Текст книги "Всего лишь измена (СИ)"

Автор книги: Мари Соль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Глава 15

Отхожу от двери, когда вижу Никиту. Как будто он может меня укусить. Он стоит в нерешимости.

– Как ты узнал, что я здесь? Ты следил за мной что ли? – усмехаюсь.

Рубашка закатана к локтю, на запястье браслет от часов. Он всегда был весьма лаконичен и сдержан. Невзирая на то, что являлся владельцем большой ювелирной сети, сам не носил украшений.

– Не знаю, почувствовал, – смотрит он так, словно и вправду почувствовал что-то. Наверное, слишком уж много я думала о нём в последнее время. Вот и накликала…

– И зачем ты пришёл? – уточняю, сцепив на груди обнажённые руки. На мне лишь футболка и брюки. Люблю этот стиль. Платья я ношу редко. Хотя Костик всегда повторяет, что мои ножки грех скрывать в брюках.

Никита виновато глядит себе под ноги:

– Поговорить. Может, впустишь?

У меня, собственно, и выбора нет. Не прогонять же его, открыв дверь? В этой квартире он был множество раз. И теперь вид его в коридоре вызывает предательский импульс внутри. Я подавляю смешок. Но Никиту одолевают те же мысли, что и меня.

– Невероятно! Здесь всё также, как и тогда. Как будто назад в прошлое, – говорит, оглядевшись, потрогав изогнутый выступ комода.

– Да уж, машина времени отдыхает, – вздыхаю.

– А я думал, ты сразу продашь её, эту квартиру, – он смотрит с печальной улыбкой. Он будто бы даже слегка удивлён.

Я хмыкаю:

– Хотела продать, а потом передумала. Решила оставить, сдавать.

«Решила отдать твоей дочери», – про себя добавляю.

Никита кивает:

– И правильно! Жилплощадь хорошая. Мало ли что. Пригодится!

Я, вскинув бровь, говорю:

– Мало ли… что?

– Ну, в жизни всякое бывает, – кивает он, – Мне ли не знать.

На кухне осталась посуда. Те самые чашки стоят под стеклом. Я запретила квартирантам их трогать. Купила другие, чтобы они могли пользоваться. Будто чашка Никиты священна. Ей Богу, вот дура! Теперь, даже стыдно. Но я достаю её, ставлю на стол.

– Вода из-под крана, надеюсь, что мы не отравимся, – усмехаюсь, набрав в чайник воды.

Никита стоит у окна. В этой маленькой кухне он всегда был как слон. А теперь у него седина, у меня – возрастные морщины. В общем, оба истерзаны временем! Он отводит гардину:

– Сколько веков пройдёт, а Нева будет течь.

– Это точно! – согласно киваю. Навожу нам обоим бодрящий напиток, – Ты с сахаром пьёшь?

Он, обернувшись, слегка улыбается. Типа «глупый вопрос задала». Я же помню, что да! Две чайных ложечки – норма. А я? Я пью без.

– Как там, в Канаде? – решаю начать разговор.

Никита, присев, отхлебнув черный кофе, бросает:

– Я там пробыл недолго. Гостил у друзей.

– А я полагала, ты жил там, – удивляюсь в ответ.

Он отрицательно машет:

– Нет! Там хорошие клиники. Природа красивая, лес.

– Клиники? – я уточняю, решив, что он ездил туда из-за сына.

– Да, – произносит устало, – Вот только боюсь, что лечение вряд ли поможет вернуть всё на прежние рельсы.

– Ты про сына? Он, наверное, взрослый уже, – улыбаюсь, припомнив, сколько ему тогда было. Семь, кажется? А теперь? Тридцать лет! Говорят, астма с годами проходит. Может быть, у него не прошла?

Никита, отпив, смотрит в стену:

– Он умер.

У меня перехватывает дыхание. Ставлю чашку на стол:

– Ч-то? – говорю, как в замедленной съёмке.

По лицу у него будто спазм, пробегает волна.

– Он умер спустя пять лет после того, как мы переехали. Это был несчастный случай.

– Никита, – роняю, – Мне искренне жаль!

Короткий смешок, долгий выдох. Он продолжает рассказывать, хотя я не просила об этом. Но сижу, затаившись, понимая, что каждое слово как нож, который застрял в его горле.

– Мы переехали в Гагры. Там было очень красиво. А главное воздух! Морской, одновременно, горный. Митька любил море. Очень любил! А ещё постоянно просил меня сводить его в горы. Мать запрещала ему ходить в одиночку. Опасно там, даже взрослому. Не то, что ребёнку. А он был ребёнком.

Я придвигаю к себе чашку с кофе. Вцепившись в неё, как в спасительный круг. Речь Никиты обрывиста. Знаю, что он приближается к самому страшному. Так хочу выкрикнуть: «Стой! Замолчи». Только… Может, ему это нужно? Рассказать мне всё то, что так долго скрывал.

– Как-то раз мы поссорились с Адой. Сильно поссорились! Она обвинила меня в том, что я не уделяю ей и детям внимания. Я как раз строил новый завод возле Сочи. Я в порыве эмоций сказал, что не будь у нас Митьки, и мы бы давно развелись. Только он меня держит, насильно. В общем, – Никита, пригнувшись, трёт лоб пятернёй. И хмурится так, будто память об этом причиняет ему нестерпимую боль.

– Он всё слышал? – пытаюсь помочь. Угадала!

Кивает:

– Подслушивал. После сбежал! Сам отправился в горы. Наверно, винил себя в том, что мы с матерью ссоримся. Думал, что это всё из-за него.

Никита опять замолкает. Я думаю… Что? Он упал? Он сорвался с горы? Заблудился? Его съел дикий зверь? Укусила змея?

– Он забыл ингалятор, – произносит Никита, – Всего одно это могло бы спасти ему жизнь.

Ощущаю, как слёзы текут по щекам. Боже! Ведь он был ровесником Тохи. Я даже представить боюсь, если бы мой милый мальчик погиб. Я бы точно тогда наложила на себя руки.

Тянусь. Прижимаю ладони к запястью Никиты. Чувствую пальцами пульс, что клокочет под кожей.

– Мне так жаль.

Он молчит. До сих пор погружённый в глубину своих мыслей. И вдруг. Его пальцы сжимаются. А вторая ладонь накрывает мои, разом обе.

Я понимаю, что это касание – первое наше, спустя двадцать лет. И смотрю на сплетение рук, продолжая беззвучно плакать.

Он шепчет:

– Спасибо, – и продолжает, уже чуть спокойнее. Будто самое страшное оставлено им позади, – Ну, а после… У Ады случилась депрессия! Алёнке тогда было восемь. Я нанял нянечек, тёщу позвал. Самому мне приглядывать за дочерью было трудно. Я был всё время в разъездах. Только работа спасала! А дома… Я просто с ума сходил! Глядя на Митькины вещи. Винил себя очень. Себя, не её.

– А она, вероятно, винила себя? – рискую озвучить.

– А, может, меня, – отвечает Никита, – Она стала пить. Совсем распустилась! Перестала следить за собой. А однажды, когда она спьяну так испугала Алёнку, что у той начался нервный срыв, мне пришлось запереть её в клинику.

– Что она сделала? – хмурю я лоб. Неужели, она угрожала ребёнку?

– Она пыталась покончить с собой у неё на глазах. Порезала вены. Испачкала кровью постель. Я вернулся домой, – Никита болезненно жмурится, – А Алёна в крови. Я был напуган! Она просто плакала. Кричала: «Там мама! Она умирает». Это был просто ад.

На столе наши руки лежат друг на друге. Как будто иначе нельзя. Словно прерви я телесный контакт, и слова прекратятся. Я чуть пожимаю запястье Никиты.

– Но ты же всё выдержал. Ты молодец! А где сейчас дочка? Ей уже…

– Двадцать семь, – он с теплотой усмехается.

«Надо же, взрослая», – думаю я. Ей было три, когда мы повстречались. Затем отношения, после – разлука длиной в двадцать лет.

– Она сейчас здесь, или там? – уточняю.

Никита грустнеет, улыбка сползает с лица:

– Алёнка меня ненавидит. Считает, что я виноват в том, что стало с её матерью.

– Но ведь это неправда? – шепчу.

Плечи Никиты сжимаются:

– Не знаю, возможно, что есть доля истины в этом.

Молчим. Нарушает молчание птица, которой приспичило петь за окном.

– Ты прости меня, Вит! – с неожиданной болью бросает Никита, – Я ведь правда сбежал. От себя. От тебя.

Я решаюсь отнять свою руку. Но он не даёт. Прижимает её ещё крепче и держит:

– Пойми! Я тебя полюбил. Понимал, что не в силах расстаться. Вот так просто взять, оттолкнуть. И пока я живу в этом городе, мы будем видеться. Только ты… Ты была молода! Я ощущал себя просто чудовищем, которое держит тебя в своей тёмной пещере. Вынуждает тебя приходить.

– Ты меня не вынуждал, – говорю осторожно, – Ведь я же сама так решила.

– Ты была молода, – повторяет он тише, – А я был не вправе.

– Так значит, ты знал, что уже не вернёшься? – я вспоминаю тот миг нашего общего прошлого, когда Никита прощался со мной. Когда заверял, что разлука продлится недолго…

Он усмехается. Ясно без слов.

– А знаешь, – сглотнув, говорю, – А ведь я благодарна тебе. Если бы ты не уехал, то я бы сгорела, наверное. Ты бы никогда не развёлся.

«Если бы ты не уехал, твой сын был бы жив», – добавляет сознание. Боже! Как вычислить, вызнать, что лучше? А какая дорога ведёт в никуда?

«Что ни делается, всё к лучшему». О, нет! Эта фраза сюда не подходит. И я выбираю другую:

– Значит, так было нужно.

Никита со мной соглашается:

– Да.

Выходит, он просто хотел уберечь. И себя, и меня. И семью. А вот вышло иначе! Свою жизнь он разрушил. Мою… Ну, почти! Вот если б не Костя. То первой взаправдашней жертвой могла бы стать я…

Телефон оживает в кармане. Вынуждает Никиту меня отпустить.

– Извини, – говорю, – Нужно ответить.

Покидаю уютную кухню. И, закрывшись в соседнюю комнату, отвечаю на мужнин звонок:

– Да, родной!

– Виталь, ну ты где? – недоумевающий голос Кости возвращает в реальность.

– А… Я была на работе, у мамы. Сейчас вот поеду домой.

– Ммм, а то мы с Антошей тебя потеряли, – бурчит.

Делаю вдох:

– Вы покушали?

– Да! Не волнуйся. Просто ты не сказала, что будешь так поздно, – в его голосе слышится беспокойство.

Я смотрю за окно. Там и впрямь уже сумерки!

– Заболтались, прости! Скоро буду!

– Жду, – отзывается он.

Завершив разговор, выдыхаю. Пора! Я итак ощущаю себя хуже некуда. Как обманщица. С бывшим в квартире, одна. Знал бы муж, чем я тут занимаюсь… Наверное, тут же примчался бы. Стал выяснять, что к чему.

Костя очень ревнивый! Хотя по нему и не скажешь. Просто он всегда думал, что я с ним за так, без любви. Он даже сейчас принимает на веру, когда говорю: «Я люблю». И кивает так, мол: «Ага, продолжай». Недоверчивый мой! А я ведь и вправду люблю его сильно! И даже сейчас, ощущая касания рук Богачёва, мечтаю о том, чтобы Костя обнял и прижал к своей тёплой груди.

– Никит, извини, мне пора, – говорю, покидая гостиную.

– Да, да! – он допил и уже моет чашки.

– Да зачем? Я сама! – пытаюсь отнять.

Наши плечи толкают друг друга. Он ставит чашку, берёт мою талию, резко и жадно склоняется. Губы без слов накрывают мои.

– Ммм, – успеваю ответить, когда притянув, обездвижив, прижав к полинялым обоям, он начинает меня целовать.

От бури эмоций меня настигает какой-то немыслимый ступор. Сознание, словно в салоне машины, которая падает вниз. Оно бьётся внутри, понимая, что боль приземления будет жестокой. А тело моё неподвижно стоит, позволяя ему делать то, что нельзя. Когда осмелевшие руки Никиты сжимают мои ягодицы, одетые в ткань… Я, наконец, обретаю дар речи:

– Мммм, нет! Отпусти! – и толкаю его что есть силы в широкую грудь.

На губах горячо от его поцелуя, ощущение жара внутри не даёт мне прозреть.

Никита, прижавшись лбом к кафелю, дышит отрывисто, шумно:

– Прости, не сдержался.

Я выползаю из щели, оставленной им:

– Мне пора! – повторяю, пытаясь себя вразумить, – И тебе тоже.

Отказавшись покидать квартиру с ним вместе, я провожаю его в коридоре. Лучше выйду чуть позже. Не то соседи подумают… Что? Боже мой! Ну, что они могут подумать? В этом районе никто не знаком! Так почему у меня ощущение, что за мной наблюдают?

– Вит, я всё же рад, что сумел объясниться, – бросает на выходе.

– Да, – говорю. Это всё, что я могу сказать в данный конкретный момент. На губах до сих пор ощущаю касание рта. И больно и страшно, и сердце стучит, как шальное.

– Если тебе что-то нужно. Что угодно! Ты просто знай, что я рядом. И всегда помогу, – добавляет он, глядя такими глазами, что щёки краснеют.

Киваю:

– Да, да, поняла.

Про себя я так рада тому, что Никита не стал поднимать эту тему, с отцовством. Вероятно, забыл? Или просто решил не касаться чужого? Своя жизнь под откос, не хватало ещё и мою пустить туда же…

Только закрыв за ним дверь, убедившись, что он отошёл, я выдыхаю накопленный воздух. Прижимаю ладони к лицу. Костя, Костя, прости! Я иду. Скоро буду.

Выждав несколько долгих минут, я беру свою сумочку. Выхожу из квартиры. И запираю на ключ. И её, и всё то, что здесь было.

Глава 16

Столько лет прошло. А я до сих пор помню ту ночь. Нашу последнюю ночь, перед тем, как Никита уехал. Он знал, что уже не вернётся ко мне. А я, дура, верила! Он ведь сказал, что устроит их там и приедет.

Был конец октября. За окном задувало, шёл дождь. А мы согревали друг друга телами, любили друг друга так сильно, как никогда.

– Не хочу уезжать, – прошептал он мне в губы.

Его поцелуи тогда были тёплыми, влажными. Жадными были всегда!

– Но ты же вернёшься, – напомнила, – Ты обещал, что приедешь встречать новый год!

Он усмехнулся и спрятал лицо у меня в волосах:

– Ну, конечно, вернусь, – отозвался чуть слышно.

А я принялась рассуждать, с неизменной наивностью, как мы закроемся здесь, в этой тесной квартире. Отгородимся дверьми от целого мира. И будем смотреть, как за окнами падает снег. И загадаем желание. Я-то уж знаю, какое!

«Чтобы ты стал моим навсегда», – прошептала беззвучно. Бог услышал его. И исполнил. Правда, не совсем так, как мне представлялось. Он оставил частицу Никиты во мне. А значит, и он стал моим, навсегда.

Он уехал в те самые Гагры. Зимы в Питере долгие, очень сырые. Так что сыну ещё одна зима точно не пошла бы на пользу. В сентябре, на мой день рождения, Никита подарил телефон. Тогда мобильники только вошли в обиход. И были ещё далеко не у всех! А у меня появилась. Красивая, белая «раскладушка» Самсунг с ювелирной подвеской. Конечно, не золото! Но позолота, и большой серый камень, похожий на глаз.

Когда он дарил, предварительно вбил туда номер. Естественно, свой, мобильный. Карту пополнил на долгое время вперёд.

«До приезда», – подумала я, и решила беречь свой лимит. Не писать ему попусту. И уж тем более, не звонить просто так, без нужды! Ведь он до сих пор оставался женат. Пускай я и грезила, что разведётся. Вот устроит их там и приедет сюда. Ведь здесь у него оставался отец. Здесь его бизнес. Здесь я…

Первое время Никита исправно звонил. Вероятно, надеясь смягчить расставание? Перестань он звонить в тот же миг, как уехал, и я бы точно отправилась следом за ним. Даже не зная, куда! Я представляла потом, как приезжаю туда, в эти Гагры. Как ищу его там, среди разных людей.

Бредни, конечно! Фантазии глупой девчонки. Которой была.

– Как ты, лисёнок? – вопрошал его голос на том конце провода. И я удивлялась тому, что он так далеко, а голос его так отчётливо слышен.

– Плохо! – грустила я.

– Что такое? – хмурил брови Никита. Я не видела, но представляла, как он их нахмурил. И не пыталась сдержать подступающий смех.

– Без тебя очень плохо! – шептала.

– Не пугай меня, ладно, – просил он, а я целовала динамик. Ждала.

Звонки прекратились внезапно. Он перестал отвечать на мои. Я сперва истерила! Тупо ходила из угла в угол. Пытала маму, стараясь узнать хоть что-нибудь. Она говорила, что теперь в магазин приезжает его поверенный, который ведёт все дела за него. Я не знала, как это понять? Что случилось? Почему? Почему он молчит?

Я готова была, в самом деле, собрать чемодан и поехать туда, в эти Гагры. Или нагрянуть к отцу, Богачёву старшему, с вопросом о том, «Где ваш сын?». В декабре, когда до нового года осталось всего ничего, на звонок наконец-то ответили. И, различив человеческий голос, вместо привычных гудков, я подхватилась, вскочила.

Воскликнула:

– Никита! Никит, это ты?

Вместо Никиты ответила женщина:

– Ну, и сколько ты будешь трезвонить ему?

Я уставилась перед собой:

– Кто это?

Разум уже отыскал подходящий ответ. Я не знала, что лучше? Услышать, что это жена. Или, что это – другая любовница. Что там, на морском побережье, близ гор, он нашёл мне замену.

– Неужели ты не поняла, что он от тебя отказался? – сказала безжалостным тоном она, незнакомка. По сути, соперница! Личность которой была неизвестна, пока.

– Кто вы? – повторила настойчиво.

Она усмехнулась:

– Бедняжка. Мне жаль! Но он выбрал семью. Он подумал и решил, что семья ему дороже, чем какая-то глупая девка, с которой он спал.

– Вы Ада? – смекнула.

– Я Богачёва Аделаида Самуровна, и всегда ею буду. А ты… Поищи себя нового папика, детка. И сюда не звони.

«Он не любит тебя, никогда не любил! Он не мог предпочесть тебя мне!», – хотела я крикнуть мерзавке. Но звонок оборвался за пару секунд до того, как слова прозвучали в моей голове. А я так и стояла, прижимая к лицу раскладушку, на которой болтался большой серый камень, похожий на глаз…

Несколько дней я лежала почти без движения. Меня лихорадило! И бросало из крайности в крайность. То я хотела бежать со всех ног. Представляя себе, как он, связанный по рукам и ногам чередой обязательств, вынужден был согласиться расстаться со мной. А после меня настигало отчаяние. Я опять представляла, что больше его не увижу! Никогда не увижу. Хотелось рыдать. Только слёзы иссякли. И всё, что могла, это петь. Тихо мычать про себя его имя.

«Никита, Никита, Никита», – надеясь, что он воплотится из воздуха. Словно джин из бутылки, появится передо мной.

Мама не трогала. Но, я знала, болела со мной. Она просто была! И этого было достаточно. А однажды, придя домой, как обычно, положила на тумбочку рядом с кроватью, письмо:

– Это было в почтовом ящике. Написано, Дольской Виталине Михайловне. Значит тебе.

На конверте, и правда, было выведено чьей-то нервной рукой моё имя. И адрес, наш с мамой. Вот только обратного адреса не было.

Я смотрела на этот конверт, как будто хотела понять, что внутри, не вскрывая.

– Хочешь, открою? – мама присела на край моей постели.

Я, покачав головой, коротко бросила:

– Нет!

Издав тихий вздох, она вышла из спальни, оставив меня в одиночестве, с этим письмом. Пересилив себя, я решилась. Открыла конверт и достала сложенный вдвое листочек бумаги.

Размашистый почерк, сразу видно – мужской. Чуть склонённые влево упрямые буквы. Я задержала дыхание. Стала читать:

«Здравствуй, моя маленькая женщина!

Я хочу, чтобы ты знала. Я люблю тебя, и мне будет значительно хуже, больнее. Но кто-то из нас был обязан прервать эту связь. Обстоятельства так сложились, что я вынужден был уехать. И это к лучшему! Ведь так и тебе, и мне будет проще начать всё с нуля. Я искренне верю, что ты найдёшь человека, достойного тебя во всех отношениях. Ты знаешь, я никогда не скрывал от тебя, что не могу развестись. А заставлять тебя ждать я не вправе. Ты молода и должна жить полной жизнью! Должна выйти замуж, родить. Стать женой и матерью. Ты этого заслуживаешь, как никто другой.

Ты навсегда в моём сердце. Эти несколько лет были самыми счастливыми в моей жизни.

Прости меня, если сможешь.

Никита».

Дочитав, молча вытерла слёзы. Сознание замерло. Он ведь не знал, что внутри у меня уже теплилась жизнь. Что она зародилась той ночью! Наверное, мы были слишком пьяны, одурманены близостью, красным вином? И капелька спермы осталась во мне. Проросла.

Я хотела сказать ему это, когда он приедет. Вот только Никита не думал ко мне приезжать.

Дни слились в бесконечную серую массу. Костик исправно меня навещал. Приносил апельсины, садился в изножье кровати и ждал. Иногда я бесилась, кричала, гнала его прочь. Иногда тихо плакала, чувствую тёплую руку.

Новый год начался. Я не помню, как мы отмечали. Да и отмечали вообще, или нет? Ёлочка, вроде была. И Милана ко мне приходила. Пыталась завлечь «на танцульки». Но я отреклась от всего…

Ключ от крыши у Костика был с тех времён, с выпускного. Он тогда раздобыл, утащил у уборщицы, та оставила связку ключей на крючке. Сделал слепок. И два подходящих ключа от тяжёлого люка теперь находились у нас. Мы считали её «своим местом»! Эту крышу кирпичной высотки. С которой смотрели на мир. Выходили туда в основном по хорошей погоде. Зимой было трудно открыть запорошенный люк. Но я как-то смогла, умудрилась.

В ту ночь тёмный город накрыл снегопад.

«Как красиво», – подумала я. Близость неба отсюда казалась такой запредельной. И тучи как будто лежали всего в двух шагах от протянутых рук. На мне была только пижама и куртка. Вторую я тут же сняла, решив ощутить в полной мере всю силу морозных ветров.

Помню, как медленно, увязая в снегу, я продвинулась к самому краю. Этаж был высокий, двенадцатый. Внизу – плотно скованный льдом тротуар. Машины стояли поодаль.

«Скорее всего, разобьюсь, без вариантов», – подумала я. Усмехнулась, представив, как мокрой лепёшкой лежу на асфальте, а сверху всё также загадочно падает снег. К утру превращусь в белоснежный сугроб и замёрзну. Если никто не найдёт меня раньше. Наверно, найдут? Скажут маме. Она будет плакать…

Поток моих мыслей прервал громкий крик:

– Вита, нет!

Я обернулась на голос. Шумилов стоял у открытого люка. Куртка распахнута, волосы спутались. Взгляд абсолютно безумный. Изо рта идёт пар.

– Отойди, я тебя умоляю! Не делай этого! – начал он причитать.

Я нахмурилась. Глюк? Или он, в самом деле, подумал, что я собираюсь покончить с собой?

– Если ты прыгнешь туда, то и я… Я не смогу без тебя жить! Виточка, милая! Всё ещё будет, – и, встав на колени, добавил, – Я тебя так сильно люблю.

Вернувшись в себя, теперь окончательно, я всем телом к нему обернулась. Размышляя над тем, как будет лучше? Оставить в неведении и остаться дурной. Или сказать ему правду, что я просто хотела побыть здесь одна и подумать о жизни, и выставить идиотом его?

В итоге я выбрала среднее. Буду молчать. И пускай думает, что хочет!

– Костя, чего ты орёшь? Обалдел?

– Это ты обалдела! – поднялся с колен. Подбежал и схватил меня так, будто я вырываюсь. Надел свою куртку на плечи.

– Моя вон лежит, – указала на ком с оторочкой.

Костик её подхватил, уводя меня прочь.

– Подожди! Я хочу здесь побыть! – теперь я уже воспротивилась.

– Ты замёрзла совсем! – он потрогал ладони. И принялся на них дуть.

Я разрешила себя проводить, взяв с него обещание, что он никому не расскажет. Это спустя пару лет я сказала, что и не думала прыгать. А забралась туда постоять…

Украшения, которые мне подарил Богачёв, продолжали лежать в сундуке, напоминая о нём. Даже одним своим присутствием они причиняли мне боль! Так что однажды я решилась. Собрала всё, оставив нетронутыми только те, первые серьги. Отнесла ювелиру. И попросила переплавить их. Сделать из них что-то новое, для себя и для мамы.

– Хороший браслет, дорогой, – произнёс, изучая сквозь лупу. Изумруды искрились под лампой.

– А что будет с камнями? – спросила.

– Смотря, что вы хотите, – сказал ювелир, – Можно использовать их, а можно оставить. Соберёте в мешочек, может, ещё пригодятся.

Я хмыкнула:

– Может быть.

Тут в кабинете возникла клиентка. Я узнала Анжелу. Одну из девчонок, работавших в ювелирной сети «ЗлатаРус».

«И что она делает здесь?», – промелькнуло в уме. Потом оказалось, что у Анжелки с мастером свой интерес. Его самодельные цацки она продавала в салоне, по цене заводских.

Увидев меня, Анжелика взялась выяснять, как дела. А потом разглядела в руках ювелира изделие.

– Знакомый браслетик, – кивнула она.

Я предпочла промолчать. Но Анжелка итак поняла, что к чему! По моему уязвлённому виду, по взгляду, погасшему с тех самых пор, как уехал Никита. Слух, конечно, пошёл! И девчонки прознали. Наверняка, и не только в салоне болтали об этом. В отеле, в его ресторане. Везде.

Как-то раз мама пришла домой раньше.

– Я уволилась, – объявила она.

Сердце моё с шумом грохнулось в пятки:

– Это из-за меня? – уточнила, хотя уже знала ответ.

Мама вздохнула:

– Я всё равно бы ушла! Чуть раньше, чуть позже. Не могу я там больше работать. Зато, – она потрясла пачкой денег, – Мне выплатили все отпускные за несколько лет. Им пришлось раскошелиться.

– И куда ты теперь? – прошептала я с болью.

Но мамин уверенный взгляд не позволил мне пасть:

– Я тебя умоляю! Меня уже пригласили на должность директора магазина. Супермаркета здесь, на углу.

– Продуктового? – я покривилась. Как будто продукты не шли ни в какое сравнение с тем, чем она управляла в салоне.

– Прорвёмся, Витуль! – ободрил мамин голос.

А я виновато заплакала:

– Прости меня, мам.

– Ну, ты что? Вот, глупышка, – она обняла и прижала к груди, – Прекрати мне рыдать, поняла? Он не стоит твоих слёз! И всё это не стоит. Вон, у тебя Костя есть. А у меня есть ты. Это главное, поняла?

Я закивала и шмыгнула носом. И Костик и мама тогда поддержали меня. Только Милка молчала. Ведь её разнообразная личная жизнь не оставляла ей времени лить слёзы вместе с подругой.