Текст книги "Мгновения жизни"

Автор книги: Марика Коббольд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Она попыталась было заставить его замолчать, приложив палец к его губам, обветренным и горячим, но он осторожно отвел ее руку и продолжал:

– Ты знаешь, что это правда. Моему поведению нет оправдания. Я бросил тебя тогда, много лет назад. Я жил своей жизнью и ни разу не поинтересовался, как идут дела у тебя. Когда мы встретились снова, я ухватился за тебя подобно жадному ребенку, дорвавшемуся до тарелки с клубникой, но где я был, когда ты нуждалась во мне? А потом, когда Черри заявила, чтобы я убирался из ее жизни, я позволил ей привезти меня сюда. – Он коротко и горько рассмеялся. – Мне запрещено водить машину. Ну, разве я не жалок?

– Ты так хорошо рассказываешь, – возразила Грейс. – На самом деле ты все изложил неправильно. Хочешь послушать мою историю? – В ответ он лишь пожал плечами.

– Когда я была совсем еще ребенком, неопытной и глупой девчонкой, когда я думала, что никогда не найду того, о ком мне хотелось бы заботиться, я встретила юношу, красивого и физически, и духовно, и полюбила его с первого взгляда. Какое-то время он тоже дарил мне свою любовь, и я открыла в себе доселе неизвестные мне черты: нежность, заботливость, женственность. Я потеряла его, но то, чему меня научила эта любовь, всегда оставалось со мной. Прошли годы, и я снова встретила его, и мы полюбили друг друга, так что теперь, когда я не грущу, моя жизнь просто прекрасна.

* * *

Пока он дремал, Грейс распаковала его саквояж. Он не сам укладывался, это было очевидно. Ее всегда до глубины души трогало, как бережно он относился к своим вещам: в обувь всегда были вложены специальные распорки, свитера аккуратно сложены, пиджаки висели на плечиках. А сейчас его одежду кое-как сунули в саквояж, не думая о том, как она будет выглядеть потом, когда придет время доставать ее. В этот момент Грейс возненавидела Черри – хотя бы за этот поступок.

– Черри никогда не подозревала о нас с тобой? Неужели все это время она ничего не замечала?

– Она говорит, что ни о чем не подозревала, и я ей верю. Она никогда не умела особенно скрывать свои чувства. Самая большая моя ошибка состоит в том, что я переоценил свою важность для нее. Господи, каким же самовлюбленным идиотом я был! Я сказал себе, что думаю о них. Но в такой же мере я думал и о себе. Я не мог позволить подумать о себе плохо. Если бы я оставил ее, а она пошла бы вразнос, то это была бы моя вина, а я не мог этого допустить. Мне хотелось гордиться собой. О, я был хорошим парнем, тут нет сомнения: я не бросил свою жену-алкоголичку, я всего лишь обманывал ее. А тебе, женщине, которую я люблю больше всего на свете, в чем открыто признаюсь, я причинил боль, потому что это было самым легким выходом. Потому что ты сильная и никогда не устраивала истерик. Ирония в том, что я здорово ошибся насчет Черри. Она отнюдь не такая размазня, как мне казалось. Оставь я ее, возможно, это заставило бы Черри встряхнуться и взяться за ум. И у нас с тобой было бы намного больше времени, если бы я не оказался таким идиотом-ханжой. – Он выглядел так, словно боль приближающейся смерти была ничем в сравнении с болью от бездарно потерянного времени. Она подалась вперед и взяла его за руку.

– Оставь мне навязчивые мысли и рассуждения о том, что могло бы быть, у меня это получается несравненно лучше. Твоя задача в том, чтобы не умереть. Если ты этого добьешься, мы сможем спланировать наше будущее. И не думай, будто мы с тобой не похожи, ты и я, потому что ты даже не отдаешь себе отчет в том, насколько это неверно.

Он сжал ее руку.

– Но я умру, Грейс, и очень скоро. Мы не должны тратить время, делая вид, что это не так.

– Ты сдался. Это нечестно. Ты не имеешь права так поступать. Ты должен сотворить чудо и выздороветь, а потом жить дальше, чтобы стать олицетворением великой силы любви. Вот как это должно быть. – Она потянула его за рукав, так что он вынужден был обернуться и взглянуть на нее. Она смотрела на него так, словно речь шла о ее собственной жизни. – Именно так и будет.

Черри позвонила всего один раз. Грейс подняла трубку в кухне.

– Джефферсона, пожалуйста, – попросила Черри. Их разговор был короток.

– Черри переезжает во Флориду. Она пришлет мне кое-какие бумаги, чтобы я подписал их, а она потом смогла бы продать дом. – Он улыбнулся, но в улыбке его сквозила печаль. – Если она не обвиняла в своих проблемах меня, то винила в них родителей. Она должна была быть безупречной. Они так и не поняли, какая она на самом деле. А теперь она переезжает, чтобы жить на их иждивении. – Он взглянул на Грейс. – Какой же я идиот, верно?

– Нет. Ты сделал то, что сделало бы большинство из нас на твоем месте: ты отдал самого себя, все, что было в тебе хорошего, и немножко плохого. Так что не терзайся из-за этого. Человечество появилось на земле не для того, чтобы все и всегда делать правильно, а только для того, чтобы попытаться это сделать. А как насчет девочек? Ты увидишься с ними?

– Я спросил ее об этом. Она ответила, что они не хотят меня видеть. Похоже, она во всех подробностях расписала им прегрешения их отца.

– А о твоей болезни она им рассказала?

– Я не спрашивал.

Грейс постоянно сталкивалась с Мелиссой на улице, в магазинах, на пляже. Как у них дела? Показалось ли ей, или Джефферсон в самом деле похудел? Не считает ли Грейс, что было бы замечательно в самое ближайшее время вновь собраться всем вчетвером?

– Все в порядке, – с убежденностью робота отвечала Грейс. – Мы бы с удовольствием заглянули к вам на огонек, но сейчас… в общем. Вы понимаете. – С каждым разом Мелисса выглядела все более и более обиженной и уязвленной. Грейс жалела, что не могла сказать ей прямо, что она еще не готова к тому, чтобы все узнали, какой несчастливый конец их ожидает.

Когда Джой, патронажная сестра, пришла к ним в понедельник с очередным визитом, Грейс остановила ее.

– Он просто сумасшедший, если отказывается от химиотерапии, не так ли? Если продолжать лечение, всегда остается шанс, что человек поправится, верно? Достаточно посмотреть на Джефферсона: я знаю, что он исхудал, но он всегда отличался стройностью и худобой и вовсе не похож на умирающего. – Грейс впилась глазами в лицо Джой, во всей ее фигуре ощущалось внутреннее напряжение, в голосе звучала тревога. Потом она немного расслабилась и даже сумела выдавить улыбку, отвечая на собственный вопрос. – Да, конечно, он не умрет. Вы ведь поговорите с ним, правда? Какую клинику вы бы посоветовали? – Грейс глубоко вздохнула, и Джой положила ей руку на плечо. – Давайте выпьем по чашечке кофе, – предложила она.

Она усадила Грейс за кухонный стол и спокойно и мягко объяснила ей, как обстоят дела. Она сказала, что существует достаточно высокая вероятность того, что химиотерапия продлит ему жизнь еще на несколько месяцев, но это – самое большее, на что они могут надеяться. Джефферсону подробно объяснили положение дел. Если бы, как это иногда случается при подобной разновидности рака, у него произошла закупорка легких, ему предложили бы амбулаторно пройти курс паллиативной радиотерапии. Его консультировали несколько специалистов. Он принял решение. Грейс смотрела на сестру пустыми глазами, под которыми от недосыпания образовались черные крути. Джой перегнулась через стол и накрыла своей рукой ладошку Грейс. – Я знаю, что это не то, что вы хотели услышать, но, должна вам заметить, я не могу не согласиться с его выбором.

– Он должен захотеть получить эти несколько лишних месяцев. Поверьте мне, мы научились ценить время. Нет, я сама поговорю с ним. Я заставлю его изменить решение.

Джой молча смотрела на нее, и жалость, которую Грейс увидела в ее глазах, испугала ее сильнее любых слов.

– Я не лягу в клинику, – заявил Джефферсон. – Какой в этом смысл? Еще несколько месяцев жизни, проведенных вдали от тебя. Нет, я соглашусь на это, только если ты не хочешь или не можешь ухаживать за мной здесь. – Последние слова он произнес таким небрежным тоном, что Грейс моментально поняла: он с ужасом ожидает ее ответа. Поэтому она обняла его, сказав, что останется с ним столько, сколько потребуется, что она справится, и ради него она справится с чем угодно.

На нем была голубая спортивная рубашка с короткими рукавами, по цвету точно подходившая к его глазам, и легкий ветерок, налетавший с болот, периодически затопляемых морской водой, обвевал его лицо, разглаживая напряженные черты. Они шли медленно и часто останавливались, чтобы Джефферсон мог перевести дух.

– Это, должно быть, нетрудно, перевести дух, – сказал он, пытаясь улыбнуться, и прислонился к лежащей на песке перевернутой и брошенной лодке. – Особенно если учесть, что в последние дни мне не удается проглотить комок в горле, дыхание застревает.

Грейс собралась сфотографировать его, но потом передумала и опустила камеру в глубокий карман своего старого твидового жакета. Она вдруг поняла, что хочет снимать его как можно чаще: эти фотографии помогут ей выжить, после того как его не станет. Поздно вечером и рано утром, когда он спал, она работала в крохотной фотолаборатории, внимательно рассматривая негативы и решая, какой из них напечатать. Потом она проводила долгие часы над готовыми фотографиями, изучая каждую черточку его, каждую смену выражения, чего никогда не смогла бы сделать с живым человеком. Он начинал нервничать и раздражался, если она все время держалась рядом. Ему не нравились ее «встревоженные взгляды», как он называл их. Но по ночам, сидя в одиночестве в фотолаборатории, она всматривалась в его лицо и улыбалась, если улыбался он, и морщилась от боли, если замечала, как болезненно кривятся уголки его губ.

– Все нормально, можешь меня фотографировать, – сказал он.

– Я знаю. Просто света уже мало, – солгала она. Они двинулись дальше.

– Не деликатничай со мной, Грейс, – сказал он.

Она искоса взглянула на него.

– Что ты имеешь в виду под словом «деликатничать»?

– В тот день, когда ты прекратишь фотографировать меня, я пойму, что превратился в ходячий труп.

– Неправда, мне нужны твои фотографии, чтобы…

– Чтобы вспоминать меня, я знаю. Но я знаю и то, что ты обожаешь свою работу, так что не говори, будто медленное умирание не интересует тебя с профессиональной точки зрения.

Грейс открыла было рот, чтобы запротестовать, но потом лишь покачала головой и улыбнулась, осторожно положив руку ему на плечо.

– Нет, лучше я промолчу.

Он улыбнулся в ответ.

– Помимо того, что ты захочешь вспоминать меня, есть еще одно соображение. Будущие поколения будут глядеть на эти снимки и говорить: «Так вот он какой, этот Джефферсон Макгроу, который умирал медленно, но с таким необычайным достоинством». – И тут он заплакал. Он плакал, она обнимала его, и на этот раз глаза ее были сухими.

По ночам в фотолаборатории ей становилось все труднее. Она начала замечать перемены в его лице, которых не видела днем: вокруг глаз и в уголках губ у него появились новые морщинки от боли, а в глазах поселилась неизбывная усталость.

– Вы видите его каждый день, каждую минуту, – объяснила ей Джой. – Вы не замечаете незначительных перемен. И это совсем неплохо.

– Я вижу их на фотографиях, – обронила Грейс.

Он проснулся только к ленчу. Они даже выпили немного белого вина с креветками и французскими булочками. Лучи солнца проникали сквозь открытую дверь и окна, заливая кухню теплым ярким светом, обманчивым, внушающим надежду на то, что жизнь – все-таки неплохая штука.

К полудню он разнервничался из-за своих детей. Он позвонил родителям Черри, но они отказались сообщить ему, где можно найти Черри и девочек.

– Ты и так причинил им достаточно боли, – заявила теща.

– Но девочки? Я должен увидеться с ними.

– Тебе следовало подумать об этом до того, как ты стал обманывать их мать.

– Я думал о них и о Черри, именно поэтому и не ушел от них.

– Так что, теперь они должны быть тебе благодарны? – Грейс расслышала в трубке женский смех, резкий и театральный, хотя она стояла в двух шагах от аппарата. «Какая мать, такая и дочь», – подумала она.

Джефферсон обратился к своим бывшим коллегам по адвокатской конторе с просьбой выяснить, что можно предпринять.

– Грейс, я могу больше никогда не увидеть своих дочерей.

Он еще раз позвонил тестю с тещей.

– Мне очень жаль, Джефферсон, но я уже сказала тебе: в данный момент Черри и девочки не хотят ничего слышать о тебе. Я знаю, что ты болен, и мне очень жаль.

– А как насчет девочек? Неужели у них нет права увидеться со своим отцом, до того как он умрет?

– Ну, не стоит преувеличивать, Джефферсон. С девочками все в порядке, и мы не видим никакой нужды в том, чтобы заставлять их пройти через эти… неприятности.

– Именно так она и выразилась, – пожаловался Джефферсон Грейс, – «неприятности». Должен сказать, что, наверное, больше всего на свете я буду жалеть о том, что уже не увижу, как моя дорогая теща сама столкнется с этими «неприятностями».

– Тебе следует обратиться в полицию, в социальные службы, или куда там еще обращаются в таких случаях. Ты имеешь право увидеться с дочерьми, тебе должно быть известно об этом, ведь ты адвокат. А у них есть право повидаться с тобой. Как они будут себя чувствовать, узнав о том, что им не дали…

Джефферсон закончил предложение за нее.

– Увидеться со мной перед смертью. Ты права.

– Мне не разрешили увидеть мою мать после того, как она погибла. Это было самое худшее, из того что они могли сделать, поскольку потом мне было неизмеримо труднее расстаться с ней. Нет, на твоем месте я позвонила бы даже в это чертово ФБР. Откровенно говоря, я заковала бы Черри в наручники и бросила в камеру, оставив ее без водки или этой ее проклятой розовой помады.

* * *

– Черт возьми, что ты себе позволяешь, когда вот так врываешься ко мне?

– Я думала, тебе нужна помощь.

– Уходи! Неужели, ради Христа, ты должна ходить со мной даже туда?

Когда он вышел из ванной, она заметила, что он плакал.

– Прости меня, я думала, что ты хочешь принять ванну, – сказала она.

– Нет, это я прошу прощения, за то что накричал на тебя. – Проходя мимо, он избегал встречаться с ней взглядом. – Предполагается, что я – твой возлюбленный.

– Так оно и есть.

Губы его беззвучно шевелились, а на щеках выступил лихорадочный румянец.

– В таком случае, твое представление о том, каким должен быть возлюбленный, кардинально отличается от моего.

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне о выставке, над которой должна была работать. Ты уже сделала что-нибудь? – Он спустился вниз в кухню. Грейс мыла окна. Она мыла их и вчера, и позавчера.

Она отложила тряпку.

– Ты же знаешь, что ничего. Я просто не видела ничего, заслуживающего внимания. Меня ничего не вдохновляет, и в этом нет ничего удивительного.

– Ты должна проявить настойчивость.

– Почему-то эта злосчастная выставка не кажется мне сейчас такой уж важной.

Он хлопнул ладонью по столу.

– Глупости. Она очень важна. Посмотри на меня. Как ты думаешь, что я чувствую, зная, что мешаю твоей карьере? Вместо того чтобы заниматься работой, ты превратилась в сиделку, ухаживая за мной и подтирая мне задницу…

– Ты не мешаешь моей карьере, и я не подтираю тебе задницу.

– Придет время, и…

– Я буду считать это привилегией.

– О Боже, перестань говорить ерунду. Послушай, Грейси, это я умираю. Это и без того тяжелая ноша. Не делай ее еще тяжелее, заставляя меня чувствовать себя вдвойне виноватым.

– Ты ведь знаешь, что я выходила на охоту. Я сделала несколько снимков. Ничего особенного: смеющиеся малыши, новорожденные кролики и тому подобное.

– Тебе следует отправиться в путешествие.

– Теперь ты говоришь глупости.

– Отлично, сейчас ты не хочешь уезжать. Это достаточно справедливо, согласен. Но в одном я прав: ты не можешь нажать кнопку «пауза» в своей жизни, ожидая, пока я умру.

Грейс больше не могла выносить подобных разговоров: она вскочила с места и вылетела за дверь, с грохотом захлопнув за собой дверь с противомоскитной сеткой. Впрочем, ушла она недалеко: Грейс сидела в саду, глубоко дыша и глядя в небо, которое, казалось, провисло под тяжестью парящих в нем птиц. Она зажмурилась и зажала уши руками, стараясь заглушить шум жизни, проклиная Господа.

А потом она подумала: «Что я здесь делаю, бездарно растрачивая время, которое могла бы провести с ним?» – И вернулась в коттедж. Он сидел на том же месте, где она его оставила, глядя в стену перед собой, а на столе остывала нетронутая еда. Услышав, что она вошла, он повернулся к ней и улыбнулся. Как он мог улыбаться вот так, как улыбается ребенок, глядя в будущее, потому что знает еще слишком мало, чтобы бояться его? Она подошла к нему и обвила руками, но не слишком крепко, в последнее время он стал очень чувствителен.

– Ну-ка, повтори, как называется твоя выставка? – поинтересовался он.

Она поцеловала его в коротко стриженные волосы на макушке.

– Ты по-прежнему настаиваешь на своем?

– Именно так.

Она со вздохом опустилась на стул напротив него.

– Ты не поверишь. Она называется «Торжество жизни».

Он рассмеялся. Это был искренний, веселый смех.

– «Торжество жизни», надо же. Мне надо поразмыслить над этим. Собственно, я предпочитаю заняться этим в постели.

Они поднялись наверх, и она осталась с ним. Грейс принесла с веранды кресло-качалку и поставила ее у окна спальни. Она часто сидела в нем, читая или делая вид, что читает, и наблюдая за ним.

– Милая, я все обдумал. – Он смотрел на нее прежним, дерзким и живым взглядом. – Используй меня.

– Использовать тебя?

– Используй меня. Сделай меня моделью для своей выставки, для торжества жизни. Ну, давай же, ты знаешь, что тебе нужно. Иногда я вижу это в твоих глазах – голодный блеск львицы, которая выследила одинокую и аппетитную антилопу. Работа – твоя вторая любовь. Я перестал ревновать тебя к ней, после того как узнал, что жить мне осталось три месяца. Радуйся. Используй меня. Соедини нас вместе, если хочешь. Я умираю. Ты не можешь этого изменить. Ты – фотограф, твоя работа состоит в том, чтобы сохранять происходящее для истории. Вот и делай ее. Я буду угасать перед объективом, моя работа будет заключаться в том, что я стану тебе позировать. Лови момент, пока не поздно. Позволь мне закончить свою работу. – Он улыбался, старался выглядеть храбро, речь его была оживленной, но в глазах стояла мольба. Но вот он снова взглянул на нее, серьезно и задумчиво. – Мне нравится мысль о том, что я стану частью экспозиции. Ты говорила, что это важно – большая лондонская галерея, верно? – Он снова усмехнулся. – Я хочу сказать, у меня есть свои стандарты. Я не согласен выставить свою смерть на всеобщее обозрение в каком-нибудь провинциальном городишке, но Лондон – другое дело. И название подходящее. – Он сделал широкий жест рукой, словно представляя свое имя в огнях рекламы. – «Торжество жизни: последнее путешествие одного мужчины».

Грейс во все глаза смотрела на него.

– Это не смешно, – заявила она, но не смогла сдержать улыбки: давно она не видела его таким… живым, да.

– Это чертовски смешно. Но я говорю серьезно. Иди сюда. – Он похлопал по постели рядом с собой. – Удобно? Так вот, я болен, но не слеп. Я меняюсь. Это похоже на замедленную съемку фильма о природе, когда почка растет, раскрывается, зацветает, увядает и умирает за несколько секунд. Из меня может получиться не очень убедительный цветок, но взгляни на меня. – Она так и сделала, и, к стыду своему, вдруг поняла, что уже взвешивает возможности, прикидывает обрез фотографии, освещение и задний фон. Ей пришлось отвести глаза. «Что со мной происходит? – подумала она. – Что я за урод?»

Он схватил ее руку и поднес к своим глазам.

– Это должно быть интересно. Только не говори мне, что для тебя, фотографа, это не так и что тебе неинтересно наблюдать, как с каждым уходящим днем это последнее путешествие изменяет мое лицо, потому что я тебе не поверю. Я знаю тебя, Грейс. И мне нравится ирония: торжество жизни. Или, возможно, никакой иронии тут нет. Может быть, смерть и есть высшее торжество жизни.

– Вот за такие умные замечания, которые можно услышать только от человека высокообразованного, я тебя и люблю, – ответила она, стараясь не расплакаться. С каждым днем она замечала, как ширится разделяющая их пропасть – пропасть между тем, кто уходит, и тем, кто остается. Это было его путешествие, и все, что ей оставалось, это смотреть ему вслед. – Джефферсон, прости меня, за то что даже в такой момент я…

– Все нормально, любимая, фамильярность способна утешить больного.

– Не уверена, смогу ли я сделать это.

– Я понимаю, что тебе тяжело наблюдать за тем, как я умираю, – сказал Джефферсон. – Конечно, не так тяжело, как умирать самому, но все равно нелегко. Вот почему я хочу, чтобы ты воспользовалась фотоаппаратом. Он поможет тебе и, откровенно говоря – что намного более важно, – он поможет мне. Мы с тобой сделаем это вместе. Как бы то ни было, я уже говорил тебе, мне нравится смотреть, как ты работаешь.

Грейс поднялась с постели и принесла «Хассельблад».

– Я сфотографирую тебя прямо сейчас, потому что выглядишь ты просто потрясающе.

– Отлично. – Он принял позу, закинув руки за голову. – Смерть мне к лицу.

Он спал на веранде, запрокинув голову. Кожа у него на ключицах натянулась, а солнце светило прямо в лицо. Осторожно, боясь побеспокоить его, Грейс установила картонный рефлектор, чтобы создать тень, но стая крачек, летевшая так низко, что она различала розовую кожу у птиц под перьями, разбудила его. Все еще полусонный, он улыбнулся ей в то мгновение, когда она нажала на спуск.

Наступило утро субботы, и попытка встать с постели настолько утомила его, что он вынужден был снова прилечь. Каждый глоток воздуха давался ему с величайшим трудом, он как будто проталкивал его себе в легкие, и, когда Грейс положила ему голову на грудь, она услышала жуткие хрипы; но он нашел в себе силы показать на фотоаппарат, лежавший на ночном столике. Грейс яростно затрясла головой.

– Я немедленно звоню Джой, – заявила она. Пришел его черед отрицательно покачать головой. Он снова указал на «Лейку».

– Нельзя отступать сейчас, – прошептал он. – Зрелище некрасивое, но мы с тобой делаем хорошую работу, помни, а не голливудскую халтуру.

Она вздохнула и взяла в руки фотоаппарат. Голубые глаза, выцветшие, подобно рубашке, которую стирали слишком часто; белые, коротко стриженные волосы; серый цвет лица, который не могло скрыть даже солнце, и глубокие морщины – перед ней лежал еще молодой мужчина. Что же, такая ей теперь предстояла работа; запечатлеть на пленке разрушение и смерть человека, которого она обожала. Она отвернулась, смахнула с глаз слезы и изобразила улыбку.

Грейс отщелкала десять кадров, и с каждым снимком она все глубже уходила в работу, пока наконец он не стал для нее частью обстановки: кровать со скомканными простынями, яркий отблеск моря, роза в вазе, закрытые глаза, приоткрывшийся рот, нос, утонувший в морщинах, руки, сжимающие покрывало. Она знала, что сделала отличные фотографии. Когда она спускалась вниз, чтобы позвонить Джой, ее подташнивало, словно она объелась любимым блюдом или потратила больше денег, чем могла себе позволить.

Джой приехала через час. Она заявила, что ему следует поставить капельницу подкожно, и показала Грейс, как управляться с ней, чтобы не закупорился шланг.

– Все, хватит, – сказал он. – Я еду в больницу. Я не желаю, чтобы ты ухаживала за мной, когда я в таком состоянии.

– Ему будет лучше в больнице? – поинтересовалась Грейс у Джой.

Медсестра покачала головой.

– Вряд ли. Сегодня у него плохой день. Я попрошу доктора Ховарда заехать к вам попозже. – Она повернулась к Джефферсону. – Может быть, завтра капельница уже не понадобится.

– Я не останусь здесь, – настаивал он.

Грейс присела рядом с ним на кровать.

– Поезжай в клинику, но помни, что я не смогу там работать. У меня ничего не выйдет: искусственный свет, больничная атмосфера и все такое. У меня ничего не выйдет.

Уголком глаза она отметила изменившееся выражение лица сестры: удивленное и неодобрительное.

Внизу Грейс пожаловалась:

– Он как будто стыдится своей болезни, а я не могу этого вынести.

– Ему трудно. Вообще трудно одному человеку получать всю заботу от любящих его людей. С нами, профессионалами, легче. Пациент знает, что нам за это платят. А вам он заплатить не может.

– Он пытается. – И Грейс объяснила сестре их идею с фотографиями. – Я знаю, что ему не хочется ложиться в больницу. Он говорит, что согласен, потому что ему невыносима мысль о том, что он стал для меня обузой, вот почему я завела речь о фотографиях: ничто иное не в состоянии убедить его остаться.

Джой внимательно выслушала ее и сказала:

– Мне кажется, я могу его понять.

– То есть?

– Знаете, Грейс, откровенно говоря, мне трудно представить себе, как вы можете фотографировать его. Я – медсестра. Я постоянно сталкиваюсь с тем, что люди умирают, поэтому мне приходится отстраняться, прогонять ненужные мысли и просто делать свое дело. Но ведь он – ваш муж. – Она отвела глаза. – Мне не следовало так говорить. Мы с вами в разном положении.

– Это правда, – вздохнула Грейс. – Знаете, иногда меня посещают сомнения относительно того, что я принадлежу к представителям рода человеческого.

– Если вас одолевают такие мысли, тогда не делайте этого. Ведь у вас должно быть уже достаточно его снимков, и вы можете найти другой способ не дать ему почувствовать себя обязанным вам.

Грейс в упор посмотрела на нее.

– Понимаете, самое ужасное в том, что я не хочу этого делать. – Она поднялась и подошла к окну, глядя на клен во дворе и думая: увидят ли они вдвоем, как пожелтеют его листья.

Грейс еще раз позвонила в старую адвокатскую контору Джефферсона, чтобы спросить, удалось ли им связаться с Черри или добиться распоряжения суда, о том чтобы ему позволили увидеться с детьми.

– Ему очень нужны его дочери. Пожалуйста, сделайте это для него.

Джефферсон спал, и Грейс решила отправиться на прогулку. Близилась осень, об этом свидетельствовал усилившийся прибой, хотя воздух оставался теплым и крачки пока никуда не собирались улетать. Они отрывались от берега только для того, чтобы отправиться в очередной вояж за рыбой, туда, к горизонту, где небо сливались с морем.

– Прекрати позировать, – рассмеялась Грейс. Он сидел на постели, заложив за ухо розу, которую она сорвала утром, чтобы положить ее на поднос для завтрака. Незадолго до этого она сменила ему морфиевую повязку. Ему страшно не нравилось, когда она занималась чем-либо подобным, и он все время повторял:

– Я не твой пациент, я твой возлюбленный. – Но вот сейчас он сидел перед нею, откинув назад голову, поглядывая на нее из-под полуопущенных ресниц и пытаясь развеселить.

– Ну, ладно, Кармен, – сказала она, улыбаясь во весь рот. – Изобрази еще что-нибудь.

– Видишь, – просиял он, чрезвычайно довольный собой. – С тобой все в порядке.

– Нет! – Она опустила фотоаппарат.

– Не надо сердиться, моя милая Грейс. Ты ведь не лицемерка? Ради всего святого, я вынужден просить тебя о помощи, чтобы сходить в туалет. Неужели ты не видишь, насколько лучше я себя чувствую, когда знаю, что могу хоть чем-то пригодиться тебе?

Она посмотрела на него и улыбнулась.

– Бывают минуты, когда ты вполне управляешь и своим оборудованием, и сюжетом съемки, и субъектом. Но потом камера перестает быть механическим неодушевленным приспособлением и становится частью тебя. Это хорошее чувство. В сущности, не просто хорошее, а отличное.

Джефферсон вздохнул, но это был не тяжелый вздох. Это был удовлетворенный вздох, который воспарил на его едва заметном дыхании, подобно крошечному невесомому перышку.

– Ага, это была моя работа. Это я дал тебе такое чувство.

– О да, это твоя заслуга.

Иногда случались моменты, когда ему были невыносимы ее прикосновения.

– Я еще раз говорю тебе, не смотри на меня так.

– Как? Ради Бога, как я смотрю на тебя?

– Ты смотришь на меня так, словно ожидаешь, что в любую минуту я могу свалиться мертвым. – Прежде чем она успела вставить хоть слово, он сменил рассерженную мину и заулыбался. – Разумеется, ты ожидаешь именно этого, но я чувствую себя не в своей тарелке, вот и все. У меня возникает такое чувство, словно я должен спешить и повиноваться.

Грейс взглянула на него без улыбки.

– Это жестоко.

– Это всего лишь шутка.

– Жестокая.

Он протянул руку, намереваясь взять ее ладошку.

– Я виноват. Прости меня. Близость смерти портит мне настроение. И я хочу, чтобы ты была рядом, – все время, только не суетись и не волнуйся, а то ты на себя не похожа. Ступай принеси свой фотоаппарат, дорогая моя. Меня снова тянет на съемочную площадку.

– Ты – идиот. – Но она сделала так, как он просил.

– Посмотри на себя: ты занимаешься со мной любовью с помощью своего фотоаппарата. – Он сделал паузу, прежде чем поинтересоваться: – Я ужасно выгляжу?

– Нет.

– Но я чувствую себя таким старым и выгляжу так же. Пару недель назад мне было сорок. Вчера, глядя в зеркало, я подумал, что мне вот-вот стукнет шестьдесят. Ну, скажи мне, моя единственная любовь, на сколько я выгляжу сегодня? И, пожалуйста, не корми меня чепухой, вроде того что человек стар настолько, насколько он себя чувствует.

Грейс присела в ногах кровати.

– Для меня ты красив всегда…

– Ну, пожалуйста. Я ведь просил тебя.

– … а сейчас в особенности, потому что… потому что с каждым днем я все отчетливее понимаю, что твоя красота сосредоточилась в твоей душе. – Она подняла руку. – Нет, не издевайся и не смейся. Я серьезно. В общем, пока я не увидела своими глазами, как ты… – Она запнулась.

– …умираешь…

Она слабо улыбнулась.

– Да… до того момента я не верила в существование такой субстанции, как душа, – чего-то такого, что находится вне физического тела, что не является сочетанием ДНК, химических веществ в мозгу и что еще там составляет нашу личность. Но теперь я знаю, что ошибалась. Душа есть, она представляет собой отдельное целое, которое продолжает жить и после того, как прекращается наше физическое присутствие. – Она легонько провела ладонью по его впалой щеке. – Не могу сказать, что это меня очень утешает, поскольку я эгоистка и хочу, чтобы ты был со мной, весь, чтобы я могла чувствовать тебя, говорить с тобой и слышать тебя… но ведь так оно и будет, правда? Ведь мы это делаем и для тебя тоже, согласен?

– Я утешусь, если ты скажешь, что запечатлела мою бессмертную душу на пленке. Этого, конечно, мало, чтобы я перестал отчаиваться при мысли, что приходится умирать в сорок лет и больше никогда не увидеть тебя, но все-таки. Так что, – улыбнулся он, – мы с тобой сделали большое дело.

– Я так люблю смотреть, когда ты работаешь. Твои движения точные и выверенные, как у балерины.

Грейс бросила на него насмешливый взгляд.