Текст книги "Всем глупышкам посвящается (СИ)"
Автор книги: Мари Бенашвили
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Мы старались обустроить домик так, чтобы пусть и в этой тишине мертвецкой, нам было бы уютно. Вокруг домика не было близких соседей, более менее развитой инфраструктуры, занятных видов и полнейшее остутсвие шумов. Резко мы оказались в неком вакууме, задержка в котором означала быструю потерю рассудка. Когда вдвоем отгораживаешься от живого мира, наступает гармония с партнером, а что делать, когда и отгораживаться не от кого?
С первой минуты в доме, мне захотелось бежать обратно. Я жила в разных местах, никогда в богатых, но всегда в уютных и атмосферно качественных. Здесь же, в этом укрытом от городов месте, не было ничего, кроме девственной природы. Это, конечно, радует глаз, но не так, чтоб ублажить его, и не так, чтоб не умереть со скуки на третий день. Но надо было брать себя в руки, а еще брать в руки метлу, щетку, швабру и делать из старья винтаж. Так как никаких дел все равно не было, я понемногу приучила себя к каждодневной работе строителя, дизайнера, штукатурщика и всех прочих. За два месяца трудов, с частой помощью мужа, наш неказистый дом стал похож на большое светлое жилище молодой пары. Во дворе я даже собралась посадить сад, но дальше одного куста роз дело не пошло. Пришлось обходится тем, что есть.
Но вот однажды на дорогу забрел побитый кот. Он был грязно-серого цвета с зелеными глазами. Я приютила его, вычесала, очень надеялась, что он ничем не заразный и приличный кот. А этот мерзавец покормился у меня два дня и сбежал. Однако я верила ему, подлецу. Вы скажете, что, возможно, то была девочка, но только мальчик мог столько есть и любить лежать на женской груди. На память о нем у меня осталось только одно фото и жалость к его будущему. Так уж, видно, сложилось, что эти две вещи – неизменный атрибут мужчин, которых любишь всем сердцем.
После пропажи кота, я стала больше рисовать, чтобы убить время. Дома делать было больше нечего, еда была, погода сопутствовала, Джек, по моей просьбе, достал краски и мольберт, так что натюрмортов, пейзажей и простых карандашных набросков стало неимоверно много.
Однажды, когда очередная работа была закончена, я позвонила Джеку. У них там, в Америке, лили бесконечные дожди, от которых он прятался под крышей дома, накинув зачем-то капюшон. Он говорил со мной под звуки ненастья, в темноте.
– А у нас заливает только солнце. Посмотри.
– Ты будто бы, жила в городе.
– Переехала.
– Опять переехала?
– Опять переехала.
Джек водил глазами по экрану:
– Я воображаю, что стою там, рядом с тобой и вижу все в реальности.
– Я тогда буду воображать, что стою у тебя в комнате и вижу тебя.
– Скоро мы увидимся, – сказал он в шутку, а я выронила из руки кисть.
– Смотри, что я нарисовала сегодня.
Бумажку с изображением цветочного поля я протянула к камере планшета, и с восторгом наблюдала, как наполняется улыбкой любимое мое лицо.
– Я бы повесил это у себя над кроватью, чтобы представлять, как ты рисуешь такое, сама, с усердием, выводя все маленькие штрихи.
Я, должно быть, покраснела. В голову пришла сумасбродная идея.
– Джек, скажи свой адрес.
Быстро записала все, что он сказал. Числа, буквы – кроме штата и страны вообще ничего не понятно. Тем не менее, я успела запечатлеть значки, столь значимые для меня.
– Зачем? – он опомнился спустя секунду, но было поздно.
Связь пропала. Ее тут практически никогда и не было, хоть даже и интернет был проведен. Смешно, не правда ли, ни газа, ни отопления, а интернет есть. Но в сторону делему современных потребностей человека, лучше послушайте, что было дальше. На следующий день, вооружившись бумагой и ручкой, я написала пару строк, прикрепила свой рисунок и поехала в город, пока Джека не было. Мы вернулись в одно время. Я сказала, что ездила на почту отправить другу письмо. Забавно, он и тут ничего не стал спрашивать. Просто улыбнулся недоверчиво. Просто ушел к себе. Просто заперся в своем воображаемом литературном мире, уходя от видимых и невидимых проблем. Он просто закрылся от меня в отвращении и жалости к себе. Просто стал равнодушным.
Через десять дней мне пришло сообщение от Джека. Ровно через десять дней я узнала, что оно дошло до него. Даже не знаю, как объяснить, что я тогда испытала. Он отправил мне фото, на котором мой рисунок висел у него на стене. В голове билась мысль о том, что то, что я делала своими руками не так давно, вот тут, прямо на этом месте, теперь он держит в своих руках и может читать и рассматривать, радоваться этому. Я держала этот клочок бумаги в своих руках, а теперь он в его руках. Понимаете, это подобно касанию через полмира. Я была с ним. По-настоящему. По– настоящему дотронулась до его тела. И эта мысль разбудила всех мурашек, живших у меня на коже. Можно ли умереть от счастья? Нужно.
Вот ведь как мир устроен. Болезненно все время, но краткие секунды окупают годы сполна.
– Еще пару счастливых моментов подарила мне, – писал он, а я забывала, как дышать.
Перестанет ли когда-то бросать в дрожь? Боже, пусть не перестает, ну, пожалуйста.
– Я просто хотела тебя порадовать.
– Глупая. Как же я тебя люблю, – немного погодя, он добавил. – Я тебя тоже порадую.
Глупый. Только ты один и радовал.
Думала ли я о том тогда, что брак мой рушится на части, и, что можно было спасать его? Вряд ли.
И, вы уже знаете, одной ночью спасать его стало совсем невозможно и бессмысленно.
Все кончилось, когда он плакал у меня на коленях. Больше нечего сказать о нашем браке, кроме того, что это был один из типичных союзов нашего времени, когда ничто не хранится, и, когда один обманывает, а другой – обманывается.
IX
Тут мне на телефон пришло сообщение... От моей любви.
Я ехала домой, к родителям, в машине с милейшим водителем. Под пробегающие в окне деревья и под жуткую музыку, что он включил по радио, я узнала, что Джек, просто подумайте, приезжает в Киев через три дня. Три дня – и он тут.
На экране телефона светилось только число и подпись: "Встреть меня в этот день в аэропорту. Я лечу в Киев".
МАТЕРЬ БОЖЬЯ. ОН. ПРИЛЕТИТ. ЧЕРЕЗ. ТРИ. ДНЯ.
Я отказывалась верить, впала в ступор. Очнулась только когда водитель махал руками передо мной:
– Приехали.
Я оставила деньги на сидении, положила их дрожащими руками и, когда он уже уехал прочь, все еще стояла, замерев, посреди многолюдной улицы. Я не знала что делать, куда бежать и кому крикнуть о безумном счастье своем – быть вольной, свободной от оков, дышащей. Схватив вещи, я ринулась на ближайший троллейбус до дома. Через пол часа была уже у дверей квартиры, в которой жила с мамой.
Я не была тут целую жизнь, и, кажется, ничего уже не узнавала. Звонила в дверь так долго, что едва не сломала звонок. Когда по ту сторону послышались шаги, я замерла в ожидании и страхе. Сердце билось так часто, как шагали там. Резко дверь открылась, а я увидела миловидное женское лицо. Но не мамино.
Женщина с вопросом в глазах смотрела на меня и ожидала, когда я заговорю. Проглотив комок в горле, я вымолвила вопрос о маме, назвала ее имя и внешность. А мне ответили, что такую они не знают. За дамой быстро закрылась дверь. Странно, даже запах в квартире сделался каким-то другим. Отогнав шок, я позвонила к соседям. Женщина, которую я знала давно, теперь смотрела на меня, не узнавая. Потом она извинилась, рассмеялась безумно и огорошила: мама давно переехала отсюда. Еще одна дверь вдруг закрылась передо мной.
В растерянности, какую раньше я видела только в глазах мужа, я шла по родным улицам. Тут я еще год назад шагала в школу, тут встречалась с друзьями, знала каждый куст и каждый камушек. Ничто не изменилось здесь, хоть места и стали чужими. В бессилии я опустилась на скамейку. Мимо проходили знакомые люди, по-знакомому смотревшие на меня. Слышался детский смех на площадке и привычные, житейские разговоры. Хоть кто-нибудь из них знал, что весь мир встал с ног на голову только что от одного сообщения? Кому можно было рассказать, что через день-два человек, с места всю жизнь не сдвинувшийся, пересечет океан ради меня? К дьяволу! Никому и дела не было. Мне нужно было набраться храбрости и позвонить. После долгих гудков она сняла трубку, и, я не дала ей еще договорить и слова – начала спрашивать. Где она живет? Куда пропала? Срочно пусть даст мне свой адрес, срочно!
Проходит час. Я стою посреди знакомой части города. Передо мной высокое здание из красного кирпича. Оно выглядит красиво и старинно. За мной находится маленький сквер, что зеленел день ото дня. Дорога тут спускалась под углом вниз, то и дело по ней катались велосипедисты и роллеры с криками экстаза. По прошествии нескольких минут ожидания, из дома вышел высокий худой мужчина, благодаря которому я проникла во внутрь. Там на второй этаж, налево. Вижу большую бронированную дверь с номером 38. Звоню. Сердце отстучало пять раз, и дверь открылась. Мама. Там стояла мама. Только вот не так походила она на ту женщину, что я видела некогда каждый день. Предо мной стояла роскошная дама, с манящим блеском в глазах. Изысканный дневной макияж с густо подчеркнутыми ресницами и светлыми румянами. Волосы шелковисто-вишневые – она перекрасилась. Безукоризненный французский маникюр, похудела, стала как-то иначе одеваться, она преобразилась да. Но есть вещи, что невозможно скрыть: то ласка, улыбка с особенной морщинкой, ясный взгляд, определенный цвет глаз, что меняется от настроения. Она дрогнула в пороге, а потом с силой обняла, пригласила зайти. Ей трудно было подобрать слова, мне тоже. Так мы и стояли, пока в коридор не вышел незнакомый мне мужчина и не позвал нас к столу. Войдя дальше, я поразилась тому, как обставлена эта квартира. Она была не очень большая, но на удивление модерная. Как для старости самого дома, квартира была через чур современной. Но и это смущало меня не так сильно, как рука этого странного седовласого мачо, что держала руку моей матери. Я все время неловко опускала глаза и не знала, с чего начать разговор. К счастью, он сделал это за меня. Стильно одетый немолодой пижон сказал:
– Я так долго ждал встречи с тобой.
– Хм, заинтриговали.
– Я так рада, что ты пришла, – мама подсела ко мне. – Наконец-то вернулась.
– Мы с твоей мамой недавно стали жить вместе, и она очень часто говорила о тебе, волновалась.
Я в ступоре вертела головой то на нее, то на него. Улыбаются, тешатся, радуются и смотрят с нежностью. Создавалось впечатление, что мы в плохой мелодраме.
– Вы поженились? – спросила я.
– Нет, – ответила мама, смеясь, и я уловила ее еле заметную дрожь в голосе. – Я бы обязательно сказала тебе.
– А что ж не сказала, что переехала?
– Да, это недавно случилось, – сказал Андрей (так его зовут). – Все было сложно, и мы не знали твоей реакции.
– Да, кто ты вообще такой?! – не выдержала я.
– Мари! – мама прижала мне руку под столом.
– Извиняюсь, – глянула я на него. – Кто вы такой?
Тут он пал от приступа смеха, и принялся рассказывать эту жуткую историю. Представляете, стоило оставить мать одну, как она завела себе хорошенького бизнесмена, потеряла общение со мной и переехала к нему жить! Но, что скрывать, это только скрасило ее, как внешне, так и внутренне. Еще часа два мы просто разговаривали, сидя за столом в этой хай-тешной квартире, выясняя все подробности прошедших месяцев. В какой-то момент я заметила, как они смотрят друг на друга украдкой и смущаются. Страшно: они так похожи на нас Джеком. Я обнимала маму и с жадностью ловила каждое ее слово об Андрее, о том, как они сейчас живут, и с такой же радостью рассказывала о своих новостях. Я ведь не просто так пришла. Рассказала, что теперь не вместе с Максом, что жила последнее время в домике, что с учебой полнейшая неразбериха – все.
– Маленькая моя! – прижала меня к себе мама. – Прости, прости меня, что мы совсем рассорились, так не должно было быть. Я так боялась отпустить тебя во взрослую жизнь, что потом просто не смогла пересилить себя и нормально поговорить. Ты знаешь, я всегда была против этого, но то, что вы расстались, – она сделала паузу, – такого я никак не ожидала.
– Мама, да я сама не ожидала. Все в этом мире происходит неожиданно. Наверное, нам просто не судьба быть вместе.
Новый мамин кхе кхе, не знаю, как бы его назвать, ммм...молодой человек, повернулся ко мне со своей щегольской улыбкой:
– Все возможно, если стараешься, а вы, видно, не очень старались.
– Знаете, я думаю, он старался, а потом ему попусту надоело. Может, я не давала достаточно взаимности... Но это даже не главное. Главное, мам, что я хотела тебе сказать, это то, что мой Джек, которого ты всегда не очень-то любила, приезжает через три дня. И я еду встречать его в Киев.
Мама с Андреем переглянулись в недоумении и так застыли.
– Скажите же хоть что-то, голубки!
– Я в шоке, – прямо отозвалась мама. – Сколько ты говорила о нем, сколько было драмы, и тут он приезжает.
– Подождите, – сказал седовласый, – он вообще знает, что ты замужем?
– Да.
– И что он?
– Он для того и приезжает, чтобы она больше не была замужем, – отозвалась мама.
Мы вдруг втроем поникли. Казалось бы, всех должны были пронзить безудержная радость и ликование. Ну, по моей задумке. А мы только застыли с непонятным ожиданием. Наконец Андрей вышел из ступора и заговорил:
– Я много наслышан об этом Джеке. В общем, я везу тебя в Киев. Посмотрим, что за американский фрукт.
– Нет, я хочу попросить папу меня отвезти. Так будет правильнее.
Андрей хотел возразить что-то, но мама положила руку ему на плечо, давая знак остановиться. Она знала, что я права. И тут до меня дошло.
– Подождите, а папа вообще знает про вас?
Мама стеснительно кивнула. Ну, хоть не скрывают. И то хорошо.
– Мама, – перевела я тему, – могу я переночевать у вас?
– Масюня, – она любила меня так называть, – ты чего? Это твой дом. Ты просто маленькая еще, влезла, куда не надо было, а теперь вот не справилась. Конечно, ты вернешься, и все будет, как раньше. Ты же ребенок. Твое место тут.
– Будешь жить с нами, – подытожил Андрей.
Я поблагодарила их, но сказала, что вряд ли останусь надолго. Не знаю, как и что будет, но как раньше, уже точно нет.
Но, на самом деле, самым прекрасным было утро рядом с мамой. Именно тогда я увидела все ее преображения. В первую очередь это, как сладко спать на своей кроватке, сладко видеть солнце утром, когда мама уже копошится на кухне, а весь дом пахнет сладостью и выпечкой. Ни с чем другим это сравнить нельзя. Как ни странно, я не скучала по утрам с Максом, я лишь почувствовала жалость к нему. Как бы он не сделался совсем безумным и одиноким. Но эти мысли развеял взгляд на улыбку мамы. Чувство, будто ничего никогда не было. Ни Джека, ни Макса. Будто все то – сон, а мне шестнадцать и я все еще беззаботна и свободна. Все еще тот ребенок, о котором говорит мама. То было счастливое утро. Андрей быстро ушел на работу, поцеловав маму с такой нежностью, что мне даже почти не было неприятно на это смотреть. И тогда мы с мамой остались сами по себе, в этой большой красивой квартире. У нас все было и сбывались мечты. Не магия ли это? Мама заварила чай, ласково гладила меня по голове и слушала мои планы на ближайшие дни. Все, как тогда. Только планы были куда масштабнее. Я думала о том, что собираюсь встретиться с Джеком, и, толи от утренней вялости, толи от пришедшего так поздно осознания, я вся вздрогнула и поверила: это реальность. Все происходит на самом деле. Мы встретимся. Уже завтра вечером.
– Да я умру до завтрашнего вечера! – сорвалось с языка.
– Не переживай, – улыбнулась мама, – просто настройся на то, что все будет хорошо.
– А будет ли?
Мама пожала плечами:
– Видишь, как бывает: еще бы чуть-чуть подождала, не делала глупых поступков, и все было бы, как надо.
Тут она была права. Это ничего не меняло, но, почему ты не сказала так раньше, ма?
Посмотрела на часы, потом на нее:
– Я к папе поеду. Поговорю с ним и вернусь.
Мама молча кивнула, стала убирать со стола, пока я быстро выскользнула из этого нового райского местечка. Набрала папу. Пока говорили, мимо несся город. Раньше я не замечала, что он такой большой. Тут, оказывается, много людей, и никогда не встретишь двух похожих мест, не увидишь одного незнакомца дважды. Может, и встретишь, но не обратишь внимание. Небо меняется с каждым шагом, а дома становятся то больше, то, наоборот, сползают на уровень первого этажа. Этот город тихий, но звуки отличаются особенными переливами на разных улицах, ветер дует с разных сторон. Иногда прохожие улыбаются тебе просто так, а иногда смущаются твоему взгляду. Среди столького разнообразия мест приходится делать усилие, когда нужно найти какой-нибудь объект. Вот, до определенной части города я дошла, а папин дом найти все равно не получилось. Посему я позвала его подойти к ближайшему кафе. Им оказался уютный лаундж с обильным количеством мягких диванов и кресел. Тусклое освещение, невысокие длинные столики, скрипящий деревянный пол – будто дома. Я заняла столик у окна. Где бы я ни была, когда выбор касается места, я выбираю место у окна. Милая официантка, возрастом чуть младше меня, явно очень нервничала и чуть не уронила меню.
– Что-нибудь случилось? – сама не знаю, почему спросила я.
– Да...– она запнулась, – все в порядке. Извините.
– Что ж, хорошо, но знайте, руки вас выдают.
Она сильно смутилась, а я пожалела о своей наглости. Внутренняя радость сделала меня слишком навязчивой к людям менее счастливым. Заказав два кофе и тарелку мороженого, я принялась мысленно подгонять папу. Он, как никто другой, разделит со мной это волнение. К тому же, мы долго не виделись, я успела сильно соскучиться. Наконец в коридоре показался мужчина в кожаной куртке, шарфе и узких туфлях. Ах, ну от чего же все успели стать такими модными?
– Пап! – окликнула я все кафе, что оно сразу сделалось громким и суетливым.
Его лицо засияло улыбкой. Мы кинулись в долгие объятия, обнажая нежности при всех.
– Как ты? Куда пропала? – глянул он мне после в глаза.
– Да вот, мужем занималась.
Он сделал глоток своего кофе с молоком и недовольно сжал губы.
– Но это в прошлом, па. Теперь я свободна.
– Быстро же ты!
– Да, мы пока не развелись, но это неважно. Джек приезжает.
Папа резко остановил стальной взгляд на мне, что едва не стало страшно. На следующих его словах мы оба успокоились и засмеялись:
– Этот рыжий предатель?!
– Да, пап, тот самый.
– Что ж он так! Опоздал.
– Лучше поздно.
– Нет, дочка, в некоторых ситуациях, лучше никогда.
– Папа, я хочу, чтобы ты отвез меня завтра в Киев.
– В аэропорт?
Я кивнула. Он с серьезным видом съел три ложки мороженого, после чего долго причмокивал, а потом спокойно ответил:
– Будь по-твоему.
Было сташно, что он откажет мне, тогда пришлось бы ехать с мамой и Андреем, а ведь Джек – это именно наш с папой восторг. Даже телепатически, даже на расстоянии, они успели подружиться и привязаться друг к другу. Я улыбнулась, взяла большую ложку клубничного мороженого, и мир стал еще прекрасней.
Мы с папой наметили время, обсудили, что нужно взять, где встретимся, а оставшееся время осталось на приятные обсуждения, волнение и ожидание...
Полдень следующего дня. Я стою на пороге нашей квартиры. Я говорю "нашей", а думаю – "его". Спустя всего пару дней я вернулась в это милейшее место, где мы прожили долгие месяцы полной нирваны. Через час мне нужно было быть у папы и ехать, чтобы пребыть в аэропорт вовремя. Я попрощалась с мамой, с Андреем, пообещала как только так сразу привезти им в гости Джека или хоть рассказать, как все прошло. Они, как и я, остались с лицами полного недоумения и страха перед большим событием в моей жизни. По правде сказать, ни один человек, кроме меня самой, на самом деле не верил в саму возможность его приезда. Я помню, как мы развлекались, когда Джек появился, как смеялись и забавлялись нашему, моему, новому приключению. Неужели он станет реальным? И вот, накануне такого мероприятия, когда сознание потерять можно, я приехала к Максиму, сама не знаю зачем. Я позвонила в дверь с надеждой, что его там нет, что он все еще в домике, ибо, если нет – я не знаю, как себя вести.
Дверь со знакомым скрипом отпрянула, но за ней никого не показалось. Может, он убежал прочь, пока я стояла, зажмурившись? Зашла. Закрыла за собой дверь. Квартиру я не узнала. Коридор завален его извечно чистой и ухоженной обувью. Теперь она была разодранная и грязна. Некоторые груды туфель лежали в причудливом узоре, и мне пришлось переступать через них. На стенах было что-то разлито, в некоторых местах обои были еще мокрыми. Припертое к стенке внизу лежало треснувшее зеркало. Рядом с ним валялись некоторые наши фотографии. Я шагала медленно, с опаской. Под ногами трещал мусор и разные разбитые предметы. Я заглянула в нашу комнату и поразилась – она была совсем нетронутой и чистой. В ней убирали каждый день. Тут не было ни пятна, ни пылинки. Я прошла сюда, сняв обувь и села на кровать, укрытую покрывалом, которое было без единой складки. Тут вообще словно и не жил никто. Напротив была открытая дверь, и наполовину было видно его кабинет. Из-за груды старья и свалки старых газет показался Макс. Он со спокойствием удава разрезал бумажки, выбрасывал их прямо на пол, потом доставал новые стопки книг или журналов и оставлял их в шкафчики. Так прошло десять минут. Затем Максим встал и пошел ко мне.
Я сидела ссутулившись. Сегодня я выглядела более, чем хорошо. Я постаралась. Волосы сложились в большие волны, украшенные обручем с декоративным цветком. Короткая темно-фиолетовая юбка. Верх приурочила белой прозрачной рубашкой. Помада коралловая. Ногти не яркие, в порядке. Ресницы без туши – они и так достаточно длинные. Но даже не это, а особая аура делала меня красивой. Когда только внутренняя уверенность, ощущение своей притягательности делает девушку хорошенькой.
– Ты пришла, маленькая, – сказал он, утирая руки.
Они были все измазаны от чернил ручки. Я решилась сесть прямо и смотреть на него. Макс... Мой милый Макс. Я не буду больше звать тебя Джек. Это было неправильно. Ты ни разу не упрекнул меня в этом, когда любой другой не стерпел бы и первого раза. Он был такой улыбчивый в тот раз. От него пахло приятным одеколоном. Раньше у него такого запаха не было.
– Что за бедлам ты тут устроил? – спросила я.
– Я уезжаю.
– В наш домик?
Он скривился. Сел рядом на кровать. Я заметила, насколько выросла его борода и погрустнели глаза:
– Это не наш домик больше. Да и это, – он провел руками вокруг себя, – тоже.
– Куда же ты?
– Поеду в Испанию.
– В Испанию? Зачем?
– А тут быть зачем?
– Незачем, – согласилась я.
Я все думала, как бы правильно ему обо всем сказать, и говорить ли еще вовсе. И я молчала.
– Ты сегодня такая другая, – он дотронулся до моего локона.
– Спасибо.
– К нему едешь, да?
Я вытаращила глаза:
– Откуда ты знаешь?
– По-моему, не нужно быть особо наблюдательным. Когда она надевает нечто столь явно показывающее ее белье, все становится понятным.
Я покраснела.
– Знаешь, не стоило приходить. Сама не знаю, зачем побеспокоила тебя.
Макс снова схватил меня за руку. В этот раз не больно.
– Ты могла бы беспокоить меня чуть чаще, – он усадил меня на свои колени и так обнимал, продолжая говорить. – Я же знаю, что ты просто развод пришла обсудить. Не бойся. Я тебя держать не буду.
Он сползал руками ниже, подымался к плечам и медленно-медленно дышал, отчего тепло било мне прямо в кожу. Только не давай себе подумать, что скучала по этому.
– Макс, мне надо идти.
– Ты заберешь свои фотографии? – поцеловал он руку.
– Нет. Зачем же?
– Забери. Забери их, пожалуйста.
– Я думала, ты хотел запечатлеть все моменты.
– Хотел. Но, знаешь, какая штука получилась: они въелись мне в глаза. Теперь, когда тебя нет, я вечно вижу все, что было. Бывает, случайно гляну на фото – а там снова ты. И тогда я иду искать тебя по свей квартире, бегу на улицу, но тебя нигде нет. Гумберт ошибался, знаешь. И я тоже. Ошибался.
– Можешь мне сказать, кто она?
Макс отвернулся:
– Журналистка. Работает у нас. В издательстве.
– Красивая?
– Господи, почему вам, женщинам, важно лишь это? Почему ты не спросишь, умна ли она, хочу ли я звонить ей по вечерам, обращаю ли я внимание на то, как она поправляет волосы у зеркала. Нет, ты спрашиваешь только, признается ли она социумом, как такая, с которой не стыдно изменить.
– И все же, – не дрогнула я.
– Она хороша. Достаточно хороша, чтобы умудриться спать с ней без отвращения.
– Почему должно было быть отвращение?
– Потому что я знал, что делаю. Потому что потом надо было ехать к тебе и как-то смотреть в глаза.
– И что, теперь вы будете вместе? – я обняла его макушку.
А он только смеялся. Смеялся, утирая слезы, видели когда-нибудь такое? Жуткое зрелище.
– Да, замолчишь ты когда-то или нет? Неужели не знаешь, что я со злости, от отчаяния! Я думал, может тебе станет страшно меня потерять.
– Ничего глупее ты сказать не мог. Я вот думаю: почему же вы, мужчины, такие. Не любите – изменяете, любите – изменяете так же, только теперь с оправданием, мол, противно было. Так ничего хорошо не получится.
Макс кивнул в мокрой от слез улыбке:
– Ты права.
Мы засиделись в своей комнатке, наедине с прошлым. Он целовал мои плечи, я смотрела на часы. В моменты, когда он прижимал меня сильнее, я боялась сорваться и не посметь уйти, вновь остаться с ним. Но Максим ничего не говорил мне. Он не просил остаться, не делал попыток задержать меня дольше, не вспоминал ничего, не лез целовать губы, даже зная, какая это слабость для меня. Он ничего этого не делал, вместо этого – сидел, закрыв глаза. Он так сильно обнимал меня, что стало жарко. Рубашка намокла. Я намокла тоже.
Но вдруг я услышала, как бьется его сердце: тяжело, нечасто, сильно. Мы поднялись и взялись за руки, сплетя пальцы. Пока мы жили вместе, ходить в таком положении по квартире было нашей привычкой. Так мы всегда были вместе. Но в тот раз он провожал меня так до дверей. У них я еще раз обняла его и уже собиралась отпустить, когда он поднял меня над полом, как ребенка, и держал так некоторое время. Потом поставил на ноги, посмотрел в глаза и гладил по щекам, придерживая голову. Он все же решился поцеловать меня легко, ненавязчиво. Мне показалось, что было это прекрасно. Он улыбнулся мне, совсем, как тогда, в самый первый раз. Максим подешкл еще ближе. Он начал говорить, не отрывая от меня рук:
–Жизнь увядает, Мари, как она быстро увядает...я смотрю на тебя и вижу себя, юного, запутавшегося и уже во всем разочаровавшегося. Мне так грустно, Мари, что ты меня не полюбила. Я еще не стар, еще нет, но сейчас я чувствую себя слишком взрослым, на порядок старше своих лет. Ты подарила мне молодость, задор, даже вернула в легкое простое детство. Я так хочу тебя, так хочу быть с тобой. Но я уже состарился...и я не твой Джек. Меня зовут Макс. А тебе же не нужен Макс – тебе нужен Джек. Иди. Иди и будь молодой, пока ты еще можешь себе позволить разбивать чужие жизни, я уже нет.
За мной закрылась еще одна дверь. Точнее, я сама ее закрыла. Чтобы ему не пришлось делать этого.
Девушка бежит по улице. Она сейчас опоздает на встречу с судьбой. Бежать быстрее. Не оглядыватья! Главное – не оглядываться. Беги. Беги. Беги.
Я добегаю наконец до папы. Его лицо выглядит озадаченым. К счастью, он уже ждет меня. Я все еще задыхаюсь от бега. Волосы рассыпались по плечам без всяких волн, перекосилась юбка, помада поблекла. Не такая уж и красивая теперь.
– Поехали! – на ходу крикнула я, захлопывая автомобильную дверь.
– Ты что, от санитаров убегаешь? – смеялся папа, заводя мотор.
– Так и есть. Быстрее, не то они догонят и схватят меня! А потом окажется, что все, что происходило – сон, и ты тоже– плод моего воображения.
– Ты от меня так просто не отделаешься.
Мы поехали. Выезд из города показался мне целой вечностью. Я почему-то возомнила, что мы едем не на машине, а на ядерной ракете. В голове рождались страхи. Последним был страх, что папа не знает дорогу. После него я больно ущипнула себя за коленку, пытаясь успокоиться. Он заметил это и, улыбнувшись, взял мою руку:
– Не нервничай. Мы его еще часа два ждать будем, вот увидишь.
– А вдруг самолет опоздает? Или с ним что-то случится? А вдруг его возьмут в заложники или мы разменемся, и он уйдет куда-то?
От души посмеявшись надо мной, папа добавил газу. Показалось трасса, красиво окаймленная деревьями по бокам.
– Хватит говорить глупости. Лучше дай себе отдохнуть. Не хватало еще, чтоб твой американский австралиец подумал, что тут все девушки такие.
– Какие?
– Нервные.
– Ты хотел сказать, психопатки не уравновешаные?
– Ой, – улыбнулся он, – на вот конфету. Жуй.
И пока папа включал радио, чтобы отвлечь меня, я посмотрела на конфету. Цитрусовая. Желе. Пойдет.
О, да, сладкое неплохо успокаивает нервы. Долгая монотонная езда тоже успокаивает нервы. Но сладкое все же больше. Папа не нервничал совсем. Ему даже конфетки не понадобились. Он, конечно, всегда внушал мне образец самообладания, но в тот день особенно. Очень важно иметь рядом человека, который бы успокоил тебя, даже своим примером. Это дисциплинирует.
Тем не менее, я видела спокойную радость в его глазах. Мы часто говорили в дороге, и как-то он невзначай обратился ко мне:
– Я достаточно хорошо выгляжу?
– Естественно, пап.
– Просто я вот думаю: он едет к тебе, ты то прекрасна, но я ведь тоже должен не оплошать.
– По этому поводу вообще не беспокойся. Если это тот Джек, которого я знаю, то он будет выглядеть не лучше нашего, а то и куда проще. Будет одет без излишеств и будет с растреяной улыбкой смотреть тебе в глаза, думая о том, какой ты классный.
Он усмехнулся:
– Ладно, разберемся на месте. Думаю, я сначала дам вам время "познакомиться".
Не помню, я решительно ничего не помню более о нашей поездке. Единственное, что рисуется в памяти – огромный аэропорт, как гриб выросший нечаянно в конце дороги. На город легли сумерки. В Киеве даже дышалось по-другому, сыро, что ли. Пока папа собирал все вещи из машины и закрывал ее, я три раза едва не упала в обморок. Голова кружилась, а в животе творился непонятный заговор кишок, они, верно, решили свернуться в клубок и убить меня. Я смотрела, как десятки людей мечутся у входа. Кто-то курил, а кто-то говорил по телефону. Невозможно вспомнить их лиц и их пол. Все смешалось в одну кашу из людей. Они образовывали толпу, служили фоном для моего празднества.
Одновременно мы с папой шагнули во внутрь. Там творился настоящий хаос. Приезжающие выходили, держа на руках свои пожитки, с распахнутыми ртами и выражением готовности к новым событиям в новом месте. На полу валялись сумки, пакеты, чемоданы. Прямо на них сидели дети, которым порядком надоело ожидание. Глухой електрический голос после звукового гудка несколько раз объявлял пребывающие рейсы, но я ничего не понимала и не разбирала в тех словах. Мы немного опоздали, и даже так нам пришлось ждать, по меньшей мере, час. За это время у меня вспотели руки, свело живот, становилось то жарко, то холодно, а мысли путались, не производя ничего путного. Я попыталась успокоиться и не терять самообладания, уподобляясь спокойному характеру папы. Он терпеливо сидел рядом со мной. Иногда рассказывал о смешных моментах, которые он вспоминал при мысли о Джеке. Но и это не могло унять моего волнения. Пропало разом все: и прошлое, и будущее. В настоящем мы превратились в часы. Все, чем я еще могла сосредоточенно заниматься – это отсчет времени. В отчаянии я встала и делала круги по всему залу, пока папа понимающе молчал.
