Текст книги "Возвращение"

Автор книги: Мари-Бернадетт Дюпюи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

Глава 20
Верные сердца

В воскресенье утром Мари и Адриан оказались в числе первых прихожан, занявших свои места на церковных скамьях. Камиллу они попросили остаться дома, чтобы Мелине не было скучно. Девочка не усмотрела ничего особенного в этой просьбе, поскольку понятия не имела о кошмаре, который вот уже неделю переживали ее родители.

Нанетт настояла на том, чтобы пойти в церковь вместе с ними. Величавая в своем белоснежном чепце и новом черном платье, старушка сидела, распрямив плечи и высоко подняв голову. В ее взгляде читался вызов. Прихожан становилось все больше. Мари взглядом искала среди них друзей. Ирэн Дрюлиоль с супругом, а также Мари-Эллен и Жаннетт приветственно помахали им. Амели и Леон тоже были здесь. В боковом проходе Мари увидела маму Тере с Мадлен, мать Мари-де-Гонзаг и других монахинь. Сироты, все одетые с иголочки и аккуратно причесанные, стояли возле фисгармонии.

– Какая это радость – иметь верных друзей! – шепнула Мари на ухо супругу. – Единственное, что есть хорошего в этом ужасе, – так это то, что мы теперь наверняка знаем, кто никогда нас не предаст!

– Ты права, дорогая! – ответил Адриан. Он был очень бледен. – Но мне этого недостаточно! Ты заметила, как некоторые на нас смотрят? Господи, скоро и я сам начну думать, что я – преступник!

Нанетт слышала их диалог. Толкнув Мари локтем, она сказала, прищурившись:

– Самое время явиться доброму Господу и отделить зерна от плевел!

– Тише! – шикнула на старушку Мари, поскольку та не позаботилась понизить голос. – Я не хочу скандала!

– Не хочешь скандала? – переспросила Нанетт. – Поздно, скандал начался еще в прошлую субботу, когда какая-то гадина стала оскорблять нас, порядочных людей!

К счастью, в этот момент в сопровождении детей из хора появился аббат Бурду. Прихожане ожидали обычной воскресной мессы, поэтому, когда священник направился к кафедре, все удивленно зашушукались.

Мари взяла Адриана за руку. Ей было трудно дышать, в горле стоял комок. Она уже почти жалела, что попросила аббата о помощи. Адриан почувствовал, как напряглась рука жены.

– Не волнуйся так! Что бы он ни сказал, это не ухудшит наше положение. Пришло время покончить с этим раз и навсегда.

– Знаю, – отозвалась Мари. – Но я больше не могу это выносить!

Аббат Бурду кашлянул, ожидая, когда в церкви установится тишина. Наконец он заговорил. После краткой преамбулы, в которой он выразил свое удовлетворение видом многочисленной паствы, пришедшей в храм в это ноябрьское воскресенье, он на мгновение замолчал и обвел присутствующих взглядом. Потом продолжил громко и отчетливо:

– Должно быть, все вы, пребывающие в ладу со своей совестью, как и полагается добрым христианам, спрашиваете себя, что такого важного я хочу вам сказать. А я хочу сказать следующее: в нашем приходе случилось большое несчастье. После войны, после выпавших на нашу долю лишений, когда мы все должны сплотиться, чтобы восполнить утраченное и забыть о пережитом ужасе, дурной ветер подул над нашими крышами, лишив многих из вас способности рассуждать здраво! Этот ветер напомнил мне о другой истории, которая случилась в Тюле более двадцати лет тому назад. Вы помните историю об анонимных письмах, в то время о ней писали все газеты. Их автора осудили, но эти письма разрушили судьбы многих жителей города!

Но поговорим немного о последней войне, которая погубила много невинных жизней, и о паршивых овцах, которые нашлись и в нашей овчарне, – о коллаборационистах! Большинство из них жизнью заплатили за свои злодеяния. Спросим же себя, что толкало их предавать Родину, своих соотечественников? Жажда наживы, вне всяких сомнений, желание сохранить свою жизнь и, что еще хуже, жажда власти! Но бывают и люди совсем другого склада. Я знаю одного такого человека, жившего в Обазине, который отказался от поста заместителя мэра, что доказывает, что он не желает занять видное место и управлять нашей общиной. И этот человек, о котором я говорю, в любую погоду, в снег и в дождь, не страшится отправиться в путь по плохим дорогам в отдаленные концы нашего края… даже к карьеру Даниэля по обледеневшей дороге! Зачем ему рисковать своей жизнью, в то время как большинство людей преспокойно сидят у очага с газетой в руках? Он делает это ради вас! Он преодолевает множество трудностей, чтобы спасти раненого, принять роды или вылечить ребенка! Скажете, им движет корысть? Что ж, поговорим и об этом! Я часто беседую с вами, моими прихожанами, и сколько раз вы мне рассказывали о том, что этот замечательный человек навещает самых бедных больных и не просит за это платы, что он дает им лекарства и не требует за них ни су! Да, друзья мои, вы знаете, о ком я говорю, не так ли? Этот безупречный человек – не кто иной, как доктор Меснье! Вот уже двадцать лет он самоотверженно трудится во благо жителей нашего края. И, несмотря на это, некоторые осмеливаются подозревать его в таком ужасном преступлении, как сотрудничество с врагом!

Голос аббата громыхал, как глас небесного судии. Никто не осмеливался даже шевельнуться. Аудитория вся превратилась в слух. Мари со слезами на глазах смотрела на распятие над алтарем. Выдержав паузу, чтобы его слова лучше запечатлелись в умах прихожан, аббат продолжил:

– Доктор Меснье… Вы готовы обвинить его, вы его подозреваете, вы на него клевещете… И все это из-за каких-то писем! И не смотрите на меня такими невинными глазами, вы прекрасно знаете, о чем идет речь! Я говорю об анонимных посланиях, которые уже некоторое время переходят из рук в руки, распространяя ложь, сея раздоры и огорчения… Кто же осмелился написать этот донос? Без сомнения, тот, чей разум затмили зависть и ненависть. Но и этого ему показалось недостаточно! Он ополчился и на супругу нашего славного доктора! Вы ведь все ее знаете, верно? И в ее порядочности вы стали сомневаться! Но по какой причине? Я привык думать, что доброта, милосердие, щедрость и преданность есть добродетели, которые вызывают лишь восхищение и благодарность. И я не преувеличу, если скажу, что все они присущи Мари Меснье, которая учительствует в этой общине уже больше двадцати лет. Многие из вас восхваляли ее достоинства. Но хватило нескольких желчных обвинений, и вот результат – имя порядочной женщины втаптывают в грязь! Неужели я должен стыдиться своих прихожан? Ведь эта женщина, воспитав четверых детей, добрых католиков, не сочла возможным отдохнуть от праведных трудов! Она взяла в семью сироту, невинное дитя, дочку прекрасной женщины, погибшей от немецкой пули… Так почему же к этой девочке следует относиться не так, как к другим воспитанницам приюта? Разве она не имеет права на любовь, образование и заботу?

И вот я говорю вам: сегодня Адриан и Мари Меснье – жертвы. Мало того что некто стремится испортить им жизнь, но и вы – соседи, знакомые – вы позволили этому дурному поветрию, которое проникло в наши почтовые ящики, помутить свой разум и отравить свои сердца!

Аббат Бурду помолчал, чтобы перевести дух. С высоты кафедры он метал гневные взгляды, щеки его раскраснелись. Оценивая эффект своих речей, священник переводил взгляд с одного лица на другое, ожидая увидеть на них раскаяние, осознание низости мыслей, обуревавших этих людей… Наконец он продолжил все таким же громоподобным и твердым голосом:

– Прошу вас, жители Обазина, и в особенности те, кто повернулся к нашим друзьям Мари и Адриану спиной, я вас заклинаю: в будущем уничтожайте не мешкая эти послания, написанные человеком со столь черной душой! Сжигайте их! Не оскверняйте свой разум чтением этих пасквилей! Не опускайтесь до распространения клеветы, ибо стыд и бесчестье падут и на вас. Пускай Обазин снова станет гаванью мира и покоя! Это в вашей власти! И пускай наш дорогой доктор и его супруга поскорее забудут о тех испытаниях, через которые им пришлось пройти. Да пребудет с вами всеми Господь и да поможет вам эта проповедь стать на путь истинный!

Мари опустила голову, не решаясь посмотреть на лица прихожан. Она боялась, что может на них прочесть не то, чего бы ей хотелось. Адриан, наоборот, выпрямился и улыбкой поблагодарил святого отца, который так пылко их защищал. Удовлетворенная проповедью, Нанетт улыбалась одними уголками губ; она ни минуты не сомневалась, что речь аббата Бурду принесет свои плоды.

Священник спустился с кафедры и прошел к алтарю. В этот день во время мессы ощущался небывалый энтузиазм. Прихожане думали об услышанном, и многие из них будто очнулись от дурного сна. Как если бы аббату магией своей проповеди удалось вернуть их к обычной мирной жизни, которую недавно потряс злонамеренный и пагубный ураган.

Когда девочки-сироты под аккомпанемент фисгармонии, клавиши которой вибрировали под тонкими пальцами мадемуазель Мори, запели «Ave Maria», все почувствовали, что зло, бродившее от двери к двери всю неделю, наконец рассеялось.

Мать Мари-де-Гонзаг вздохнула с облегчением. Она была счастлива, снова увидев на лице своей подопечной улыбку. Мари послала ей полный признательности взгляд. В ее глазах все еще блестели слезы, но в сердце зарождалась радость… и надежда!

***

– Говорю тебе – это правда! – воскликнула Мелина. – Я их читала, эти письма! После обеда, когда Нанетт спала. Я была в доме одна, вот и порылась в комоде мамы Мари и нашла их!

Камилла недоверчиво смотрела на приемную сестру. Девочки, устроившись в кухне перед печкой, оживленно спорили уже четверть часа. И тема их разговора была весьма щекотливой.

– То есть ты утверждаешь, что кто-то обвиняет моего отца в сотрудничестве с немцами во время войны? – сердито спросила Камилла. – Но почему тогда мама мне ничего не сказала? И Матильда, похоже, тоже не в курсе! В четверг она забрала меня из пансионата на прогулку, и, поверь мне, она была очень веселая! Если бы у родителей были неприятности, Матильда бы знала! И Поль с Лизон тоже!

Мелина в исступлении подняла глаза к потолку. Вскочив со стула, кажущаяся еще более худенькой в своей детской пижамке, она топнула ногой:

– Тебя ведь целую неделю нет дома! А я-то вижу, что в доме творится что-то странное! Мама Мари все время грустная, папа Адриан еще больше поседел. Нанетт так и сказала за столом. А люди всегда седеют, когда у них неприятности! Камилла, нужно найти того, кто пишет эти письма! Это важно, потому что… ты не знаешь всего…

– А есть еще что-то? – чуть насмешливо спросила девушка.

– В одном письме меня называли безотцовщиной! Но это неправда, скажи, я ведь не внебрачный ребенок? Это не может быть правдой, потому что у меня есть… у меня есть родители! Мою настоящую маму звали Леони, мне это сказала мама Мари! Она даже дала мне фотографию, старую, на которой моей маме двадцать лет! Безотцовщина – это дети, у которых нет родителей, правда ведь?

Голос Мелины оборвался. Стараясь не заплакать, девочка потянула носом и повернулась лицом к печи. Видя ее состояние, Камилла не осмелилась ей больше перечить. Такую гадость о себе ее приемная сестра точно не могла придумать! Но это было так жестоко!

– Мелина, послушай! Конечно, у тебя есть родители, семья… Я тебе верю. Прости меня, но я правда подумала, что ты надо мной подшучиваешь. Только не плачь! Я теперь с тобой! И прошу, покажи мне эти письма!

Мелина обернулась и улыбнулась ей сквозь слезы. Смахнув их рукавом, девочка протянула Камилле руку. Они вместе поднялись на второй этаж. Перед дверью родительской спальни старшая сестра остановилась. Эта комната представлялась ей священным местом, и проникнуть туда в отсутствие родителей было настоящим святотатством. В нерешительности она обернулась к Мелине, готовая сказать, что передумала. Почувствовав колебания Камиллы, девочка потянула ее за руку:

– Скорее, месса уже заканчивается! Они вот-вот вернутся! Здесь, в ящике, под носовыми платками! Ну что, теперь ты видишь, что я не врала?

Камилла разрывалась между желанием все оставить как есть и любопытством. Последнее победило. Она взяла конверты и вынула письма. Прочла она их быстро.

– Но… Это ведь ужасно! – пробормотала она. – Родители должны были мне сказать… Они не имеют права скрывать от меня такое… Мне надоело, что меня считают ребенком!

– При мне они тоже ничего не говорили. Не хотели меня расстраивать, как я понимаю. Однажды вечером они говорили очень громко, и я встала с кровати, спустилась на пару ступенек и услышала, как Нанетт сказала, что это тот же человек, который отравил Юкки! Представляешь? Может, он и меня собирается отравить!

Мелина дрожала и от волнения, и от холода. Она забыла надеть халат. Камилла притянула ее к себе и стала растирать ей спину.

– Ты совсем продрогла, иди оденься! Давай положим письма на место и не будем подавать вида, что мы что-то знаем, ладно? Когда мама придет поцеловать тебя на ночь, веди себя как обычно! Обещаешь, Мелина?

– Обещаю! – сказала девочка. – Я целую неделю делала вид, что ничего не знаю… Главное – ты нас не выдай!

Камилла посмотрела на девочку и внезапно ощутила прилив нежности. Впервые она почувствовала к этому ребенку с красивыми, слишком большими для ее симпатичного кошачьего личика синими глазами, глубокую привязанность, усиленную искренним желанием позаботиться о ней, защитить. Смириться с появлением Мелины в семье оказалось для Камиллы непросто. Ей захотелось попросить прощения за свое поведение, часто авторитарное, и за свою подозрительность.

– Мелина, я не хочу, чтобы ты чувствовала себя несчастной. Знай, я люблю тебя, как родную сестру! И когда ты поступишь в коллеж, я буду о тебе заботиться! Никто не сделает тебе больно!

Мелина слушала ее с открытым ртом. Ее чувства к Камилле были сложными – нечто среднее между уважением и восхищением. Она с первого дня своего появления в семье ощущала, что приемная сестра относится к ней с недоверием. Однако девочка еще в приюте привыкла к тому, что бывают друзья и недруги, и у нее развилась поразительная способность приспосабливаться к обстоятельствам. Она бессознательно копировала поведение человека, с которым общалась, и отражала питаемые к ней чувства, словно зеркало. Неожиданные слова Камиллы нашли путь к ее сердцу.

– Я тоже тебя люблю, Камилла! И потом, у нас теперь есть общий секрет! Один на двоих! И ты права: мы не будем говорить о письмах при родителях.

Камилла и Мелина торжественно пообещали друг другу хранить секрет и, прислушиваясь, не раздастся ли шум в вестибюле, вышли из родительской спальни. Камилла повернулась к сестре и, приняв такой серьезный вид, что Мелина прыснула, сказала:

– Я точно знаю, что нам нужно сделать! В такой ситуации другого выхода просто нет. Вот мой план. Первое: ты пойдешь и наденешь халат, иначе окоченеешь от холода! Второе: чтобы показать, что мы ничегошеньки не знаем об этой истории с письмами, мы испечем шоколадный торт, огромный, с тонной крема!

– Браво! – зааплодировала младшая. – Я согласна!

И она побежала в свою комнату одеваться. Буквально скатившись по лестнице, она ворвалась в кухню, где Камилла уже доставала с полки тетрадь матери с кулинарными рецептами. Вскоре по всему дому разносился звон кастрюль и стук ложек, сопровождаемые хрустальным смехом двух сестер, которые наконец помирились, по-настоящему подружились.

Мари и Адриан вернулись домой нескоро. После мессы Жан-Батист Канар пригласил их на аперитив в кафе «Сюдри». Семья Дрюлиолей, закрыв свой магазин, направилась туда же. Словом, через какое-то время в кафе собралась веселая компания, с удовольствием поднимавшая бокалы за здоровье семьи Меснье. На смену подозрительности и сомнениям в сердца жителей городка возвращались добрые чувства, к которым примешивались угрызения совести.

Сидящая тут же Нанетт наслаждалась происходящим. Она давно отказалась от спиртного и очень удивилась, обнаружив в своей руке бокал с белым полусладким вином.

– Что ж, за такую замечательную мессу грех не выпить! – сказала она Мари, которая сидела рядом с ней. – Дельно говорил господин аббат, моя курочка!

– Да, дорогая Нан! И я последую его совету – буду сжигать эти письма сразу, если они еще будут приходить!

– И мы все тоже, Мари! – подхватила Жаннетт.

Никто не знал, кто отправлял эти клеветнические послания и зачем… Единственное, в чем не было сомнений, – это делалось из желания навредить семье Меснье, однако их автор потерпел поражение. С этого дня доктора и его супругу стали уважать и любить больше прежнего. И, ко всеобщему облегчению, вскоре письма перестали приходить в Обазин.

Однако страдания, причиненные этими анонимными посланиями, забылись не сразу. Мари и Адриан чувствовали себя оскорбленными в самых лучших чувствах. Их щедрость, доброта и гуманность не только были поставлены под сомнение, но и испачканы этой подлой клеветой. Когда их беспочвенно обвинили в дурных поступках, это было больно, но труднее оказалось пережить предательство тех, кто счел их способными на такое. Чета Меснье ощутила на себе всю тяжесть общественного осуждения, а такое не забывается!

Это весьма прискорбное дело так и не получило логического завершения, поскольку личность недруга установить не удалось. Адриан и Мари часто задавались этим вопросом, но безрезультатно. Зато большим утешением после этого трудного в их жизни периода стало сближение Камиллы и Мелины. Судя по всему, отныне девочек связывала искренняя и крепкая дружба.

– Еще одна тайна! – сказала Мари мужу однажды вечером. – Счастье, что они ничего не знают об этих ужасных письмах!

Июль 1949 года

Мари любовалась видами, мелькавшими за окнами автобуса, буквально пять минут назад выехавшего из Обазина. Коррез снова красовался в одеянии из ярко-зеленой листвы, луга с густой и еще мягкой травой нежились под лучами летнего солнца. Тут и там в тени старых деревьев с раскидистыми кронами отдыхали коровы. При виде них Мари улыбнулась. Она вспомнила о сыне, занявшемся разведением скота. Ему этот буколический пейзаж непременно бы понравился.

«Как хорошо! – сказала она себе. – Завтра я снова его увижу! Увижу Поля и всю его семью! Подумать только, их крошка Люси уже ходит сама, и это в год и два месяца!»

Эта поездка обещала стать радостным событием. Мари решила устроить себе недельные каникулы. Брив был первым пунктом в ее маршруте. Адриан остался в Обазине, чтобы с помощью услужливой Жаннетт Канар присматривать за Нанетт. Камилла и Мелина, которых пригласила в гости Лизон (молодая женщина всегда с распростертыми объятиями встречала всех членов своей большой семьи), еще в прошлое воскресенье уехали в «Бори». Мари же решила навестить Матильду, которая давала о себе знать очень редко.

«Она удивится, увидев меня! – думала Мари. – Если бы я ее предупредила о своем приезде, она наверняка отменила бы всех клиенток, чтобы побольше времени провести со мной».

Из всех детей Матильда реже других бывала в Обазине и никогда не писала писем. С недавних пор, когда в ее салоне появился телефон, она стала изредка звонить матери, но разговоры эти были такими короткими, что Мари каждый раз расстраивалась. Матильда никогда не рассказывала о своей жизни, словно расстояние между Бривом и Обазином являлось непреодолимой границей между ее миром и миром матери. Она словно бы ограждала себя секретами…

Поэтому Мари не терпелось увидеться с дочкой. Она рассчитывала провести ночь в Бриве, а утром сесть на поезд до Лиможа, откуда можно было добраться до Шабанэ.

«Мой Поль ждет меня с нетерпением, как он сам сказал. – Мари улыбнулась своим мыслям. – Если верить последнему письму Лоры, на ферме уже многое сделано, и теперь дом наверняка сияет, как новая монетка!»

Мари очень хотелось поскорее оказаться в «Бори». Она пообещала себе, что непременно сводит Камиллу и Мелину в Волчий лес и покажет источник, который местные старики считают чудотворным.

«И я смогу вдоволь поиграть с моими внуками! Пьер тоже начал ходить и теперь бегает по всей усадьбе!»

Членов семьи все прибывало, однако Мари, даже будучи уже пять раз бабушкой, оставалась очень красивой женщиной. Вот и сегодня, за несколько минут до отъезда, супруг сделал ей очередной комплимент: «Дорогая, как же ты хороша! Мне очень повезло! И это новое платье тебе удивительно к лицу, и соломенная шляпка… Хм, я буду ревновать, зная, что ты в Прессиньяке! Фирмен Варандо обязательно станет к тебе приставать, как только тебя увидит!»

Польщенная и счастливая оттого, что Адриан смотрит на нее с любовью, Мари поцеловала его – слишком торопливо, по мнению супруга, – но рейсовый автобус уже остановился на площади. На прощание они улыбнулись друг другу, и Мари побежала, как девушка, которая боится, что автобус уедет без нее.

Сидя в пассажирском кресле за спиной водителя, Мари улыбалась, радуясь жизни. Во всем теле она ощущала приятную расслабленность, настроение было под стать этому прекрасному солнечному дню. Машинальным движением она разгладила складочки на своем платье из шелковистой материи в разноцветную полоску.

Перед парикмахерским салоном Матильды Мари оказалась ровно в половине третьего. Деревянные рамы витрины были выкрашены в нежно-зеленый цвет с желтой окантовкой. Через стекло она увидела ряды аппаратов для сушки волос и силуэт ученицы. Ее звали Одиль; по словам Матильды, девушка была серьезной и старательной.

«А где же сама Матильда? – удивилась Мари. – Она должна быть где-нибудь рядом!»

В парикмахерской была всего одна клиентка. Мари толкнула дверь и вошла под серебристый звон дверного колокольчика.

– Здравствуйте, Одиль! Я приехала навестить Матильду. Она в салоне?

– Да, мадам! Она на втором этаже. Там маленькая квартирка – до ремонта это помещение служило кладовкой.

Мари кивнула. Она не знала о ремонте, но решила не показывать своего удивления. Еще одна деталь из жизни дочери, о которой та не сочла нужным рассказать ей, своей матери! Мари прикинула, что они с Матильдой не виделись больше двух месяцев…

– Хорошо. Я поднимусь наверх.

Одиль хотела было что-то сказать, но передумала и со смущенной улыбкой уставилась на кончики своих сандалий. Мари не обратила внимания на странное поведение девушки и решительно открыла внутреннюю дверь, за которой начинался длинный узкий коридор. В конце него располагалась еще более узкая лестница, которая вела на второй этаж.

– Хм, и все-таки Матильда могла бы рассказать мне о ремонте! – пробормотала Мари себе под нос. – И зачем тратить деньги на эти три комнаты верхнего этажа, когда у нее такой уютный дом? Это очередной ее каприз, я уверена!

Мари поднялась на темную лестничную площадку. Здесь было намного прохладнее, чем на улице. Она дважды негромко стукнула в запертую дверь. Никто не ответил, но послышался чей-то приглушенный голос, тихие шаги, потом шепот и, наконец, резкий щелчок замка. Мгновение – и Матильда приоткрыла дверь. Вид у нее был встревоженный.

– Мама? Но… Как ты тут очутилась? Ты не говорила, что собираешься в Брив… Мы ведь не договаривались…

Молодая женщина продолжала стоять, высунув из-за двери только голову. На ее лице не было и намека на радость. Мари и представить не могла, что дочь может встретить ее подобным образом. Встревоженная, она внимательнее посмотрела на Матильду. Щеки молодой женщины раскраснелись, губы припухли, волосы растрепались.

– Дорогая, можно я войду? – нетерпеливо сказала Мари. – На улице очень жарко, я в легком платье, а тут я стою как раз на сквозняке! Скажи, ты ведь не заболела? У тебя странный вид…

– Что ж, входи! – со вздохом произнесла Матильда и открыла дверь.

Мари увидела, что на дочке нет ничего, кроме тонкой шелковой комбинации, и на паркете она стоит босиком. Она сначала решила, что Матильда просто отдыхала, пусть выбрала для этого и неподходящее время. Ситуация с каждой минутой становилась все более неловкой. Матильда не знала, что сказать, и Мари остро ощутила, что ее присутствие здесь нежелательно.

– Мне кажется, что я тебе помешала, Матильда, – тихо сказала она, входя в первую комнату, переоборудованную в кухню.

– Нет, конечно! Я просто удивилась, вот и все! – отозвалась молодая женщина. – Я как раз собиралась одеться и спуститься в салон. И все же… Ну почему ты не позвонила, не сообщила, что приезжаешь?

Мари окончательно расстроилась. Она представляла себе радостную встречу, совместный ужин в ресторане как завершение вечера… А вместо всего этого Матильда упрекает ее в том, что она вообще приехала!

– Прости, дорогая! – мягко сказала она. – У меня сейчас каникулы, Камилла и Мелина вот уже неделю у Лизон, и я тоже поеду в «Бори». Хочу увидеть семейство Поля. По пути я решила сначала заехать в Брив и повидаться с тобой. Матильда, мы так редко с тобой видимся и разговариваем! Ты могла бы меня хотя бы поцеловать!

Молодая женщина поморщилась и неохотно подставила матери щеку. От ее черных волос сильно пахло табаком, Мари это сразу уловила.

– Похоже, ты много куришь, – сказала она. – Это не слишком хорошо для работающей женщины, у которой столько клиентов… Мне не следовало бы говорить тебе это, ты – взрослая и вольна поступать, как считаешь нужным, но Адриан полагает, что табак очень вреден для здоровья.

– Мам, снова ты читаешь мне нотации! Большинство моих клиенток тоже курят. Послушай, я пойду надену платье и причешусь. Можешь подождать меня внизу? Потом выпьем чего-нибудь в ресторанчике быстрого обслуживания, это в двух шагах отсюда. Согласна?

Мари собиралась ответить, когда из соседней комнаты послышался голос мужчины. Сомнений быть не могло: он не имел ничего общего с тембром и интонациями голоса мужа Матильды Эрве.

Изумленная Мари, которая уже направилась было к выходу, развернулась на сто восемьдесят градусов. Глядя на испуганное лицо дочери, она спросила:

– Но… Кто это?

Ответить Матильда не успела: дверь распахнулась и в кухню вошел молодой мужчина. С обнаженным торсом и сигаретой в уголке рта, он, явно чем-то недовольный, направился к ним, застегивая на ходу ширинку. Матильда вскрикнула от досады. А ее мать мало-помалу начинала понимать… И все же она отказывалась верить в очевидное. И эта очевидность ужасала! Зная, что это ничего не изменит, она все же захотела услышать объяснения дочери.

– И что все это значит?

Матильда, казалось, забыла о присутствии матери. Все ее внимание было обращено на полуодетого мужчину. Она была готова заплакать.

– Жиль, неужели ты не мог подождать пару минут? – воскликнула она жалобно. – Ты словно нарочно это сделал! Мама, прошу, оставь нас наедине! Иди в кафе и жди меня там, я скоро! Я все тебе объясню. И пожалуйста, не иди через салон. Когда спустишься с лестницы и пройдешь по коридору, увидишь дверь, которая выходит прямо на улицу.

Мари поспешила уйти. Она ни одной минуты не желала оставаться в помещении, где ее дочь и этот человек… Гнев бурлил в ней, беря верх над огорчением. Эрве, конечно, не был идеальным мужем, о каком она мечтала для дочери, но они ведь были женаты!

Женщины такого склада, как Мари, считали брак священным союзом двух людей, символизирующим не только их взаимную любовь, но и готовность строить совместное будущее, основанное на уважении и верности. И для нее это были не пустые слова. Получив религиозное воспитание и серьезная по натуре, Мари не могла не осуждать скандальное поведение Матильды.

«Какая же я глупая! Она вовсе не больна, она только что выбралась из постели! Они были в постели, когда я постучала! Моя собственная дочь… Поступить так!» – повторяла Мари про себя.

Ее радостный настрой сменился глубоким разочарованием. Мари села за столик на террасе кафе и попросила стакан лимонада. Она не могла спокойно думать о случившемся – ей без конца вспоминался этот наглый молодой человек, там, в квартире Матильды, его гладкий голый торс и насмешливый взгляд. В нем было нечто животное и вульгарное, что вызывало в ней чувство гадливости.

«Он красив, это бесспорно, но я очень сомневаюсь, что он порядочный и заслуживающий уважения человек! Красота – это еще не все… По крайней мере, это не повод обманывать своего мужа! Моя дочь потеряла голову!»

Вскоре появилась Матильда. Она быстро шла по улице. Происшествие, должно быть, выбило ее из колеи, поскольку молодая женщина накрасила только губы и оделась очень просто – в белую блузку и синюю юбку. Волосы она в спешке собрала в хвост на затылке. Это был один из редчайших случаев, а быть может, и единственный, когда Матильда вышла на улицу, не приведя себя в порядок. Но даже в таком виде она привлекала внимание мужчин! Ее лицо с четко прорисованными чертами, ее бархатные черные глаза были очень красивы, и все же не только этим объяснялась ее удивительная притягательность для особей противоположного пола. Ее расслабленное смуглое тело излучало такую чувственность, что мужчины тут же останавливались и смотрели ей вслед. И Матильда об этом прекрасно знала. Однако до недавнего времени для нее это была всего лишь игра, ей нравилось быть соблазнительной, и она подчеркивала с помощью экстравагантных нарядов свои идеальные формы. Нанетт часто повторяла: «У нашей Ману дьявольская красота!»

«Она – вылитый отец! – думала Мари, глядя на дочь. – И у Пьера было это почти животное обаяние… И он вечно был неудовлетворен, как и Матильда!»

Мать и дочь смотрели друг на друга, обе были смущены. Матильда знала заранее, какие упреки услышит от матери, но у нее не было настроения их выслушивать, поэтому она решила перехватить инициативу. Нападение всегда было для нее лучшей защитой!

– Мам, только не надо делать из этого драму! Сначала мы с Жилем были просто друзьями. Потом он предложил мне сделать его своим компаньоном. Видела рядом с моим салоном заброшенный магазинчик? Он арендовал его и в следующем месяце начнет делать ремонт. Он откроет там салон для мужчин, который будет сообщаться с моим салоном. Ну, ты понимаешь… Мало-помалу все эти планы нас сблизили, мы влюбились друг в друга. Это не была любовь с первого взгляда, мам! Я как следует все обдумала, прежде чем… скажем так, уступить ему…

– Матильда, как ты могла так поступить со своим мужем?

– Мама, не делай таких глаз! Я же не преступница! Просто я до сумасшествия люблю Жиля. Призна´ю, большую часть времени он живет в той моей квартирке. Да, он – мой любовник. И мне не стыдно! С Эрве мне было скучно до смерти!

Мари постукивала пальцами по столу. Гнев постепенно охватывал ее, брал верх над разумом.

– Никто не заставлял тебя выходить замуж за Эрве! Я даже предостерегала тебя, когда ты меня с ним познакомила! Ты ведь так любишь все яркое, блестящее, тебя привлекают видные мужчины, и вдруг ты бросаешься на шею ему, такому обыкновенному и неприметному! Ты испугалась, что он ускользнет из твоих рук? Он один старался тебя не расстраивать, терпел все твои капризы, твою тиранию… И, не спрашивая нашего мнения, ты вышла за него замуж, причем настояла на гражданской церемонии. А ведь ты знаешь, что я думаю по этому поводу. Гражданский брак не имеет веса в моих глазах! Вот и результат!