали выставлять напоказ свои сокровища, поэтому ради ее же блага старались представить свою жизнь в черном цвете. Они желали ей только добра.
Грейс пожаловалась Робине, что Эндрю продолжает вести себя так, словно для того чтобы заслужить его поддержку, она должна перестать быть его женой. Робина посоветовала Грейс не требовать от него слишком многого.
– Не рассчитывай, что он будет чувствовать то же, что и ты, – заявила она. – У мужчин все по-другому. – Грейс была слишком утомлена, чтобы оспаривать подобное суждение.
– Я согласна даже на то, чтобы он просто сделал вид, будто сопереживает мне, – проговорила она. – Но он насвистывает веселенькие мелодии и избегает меня. Он очень занят. Он устал. Он скользкий, Робина. Он увиливает и уклоняется. А я-то надеялась, что он совсем не такой, как другие.
– Мужчины не испытывают потребности говорить о таких вещах. Он не может изменить того, что случилось. Он не может вернуть твоего ребенка, ощущает себя бесполезным и поэтому отдаляется – в этом нет ничего необычного.
– Знаю, знаю: мужчины живут на Марсе, а там они заняты серьезным делом. Когда же делать им нечего, они только насвистывают и стараются убраться подальше. Но женщины знают, что слово нельзя считать антиподом делу. Разговор со мной о том, что случилось, по крайней мере, способен вернуть меня в прежнее состояние, а я начинаю бояться, что самостоятельно мне не выбраться.
– У тебя будут еще дети, – заверила ее Робина. – Я обещаю. – Робине было трудно смириться с тем, что иногда жизнь отказывалась следовать ее планам.
– Я знаю, что ты разговаривала с мамой, – сообщил ей Эндрю. – И ты ошибаешься, если полагаешь, будто я не расстроен. Но такое случается. И достаточно часто. У Люсинды Бейкер было по меньшей мере пять выкидышей, прежде чем она родила Хлою.
Когда она поведала ему о том, как сильно нуждается в нем, на лице его появилось такое выражение, будто она причинила ему боль. Когда же расстроилась она, он заявил, что всегда считал ее сильной и храброй. Каким-то образом ему удавалось всем телом выражать свое недовольство и разочарование: брови его поднимались, в глазах появлялось вопросительное выражение, плечи сутулились ровно настолько, чтобы это можно было заметить, а руки цепенели, отказываясь сложиться в объятия.
В гости к ним пожаловала миссис Шилд, и в течение двух недель над Грейс причитали и произносили слова сочувствия.
– Я понимаю, – приговаривала ей миссис Шилд. – Я все понимаю. Я тоже потеряла ребенка после шести месяцев беременности.
Грейс молча уставилась на нее.
– Ты была беременна? И никогда не говорила мне об этом?
– Тогда ты была совсем маленькой. Я только недавно вышла замуж за твоего отца и боялась, что вы с Финном будете чувствовать себя еще неувереннее, бедные крошки. Я все откладывала и откладывала разговор с тобой, и никто из вас ни о чем не догадывался. – Она улыбнулась и покачала головой. – Наверное, вы решили, что я просто растолстела. А потом я потеряла ребенка и подумала, что не стоит расстраивать вас.
– Эви. – Грейс протянула ей руку. – Я вела себя, наверное, просто ужасно?
Миссис Шилд рассмеялась.
– Ох, Грейс, ты никогда не вела себя ужасно. Немного вызывающе, может быть, но ужасно – никогда.
– Ненавижу, когда ты оказываешься совсем не той, за кого я тебя принимала, – заявила ей Грейс. – Когда твои родители начинают вести себя как люди, у которых есть право на собственную жизнь, это сбивает с толку.
Миссис Шилд расплакалась. Впервые в жизни Грейс причислила ее к своим родителям.
Создавалось впечатление, что на грусть и тоску существует особый тариф – в зависимости от сроков беременности. Двенадцать недель давали вам право на четырнадцать дней благородной печали, и еще четырнадцать, на то чтобы вы могли быть «сама не своя». Затем полагалось взять себя в руки и жить прежней жизнью. Очередная утрата, которая последовала так быстро после первой, в шестнадцать недель беременности, позволяла невозбранно кричать на своего супруга и его семью и беспричинно разражаться слезами («Гормоны буйствуют по-прежнему»). После нескольких дней такого поведения допускался или, скорее, даже приветствовался несколько более длительный период, когда вы освобождались от любой работы, включая исполнение семейных обязанностей. Но если вы скорбели слишком долго и слишком сильно, окружающие начинали перешептываться о том, что у вас истерика и нет чувства меры, стремились напомнить, что вам очень повезло, поскольку у вас есть любящий муж и семья, всегда готовые помочь друзья, деньги в достаточном количестве и прекрасный дом.
Однажды она услышала, как свекор сказал ее мужу:
– Ради всего святого, это был всего только эмбрион. Моя мать потеряла троих между рождением твоего дяди Дугласа и мною. Но в наше время с такими вещами полагалось мириться.
– Я знаю, но в теперешнем состоянии Грейс взывать к ее разуму бессмысленно. Стоит мне заикнуться о том, что она утратила чувство меры, как она начинает смотреть на меня так, словно готова убить, – ответил Эндрю.
Они стояли и разговаривали в холле Хиллсайд-хауса, и Грейс, сидя в соседней комнате с Кейт, слышала каждое слово. Кейт взглянула на нее, и лицо ее сначала порозовело, а потом стало пепельно-серым.
– Все в порядке, – успокоила ее Грейс. – Все в порядке.
Затем она поднялась с кресла и вышла, пройдя мимо двух мужчин в холле. Она шагала по мокрым улицам в туфельках на тонкой подошве, и ветер слизывал с ее лица слезы. Вернувшись домой, она прямиком направилась в спальню, но не успела добраться до кровати, как ей отказали ноги, и все закончилось тем, что она безвольно осела на полу, и стала рыдать так отчаянно, что у нее опухло лицо, а глаза превратились в узенькие щелочки.
Она впервые задумалась над тем, что время, которое нужно мужу, чтобы прийти к жене, которая убежала от него в расстроенных чувствах, – хороший показатель оценки их брака. В самом начале супружеской жизни, когда любовь еще была острой и нежной, он последовал бы за ней по пятам, обеспокоенный и протягивающий руки, чтобы обнять, утешить и узнать, что случилось. Но прошло время, и сочувствие притупилось. Сначала ему требовалось добрых полчаса, чтобы последовать за ней – естественно, он был расстроен, но, в общем-то, надеялся, что объятие, торопливый поцелуй и сказанные наспех пару слов утешения сделают свое дело. Потом наступил день, когда он лишь провожал жену глазами, не торопясь броситься за ней. «Что на этот раз?» – спрашивал он себя. В конце концов, не в силах скрыть досаду и скуку, он поднимался к ней, чтобы разобраться в том, что произошло. «Что я такого сделал? – задавал он вопрос. И, не дожидаясь ответа, обычно продолжал: – Неужели по любому поводу надо из мухи делать слона? – Потом он клал руку ей на плечо, осторожно и робко, словно боясь обжечься. – Успокойся… Прекрати истерику. Ты снова начинаешь кричать».
