Текст книги "Всем глупышкам посвящается (СИ)"

Автор книги: Мари Бенашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Всем глупышкам посвящается

Мари Бенашвили

Пролог

Со мной в жизни приключалось, и не раз, видеть человеческую суть в самых уродливых, мерзких, отвратных и беспросветно утопающих ее проявлениях. Таков людской удел, но более всего печалят гордыня и глупость, поскольку именно они имеют наибольшую власть и наибольшие последствия.

Мы жили тогда в одной из таких дыр земных, где по правилу живут самые настоящие романтики, больше похожие на безумных молодых пьяниц в начале своего пути. Двести метров вглубь леса после проселочной дороги по правую сторону. В наш домик вела тропа, протоптанная бог знает кем и бог знает когда, ведь ей пользовались только мы и только тот недолгий срок, что жили тут. Большой деревянный дом с плоской крышей. Ему было больше лет, чем моей прабабке, а было ей, на минуточку, девяносто семь лет. Но порошу, прабабушка моя, внешне и внутренне (понимайте, как хотите) была уж куда более хороша и здрава, нежели эта старая развалина. Ее мне подарил Джек, мой супруг, с которым и делили сие скромнейшее убежище. На самом деле, его не звали Джек, это очевидно. Мы тогда все еще жили в Украине (уповаю на то, что к моменту прочтения вами этой книги эта маленькая, извините за иронию, разодранная на куски страна еще существует). Так вот, его не звали Джек, но я его называла только так и не буквой иначе. Он, как уже было подмечено ранее, заботливо приобрел для нас этот домик, преподнеся его как подарок к моему восемнадцатому дню рождения. На тот момент Джеку было тридцать три года. И хотя возраст его, как мне тогда казалось, был весьма почтителен, в душе Джек оставался и остается куда большим ребенком, чем я сама и большинство моих знакомых детей. Мне так нравится вспоминать его, потому что он чрезвычайно обаятельный малый, а еще, потому что он слишком сильно похож на того человека, которого я любила со своих семнадцати и по сей день. Джек похож на солнце. Его волосы, меняющие оттенок от светло-рыжего до темно-оранжевого, предают его серым (а то ли голубым) глазам большей яркости в любое время года. Сами глазки небольшие, донельзя симметричные и всегда немного рассеяно озираются по сторонам, будь то незнакомая улица или нагое женское тело. Губы большие, нижняя чуть больше и неизменно пурпурного цвета. Когда ему становятся холодно или очень волнительно, он медленно кусает их, отчего те наливаются неестественным ягодным цветом. А еще очень трудно определить его возраст: он колеблется от двадцати при отсутствии бороды, к тридцати при средней небритости и до сорока при наличии бурной растительности. Меня полностью устраивал любой вариант, хотя Джек отдавал предпочтение чистому лицу, но большую часть времени ходил, почему-то, с колючей щетиной. Такой был мой Джек. Мой и еще тот, настоящий. Они были совсем одинаковые, ну или почти одинаковые.

I

В то утро я получила к завтраку шоколад, кофе и мятный чай. Не наешься, зато красиво и пахнет вкусно. Я проснулась в шесть сорок, но завтрак уже стоял на тумбочке возле огромной неудобной кровати в самой красивой комнате старенького дома. Джека не было, воздух им не пах. На маленьком подносе с завтраком, по обыкновению лежала записка. Сегодня она гласила: «Ты умеешь завязывать галстук». Как мило. В комнате было пыльно и очень жарко. Ничего, что было бы хоть немного похоже на кондиционер, никогда не появлялось в этом доме, поэтому я решила срочно выйти на улицу. Пижама прилипла к телу, где-то рядом еще сипел комар, вдруг сошли с ума все бабочки, что бились об оконное стекло. Я убрала свою кровать, поправила подушки, уложила на нее большого плюшевого пингвина и вышла из комнаты, оставив дверь открытой. Не знаю почему, но я каждое утро проверяла его комнату, хотя знала, что почти никогда его там не бывает по утрам. Но у меня появлялась возможность убрать там, проветрить, посмотреть его вещи, которые всегда были уникальными и имели свою историю. Например, у него был целый набор разных принадлежностей для бритья: от простейшего станка до антикварных кисточек и лезвий с гравировкой. Или вот еще: он любит разбросать вещи по кровати и никогда по полу. Джек скрупулезен в подборе обуви (абсолютно любого стиля) и никогда в подборе одежды. Но чаще мне просто нравилось подбирать его пиджаки и куртки, в каждом кармане которых всегда была какая-нибудь моя фотография. Большие, маленькие, случайно найденные, распечатанные на простой бумаге, выклеенные на картоне, обычные глянцевые, в ужасном сонном виде, на балу, со дня рождения – самые разные из них непременно терялись в таких вот сейфах. Всякий раз, найдя такую, мои глаза раскрывались от умиления и страха. Ведь Джек был до безумия предан в своей любви и до безумия жуток. В такие минуты я снова вспоминала все, что связало меня с этим человеком, пытаясь понять, нормально ли вообще такое отношение к женщине, и кроме того, что сами женщины – существа поистине ненормальные в своем стремлении получать вечную чистую любовь, а, получив такую, ни единожды не поверив ей.

Из комнаты Джека я пошла в гостиную. Из нее я вышла на крыльцо и присела. В моей руке был телефон. На экране высветилось его фото. Теперь уже то, на которое молилась я. Такие красивые глаза, такая настоящая улыбка. Вот бы ты, а не твой двойник оставлял мне шоколад по утрам…

Я набрала маму. Сегодня я впервые решила позвонить ей с тех пор, как я, кинув все в небольшую сумку, хлопнула дверью и ушла, оставляя ее, хватающуюся за сердце.

–Алло, мам?

Молчание

–Скажи что-то, не молчи.

Тишина.

–Со мной все в порядке, мама, слышишь…Прости. Я постараюсь приехать как-нибудь. Знаешь, мам, мы…

Сбросила. Телефон полетел в густые заросли папоротников и крапивы, с глаз брызнули слезы. Прости меня, мама. Побежала за телефоном в глупой надежде, что она вот-вот позвонит. Я снова плакала, но в этот раз недолго. Вскоре глаза высохли, и я посмотрела на новый день. Вдали слышались проезжающие мимо машины, солнце заслонило большое дерево – оно росло у дома. Тут каждый день был очень одиноким и безлюдным. Все что оставалось – изучать теперь уже мой дом и своего мужа. Каждый день. Каждый новый день. А сегодня мне захотелось уехать отсюда. Я так сильно ждала Джека, чтобы попросить его отвезти меня хоть ненадолго отсюда.

Жалко, что никогда не знаешь, когда он вернется домой, и в этом их схожесть. Зато всегда знаешь, что он непременно вернется. И тут они сошлись. Так что мне просто нужно было набраться терпения. Однажды я сказала тому, первому Джеку, что я девочка терпеливая и теперь стараюсь держаться этого. Иногда даже получается.

День потянулся долгими часами затишья. У себя в комнате, глядя на календарь, я пыталась вспомнить, какой по счету день был сегодня. Да, прошло уже два месяца. Два месяца нашего уговора и его монотонных попыток добиться моего расположения. Мне тогда казалось, что так будет всегда. Знаете, это такая глупая девичья утопия, мол, вот бедняга, влюблен в меня по уши, окончательно и бесповоротно, а я вон еще подумаю, нужен ли ты мне, принцессе, такой. Нет. Они долго не выдержат. Так что, не мучай парня: либо забирай, либо отпускай. Но со мной, почему-то, такая тактика не сработала. Наверное, тогда я просто была в растерянности, уже привыкла, и идти было некуда. Каждый день пыталась разобраться в своем неожиданно появившемся браке, но только запутывалась еще больше. Всем выпускникам школы должно быть знакомо такое смутное ощущение хаоса в том маленьком мире, в который неожиданно оказываешься выброшен временем. Я помню, как это было со мной. Тучи словно сгустились над головой. Бывало, ночами я долго вертелась в кровати, пытаясь уснуть, но все новые проблемы и невольные поиски их решения не давали мне покоя. Не было и доли уверенности в завтрашнем дне. Неожиданно ты сталкиваешься с непомерным давлением на свои хрупкие подростковые плечи. Такое давление, которое показано всем миром вокруг тебя. Нет, серьезно, медиа, семья, друзья, радостное и успешное или, наоборот, потерявшееся и беспомощное окружение так и кричит тебе каждый день: «Давай же, сделай хоть что-то, прими решение! Не дай себе стать неудачником!» И ты повинуешься: бежишь искать подходящий вуз, строишь далеко идущие планы, делаешь, все, чтобы не увидеть в глазах родителей того разочарования, которое всегда проступает в те минуты, когда ты оступился. Да, это тяжелое время. Тут уже все смешивается в голове, и ты никогда не знаешь, правильно ли то, что ты сделал, а просто доволен тем, что сделал хоть что-то. Именно в это время и появился Джек, и, честно говоря, будь в моей голове больше ясности и ума, я бы никогда не связалась ни с первым, ни со вторым.

Мысли такого рода занимали почти каждый мой день и помогали мне убить время в ожидании мужа. Но в тот день он опаздывал, а такого я не припомню. Вернее, конечно, я не знала точного времени, когда он вернется, но раньше он не позволял себе прийти позже захода солнца. Не испытывая к Джеку каких-либо сильных чувств, я все же достаточно сильно волновалась за него. Помню, как начался дождь, это было уже в достаточно темное время суток, и я зажгла свечи. Успело сгореть две высокие свечки к тому времени, когда входная дверь дома с мерзким скрипом отворилась. Я оставила дверь в свою комнату открытой, чтобы видеть, когда Джек вернется. Несмотря на позднее время, сон не шел. Ветер усиливался, и каждая дощечка в доме отзванивала ему тягучим свистом. Было жарко, но я предпочла жару рою комаров. Но вот сильный сквозняк залетел в комнату, приподняв легкое летнее одеяло. Дверь тут же закрылась, из темной части дома донеслись глухие шаги. Я села на кровать, пристально уставившись на проход между комнатами. Мне хотелось, чтобы сегодня он зашел ко мне.

Джек показался не сразу. Он мялся, останавливался, громко дышал. Я уже увидела его силуэт, а Джек все еще стоял в нерешительности. Последние два шага и он в моей комнате: уставший, напуганный, как всегда растерянно глядит по сторонам. На нем не было пиджака, зато он был чисто выбрит, поглажен, от него пахло любимым одеколоном – я подарила. Джек ласково улыбнулся мне и аккуратно присел на край кровати. Что-то не так было с ним сегодня, глаза бегали по комнате, он сторонился меня, а когда наконец мы соприкасались взглядами, он чуть не плакал. Грусть читалась в каждом его движении.

–Привет, – я подумала, что будет легче, если я первая заговорю.

–Здравствуй, – он ответил не сразу, все зажимаясь. Тогда я села чуть ближе и поднесла к нам свечу: хотела лучше разглядеть его лицо.

Помню это первую морщинку на его лбу. Ему было за тридцать, но на его детском лице это была самая первая и единственная морщинка. Она глубоко разрезала его лоб пополам, отчего он вдруг стал страшно стар и печален в таком тусклом освещении. Джек повернулся ко мне и шепнул на ухо:

–Прости меня.

От чего-то, вдруг мое сердце сжалось, а лицо стало куда более хмурым и испуганным, чем его. Я еще не знала, что именно он собирался мне сказать, но воспоминания прошлого навалились на меня. Это чувство, это отвратное чувство бессилия, злости, обиды, чувство подавленности, что хоронишь в душе, снова дало мне пощечину.

–Скажи, что это не то, о чем я сейчас думаю, – только и вышло выдавить из себя.

Не знаю, бывало ли у вас такое. Вот смотришь на мужчину и вдруг как по волшебству замечаешь все эти детали: помятый вид, вину в глазах, растрепанность, примесь легких духов, идущих в разрез его одеколону, – все неожиданно приобретает форму. Он не ответил мне, опустил глаза и взял за руку. Я не могла быть уверенна, и до последнего хотелось, чтобы он меня переубедил, поэтому спросила резко, чтобы самой не слышать:

–Ты был с девушкой? Спал с ней?

Одна горькая слеза покатилась по щеке, он всхлипнул, сдерживался, а через секунду прижал меня к себе и бесстыдно рыдал на моих коленях. В тот момент, когда, кажется, успокаивать нужно было меня, в большей заботе нуждался именно Джек. Когда его рыжая голова легла мне на ноги, я вдруг поймала себя на чувстве жалости. Я никогда не любила этого парня, который горячо плакал и молил простить его за измену. Ведь и измены не было. Потому что и у нас с ним по-настоящему никогда ничего не было. Мне не было так же больно, как в первый раз, но так же, как в первый раз мне было обидно. А еще было чувство разочарования, не от предательства, а от обмана. Я подумала тогда, что, видимо, чего-то поистине долгосрочного на всей Земле не существует, и никогда не существовало. А еще я тогда поняла, почему Адам и Ева должны были быть одни: потому что рай возможен лишь тогда, когда их только двое, потому что если больше – рай невозможен, это уже социум.

Мне очень хотелось успокоить его, поддержать. Казалось, он вот-вот умрет от горя, будто в самом деле кто-нибудь умер.

–Ты наконец оценил, – с улыбкой протянула ему утреннюю записку.

Джек немного успокоился и сел прямо передо мной. Вытер слезы. Он просто обнял меня, я снова заметила его трясущиеся руки, они медленно гладили по спине. Дыхание еще было сбитым. Нужно было снять с него одежду и отнести в его комнату. Когда я вернулась, в моей комнате на кровати сидел совсем спокойный Джек, скрестив ноги по-турецки и положив руки на колени. Он теперь смело смотрел мне в глаза. Думаю, он ждал, что я отправлю его вон, накричу, заплачу. Никогда не забуду, как, подползая ко мне, Джек впервые повысил голос:

–Я ненавижу это твое спокойствие! Ты словно кукла, от которой не ждешь ни радости, ни грусти. Тебе не больно, не плохо, тебе никак! Словно, чтобы ты почувствовала ко мне хоть долю эмоции, мир должен перевернуться! Ненавижу!

Его губы содрогнулись. Он заставил меня чувствовать себя так равнодушно и гордо, как это только было возможно в тот момент.

–Ну, я вижу, с чувствами ты уже нашел. Вот и беги к ней, а меня оставь в покое. Я давала тебе шанс – не получилось, можешь проваливать.

Таким подавленным Джек еще не был. Мне больше не было его жаль. Он оказался таким же, как и все. В ту ночь померкли все его достоинства, я была рада, что сделала ему больно своими словами. Заснула, надеясь, что отомстила ему. Как будто этому Джеку было за что мстить, как будто я его когда-то любила.

На следующее утро я проснулась в его объятиях, а на тумбочке не было завтрака. Первым делом я вышла на улицу. Несколько веток повалилось от вчерашнего ветра, наконец-то было прохладно. Сонный Джек тут же вышел со мной на крыльцо. Первый раз, когда мы встретили утро вдвоем в этом доме, первый раз, когда меня не встретила утренняя записка. Как это обычно бывает, утро сгладило шероховатости ночи, будто ничего и не было.

–Я сегодня уеду.

Джек молча подошел и встал со мной на одном уровне. Мы вместе посмотрели на утро и знакомый летний лес впереди. Ветер раздувал его золотистые волосы. Такой спокойный и уверенный. Я посмотрела на его личико, чтобы еще раз убедиться, что готова уезжать. Тяжело расставаться, когда есть привычка, а к Джеку невозможно не привыкнуть сразу же, с первой минуты. И все же, чувство гордости опять повело меня за собой. Возможно, это просто хороший повод, чтобы уйти, но тогда я была убеждена, что то гордость в чистом виде. Помню, как быстро собрала свои вещи и поспешила покинуть гнездышко, которое так и не стало нашим.

–Если ты уйдешь, – резко начал он, – я не знаю, сколько продержусь.

–Выдержишь, – отвечала с улыбкой, – я же выдержала.

Джек все время держал меня за руку, то немного отпуская, но вновь дергая с силой к себе. На моем последнем шаге он просто захватил меня полностью в свои объятия и не хотел отпускать. Это чувство мне знакомо. Я дала ему держать себя рядом, крепко – так , как сама хотела держать и не могла когда-то.

–Куда же ты пойдешь, милая? Куда вернешься? Ты ведь одна-одинешенька в целом мире, ты как я.

–Еще не знаю. Думаю, справлюсь. А ты лучше найди себе лучшую.

–Лучше тебя нет.

–Это тебе сейчас так кажется…

–Я без тебя не смогу.

–Вы все так говорите. Сможешь… Только пусть она галстуки завязывать сможет.

Джек сегодня не плакал. Ни одна слезинка не коснулась его щек – они все огромным морем сошлись в его голубых глазах. Настоящий океан, не иначе.

–Ты такой красивый у меня, – прошептала ему на ушко.

Он сжал меня так сильно, как было сильно его желание все оставить, меня оставить. Вот так бы замереть навсегда.

–Милая… Хорошая моя… Как жалко, что я не умер раньше, тогда, когда был на пике счастья. Зачем же ты оставляешь меня умирать в горе.

Я не выдержала. Он говорил моими мыслями, слово в слово. Уже из моих глаз рекой лились слезы.

–Там, – дрожащим голосом продолжил Джек, – я положил тебе немного денег. Если нужно что будет – звони всегда. Я не сменю номер, буду твой звонок дожидаться.

Бедный, бедный мой Джек. Что прикажете делать с этой мужской похотью – она всякий раз побеждает любовь. Шла по дороге и думала о нем, о том, что с нами было, о том, что с нами будет. Хорошо, что я ушла, так должно было быть лучше. Домой я поехала с попутчиком, он любезно согласился подвезти меня до города. Мы немного разговорились с этим старичком.

–Вы откуда в такую рань?

–Из дома.

–В такой глуши живете, а ведь молодая. Вам бы в город.

–Мы тут не долго были с мужем.

–У вас и муж имеется? Сколько ж вам лет, деточка?

–Восемнадцать.

Хороший был старик. Один из таких случайных людей, которым выбалтываешь свою историю в дороге, глядя на маячащее, уходящее прошло в окне, и сам оглядываешься на нее.

–Моей дочке вот скоро тридцать, а она все одна, одна. Вот расскажу ей про вас сегодня, пускай берет пример, – громкий хриплый смех.

–Да не стоит, все будет, когда время придет.

–Да уж пора бы. Вы-то сами вон как рано замуж пошли.

–А я по глупости. Я другого любила, а когда нашелся хороший человек, пошла за ним. Знаете, хотела из дома наконец уйти, с родителями было нелегко. Думала, что у нас с ним все выйдет, но не вышло…

Лицо водителя стало серьезнее, ему захотелось вытянуть из меня этот рассказ.

–И что же вы? Ушли?

–Да, вот видите, домой еду.

–А что ж не так было?

–Вчера он сказал, что был с другой.

–Вот так пришел и рассказал?

–Да, а потом долго просил прощения…

–Не простила?

–Не простила.

Вот в машине снова стало неловко и тихо. Старик тяжело вздохнул и по-отечески поглядывал на меня, потрепанную, грустную пару минут.

–Я вам так скажу: если любовь есть – все можно простить. Вы подумайте, вдруг вы от счастья своего бежите? А вдруг кроме него вам ни с кем так хорошо больше не будет. Глупая ошибка часто все рушит, поверьте моему опыту. Но никогда не поздно сделать шаг навстречу друг другу.

Улыбка невольно скользнула по моему лицу:

–Спасибо вам, я постараюсь все исправить.

И, о, ирония! Тут мне на телефон пришло сообщение… От моей любви.

II

Наверняка, в вашем окружении есть такой расчетливый зануда, который то и дело опускает бедных мечтателей своим «любви нет, и все бред», ну и все такое. В компании своих друзей такой занудой всегда была я. Очень скучаю по тому времени, когда я с уверенным возгласом буквально кричала на всю улицу: «Нет, ребят, никакой романтики. Я выйду замуж только за того, кто будет хорош собой, богат и будет дорожить мной больше, чем я дорожу им». Знала бы я тогда, что так оно и выйдет, вот только счастья это особо не принесет. Но какая тщеславная шестнадцатилетняя девочка со смазливым личиком будет бояться своих глупостных мечтаний? Ни одна.. В то светлое школьное время мы все активно мечтали и перебивали одна другую в рассказах о том, как нам казалось, обязательно должна сложиться жизнь, чтобы устроить весь Земной шар. И все, знаете ли, складывалось в одну прекрасную четкую картинку. Делать нам это более всего нравилось по дороге домой с уроков, особенно весной. Пожалуй, из всего школьного времени именно те солнечные, пропитанные запахом жары и акаций дни, с удушливым пухом, что простирался на весь проспект , ярче всего всплывают в моей памяти. Я так люблю все, что происходило тогда, все наши прогулки, все разговоры, все то новое, что только-только вставало на нашем жизненном горизонте. Что-то прекраснее трудно себе представить.

Я знаю, что не у всех период учебы – светлый момент жизни, но именно таким он был у меня. Честно говоря, с течением времени, забывается подавляющее большинство неприятностей и страхов из школы – остается только все самое веселое, радостное. Порой задумываешься, чем обусловлен такой избирательный подход к произошедшим событиям. Лично мне кажется, что все связанно с полным отсутствием опыта в подростковое время. Нет, правда. С периода от пятнадцати и до восемнадцати (да, даже до того времени, когда я уже была замужем) все мое существование ограничивалось друзьями, книгами, кино и мечтами. Вот и все. Мир был таким тесным, что все мало-мальски интересное, необычное и удивительное, что происходило с другими людьми, казалось выдумкой, невозможной далью, которая вряд ли когда-нибудь может случиться с тобой. Думаю, это главная причина, почему я настолько привязалась к Джеку и так мягкотело просвещала ему всю свою жизнь, каждую минуту, каждую свободную мысль. Потому, что он стал моей сказкой, которую я так долго искала в своей прозаичной, скучной жизни.

Мое полное имя – Мариам. Самые близкие люди (спасибо им огромное) называют меня правильно, Мари, с ударением на первый слог. Те же, кто не желает ломать себе язык, выбирают привычное на французский манер Мари, с ударением на второй слог. Встречались варианты Маш и Марин, что огорчало и смешило меня более всего. Джек называл меня Мэри… Я так полюбила это свое имя, что, в конце концов, сама запуталась в том, как же на самом деле правильно называть это тело. Ведь ни одно звучание Мари несравнимо с его тонким, трепетным Мэри из любимых губ. Катю мы представили ему как Кейт, она тоже была не против. Так мы и играли в Америку. Бедняга Джек так и не понял, почему Свету и Владу звали так «странно», а мы с Кейт с нормальными именами. Хотя когда мы представили ему Монику, он махнул рукой на ситуацию с именами тут.

Возможно, следует рассказать вам обо всем по порядку. Наша мирная жизнь протекала в Одессе. Если вы американец и читаете это, то нет, это не та Одесса, что в Техасе. С Джеком тоже так случилось. Это было во время нашего первого разговора по скайпу. До сих пор помню это чувство крайнего волнения, страха и не желания расставаться. Мы говорили о всяких мелочах, глупостях, вспоминали моменты из наших разговоров, как же это было мило. Он вдруг перебил меня и спрашивает: «Почему ты писала, что живешь в Одессе? Это что, розыгрыш такой?» Я рассмеялась над его словами. «Конечно, нет, это город тут, в Украине, между прочим, довольно большой. Ну как бы тебе объяснить… Вот все равно, что ваши столицы штатов» На его лицо выразилось глубочайшее удивление: «Ну надо же…»

Кем бы вы ни были, и куда не вела бы вас судьба, все всегда берет начало из семьи – говорю как подруга будущего психолога. Моя семья была и остается маленькой. Когда в мои три года мы переехали в Украину из Грузии, нас было трое: мама, папа и я. Вот и вся моя семья. Конечно, потом к нам кто-то приезжал, мы сами кого-то навещали, но со своей семьей я всегда олицетворяла только этот узкий круг людей. У меня самые лучшие родители: они всегда любили меня, всегда баловали, всегда поддерживали. Не обходилось и без недопониманий, но без них ни у кого не обходится. И то они пришли гораздо позже, как у всех, в переходном возрасте. А до восьми лет меня смело можно назвать заласканным ребенком. До встречи с Джеком мы жили все время жили в одном и том же крохотном дворе, но сменили три квартиры в соседних домах. Первую я совсем не помню, вторая была на втором этаже, маленькая, двухкомнатная. Она мне нравилась. Родители очень много времени проводили на работе, поэтому нередко я сидела дома сама. Отрывки из того времени все время крутятся в моей голове. Дворовых друзей я так никогда и не завела, и в такие компании, плохо ли, хорошо ли, я никогда потом и не вливалась. Все время формирования моего детства проходили в изобилии игрушек, ТВ, книг и воображения. Когда все расходились по работам, после школы или на каникулах, находилось, чем заняться. Можно было долго читать всякие истории или что-то познавательное. Был период, когда я упорно стремилась к врачеванию. Однажды мы с папой увидели в магазине большущую энциклопедию человека, в которой было вывернуто наизнанку все в homo sapiens от эволюции до психологии. Папа, не раздумывая, купил мне ее. Можно вспомнить много моментов, когда он так легко мог выкинуть кучу денег на мое желание. Мама никогда этого не одобряла, но то, что она могла быть права, никак не останавливало ни меня, ни папу. Он слишком сильно любит свою принцессу. И так было с каждой книжкой. Уже потом, через много лет, он принес мне стопку в десять книг, просто потому что я ненароком сказала, что мне нечего почитать. Вот поэтому-то папа и лучший: всегда слушает, всегда ловит каждое слово, всегда мечтает вместе со мной. Что тут скажешь, люби он маму, а она его чуть сильнее, мы бы так и остались идеальной семьей. А книжки все эти у меня хранятся, как сокровище. С течением времени каждое свободное место заполнялось книгой. Они лежали в шкафах, на полочках, на столах, под столами, на стульях и под ними, возле дивана и за ним. Уверенными темпами квартира приближалась к библиотеке, что создавало там больше пыли, но и больше уюта. Точно помню, что более всего мой мир перевернул Артур Конан Дойл, а за ним Агата Кристи. Именно их книги полностью поглощали мое внимание, забирали время и давали вдохновения. У каждого писателя есть книга, после которой он решает стать писателем. Для меня ими стали их книги. Я даже помню самые первые попытки написать что-нибудь стоящее, какую-нибудь детективную историю. Мне так хотелось создавать нечто такое же щекочущее нервы, нечто, что не позволяло бы оторваться от истории до самого конца, нечто поражающее своей реальностью происходящего и на все шесть чувств переносящее в описываемые события. Тем не менее, энтузиазма было много, а толку мало. Я так и не научилась выдумывать хорошие детективы. От этого осталась лишь любовь к кино и литературе подобного жанра. Зато через много попыток вышло создавать истории о жизни, ее странностях, закономерностях, быстротечности. В моих книгах не было ничего особенного, но те немногие, кто их читал, к моей безграничной радости, оставались довольны потраченным временем. Хотя я никогда не думала, что захочу написать о том, что действительно имело место быть в моей жизни. Но случается событие, оно тебя поражает, ты становишься увлеченным им и вдруг понимаешь, что твое собственное становится неплохим вдохновением. Надеюсь, что это не от недостатка фантазии, а от чрезмерной впечатлительности. Так или иначе, но книги одна за другой создавались мной. Как-то раз Света спросила меня, почему я хочу быть писателем. Я задумалась и дала ей единственный возможный ответ: потому что это то, что приносит мне больше всего радости. Всегда можно поделиться мыслями, хотя бы с самим собой, можно создать целый другой мир и управлять им, можно развиваться и суметь заставить своего читателя изливать слезы на страницы с текстом, смеяться во весь голос над диалогами, идти за своей мыслью, показать ему то, как ты видишь любое место и перенести его туда. Вот почему. Над каждой книгой думаешь о том, кем был ее автор. Книга – это, в любом случае, всегда немного обман. Особенно, книги по истории. Самые правдивые факты созданы из иллюзий множества людей. Не говоря уже об обычной художественной литературе. Автор всегда пишет о том, как все устроено его глазами. Порой читаешь книгу о неимоверных трудностях и невольно сочувствуешь писателю, а потом окажется, что он жил себе припеваючи. Или читаешь о любви, кажется, что он непременно все пережил сам, а в реальности – писал он в вечном одиночестве. И это лишь доказывает мое предположение о том, что писатель, прежде всего, окунается в нечто, чего он не знает, оставаясь при этом самой настоящей частицей своих произведений. Лично мне всегда больше всего нравились события, при которых автор предугадывал будущее в некоторой, большей или меньшей степени. Происшествия, когда история народов или новые изобретения были предсказаны в чьих-нибудь рассказах, написанных в прошлом, сильно волновали меня, тем более, после того, как такое иногда, хоть и в мелочах, случалось со мной. Но разве это не делает мир, в котором мы живем еще более загадочным и прекрасным. В такие моменты я вновь и вновь возвращаюсь к беззаботному ношею по квартире с глупыми фразочками, воображая себя кем-то великим, кем-то, кто ни от чего не зависит и смело правит своей жизнью. Вот такими и должны оставаться великие: детьми по своей сути, детьми, которые не бояться менять что-то, еще не бояться ошибиться, в которых есть страсть к тому, что они делают и которыми невозможно управлять общественным мнением. Таким, как ни прискорбно, чаще всего остаешься тогда, когда ты наедине с собой. Так происходит со мной за написанием и так часто происходило в моем детстве.

Кстати, тот период, когда мы жили во второй квартире, я плохо помню школу. Гораздо больше я запомнила моменты, происходящие в самом доме. Может, потому что там всегда кто-то гостевал, а может, потому что школа была тогда так скучна, однообразна и бедна на события. Просто в куда большей мере мой мир формировала семья и первые друзья.

Много времени уходит в ребячестве на изучение всего окружающего. Сюда можно отнести, главным образом, жилье (свое или чужое), кинематограф с мультипликацией, речь и, о владык всего детского внимания, людей. И если родители думают, что наши игрушки – это куклы и машинки, то нет, дорогие, наши игрушки – это люди. Звучит странно, но стоит только вспомнить малейшую деталь из ранних лет, как любой человек вспомнит те яркие воспоминания, в которых самыми большими были дома и люди вокруг. И тут же ловишь себя на мысли, как сильно те же дома и те же люди помельчали, значение их выражений уменьшилось, а потом и вовсе стало видеться как самая обычная вещь, каких миллион. И хотя года уносят многие детали, все же именно они, эти мелочи, больше всего запоминаются и формируют нас дальше. Таких я могу вспомнить очень много. Например, много нового в мой туманный мозг внесла первая учительница. Некоторые из ее выражений я могу и с удовольствием вспоминаю дословно. «Эх, горе ты мое!». «Когда я ем я глух и нем» – ненавистное и впервые услышанное мной. «Ну же, ребятки, шагаем, шагаем!». Вроде ничего особенного, то это важно. Важно, потому что потом уже ничего не западет в память и не примется так беспрекословно и внимательно, как тогда. Конечно, затем мы собираем интересные выражения и цитаты, но это уже не так интересно – это ты уже понимаешь.