Текст книги "Всего лишь измена (СИ)"
Автор книги: Мари Соль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Глава 38
«Моя милая рыжая девочка! Знаешь, какой момент в своей жизни я считаю самым ужасным? И вспоминаю его с содроганием. Тот раз, когда ты стояла на крыше. Я не помню, зачем я поднялся туда. Просто предчувствие.
Помню летящие рыжие волосы. Ветер вздымал их, как будто маня сделать шаг. И знаешь, чего я больше всего испугался? Не того, что ты прыгнешь! А того, что я должен шагнуть за тобой. Я принял это, как данность. Без вариантов. Но ты же ведь знаешь, я – трус? Я сразу подумал о боли и страхе, которые мне предстоит испытать. Вот только жить без тебя будет намного больнее…».
Ты обернулась, смеясь, когда я встал на колени и начал тебя умолять.
– Шумилов, я что похожа на сумасшедшую? – возмутилась, когда я сжимал твои плечи.
Я посмотрел на тебя сверху вниз. Натянул капюшон на твою бестолковую голову. Мне хотелось убить тебя! И в то же время хотелось любить до потери сознания.
– Ну, есть немного, – ответил.
Ты толкнула в плечо:
– А ты чего выперся?
– Да так, – хмыкнул я, – Подышать захотелось. Побыть одному.
Ты улыбнулась. Глаза с зеленцой излучали такой дивный свет:
– У дураков мысли сходятся!
Я хотел возразить, что я не дурак. Но вдруг эта фраза нас сблизила так, как ничто не могло.
Мы остались одни. Он ушёл. Ты моя. И никто не отнимет.
Я поверил тебе в том, что ты не хотела сводить счёты с жизнью. Но тот ключик от крыши, который сам же однажды вручил, незаметно убрал с твоей связки.
Время текло. Твой животик стремительно рос. Помню, как я напросился с тобой на УЗИ.
– Будет девочка, – объявила нам женщина-доктор.
– Ух, ты! – я уставился в тёмный экран монитора. Где, как в чёрно-белом кино, происходило какое-то странное действо.
– Вот это тело ребёночка, это головка, – врач посмотрела туда, провела указательным пальцем, рисуя изгиб малыша.
«Чудо», – я плотно сжал губы, стараясь не плакать. Но сердце стучало так громко, в унисон с сердцем дочки в твоём животе.
– Ну, что вы, папаша, впечатлились? – грузная женщина вытерла твой перепачканный слизью живот. Протянула сухую салфетку, – Поздравляю! Ваш первенец?
Ты вскинула брови, взглянув на меня:
– Вообще-то он не…, – но увидев в глазах моих слёзы, не стала заканчивать фразу.
– Ничего, с первым всегда так, – сказала врачица, – Если хотите присутствовать на родах, то тренируйтесь сейчас.
– Я хочу! – выдал я без раздумий.
– Ещё не хватало! – в один голос со мной отрезала ты.
– Ну, дело ваше, конечно. Подумайте, – женщина-врач поднялась, – А вообще это очень сближает.
Я посмотрел на тебя и по взгляду уже осознал, что тому не бывать. Усмехнулся, накрыл твой животик ладонью. Шепнул в твой проколотый нежный пупок:
– Майка, Майечка, тебе там не тесно?
– Почему это Майка? – обиделась ты.
– Ну, в мае родится же, – пожал я плечами.
– А если бы в марте, то Марта? А в августе, то Августина? – ты обхватила руками живот, защищая его от моих посягательств.
– А мне нравится Майя, – произнёс я мечтательно. Примерил в уме своё отчество к имени: «Шумилова Майя Константиновна». Звучит!
– Кошмарное имя! Майка, блин! Хорошо, не трусы, – ты насупилась.
Врач с теплотой посмотрела в мою сторону:
– Терпите! Беременность сильно меняет характер.
А ты стала вредной. Нет, ты всегда была вредной, свободолюбивой! Но в период второго триместра твой несносный характер стал практически невыносим.
– Хны-хны-хны! – подтирала распухший нос, когда мы сидели в кино и смотрели комедию.
– Чего ты? – пытался понять.
– Не знаю! Мне котика жалко, – продолжила всхлипывать ты.
– Какого?
– Того, что в подъезде живёт. Давай мы купим ему что-нибудь на обратном пути?
Я утешал, заверяя тебя:
– Обязательно купим!
Мы шли из кино, покупали пять детских сосисок. А пока успевали дойти до подъезда, ты съедала их все.
Твои вкусы менялись так быстро.
– Как ужасно быть беременной зимой, – ты страдала, – Летом, что хочешь есть! Фрукты и овощи.
– Так у нас и зимой в магазинах, что хочешь, – говорил вопросительно, – Что хочешь? Скажи!
Ты стыдливо кусала губу:
– Это не я, это Майя.
В конце концов, ты согласилась с предложенным именем.
– И что хочет Майя? – шептал в твой пупок.
– Ежевику, – по-детски кокетливо ты отводила глаза.
– Ну, желание Майи – закон, – я вздыхал, представляя, что если в ТЦ не найду ежевики, то куплю ежевичное… что-нибудь. Джем, или может быть, йогурт? Хотя, может случиться и так, что пока я вернусь, ты уже перехочешь.
– Мам, ну не хочет она выходить замуж, пока не родит, – объяснял своей матери.
– Не по-людски это, Костя! Ребёнок родится в неполной семье.
Я убедительно врал:
– Мы поженимся после. И мою фамилию дочке дадим.
Хотя не имел никакого понятия, что будет с нами. Позволишь ли ты мне вообще называться отцом? Или нет…
– Чего вы тянули с замужеством? – мама никак не желала понять, – Столько лет вместе, и что? Не могли пожениться сперва?
«Прежде, чем спать», – говорил её взгляд. Вот бы она удивилась, узнав, что не спали.
А мне было всё равно! Я решил для себя, будь, что будет. Одно я знал точно. Не брошу тебя никогда! Только если… сама не уйдёшь.
«Моя милая рыжая девочка! А знаешь ли ты, какой день стал счастливейшим днём в моей жизни? И его, вероятно, ничто не затмит. Это день, когда я стал папой…».
Я не о Тохе сейчас, я о Майке. Когда родился наш сын, я был счастлив вдвойне. Но тогда, на обочине, в пробке из множества разных машин, держа на руках нашу кроху… Я умер, наверно. И тут же воскрес!
Ты кричала, рожая. А я не боялся смотреть. Даже сам удивился готовности видеть всё это. Мне не было страшно, противно. А вот боль была явственной. Я её ощущал, как и ты! Пачкал руки в твою ярко-алую кровь. И пытал акушерку. Той стала случайная женщина-ветеринар:
– А так и должно быть?
– Головка ребёнка большая, порвёт изнутри, – заявила она.
– Боже, – зажмурился.
– Эти порывы не страшно! Они зарастут. А иначе никак, – успокоила Клава.
Всё было как будто в тумане, во сне. Не со мной…
– Ещё одна схватка! Держите её, – завела она вверх твои ноги. Ты упиралась ступнями в проём.
И было уже всё равно, что машину придётся сдавать в таком виде. Что друзья мельтешат позади. Толик курил одну за другой. А Дымцов блеванул с непривычки. Всё исчезло! Остались твои босоногие ступни на уровне глаз. Округлости розовых пяток. Вишнёвые ногти. Точно такие же были у Милки. Вы с ней, в последнее время, частенько встречались. Она занималась твоим внешним видом. Говоря, что беременность – это не повод не следить за собой.
– Костяааааа! – простонала болезненно. Так, что меня окатило горячей волной.
– Я здесь, моя девочка, здесь, – зашептал, обхватил твою щиколотку.
– Ааааааа! – закричали вы вместе с Миланой.
И ребёнок родился на свет. Акушерка по имени Клава поймала его в полотенце. Отёрла, держа на весу.
– Давай, папа, режь пуповину! – сказала она.
– К-как, резать? – оторопел я.
Тёмная нить пуповины тянулась от Майки к тебе.
– Обыкновенно! Ножницами, – бросила Клавдия.
Было стыдно смотреть, как дрожат мои руки. Когда я поднёс их к той самой связующей нити. И, прежде чем резать, спросил:
– Им не больно?
– Им холодно! Режь, – торопливо заверила Клава.
Полукружья сомкнулись. Кусочек отрезанной плоти повис с двух сторон. Она ловко его подхватила, завязала на тельце у Майки большой узелок.
– На, держи! Я займусь её мамкой.
Мне на руки лёг перепачканный кровью комок полотенец. Но даже сквозь эту родильную кровь я увидел такую же светлую кожу, и нежный пушок рыжеватых волос надо лбом.
– Ты красавица, Майя, – потрогал малюсенький нос.
Наша кроха открыла глаза, завопила.
– Покажи, покажи! – подбежали ребята.
Первым сунулся Толик:
– Дай глянуть!
– Гляди, – отодвинул я край полотенца.
– Чур, я крёстный! – он задрал руку вверх.
– Чего это ты? – возмутился Дымцов.
– Потому, что машина моя!
– Не твоя, а отцовская!
– Вот именно, блин!
Майка слегка присмирела. Я плотно укутал её, опасаясь, что дочка замёрзнет. Меня чуть трясло! И, когда отдавал в руки Клавы малышку, чтоб сесть, то сказал:
– Я вам жизнью обязан. Жизнью двух самых близких людей.
Глава 39
Сегодня особенный день. И я абсолютно спокоен. На работе коллеги поздравили. Я не стал отпираться, и макнул. А чего бы ни макнуть? Праздник всё-таки. Двадцать один год назад я стал папой. Подумать только! Как давно это было. И кто бы мог думать, что спустя столько лет я буду бояться утратить такой важный статус. Отец. Я отец. Я пока ещё папа.
Я поздравил её на словах. Майка учится. Живёт отдельно от нас. Она совсем уже взрослая. Но для меня будет той самой крохой, которую первым держал на руках. Которой я сам надрезал пуповину…
Свой велик оставил в «сторожке», и позволил Артуру себя подвезти. Ездить выпивши, пусть даже за рулём не машины, а велосипеда, чревато. А я нарушать не хочу! Добрался домой чуть позднее обычного. Вита с Милой с утра занялись украшением зала к приходу гостей. В гардеробе меня ожидала записка:
«Чистые джинсы + синий пуловер». Которые мне полагалось надеть. В холодильнике много контейнеров, все озаглавлены.
«Завтрак для Тоши», «Блинчики (только после супа)», «Фруктовый десерт (Капустину не давать)». У Капустина аллергия. От клубники он начинает чесаться! Я вынул контейнер с блинами, съел два. Греть не стал.
На дверце холодильника было несколько разных пузырьков. Я прочитал на одном «Настойка пиона уклоняющегося». Интересно, от чего он уклоняется? Погуглил.
«Седативное средство растительного происхождения. Применяется для лечений нарушений сна и неврастении».
Неврастения – это как раз про меня. Станешь тут неврастеником! Я бы не стал. Но вот только сегодня я должен быть в форме. И потому выпил пару глотков, чуть не умер. Присосался к кухонному крану и долго, мучительно пил.
Антоха собрался. Надел объектив на смартфон. Он у него съёмный. Мы заказали такси и поехали.
Все собрались через час. Я напомнил:
– Зарецкий прийти обещался.
– Толик что ли? – удивилась Милана, – Сто лет его не видела! Небось, постарел?
– Конечно! Также, как мы с тобой, – решил подшутить.
– Говори за себя! – огрызнулась Милана, – Я ещё ого-го.
Я провёл взглядом вниз, до груди. Ого-го, не то слово! Миланкины груди от возраста сильно раздуло. А у Витки как были малышками, так и остались. Я их зову «семядоли», она же Дольская. И не скажешь, что двух родила!
Девчонки старались на славу. Выпечка, овощи, фрукты, куриный рулет, тарталетки с начинками, канапе ассорти. И это ещё не считая десерта! Горячие блюда доставили из ресторана.
«Неужели, Астория?», – смекнул про себя. И слегка удивился, увидев другое название на упаковке.
Виталя почти не присела. Оно и к лучшему! Учует, как пить дать, свой «пион уклоняющийся». Хотя зажевал его мятной резинкой. Скажу – волновался! А что?
– Кому мясо? – продолжает Милана обслуживать наших гостей.
– Мясо ставь мужикам! – поясняет Анфиса Павловна. Тёща.
Они с моей мамой совсем не похожи. Но вечно находят, о чём поболтать. Папа уже пригубил и забрал у Антохи смартфон.
– Это ж надо, придумали, гады? Конструктор, ей Богу! А лёгкий какой? – восклицает, пытаясь понять, как смартфон превращается… в новомодную камеру.
– Деда, давай я тебя сфоткаю? – предлагает Антошка и щёлкает деда на камеру.
Тот усмехается, глядя в экран:
– Ой, етить! Это я? Ну, страшон! Вон пигментные пятна. Сотри! Как стереть?
– Да нормально! Я просто выбрал портретную съёмку, – противится Тоха.
Я смотрю на дочурку. Они с моей Аськой так спелись, ещё со времён, когда та обитала у нас. Хотя сейчас наша Майя гораздо умнее, взрослее сестры, даже нынешней. Я, подперев рукой щёку, усмехаюсь своим тайным мыслям. Любуюсь девчонками. Рыжие волосы Майки блестят, глазки светятся! Скоро полюбит кого-нибудь… Если ещё не влюбилась? Нет, Майка бы Аське сказала, а та – мне. С Витой у дочери нет откровенности. Хотя они любят друг дружку. Уж мне ли не знать?
Шарики плавают под потолком. Они яркие, словно букеты тюльпанов. Те, в свою очередь, украшают наш праздничный стол. Майечка любит тюльпаны! Не зря же она родилась в тот период, когда Питер весь покрывается пёстрыми клумбами первых цветов.
Я поднимаю бокал и дарю ей улыбку.
– Тише! Папа хочет сказать! – восклицает она.
Поднимаюсь, когда разговоры смолкают:
– Майечка, дочка! – пытаюсь, чтоб голос звучал без печали, – В день, когда ты родилась, сияло солнце. Я хочу, чтобы оно продолжало сиять тебе всю твою жизнь. И какой бы ты ни была взрослой, ты навсегда останешься маленькой дочкой. Мы с мамой любим тебя!
Вита тоже встаёт, подтверждая мой тост, прижимается рыжей головкой:
– Доченька, мы тебя любим! – кричит, поднимая бокал. Мы принимаемся чокаться.
А Майка, вскочив, подбегает, целует сначала Виталю, а после – меня:
– Я вас тоже, мамуля, папулечка!
Обнимая обеих, я думаю: «Господи, я умоляю тебя, не лишай меня этого. Лучше лиши меня пальца на правой ноге».
Спустя полчаса, когда сказаны тосты, Милана встаёт и выходит курить.
– Пойду, пообщаюсь, – бросает Виталя мне на ухо.
Я чувствую пальцы её на своих. Отпускаю их нехотя. Интересно, о чём они будут болтать? Обсуждать Богачёва? А Милана, она уже в курсе всего? Только я не у дел.
– Па, у тебя такое лицо серьёзное! – хмурится Тоха, суёт мне смартфон, на котором я, словно мыслитель, сижу, подперев подбородок рукой.
– Ну, так, профессор! – смеётся наш дед. Он всегда называл меня так. Даже когда я ещё не имел никаких степеней. Скоро, возможно, я получу степень доктора. Моя работа над докторской в самом разгаре. Но я не особенно жажду её завершить. Что буду делать потом? Куда дальше стремиться? Над тобой потолок, остаётся вперёд, а не вверх.
– Ещё не профессор, а только доцент, – поправляю его.
– Какое-то прозвище, типа блатного, – задумчиво хмурит кустистые брови отец, – Так паханов называют на киче. Помнишь, в «Джентльменах удачи» Леонов доцента играл?
– А кто такой Леонов? Он что, играл папу? – удивляется Тоха.
– Эх ты, молодёжь! – с досадой вздыхает отец, – Не знаете старых героев. Не смотрите фильмов хороших.
– Его герой – Реактивный енот из «Стражей галактики», – хмыкаю я.
– Это что за зверина такая? – пытается папа понять.
– Это, короче, гуманоид, инопланетный енот. Он летает, стреляет и разговаривает, – принимается Тоха ему объяснять.
– Ё-моё, а чего не корова? Представляешь, корова реактивная! Вот это я понимаю, – фонтанирует мыслями дед.
Я усмехаюсь с обоих. Смотрю на входную, куда Вита вносит громадный букет.
– Майечка, это тебе! – говорит «тётя Мила». Она у нас крёстная. А Толик – отец. В смысле, крёстный отец. Мы думали, пара получится. В смысле, семейная. Но не срослось!
– От кого? – поднимается Майка со стула, бежит, чтобы выведать, кто отправитель такой красоты.
– Тут только две буковки, – хмыкает Мила.
У Майки в лице что-то еле заметно меняется, стоит ей глянуть туда. Словно этот букет для неё не такая уж неожиданность.
– Да это пацаны прикололись, наверное! – «крапива», лучшая Майкина подруга тоже сегодня здесь.
Майка согласно кивает:
– Ага, точно! Димон и Колян, фантазёры.
– Ну, ничего себе, – Ася подходит понюхать цветы. Она любит цветочную тему. Сама как большой экзотичный цветок.
– Николай, допустим. А буква «б» тут причём? – недоумевает Милана, – Ведь Димка же!
– Да он баран, вот и «б» пригодилась! – смеётся «крапива».
А Майка с такой непритворной заботой бросает открыточку внутрь. Сегодня цветов было много! Но этим букетом она не желает украсить наш стол, оставляет его в стороне. И, когда я иду в направлении туалета, то берусь заглянуть меж ветвей. Там виднеется кончик открытки. Беру его пальцами, чтобы достать. Открываю и быстро читаю:
«Ты прекрасна! Б.Н.».
Как ошпаренный, я выпускаю открытку. Та остаётся лежать на столе. Сбегаю в уборную. В светлой кабинке под стать заведению, много деталей. Красивая мыльница белого цвета, зелёный цветок в уголке.
«Ты прекрасна! Б.Н.», – я прикрываю стульчак, и сажусь на него, как на стул. Опускаю в ладони лицо. Это он? Он уже присылает цветы? Поздравляет её с днём рождения? Майка знает, что он – её папа?
В голове столько мыслей, что хочется просто исчезнуть. Пускай эта кабинка туалета окажется машиной времени, и телепортирует меня в недалёкое прошлое. Где Богачёва ещё с нами нет! Я узнаю, когда он вернётся, и подстрою аварию. Или лучше всего, найму киллера. Истрачу все деньги, продам свою тачку. Верну нашу жизнь! Верну их…
В зале слышатся крики. Когда выхожу, вижу Тольку Зарецкого. Майку с ещё одним ярким букетом тюльпанов. На этот раз розовых.
– На свадьбу когда пригласишь? Кандидаты имеются? – щурится крёстный отец.
Он почти не меняется с возрастом. Только крепчает, и голос хрипит от привычки курить.
– Ой, дядь Толь! Вы вообще не о том! – усмехается Майка.
Она ростом в маму, и цветом волос. Так что дядь Толя её чуть повыше. Но пониже меня.
– А вот и отец-молодец! – ухмыляется он, тянет руку.
Мы приветствуем друг друга, и я мысленно рад, что, кроме отца, Тохи, Капустина, в нашей компании будет ещё один член. В прямом смысле мужской! А то уж чересчур много девочек.
Крёстного папу сажают по левую руку от Виты.
– Чего без жены? – уточняет она.
– Да ты ж знаешь её? – ухмыляется Толик, – Она у меня нелюдимая. Вечно в своих коуч-сессиях.
– На этот раз что? Личный рост, мотивация, бизнес?
– Всё сразу, – вздыхает Толян.
Его Анечка «ищет себя» уже десять лет кряду. Хотя его это, кажется, вполне устраивает.
– Главное в жизни она уже нашла, – любит он говорить.
– Это что же? – обычно спешу уточнить.
– Как что? Меня! – отвечает мой друг и соратник в амурных делах.
Я всегда откровенен с Зарецким. Он тот, кто не станет юлить, приукрашивать. Вот и сейчас сообщаю, когда мы выходим курить. Точнее, не мы! Курит он. Я стою и смотрю на своё отражение в полупрозрачной витрине кафе.
– Слушай, Толь? Можешь на днях уделить вечерок?
– Мм? – тянет он, – Что случилось?
– Да так, – пожимаю плечом.
– По работе? – любопытствует Толик. В последнее время мы в основном обсуждаем дела. Но сейчас не до них.
– Не, – отрицаю я, – Личное.
– Чё? – удивляется друг, – Со здоровьем?
Недавно один из совместных знакомых в научной среде отошёл в мир иной. Так что теперь все мы, как говорится, на стрёме. Все стали резко следить за собой. Даже Толик решил сократить потребление сигарет и спиртного.
А я неожиданно сам для себя, прошу у него:
– Дай затянуться?
– Тебе? – удивляется он, – Ты же не куришь?
– Не курю, – отвечаю, – Говорю же, всего пару затяжек.
Он отдаёт, но, пока я тяну в себя дым, произносит:
– Так, Костян! Ты давай не юли. Это чё за фигня?
Я ощущаю, как мозг мой окутан приятным туманом. Вдобавок к спиртному – табак.
«Не начать, ли курить?», – размышляю, почувствовав лёгкость.
– Чего происходит, Костян? – повторяет приятель.
– Потом расскажу, – отвечаю как раз в тот момент, когда из дверей появляются девочки. Вита и Мила.
– Зарецкий, ты хоть бы звонил иногда! – восклицает Милана.
– А давайте как-нибудь соберёмся все вместе? Ты Анюту возьмёшь, – произносит жена. И так трепетно жмётся ко мне, что на сердце становится больно.
Я обнимаю и Вита, учуяв неладное, чуть поднимает себя на носочках.
«Детектор, блин», – задираю я голову. Поздно! Виталина учуяла:
– Кось, ты курил?
– Нет, он нюхал! – за меня отвечает Зарецкий. И, поймав мой насмешливый взгляд, отправляет в ближайшую урну бычок.
Глава 40
Майкин пубертат был самым трудным периодом их отношений с Виталей. Дочь всерьёз понесло! Она красила волосы, слушала музыку так, что весь дом на ушах. До полночи гуляла, чем доводила до нервного срыва свою беспокойную мать. Антоха был мелкий, кафе начинало свой путь. Витка итак зашивалась! А тут ещё это…
Однажды вернулся домой и с порога почувствовал: что-то неладно. Подозрительно тихо в квартире. Антоха беседует с плюшевым мишкой.
Объясняет ему:
– Нужна тиха сидеть. Патаму чта мама с сестрой поругались.
Я не стал отвлекать его, пошёл прямиком на кухню. Где Виталя стояла напротив окна и двусмысленно шмыгала носом.
– Что случилось? – обнял её сзади.
– Ничего, – она всхлипнула, – Наша дочь проколола себе уши!
– Ну, хорошо, – произнёс. Но по тому, как застыла Виталя, тут же понял: сморозил не то…
– Хорошо? – прошипела она, подбежала к столу, – А вот это ты видел?
На тарелочке был очень странный набор: кусок яблока, лёд и большая игла. Я наклонился, поднял с пола фломастер. Очевидно, он тоже лежал на столе, но Виталя смахнула его.
– Это что? – полюбопытствовал я.
Она усмехнулась:
– Это набор юной мазохистки! Она сама проколола вторые дырки в обоих ушах.
– Как сама? – попытался представить. Лёд, фломастер, игла. А куда девать яблоко?
– А вот так! – развела руки в стороны Вита, – И это только начало! Что она дальше предпримет? Нос проколет иглой, или бровь?
– Вит, – я сделал попытку её успокоить, – Ну, ты может зря так расстроилась? Ты ведь тоже себе проколола пупок. И ничего…
– Ну, что ты равняешь, Костя? – страдальческим тоном сказала она, – Мне было уже восемнадцать! Это, во-первых. А во-вторых, я делала это в салоне. Это абсолютно не одно и то же.
– Ну, а как она? В норме? – я кивком указал в коридор. Где из Майкиной спальни не доносилось ни звука.
Вита вздохнула, плечи её опустились. На глазах снова выступил след набегающих слёз:
– Она ведь могла, что угодно… Не знаю, – пожала плечами, – Могла нерв задеть! Или занести что-нибудь.
– Но ведь всё обошлось? – уточнил с беспокойством.
– Я не знаю, – нахмурилась Вита и провела ото лба, убирая наверх ярко-рыжие пряди волос, – Я как увидела это… Я чуть с ума не сошла! Захожу, а она перед зеркалом стоит, красуется.
– Накричала? – сощурился я.
– А как не кричать, Кость? Что мне её по головке погладить? – Вита устало вздохнула, припала к стене, – Голова болит от её выкрутасов. Не дочь, а сплошной геморрой!
Я сделал усилие, чтобы не выдать чего-нибудь, вроде:
– Семенной материал подкачал.
Как женщины любят сказать на эмоциях: «Твоя дочь», «Вся в отца», – и подобные фразы. В нашем доме таких не звучало. Потому, что она – не моя.
Я оставил жену и отправился к дочери. Как заправский судья, желающий выслушать обе стороны. А уж после всего – выносить свой вердикт.
Майка сидела в наушниках. Хлюпала носом. Тени размазались, тушь потекла. Она так стремилась быть старше, а смотрелась, как девочка в гриме. Сквозь краску я видел её негасимый свет. Такой же, как и у Виты.
– Дочь? – я окликнул её.
Майка стянула наушники, больше её головы. Вместо рыжих на ней были синие волосы. Помню, как Вита бесилась, когда она втайне покрасила их.
– Настучала, – она усмехнулась.
Я сел на кровать:
– Покажи?
Майка со вздохом придвинулась ближе ко мне, приоткрыла свои миниатюрные ушки. В них уже были серёжки. Золотые, я сам подарил, когда мы в пять лет прокололи ей первые дырочки. В больницу возили, где медсестра сделала всё как положено. Теперь к ним вдобавок с обеих сторон, были светлые гвоздики.
– Серебро? – пригляделся я.
– У Маринки взяла поносить, – Майка кивнула, потрогала мочку.
Я удивился, что крови не видно. Ожидал, будет жуткое зрелище! А тут всё не так уж и плохо.
– Больно было? – взглянул ей в глаза.
Дочь заметно смутилась. Ожидала, что буду ругать? Не как мама, конечно! Я никогда не кричал на неё. Но отчитаю по-взрослому. Однако вот с этим решил не спешить.
– Ну, не то, чтобы больно, – призналась она, – Неприятно! Ну, в целом, терпимо.
– Ну, и как ты это сделала? Поведай секрет! Может, я тоже себе захочу проколоть пару дырок? – я прилёг на постель, приготовился слушать.
Майка хихикнула:
– Па! Ты чего? Ты серьёзно?
– Ну, а что? – я прикинул, как буду выглядеть. А главное, что скажут студенты? Поднимут на смех, или выразят полный респект?
– Ну, в общем, – решилась она, – Для начала нужно его заморозить!
– Ухо? – нахмурился я.
– Ну, не всё ухо! Мочку.
– Угу, – хмыкнул я, призывая её продолжать.
– А потом фломастером точку поставить. Иглу прокалить над конфоркой. Ну, протереть всё, понятно! Ну, и колоть.
Азарт в её детских глазах меня просто потряс. Вот хулиганка! Наверное, это же чувствовал я, когда тырил у матери деньги? Знал, что накажут! Но так и горел изнутри.
– А яблоко зачем? Закусить? – вспомнил я.
– Не! – Майка в ответ опустила глаза. Наверно, поняв, что упрёки с моей стороны всё же будут, – Это подложка. Ну, опора! Ты изнутри им мочку подпираешь. Неудобно колоть на весу.
Она замолчала. А я принуждённо вздохнул, приготовился выдать тираду. А вышло такое…
– Май, ну и зачем? – прозвучало растеряно.
Она прикусила губу:
– Это круто сейчас. Типа, модно!
– Так ты хочешь крутой быть, как все? – я досадливо хмыкнул, – Ведь мама права! Ты могла навредить себе.
– А чего она сразу кричать? – взвилась дочка.
И обида опять заиграла на Майкином юном лице.
– Потому, что она беспокоится, – попытался я вставить.
Но Майка отвергла мою очевидную мысль:
– Да ей наплевать! Её бесит, что я не такая, как ей хотелось бы, – она вжалась в угол, и край одеяла уполз вслед за ней.
Я покачал головой:
– Знаешь, ведь мама была вот такой же, как ты, когда мы познакомились. Носила короткие майки и строила глазки мальчишкам у нас во дворе. У неё были пышные рыжие волосы. Как львиная грива! Не то, что сейчас.
Я подумал о том, что мне нравится Вита любая. И даже сейчас её волосы нравятся больше, чем в юности.
Майка спросила:
– А что с ними стало? Ой, дай угадаю! Она их тоже красила, и они поредели? – усмехнулась дочурка.
– Нет, – покачал головой, – Она родила очень милую рыжую девочку. И та забрала все ресурсы из мамы. Но мама ничуть не жалеет об этом. Помню, она говорила, когда ты уже появилась на свет: «Нет ничего лучше дочери. И пусть даже я облысела бы вся, лишь бы это прекрасное рыжее чудо жило и росло».
Майка молчала, ковыряя обои в углу.
– Она называла тебя «мой бельчонок». Ты была, в самом деле, как белочка! Волосики рыжие, глазки такие пытливые и маленький нос.
Майка всё также молчала, и я мог гадать, что за мысли роятся в её голове.
– Я хочу, чтоб ты знала. Мама любит тебя очень сильно! Просто сказать о любви гораздо труднее, чем топнуть ногой. А это у неё хорошо получается.
– Точно, – ответила Майка.
По голосу понял, что выдавил слёзы из юной души.
– Вот же вы девочки, плаксы, – раскрыл я объятия.
Дочка прильнула ко мне:
– Значит, когда я рожу, у меня тоже выпадут волосы?
– Нет, не выпадут, – успокоил её, – Выпадают они далеко не у всех. Вон, у мамы остались же?
– Остались, – подтвердила она, утыкаясь мне в грудь.
– Мама тоже сопли на кулак наматывает, только на кухне, – подсказал.
– А чего это? – сдавленно выдала Майка.
– Потому, что она испугалась! Вдруг бы ты нерв повредила? Или заразу какую туда занесла? – сказал я словами жены, – Это ж не шутки, Майюшь? Это ушки твои.
– Мои, – прогундосила Майка.
– Ушки на макушке! – я чмокнул её в ярко-синий пучок, – Обещай, что не будешь так делать?
Она потёрлась сопливым носом о мой пуловер. Я почувствовал, как «крокодиловы слёзы» уже промочили насквозь.
– Хорошо, – промурчала она успокоено. Я погладил, прижал к себе крепко-крепко.
– Вот и умница, – нежно шепнул.
А потом я оставил её, сделал вид, что закрылся в своём кабинете. А сам слушал и слышал, как двери открылись. Скорее всего, двери дочкиной спальни! А затем лёгкий шум голосов, словно два ручейка обгоняют друг дружку в расщелине гор. Один чуть позвонче, другой – приглушённый.
Я выглянул, на носочках прошёл в коридор. Там, на кухне увидел, как Вита и Майка сидят и о чём-то болтают. Как будто и не было ссоры! У девочек вечно вот так. Это я после каждого раза болел и пытался понять, всё ли правильно сделал?
Перед сном, когда мы с Виталинкой уже улеглись, она так по-детски уткнулась мне в шею.
– Шумилов, я тебя люблю, – прошептала чуть сдавленно.
Я отстранился:
– Но только как друга?
– Не только, – уже сквозь улыбку сказала она.
Я отыскал в полутьме её губы. И приник к ним. Совсем не как друг.
